Пасечник Иван Петрович, или попросту Петрович, как зовут его многие в Носово, проводив приезжавших на выходные дочерей и внуков, надумал перед сном пройтись. А что, моцион для здоровья полезный, особенно в его годы. Заодно и приятеля своего решил проведать, Сергея Васильевича, тоже пчеловода, но живущего на другой стороне ручья, на карте именуемого почему-то рекой Каменкой.
Иван Петрович, надо заметить, фигура весьма колоритная. Мужчина преклонных лет, под восемьдесят, но очень еще крепкий, коренастый, дубово-кряжистый, с сильными узловатыми руками. У него пышно вьющаяся серебристая шевелюра, по-молодому синие глаза, большой шишковатый нос и соответствующий внушительной внешности густой баритон. Вообще, он здорово похож на актера Леонида Маркова, только без присущей тому мрачноватой углубленности в себя. Этот попроще будет.
Петрович – коренной носовчанин, но теперь живет тут со своей супругой Ольгой только в теплую пору года, зиму же коротает в городе. Да и что здесь делать в другое время? Газ – баллонный только, вода – из колодца, и та верховушка. Тарелку телевизионную не повесишь – сопрут жадные до чужого добра люмпены из соседнего села. Да и дорогу к дому самим чистить от снега накладно. Вот потому-то на тридцать дворов обитающих круглогодично не наберется и десятка. Остальные наведываются лишь изредка да летом приезжают как на дачу. И тогда жизнь в деревне бурлит.
Вот и сейчас, смеркается уже, а жители ее спать еще и не думают. Ребятишки, что гостят здесь у своих бабушек и дедушек, играют на лужайке у домов в пятнашки и гоняют на великах, с ними же носятся счастливые от кипения жизни вокруг местные дворняжки. Лай, визг, веселый смех... Взрослые кто поливает свои экологически чистые, удобренные только куриным пометом огурцы с помидорами, кто косит траву, жужжа бензиновым моторчиком, кто другими важными делами по хозяйству занимается. Известное дело: дом невелик, а сидеть не велит. А иные бабулечки, переделав всё, на завалинке разговоры разговаривают да глядят с умилением на детскую беготню.
Петрович, наблюдая эту вечернюю пасторальную картинку, вспомнил, каким было Носово раньше. Обычная деревня, каких тысячи. Жили тут люди, без газа не тужили – печи русские топили, огороды сажали, работали, детей рожали… Потом, в перестроечные годы, молодежь в город лыжи навострила, да там и осела. Хозяйства в округе без крепких рабочих рук пришли в запустение, деревня обезлюдела. Остались старики одни, у которых, почитай, всё уже в прошлом, а в будущем лишь общая для всех дорога – на погост в ближнем березняке.
Ладно еще дети не забывают, думал Иван Петрович, помогают. Где продуктов привезут, где крышу подлатают, а кому-то, вон, повезло больше других: бревенчатую избу по-современному – сайдингом – отделали да еще и окна пластиковые вставили. Да и строиться здесь стали понемногу – это уже внуки повзрослевшие, под дачу для себя и потомства. Места-то красивые, поля вокруг, раздолье, воздух вольный да свежий, не то что в городе. Правда, несет иной раз специфически из силосной ямы, что сразу за околицей прячется, но это когда роза ветров не в пользу жителей. А и, с другой-то стороны, что нос воротить? Аромат не химии какой-нибудь, не отравы, а вполне натуральный, самый что ни на есть сельский. Так что, если на амбре это внимания не обращать, то в деревне житье вполне себе ничего, даже более чем!
Сергей Васильевич, в гости к которому направился Петрович, в отличие от него родился и вырос в городе, интеллигент во втором поколении, но корни у него тоже не дворянские. И дед и бабка его хоть и не были деревенскими, но жили в небольшом городке на Клязьме своим домом, держали кой-какую скотинку да сад на диво и зависть всем соседям. Сноровка к крестьянскому труду, к хлопотам по дому, усадьбе, к земле у Сергея Васильевича как раз оттуда, из детства с мастеровитым дедом, у которого были работящие руки и лучшие в округе яблоки и сливы. Пчел, правда, дед не держал. Это увлечение у Васильича, как величает его по-свойски Иван Петрович, появилось лет этак с тридцать назад. Сначала как хобби: интересно было, получится ли что из затеи. Потом затянуло, да так, что каждый год брал отпуск в пору роения да выезжал со своими подопечными на точок, где стоял с такими же пчеловодами по месяцу, а то и больше.
