Рондо для двоих. Часть 1, гл. 7 и 8

Людмила Волкова
                Глава 7

                Голос Евы вывел  Ирину из странного состояния полусна:
                – Если бы ты не ушла от Шурика, была бы сейчас счастлива.
                Ирина и сама давно это поняла.
                – Что же тебе не удалось его осчастливить? – огрызнулась она. – Если ты такая умная?
                – Так ведь я была только внешне на тебя похожа! Не любил  он меня.
                – Я лет десять назад встретила нашего Шурика на рынке, – заторопилась сказать Ирина, чтобы неприятное упоминание об этом « не любил» не испортило Еве настроения. – С женой и дочкой. Он вполне счастлив.  Лысина, правда, раньше времени появилась, поправился, но вполне еще ничего.
                Ирина  вздохнула, вспомнив, как Шурик, узнав ее в толпе, заволновался, завертел головой, стал отставать от своей женской свиты – ждал ее.
                – Доцент в горном институте. Сейчас, наверное, уже доктор технических наук....
                – Жалеешь? – улыбнулась Ева. –  А ты клюнула на какого-то пижона!
                – Он не пижон был, а музыкант!– Ты о Володе? Он играл на рояле божественно!
                – А ты услышала – и тут же забыла о несчастном Шурике!
                – Ладно, пора уже признаться, кто ты. Слишком долго держишь интригу, можно и соскучиться.
                – Приятно слышать профессионала-редактора.
                – Все-то ты знаешь… Откуда ты знаешь, что Володя играл на фортепьяно? Вместе в общаге жили? У него там была толпа поклонниц.
                – Да-а, талант  – это даже радикальнее, чем  гипноз, для женских сердец! Променять вполне симпатичного Шурика на такого урода...
                Ирина хмуро смотрела на Еву. Господи, да эта дамочка – примитивное создание, если не понимает главного: внешняя красота может затуманить мозги, но быстро приедается, когда  ее каждый день имеешь под боком! А внутренняя  – влечет сложностью, ее разгадываешь, она не нуждается в маскировке! А талант… Его обаяние сильнее всего, и внешней красоты! Ничего она не понимает – эта фифа накрашенная! – уже не замечая, как злость делает и  ее несправедливой, думала Ирина.  Евин макияж был как раз тонок и не бросался в глаза, да и назвать ее примитивной…
                –Володя играл как Бог! Он любил музыку, он ее знал, он жил ею, он выпадал из своего окружения, потому что был натурой сложной и…
                – Эгоист он был законченный, твой Володя, – оборвала  Ева, на что      Ирина только вздохнула.
                Да, Володя презирал пошлый быт, так принижающий человеческую личность, и мог заразить этой  сомнительной идеей кого угодно, если этот «кто угодно» попадал под очарование его таланта.    Она попала под него с первыми аккордами Бетховенской «Лунной сонаты», и уже не видела слишком крупного    носа, скошенного лба, небольших глаз непонятного цвета и ровных прядей волос, которые во время игры падали на лицо, мешали, закрывая его,  и совсем не украшали.
                Ирина торчала в дверях крошечного зала общаги и слушала, слушала, слушала. А незнакомый парень с внешностью советского колхозника так   свободно-вдохновенно бегал пальцами по клавиатуре  фортепьяно, точно та была продолжением его потрясающе красивых рук. Она незаметно подбиралась поближе, не сводя глаз именно с этих рук, пока парень, не обрывая игры, не кинул ей:
                – Не торчите под дверью, садитесь.
                И тут же перешел на другую вещь, такой грустной красоты, что Ирина готова была расплакаться.
                – Это «Осенняя песня" Мендельсона, – сказал Володя в конце игры.
                Мелодия та звучала в Ирине  много лет. И вот недавно, уже владея интернетом, она разыскала «Осеннюю песню» на одном из музыкальных сайтов.
Ее ждало разочарование. Это была не та песня. Пожалуй, самая невыразительная из всего, что она любила в этом композиторе.
                Володя оставался собой и тут.  Зачем он ее обманул? Чья же была эта пьеса, такой сокрушительной красоты и чувственности, что Ирина  ее пронесла через всю жизнь в душе и голове, так ни разу и не  услышав ее нигде?
