Продолжение.
Импрессионизм
Мои стихи складывались, большей частью, из впечатлений: звуковых впечатлений, рожденных занятиями музыкой (я обучался игре на флейте в музыкальной школе), от соприкосновения с очень любимой мною в то время музыкой Дебюсси, Равеля, Скрябина, из зрительных впечатлений большого города, из впечатлений, полученных от картин импрессионистов.
А в городе весна Моне и Ренуара,
И воздуха и зелени полна,
И звуками старинного (разбитого) рояля
Вас на холсте волнует тишина.
Тревожат чернотой стволы деревьев
. Сквозь нежной зелени мерцающий призыв.
Летит с холста порыв воображенья –
Весны зеленый и неслышный взрыв.
И нежность лиц, и звонкость платьев женских,
Чья ткань изменчива, воздушна и легка,
Глядят на вас в упор с улыбкой детской
С картин Тулуз-Лотрека и Дега.
Я очень увлекся художниками импрессионистами, выставки которых стали одна за другой проходить в Москве, все больше их картин стало входить в экспозицию Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина. Да и сама Москва, как-то стала преображаться к концу 1950-х гг., становиться тоже какой-то более импрессионистичной, теплой, человечной, более интересной по колориту. Толпа людей на центральных улицах, особенно по вечерам, стала более нарядной, яркой. У москвичей появилось больше склонности, да видимо и возможностей, вечером пройтись погулять по центру, сходить в кино и театры, в кафе и рестораны. Стало больше появляться красивых и просто шикарно по тем временам оформленных витрин универмагов и магазинов с неоновыми подсветками, красивых гостиниц, больше иллюминации, красивых фонарей на центральных улицах города – улице Горького (ныне Тверская), особенно у Центрального телеграфа, на Пушкинской площади, площади Маяковского, Театральной площади, на бульварах, на Арбате. Это было все рядом. Родные меня не слишком опекали, мать целыми днями работала, и я нередко имел возможность часами бродить вечерами по центру в полном одиночестве. Дворовые друзья к вечеру куда-то исчезали и я вечером очень часто, часов до 9-10 вечера, был предоставлен самому себе и шел гулять, особенно в хорошую погоду, по улицам. Кроме того, я занимался в музыкальной школе, которая располагалась на Пушкинской площади, во дворе около кинотеатра «Центральный», теперь снесенном. Занятия нередко шли вечерами, уже после обычной школы, и возвращался я с них, естественно, тоже не прямо домой, а делая большой круг по центральным улицам и бульварам. Эти вечерние прогулки, особенно в теплые весенние дни, очень меня волновали в мои 15-17 лет, и конечно, будоражили мое поэтическое воображение, которое я и пытался соответствующим образом выразить.
Апрель в столице, как премьера,
Дебют кудесницы Весны.
И вновь листва зазеленела,
Афиши вновь обновлены.
И снова толки по столице
Влились в капели перезвон…
Так, обновленною страницей
В нас открывается сезон.
Так, начинается весенний
Пожар, круговорот судьбы.
Игрой апрельских увлечений
Весь город поднят на дыбы.
Вновь озорной и легковерный
В душе у каждого апрель.
И над столицею премьерной
Кипит небесная метель.
Я, как мог, пытался передать в стихах этот живой импрессионизм, игру света, переливы красок вечерних московских улиц: свет от фонарей и витрин, нарядность женских платьев, глубину изумрудного цвета зеленых крон деревьев на улицах и городских бульварах, чарующую тайну и теплоту лиц гуляющих – все, что составляет очарование городского пейзажа, и еще что-то неуловимо артистическое, «парижское», но в московском духе, что всегда присутствовало в атмосфере московских улиц тех лет, на бульварах, или, например, в летнем саду «Эрмитаж» на Петровке. Я часто бегал из Столешникова в этот сад: то в кино, то на концерты, проходившие на открытой эстраде, то просто побродить по его зеленым аллеям, особенно вечерами.
В лабиринтах зеленого бала,
Там, где музыка, фонари,
Веет нежностью Ренуара,
Мимолетностью Самари…
Я готов был положить начало стихотворному поэтическому «импрессионизму» и представлял уже себя в мечтах родоначальником целого нового направления или течения в поэзии, чем-то вроде Клода Моне в живописи.
Несколько небольших стихотворений были целиком подчинены решению такой изобразительной задачи – создать чисто импрессионистический городской пейзаж. Таким, например, было мое стихотворение, родившееся одним летним вечером на Советской площади:
На уютной площади,
Сотканы из света,
Вечера и воздуха,
Люди – силуэты.
Струны вместо голоса
И певучен город,
И последний возглас
В воздухе расколот…
А эти четыре строки были рождены пульсирующей вечерней атмосферой улицы Горького:
В брызгах неоновых света,
В толчее многоцветных реклам
Элегия есть для поэта
Элегия звезд и стекла.
Еще одно короткое импрессионистическое стихотворение возникло на аллеях Тверского бульвара недалеко от Малой Бронной:
Город под сине-зеленым небом
Тонет в гирляндах огней,
Словно, окутанный облаком света,
Сотканным из теней.
А другое – на канале около кинотеатра «Ударник»:
Заходящее солнце в канале
Утопило свои костры.
Тихо сумерки в воду упали
И безмолвные поплыли.
Луч последний вдали пробился,
Словно красный большой петух,
В окнах сотнями игл разбился,
Просверкал, изнемог и потух.
В дальних сумеречных аллеях сада «Эрмитаж» рождались следующие смутные строфы:
Фонари запутались в листве
Ароматных парковых аллей
И в тенистой мягкости ветвей
Стало небо чуточку светлей.
Там вдали феерия огней,
Смутное движенье голосов,
Оттого полнее тишина
В очертаньях белых облаков.
Очень часто все окружающее меня на вечерних московских улицах казалось мне чем-то нереальным, ненастоящим, какой-то театральной декорацией, в которой люди, живущие эмигрантами в этом нереальном мире, подменяют театральной маской свою другую, спрятанную за этими театральными кулисами вечернего города от посторонних глаз, настоящую, но тщательно скрываемую ото всех, глубоко внутреннюю и полную необычных фантазий жизнь.
Декорация
Под сиреневым небом
Неподвижные кроны деревьев.
В фиолетовых далях
Неоновый ворох огней.
Это сказка,
Сказка, в которой ты не был.
Отражение города,
Странного города в ней.
В этой сказке,
Лишенной живой полутени,
Театральное небо,
Театральные люди и стены.
Но приходят, порой,
В золотую страну эмиграции.
Начинают игру.
В жизни имя ее – декорация.
Продолжение следует.