Позже Сергей Васильевич прикупил домик в Носово. Понравилось тут. В полях да оврагах полно разнотравья всякого медоносного для пчел, большой сад, где и поставил ульи, крепкий еще пятистенок. Приобретя жилье, в общем, под пасеку, постепенно привязался к этому месту, хотя поначалу не хватало леса и настоящей реки, на которой вырос. Уединенность, тишина, редкие приезды соседей, занятие по душе – что еще надо, если всё уже было и наступила пора зрелой созерцательности, когда ничего не изменить и остается лишь принять, как есть.
Сергей Васильевич, увидев направляющегося к нему гостя, решил подождать его, сидя на скамье перед домом, подставив лицо заходящему солнцу. Интересное лицо: удлиненный овал, прямой, довольно крупный нос, умные зелено-карие глаза, красивой формы седая бородка, выдающая в ее хозяине непростой склад. Если Петрович здорово напоминает актера Маркова, то Васильич похож сразу и на Кикабидзе, и на Мережко, и на Козакова. Прежде всего бородкой. И непонятно по виду, то ли грузин он, то ли представитель малого народа, то ли еще кто. Одно, впрочем, можно сказать точно: не китаец и не татарин.
– Здорово, Васильич! – Петрович пожал протянутую руку.
– Здорово!
– Что нового? Пчелы-то у тебя как, роились сегодня?
– Да, вышел один рой, килограммов на пять.
– Ох ты! Надо же! На пять? – недоверчиво уточнил «коллега по цеху». – А у меня сегодня по нулям.
– Так взяток идет, погода не роевая. Это моим взбрендило что-то.
– Да, точно. Взяток – у-у какой сильный. Тяжеленные летят, какие и промахиваются, в траву падают, не долетев.
– А как твои помидоры с огурцами? Поди, солите вовсю, – пошутил Сергей Васильевич.
– Да не, куда там. Огурцы-то едим, давно уж. А помидоры буреют только. Но много их.
–Да у тебя всегда всего много, – улыбнулся Васильич.
– Да это всё Ольга у меня, сам знаешь. Целыми днями возится в саду да в теплице. Цветов насадила, я в жизни таких не видал. Овощей всяких. Мы ж как раньше? Картошку, моркву со свеклой, ну, пупырчатых этих. А у Оли и сельдерей растет, и репа, и капусты всякой разной, и кабачки, и синенькие. Ох и охочая она у меня до огорода, – последнее произнес с гордостью.
– Да, повезло тебе с ней, – согласился Васильич.
– Ну и тебе грех жаловаться на свою. Только и слышно, как она тебя зовет: Сережа да Сереженька. Ласковая, по всему видать, приветливая. А, кстати, что-то нет ее сегодня…
– Да в городе осталась, по делам. Завтра заберу.
– А-а, понятно.
– А ты будто расстроенный чем-то, Петрович. Случилось что?
– Да, знаешь, Васильич, – будто сухая трава по весне от случайной спички, вспыхнул тут же Петрович, – терпения у меня нет на этого зятя. Вот что он себя выкобенивает, скажи?
– Это который? Старшей дочери муж? – уточнил Васильич.
–Ага, ее, дуры. «Вадюша», – передразнил он дочь и сплюнул. – Тьфу ты, прости Господи, «Вадюша». Бугай, лосяра здоровый, бестолковый, а как выпьет – вообще дурак дураком. И за что его Татьяна любит, не знаю. Пылинки прямо сдувает: Вадик, Вадюша… А по мне так говно говном.
– Эх, Петрович, не понимаешь ты ничего! Видел я твоего зятя. Рожа смазливая. Ходит павлином, нос задрал, ну прямо король, а сам смотрит – все ли заметили, как он хорош? Это, друг мой, тип такой. Высокоранговый и высокопримативный самец называется.
– Как-как? Самец – это понятно, раз мужик. А это… высокий… примитивный? – попытался произнести новое для себя слово Петрович.
– Да нет же, высокопримативный, – повторил Сергей Васильевич. – Хотя твоя оговорка – по Фрейду. Примитивность в этом есть, конечно.
– Так, ты что-то больно много зараз мудреных слов сказал. Погоди, не гони шибко. А этот… как его ты назвал – Фред…
– Фрейд, – поправил его Васильич.
–Ну, я и говорю: Фред, он кто? Тоже из этих… высоко…примитивных?
– Он ученый, врач, основоположник психоанализа…
– А-а, псих. Понятно, – тут же сделал вывод Иван Петрович.
– Да нет же, скорее спец по психам. Но не совсем. Он объяснял, почему мы поступаем так или иначе, на чем это основывается.
– Ну-у, удивил. Да я завсегда знаю, почему. Если есть охота, значит – голодный, спать – значит, ночь пришла, ну а выпить охота – тут, брат, и правда, причин может быть не одна. Вот как сегодня. Вот до чего довел меня этот, как ты говоришь?..