                Пока она отрешенно смотрела в никуда, застряв памятью в тех месяцах увлечения музыкантом,  Ева тихо исчезла за облупленным постаментом...
                …Их роман длился полгода, и все это время Ирина исполняла роль жилетки, в которую плакался великий несостоявшийся артист. Она слушала монолог человека, рожденного неудачником – вопреки заложенным  природой многочисленным талантам. Он не только прекрасно играл на фортепьяно, он еще рисовал красками и акварелью, а также писал стихи.
                В первый же день знакомства Володя признался, что о физтехе он и не мечтал:
                – Когда на конкурсе юных талантов мне вручили главный приз и сказали, что верят в мое будущее, я уже не сомневался: еду в Москву, поступать в консерваторию! И вдруг этот перелом! Да еще открытый! И в таком месте!– Он потрогал возле локтя. – А ты, Ирочка, и не заметила во время игры?
                – Я не смотрела на локоть. Я – на пальцы, – робко призналась Ирина.
Володя тут же полез целоваться. Делал он это с какой-то пугающей жадностью, словно проголодался и теперь кусает, а не целует. То была страсть, желание, с чем Ирочка пока не столкнулась ни разу, но что она готова была терпеть ради спокойствия драгоценного музыканта. Его нельзя было волновать! Он и так настрадался! Он в бедности жил, он стал почти калекой, он поступил на ненавистный физтех, потому что папа пригрозил, что ни копейки не даст на жизнь в чужом городе.
                На  этом же свидании Володя честно признался, что всю жизнь будет любить Валентину, студентку пятого курса украинского отделения филфака. Она жила в общаге, любила мужа,  а бедный музыкант страдал неимоверно.
Когда Ирина рассказала об этом несчастье Танюше, та вздохнула:
                – Значит, это ее он выманивал из гнезда своим токованием на разбитом  фно! А ты собираешься страдать вместе с ним! Дура ты, Ирка.
                – Как сказать, – загадочно ответила Ирина в тайной надежде, что  Валечка отпадет сама по себе, пока Володя выкладывает ей душу и  одновременно целуется в парке!
                Странно, что Ирина,  не любительница нытья,  словно забыв об этом,  теперь оплакивала горькую долю страдальца, у которого даже «первая настоящая любовь», то есть Валечка, оказалась замужней дамой, не желающей откликаться на зов чужой природы.
Вскоре Валентина (на девятом месяце беременности от любимого мужа) съехала на квартиру, где и жила в счастливом ожидании ребенка, а бедняга Володя все еще рвал сердца чувствительных студенток трагическими звуками Бетховенских сонат. О его личной драме знали все, но подробности из первоисточника получала самая музыкальная душа – Ирина.
                – Я покончу с собой, – пообещал Володя Ирочке на следующий день после переезда Валентины и кинулся целовать новую  влюбленную дурочку, такую преданную, готовую все простить и даже утешить, если он будет настойчивее.
                Правда, мамино воспитание не позволяло Ирочке  утешить по-настоящему,  то есть до конца.  Так что приходилось отбиваться от разгорячившегося музыканта, даже применяя оружие в виде острых ногтей.
                – Ты прямо как кошка, – защищался музыкант, поджидая удобный момент для очередной атаки. – Это меня даже… возбуждает.
                –Целуй свою Вальку, –  обижалась Ирина,  – ты  ее   любишь!
                Ирина надеялась на немедленное опровержение этого ужасного факта.
                – Я без нее жить не могу, а с тобой у нас настоящая дружба, – охлаждал  ее надежды честный студент-музыкант. – Никто так не понимает музыку, как ты, никто так не понимает творческую душу!
                Неизвестно, как долго тянулась бы эта канитель между двумя страдальцами с их неразделенной любовью,  вокруг которых страдало еще несколько близких человек, если бы не внезапное исчезновение главного героя драмы – Володи.
Его искали все и всюду: деканат (Володя был хвостистом),  приятели из его комнаты в общаге, у которых он успел занять деньги, комендант, Ира, родители, библиотекарь из общаги, где он  задолжал несколько книг.
                Таня, конечно, принимала горячее участие в переживаниях подруги.      Иногда ей приходилось приводить бедняжку в чувство.
