Наш мир несправедлив. Мы судим по внешнему виду, красота для нас потеряла былой смысл – она превратилась в банальную комбинацию черт лица и тела.
***
Этим вечером он снова не ел. Склоченная, грязная, запутанная вконец шёрстка покрывала тщедушное тельце, изуродованное и испещрённое множеством шрамов, левая передняя лапа была давно сломана и срослась под каким-то неестественным углом, заставляя котёнка причудливо вихлять во время ходьбы, правый глаз был подбит и совсем не видел, а хвост – он был лишь подобием того, что мы называем хвостом.
Сегодня в него кидали камни. Один из камней рассёк котёнку бровь над левым глазом, и запекшаяся кровь мешала обзору. Он не сопротивлялся, ибо так его маленький кошачий мозг воспринимал любовь.
С самых первых дней он был обречён. Его, ещё еле раскрывающего глаза и совсем ещё неприспособленного, обрекли на верную гибель, когда оставили на улице, совсем одного.
Он выжил. Как он это сделал, никто не знает, не знает, наверное, и сам котёнок, но помнит – однозначно – что тяжко было.
Впрочем, это было видно и так. Внешне котёнок был уродцем. Это было понятно всем и это служило его главным наказанием. Вероятно, у котёнка было большое и терпеливое сердце, раз кто-то наградил его такой паршивой судьбой.
А он не робел. Жил. Смотрел наивными глазами на прохожих, просил еды, хрипло мяукал, тёрся о ноги.
Это раздражало людей. Они не любили его, вымещали на нём зло подчас, отмахивались со сморщенным лицом; усердные били и кричали нехорошие слова.
Он не обижался совсем. Как по-другому – он не знал. Любовь – это больно когда, но при всём при этом обращают на тебя внимание, пусть и таким образом.
***
Очки разбились. Волосы совсем запутались и смялись. Листы из гербария валялись в траве, и книга лежала подле них. Девочки снова её побили. Им не нравилась она: умная, тихая и прилежная. За шесть лет учёбы в школе она так и не нашла друзей. Скромная, она зачастую пропадала в библиотеке, читая о любимых гербариях или клея коллаж. Мальчикам никогда не нравилась эта застенчивая ботаничка, и они никогда не обращали на неё внимания. Лишь старшее поколение воспринимало её подобающе – они любили её.
Наверное, это и раздражало её сверстников, и она стала изгоем.
Они завидовали её образцовому совершенству, её молчание в ответ на обидные слова лишь досадовали их, и они злились.
Она была совсем ребёнком, ей многое было невдомёк. Её учили любить всех, учили помогать, подставлять вторую щёку и прочей ерунде учили, которой учат людей, заведомо обречённых быть истоптанными.
Доброта подчас служит наказанием. Испытанием на крепость и верность убеждениям. Может быть поэтому среди нас так мало добрых людей?
Она обижалась иногда, ведь её маленькое сердце знало, что такое справедливость. Но тешив себя мыслью, что все они исправятся, она успокаивалась.
За столь длительный срок её молчание превратилось в привычку, ей и хочется ответить, да только слишком чётки были границы отношений.
Если бы она их переступила, то человеку со стороны это показалось бы совершенно нормальным и обычным делом, но коллектив бы взорвался: «Да как же это! Ведь до этого молчала!», считая это, причём совершенно искренне, чуть ли не противозаконным.
Изначально совсем непредумышленно взяв на себя роль смиренной и скромной, она была обречена.
***
Котёнок, прихрамывая, полз к своему «жилью» – старой коробке у угла улицы. Он шёл, оставляя кровавые пятна на асфальте и игриво помахивая уродливым подобием хвоста. Его невозмутимый взор не выражал печали или уныния, как по-другому он просто-напросто не знал.
Он дома. Здесь немного теплее чем на улице и нет собак. Здесь он и зализывал свои раны.
Сегодня это оказалось сделать сложнее. До подбитого глаза язык доставал едва ли.
Он помогал себе лапой, но она была шершавой и грязной, и котёнок иногда скулил от боли.
Наверное поэтому его и заметила девочка. Она, всхлипывая, шла домой с охапкой сухих листьев на груди.
Она присела и взглянула котёнку в глаза. Она видела, что видит лишь один глаз, второй был красный и не поворачивался. Девочка не сморщилась брезгливо, как это делали все, и, пустив очередную слезу, бросила любимые листья на землю и вытянула руки. Он испугался, такое он видел впервые и увидел угрозу. Он изогнулся и страшно зашипел.
Девочка улыбнулась: эти комичные шипения и рычания её развеселили. Она подняла это смешное грозное существо и прижала к груди.
Он был ошеломлён. Это была не та любовь, когда тебя бьют, чтобы сказать, что любят, или не сказать и подумать, не суровые глаза прохожих, пинающих его, и в глазах которых он тщетно пытался найти проблески сочувствия, это была она, любовь, настоящая, когда тебя любят и говорят и показывают это. И он впервые в жизни замурлыкал.
Животное так истощало, что усердно бившееся сердце в грудной клетке было отчётливо видно, обёрнутое тощей шкуркой. Она увидела красоту. Возможно ту, что когда-то подарил Всевышний этому миру, но которая безвестно потерялась где-то среди нас.
Она радовалась и плакала. Никогда она не видела настолько похожее на неё существо. В его взгляде она видела благодарность и счастье и, кажется, слёзы. Существо осознало, что такое любовь, и на этом его земной путь обрывался. Голодный и избитый, он скончался на руках маленькой девочки.