– Высокопримативный самец, – подсказал Васильич.
– Ага, он, гад, так вывел из себя, думал, уж не вернусь обратно. И сразу выпить захотелось. Хотя сначала – в морду дать самцу этому. Еле сдержался. Ежли б не бабы – точно врезал бы. Ведет себя нагло. Никто ему не указ. Ни тебе уважения, ни почитания. Внука моего ни за что обижает, пасынка своего. Не мужик, мол, ты, тряпка. Оскорбляет всяко. А ведь сам, сволочь, когда жена его первая беременной была на последних месяцах, баб гулящих в дом водил. Прямо при жене. Она потом, как родила раньше срока мертвого ребеночка, удавилась, бедная. А этого я бы сам удавил. Если б не Танюха. Любит его как кошка. И за что только бабы таких любят? – задумчиво проговорил Петрович. – Хотя что с баб взять. Одно слово – баба. Вот моя дочь Татьяна. Первый муж у нее был пьющим, но все равно – мировой мужик. И уважал меня, и слова дурного никогда нам с матерью не говорил. Ну, закладывал за воротник, но скажи, кто в России не пьет? Не пожилось им, вишь, разбежались. Встретила этого… паразита недотравленого. Вцепилась в него, годы-то уходят, всё твердила: не отговаривайте меня, это мой последний шанс. А этот «последний шанс», не будь дураком, только позволяет себя любить, а сам зарабатывает в два раза меньше Таньки. Но форсу, форсу, будто министр, – Петрович смачно сплюнул.
На улице совсем стемнело. Детвору загнали по домам, старушки с завалинок тоже ушли отдыхать, и только косарь с «бензиновым сердцем» всё косил и косил. И что он там видел, в темноте этой? Видно, увлекся, не в силах остановиться.
Зашли в дом. Сергей Васильевич хотел угостить чайком соседа, да по виду того понял: нет, ему сейчас чаем не поможешь. Покрепче что нужно, стресс снять.
– Налить самогоночки-то? Выпьешь? Ты, смотрю, на взводе.
– Наливай. И правда, что-то я совсем разнервничался. Сам-то не будешь, что ли?
– Нет, не буду. Я лучше кваску выпью. Моя Аленка замечательно его делает: на ржаных корочках, да с изюмом, еще чего-то кладет. За уши не оттянешь. Тебе, может, и кваску налить? Попробуешь?
– Не, не надо. Я квас что-то с детства не люблю. Меня с него слабит всегда.
–Ну ладно, была бы честь предложена. Тогда вот тебе самогоночки, на дубовых опилках настояна, практически коньяк. Огурчики бери, Аленка солила. Они у нее хрусткие, с чесночком.
Иван Петрович выпил, крякнул, занюхал корочкой черного хлеба, похвалил:
–Хороша самогонка!
Сергей Васильевич налил еще рюмочку гостю. Тот был не против.
– Ты вот давеча про самцов начал, будь они неладны! Расскажи, что это за зверь такой – с высоким чином, что ли… – опять не получилось выговорить.
Сергей Васильевич снова терпеливо поправил:
– Высокоранговый самец. Вообще, это ведь не только о людях можно так сказать, – начал он.
– А еще про кого? – поинтересовался Петрович, хрустя огурцом.
– Да и про животных тоже. Вот возьмем петухов. Какого куры признают за главного, кому топтать себя дают?
Иван Петрович непонимающе уставился на хозяина: мол, понятно кому – петуху.
– Да петуху – это известно. Но вот какому?
Не дождавшись ответа от гостя, Васильич продолжил:
– Самый востребованный петух в курятнике тот, в котором больше всего развиты свойства самца: он самый крупный, с большим ярко-красным гребнем, с длинными шпорами, с богатым ярким хвостом. Такого боготворят, по человечьим понятиям, все куры, а петухи послабее, похуже – побаиваются, вынуждены уважать.
– Это да, – согласился Петрович. – Так и есть.
– А вот эксперимент проводили ученые, – продолжал меж тем Сергей Васильевич. – Запустили в курятник, где до этого были те самые высокоранговые петухи, которых я тебе описал, другой породы – помельче, с маленьким гребешком, размером со среднюю курицу. Так ведь заклевали его!
– Ишь ты как! – удивился Иван Петрович. – То есть этот высоко… примативный, – наконец получилось сказать, – это тот, которого куры и бабы любят? – сделал вывод гость.
– Ну, если упрощенно, то да. А еще он – уверенно прет напролом, вожак, крутой, как теперь говорят. Так наука этология утверждает.