                – Он обещал покончить самоубийством, – пугалась Ирина.
                – Такие – не кончают, – утешала Таня.
                – Какие – такие?
                – А которые предупреждают всех заранее.
                – Ты не понимаешь, у него ранимая душа! Он, когда эта Валька уехала из общаги, плакал! Ты часто видишь плачущих мужчин?
                – И не хочу видеть. Твой музыкант просто махровый эгоист, – переводила Таня свои утешения на другие рельсы.– С одной целуется,   другую любит. Да еще беременную! Он что – совсем дурак? Уверяю тебя, есть у него где-то еще одна жилетка. Или две.  Про запас. Одна промокнет, другую...
                – Ты его всегда терпеть не могла.
                – А за что его любить? За музыку? Так ты в филармонию бегай чаще. И откуда ты вообще взяла, что он – великий пианист?
                Запасная «жилетка» появилась через неделю после исчезновения музыканта. Она оказалась однокурсницей Володи, девушкой с боевым характером и богемными представлениями о нравственности. Разыскав на филфаке Ирину, она устроила допрос в промежутке между лекциями:
                – Так, мне нужно знать, что он вам сказал накануне исчезновения! Дословно!
                Ирина  тут же взбрыкнула, забыв о хорошем воспитании и врожденной скромности. Она не   терпела насилия. Она предпочитала свой крест нести добровольно:
                – Сказал, что меня любит, жить без меня не может, звал замуж.
                – Ты шутишь? – изумилась девица. – Вовка любил эту мымру сельскую, с тобой дружил, а со мною спал, и я его утешала.
                Ирина мужественно проглотила пилюлю и даже легко соврала:
                – Со мною тоже... спал. А о вас  я как раз  ни словечка  не слышала. Вы – кто?
                – Он, конечно, сволочь и эгоист, но мне его мамашку  жаль, – пропустила между ушей неприятную информацию подруга Володи. – Третью ночь ночует в моей общаге – дежурит. Я думала, хоть ты что-то знаешь. Его же отчислят из универа!
                Через два месяца Ирина получила письмо, в котором Володя сообщал, что он работает на лесоповале в Карелии, куда его загнала тоска.  Здесь он почти избавился от своей страсти, физически и морально окреп, смирился с тем, что никогда не будет профессиональным  музыкантом. « К черту университет, – писал он, – я  куда-нибудь завеюсь в другое место, а пока хочу вернуться домой. Но мне не хватает денег на дорогу. Вышли мне до востребования 100 рублей. Возьми где-нибудь».
                Ирина вертела в руках эту писульку на листочке, неаккуратно выдранном из школьной тетрадки, испытывая вместо облегчения (нашелся!!!) злую досаду. Ни словечка ласкового! Ни раскаяния, что всех напугал. Тоска заела! Его заела тоска! Уж лучше бы повесился от нее! Поплакала бы и успокоилась. А так...
                Дала Таньке прочитать послание с лесоповала. Почему-то, когда речь заходила о гениальном пианисте, у Татьяны   активизировалось  левое полушарие. Сейчас Ирина нуждалась  как раз в прагматизме подруги, и та окончательно разбила последние сомнения:
                – Выслать ему сто рублей! Он что – забыл, какая у тебя стипендия? Он не знает, что твои родители гроши получают? А куда он свои лесоповальные дел? Пропил? Говорят, лесорубы, если они не зеки, получают больше профессора. И пьют много. Ну и  жук   твой пианист!
                Вдвоем составили ответную телеграмму с суровым текстом: « Денег нет».

               
                                Глава восьмая               
               
                ...Ирина вынырнула наконец из реки прошлого, тут же обнаружив, что  сидит одна на остатках постамента, и никакой Евы нет. Это ее не удивило, словно именно такое  завершение встречи и было предсказуемо. Она ушла с чувством полной уверенности, что эта встреча не последняя, хотя  это и было за гранью трезвой мысли.
                Через полчаса она открыла дверь родного издательства –  и очень вовремя.
Местная поэтесса с красивым именем Изольда,  давно выжившая из ума,  но до этого события успевшая выпустить в свет две тощих книжонки стихов, патетически взывала к совести Леночки:
                – Нет, вы, голубушка, только послушайте! Перед вами даже не Цветаева! Потому что выше, оригинальней! Так бы писала Мариночка, если бы дожила до нашего времени! Можете считать, что это через меня ее новые творения  приходят в наш мерзкий мир! А мне их посылает Космос!
                Ирина с порога смотрела на Изольду, которая  стучала по своей  голове сухим старческим кулачком, не оборачиваясь на дверь.
                – А вот и наша Ирина Владимировна! – радостно крикнула Леночка.– Сейчас она вам все и  расскажет!
                Выставить старуху за дверь удалось только после неутешительной информации: редакция готова немедленно опубликовать любое творение поэтессы, если та принесет аванс в сумме... Названная цифра была такой оглушительной, что бедняжка тут же выздоровела:
                – Откуда ж у меня такие деньжищи возьмутся?!
                Ирине очень хотелось дать совет Изольде обратиться за денежной поддержкой в Космос, но она боялась, что бедняжка устроит сеанс связи прямо в кабинете. А это уже грозило большой потерей времени.
                Конкретные проблемы на какое-то время вернули Ирину в суровую реальность, где действительные таланты имели сомнительное, но бесплатное счастье общаться со своими поклонниками только через Интернет, хотя мечтали увидеть в чужих руках тонюсенькую книжку собственных  стихов... Правда, для этого надо было еще иметь пусть  даже паршивенький компьютер...
                Возвращаться домой не хотелось. «Поеду к Таньке», – решила про себя Ирина, чувствуя, что ей уже хочется рассказать подруге о своей мистической встрече с исчезающей Евой. Может, трезвая Танина  голова родит свежую мысль.
                Выстояв длинную очередь на маршрутку, Ирина удобно устроилась в самом конце, возле окошка, задернутого занавеской. Все равно ехать в тупик...
Через полминуты  она уже пожалела: прямо над ухом динамик стал извергать такую музыкальную пошлятину, что нервы  ее не выдержали.
                – Выключите, пожалуйста, этот кошмар! Оглохнуть можно! – крикнула она водителю, пытаясь перекрыть оглушительный ударник.
                – А вы нервы полечите, девушка, – нахально ответил водитель.
                Остальные пассажиры помалкивали.
                – Вы нарушаете мои права на  тишину в общественном транспорте, – добавила Ирина.
                – Вот и садитесь в общественный транспорт.
                – Слушай, парень, не хами, а? – произнес с переднего сиденья мужской голос – с тем невыразимым спокойствием, которому Ирина всегда завидовала.
 Вот есть же такие люди – в себе уверенные, с чувством достоинства! А она так не могла – сразу заводилась, но не всегда это срабатывало.
                Водитель  выключил  репродуктор, что-то проворчал под нос.
Ирина даже высунула голову в проход, чтобы разглядеть своего спасителя.
Ничего, кроме седой шевелюры, она не увидела. Еще обратила внимание на осанку мужчины – совсем не стариковскую. Вздохнула, вспомнив, что в молодости любила этот мужской тип – седовласых и нестарых.. Только не попадались ей такие, любовалась ими издали. Когда-то сказала об этом Павлу, и тот хмыкнул  с презрением.
                – Ранняя седина – это значит проблемы со здоровьем. Все вы, бабы, дуры. На такую ерунду клюете.
                Было это в ее с Павлом молодости, а теперь и муж, слава Богу, не лысел, а седел, что ее вполне устраивало. Черные глаза  под седой шевелюрой  смотрелись эффектно. Он вообще  в пожилом возрасте стал интереснее.
                – Смотри, и на тебя девочки оглядываются.
                – Я всегда говорил: бабы – дуры.
                Ирина только вздыхала: надоевшая старая песенка ее супруга уже не нуждалась в комментариях.
                К концу маршрута в машине оставалось только трое. В тупике они и вышли  по очереди: сначала ее защитник, за ним выскочил подросток, последней спустилась Ирина. Водитель проводил ее злыми глазами, но промолчал.
                Седовласый мужчина остановился возле киоска, купил газету. Ирина заглянула сбоку в его лицо, подумала: «Приятный  дядечка, хоть и носатенький».