Еще одно новое слово Петровичу уже было не осилить. И спрашивать не стал, что за наука такая. Решил выпить вторую стопочку, пока «не закипела».
– Скажи, получается, что и я этот самый примативный высоко мужик? Меня ведь женщины всегда любили.
– Ну, в общем, да. И ты тоже высокопримативный самец. Да и я тоже, – вздохнув, отчего-то невесело произнес Сергей Васильевич.
– Да нет, я не такой, – не согласился все-таки Петрович. – Вадим этот – самец приматный, чтоб ему ни дна ни покрышки, а я – нет. Я не такой. Я на подлость не способный, как он.
– Ну почему же непременно на подлость? – Сергей Васильевич налил себе еще квасу. – Вот нашего президента, например, тоже называют высокоранговым или альфа-самцом.
–Президента? – с сомнением переспросил Петрович.
– Ну да. А будь иначе, разве выбрали бы его снова?
– А ведь прав ты, Васильич, будь он поплоше – не выбрали бы. А так – орел-мужик, высокого полету, – переиначил на свой лад Иван Петрович с трудом запомнившиеся было слова.
И добавил:
– Ну, в компании с ним быть таким самцом я согласен. Раз так, Васильич, наливай мне последнюю – Бог троицу любит, да и пойду я домой. Отдыхать. Только запомнить надо, чтобы зятю сказать, как еще приедет, кто он, гад, есть: высокопримативный самец, – произнес Петрович четко. Без запинок. И это после трех стопок! И добавил: – А морду я ему все равно набью. Будет знать, кто в доме альфа-самец!
…Ночь опустилась на Носово, накрыв ее ароматами нагретой за день земли, шорохами, редкими вскриками птиц, отзвуками гремящей где-то грозы. Сергей Васильевич сидел в темноте у открытого окна, глядя на дальние всполохи молний. Не спалось. Из головы не шел недавний разговор с Иваном Петровичем. И не только он. Улыбнулся, вспомнив, как старался тот не забыть новые для себя слова. А ведь точно зятя своего поколотит! Петрович хоть и разменял давно восьмой десяток, а горячий как юноша, вон как кипел негодованием.
Если бы всё было так просто… Не уважаешь других, лезешь нахально в чужой дом со своим уставом – кулаком привьем почитание, а нет – вот Бог, вот порог. А как же жизнь дочери? Ведь она этого дурака любит. И не по науке этологии любит. А какого есть. И не важно ей, высокоранговый он или нет.
«Да и какая, к черту, разница? Что эта наука да и любая другая дает для понимания сущности человека, смысла его жизни? – словно спорил с кем-то невидимым Сергей Васильевич. – Разве может она научить не разрушать себя, свой мир. Научить не только следовать инстинктам и стремиться получить как можно больше впечатлений, эмоций, адреналина, а перебороть в себе первородное, звериное, прислушиваться к тому, что вовне, вокруг, уметь услышать, понять. Ту же природу. Она же вопиет уже – захламленная, загаженная, отравленная, напрочь загубленная цивилизацией. А мы ее дальше губим…»
Есть желание покорить горную вершину, думалось ему, переплыть океан в одиночку, перейти Ниагарский водопад по канату, в конце концов написать «Здесь был Вася» где-нибудь, где эту надпись кроме самого Васи, может, никто и не прочитает? Да ради Бога! Пусть это будет самый «страшный» и явный след пребывания Васи на земле. Но зачем делать из этой земли помойку, чтобы кругом мусор, грязь… Причем прежде всего в мозгах. Уже недостаточно просто секса, просто бокала хорошего вина, просто радости, просто счастья. Нужно, чтобы зашкаливало, чтобы «крышу» сносило. И тогда в ход идут наркотики, алкоголь в немереных количествах, а дальше по цепочке нередко и насилие…
«Какая здесь тишина. Покой. Птицы поют. Сверчки… как в детстве… А пахнет как… травой скошенной, цветами… Ощущение, будто всё гармонично и ладно в мире. И правит им – любовь. И не разрушающая, а созидающая.
Эх, перестали мы за суетой, погоней за миражами видеть и чувствовать красоту простых вещей и явлений. Ценить то, что имеем, – пусть крохотный, локальный, но свой кусочек гармонии и счастья. Выстраданный. Родной.
Надо бы завтра к приезду Аленки земляники ей собрать. И цветов полевых букет. Она любит цветы. Хотя нет, не буду, станет журить, зачем, мол, нарвал, они же завянут быстро, а так растут и глазу весело. И пусть весело. Хорошо, когда человека радуют мелочи – простые и естественные…»
Фото из Интернета