                – Извините, гражданин, – сказала Ирина, неожиданно для себя сворачивая к киоску.– Хотела вам сказать спасибо. За поддержку.
                Седой обернулся, кинул:
                – Пожалуйста.
                Потом внимательнее глянул еще раз, улыбнулся и прощально помахал газеткой.
                «Хорошее лицо», – снова подумала Ирина и вздохнула. Она давно заметила, что  на улицах ее родного Днепропетровска куда больше красивых женщин ее возраста, чем мужчин. Почти все ее ровесники-мужчины  походили на беременных, некрасиво лысели, летом обильно потели, одевались кое-как.
                Наверное, потому этот седой господин привлек ее внимание. Захотелось, как в юности разглядеть его подробнее – так просто.
                Дом, в котором жила подруга, занимал весь квартал, за что  его прозвали  китайской стеной. Хорошо, что Танин подъезд был последним в этом ряду одинаковых дверей с одинаковыми лавочками возле входа. Даже деревья здесь были в одном ассортименте – сплошные ивы, разросшиеся на любимой песчаной  почве до гигантских размеров. Их нижние ветки лезли в отворенные окна, создавая  иллюзию собственного садика. Танька обожала «свою» иву, дающую густую тень  в летние месяцы. Зимой в комнатах было темно – приходилось зажигать электричество. Из-за этих веток она не хотела стеклить балкон, как это делали другие жильцы.
                С кодом, как всегда, пришлось помучиться. У Ирины редко случалось такое, чтобы дверь открылась сразу. Техника, самая простая,  не давалась в ее руки.
                – Как же ты освоила компьютер? –  искренне удивлялся супруг, когда еще имел право критиковать ее.
                И сейчас дверь не поддалась, хотя код Ирина набрала верный.
                – А надо вот так, – сказал кто-то позади нее. – Отойдите в сторонку, я покажу.
                Это был  седовласый пассажир. Ирина послушно отступила. Мужчина набрал код, сделал какое-то движение коленкой – и дверь открылась.
                – У меня здесь дочь живет, а я в соседнем подъезде,  Вижу, вы  возитесь долго. Тут свои хитрости имеются. Дверь эта любит физическое насилие.
                – Ничего себе! – улыбнулась Ирина. – А как же старушки? Они тоже с дверью воюют? Спасибо, второй раз выручили. Я к подруге когда прихожу, приходится либо ее по мобилке вызывать, чтобы открыла, либо...
                «И чего это я расчирикалась?» – подумала с неудовольствием, в глубине души понимая – чего. Ей все-таки хотелось рассмотреть незнакомца.
                – До свиданья, – сказал мужчина просто, как соседке, и ушёл к своему подъезду.
                – До свиданья, – ответила Ирина и подумала с улыбкой, до чего это глупо – говорить о свидании!
                Татьяна ждала ее, приоткрыв входную дверь.
                – Что это ты там копалась внизу так долго? Я с балкона увидела тебя, а потом – все нет и нет! Что ты с нашей дверью делала?
                – Ломала. Будто не знаешь.
                – Чаще надо приходить, освоишь и мою дверь. Что это за старикашка с тобой болтал?
                – Этот старикашка моложе нас с тобой.   Помог дверь открыть.
                – С тобой не соскучишься.   
О Еве  Ирина рассказала подруге    только после того как они попили попили кофе с бутербродами  и  обсудили последние политические новости. О работе не говорили – это была ннеприятная тема. Ирина никогда не начинала ее сама. В хорошие времена Танька любой рразговор переводила на свой театр, и требовалось некоторое усилие, чтобы ее сбить с любимой темы.
                Танин молодежный театрик терял спонсоров-меценатов,  и ей просто не ххотелось портить подруге настроение. Она не любила грузить других неразрешимыми ппроблемами. Может, потому Татьяна имела много приятельниц и знакомых, к которым Ирина не рревновала, оставаясь  всю жизнь для Тани на первом плане.
                - Ты почему молчишь? – спросила Ирина, не привыкшая к такой странной рреакции со стороны эмоциональной подружки.
                Татьяна, прикусив губу, размышляла, глядя мимо Ирины.
                - Думаю, – откликнулась,  наконец.
                -Думай, это хорошо, – похвалила Ирина. – Это здорово. А то у меня ни черта не получается. Сплошная мистика.
–                - Ну, мистика нам не грозит. Я пытаюсь вспомнить, кто жил на нашей улице – из тех девчонок, что были нас моложе. А мы их считали пацанками, с ними не дружили... Вроде бы нет таких. Ирка, твоя Ева похожа на обычную мошенницу. Ну, чего ты так смотришь?!
–                - Трезвая мысль, – насмешливо сказала Ирина, – особенно если учесть, что это я за нею бегала, а не она. Ладно, надо идти. Уже поздно. Твой когда придет?
                – Завтра. А давай, переночуешь тут? Дома тебя никто не ждет... Еще немного покумекаем. А вдруг что-то вспомнится?
                – Нет, я люблю свою постель. И свой телевизор. Ты же знаешь.
                Лучше бы она осталась у Татьяны. Дома Ирину ждал сюрприз. Даже два.
                Дверь ей открыла дочка, с порога сообщив, что больше к  своему «придурку» не вернется – поссорились навсегда.
                Радости на мамином лице Маша не обнаружила. Радости и сама Ирина в своем сердце не нашла, хотя сожителя дочкиного терпеть не могла и когда-то мечтала, что девочка одумается и   домой вернется.
                Пока Ирина  мыла тарелки после ужина с Машей, а та подробно рассказывала о ссоре, стоя за маминой  спиной,  подлое желание вернуться  к Тане, копилось в ней и созревало. Отчет о ссоре в деталях только раздражал Ирину. «Сама выбирала этого урода, – думала она, уже не вникая в тонкости ситуации. – Я ведь говорила, я же предупреждала!»
                Тонкостей  никаких  и не было: Маша банально втюрилась в дурака, правда, красивого. В дурака откровенного, без единого таланта. Вот чего не могла ей простить Ирина. Если бы ее дочь влюбилась, как все, нормальные девушки,  обманываясь в достоинствах парня, а потом разочаровалась, это можно было простить. Но привести в их дом, где все читали книги, любили музыку, театр, балет, где все, даже отверженный папочка, в праздничной компании могли спорить на любые темы, парня с пустой башкой и  душой... И кто? Мария! Отличница по жизни!  С готовой диссертацией в кармане!
                Игорек работал охранником в банке. Торчал в вестибюле с рацией на боку и такой важной физиономией, словно был тут управляющим и просто  вышел покурить. 
                При первом же знакомстве с родителями любимой девушки он продемонстрировал такую скудость ума, что всем стало неловко. Впервые праздничное застолье походило на поминки.
                – И где ты откопала этого примата? –  спросил у дочки папа, едва Игорек скрылся за порогом.
                – А в банке, – ответила Машка, сердито краснея всем лицом. – Он мне объяснял, как совершить одну процедуру.
                – Ты смотри, Ирина, он, оказывается, еще может нашей аспирантке что-то объяснять!  У тебя  что – мозги поплыли от жары?
                Как они в тот день сцепились – доця с папой,  оставив на поле сражения двух одинаково тяжело раненных! Ирина пыталась сыграть роль медсестры, но в порыве взаимного озлобления ей не дали даже приблизиться.
                Машка неделю жила у подружки, а Ирине достались от мужа остатки его гнева:
                – Это ты распустила девчонку! Свобода ей нужна! Выбор! Раньше за такую свободу  ремнем давали по заднице, а сейчас…
                В таком духе Павел мог говорить часами. Но Ирина, уставшая от его однообразных упреков, предпочитала обрывать «воспитательный момент» в самом начале:
                – На-до-ело! Пардон, мне надо работать. Я правку домой взяла.
                О втором сюрпризе Ирина узнала от дочки не сразу.
                – Не хотела тебя огорчать, – сказала  та перед самым сном, – но когда я пришла домой, тут была... дама.
                Маша выразительно вздохнула.
                – Так мы не договаривались, – подняла брови Ирина. – Сюрприз.
                – Она как раз вышла из ванной. Вся такая оживленная, мокрая, напевала...
                –  Голышом?
                – Что ты! В папкином  банном халате.
                – Лишь бы не в моем.
                – Ты так спокойна?
                – Лишь бы моей щеткой зубы не чистила и моим полотенцем  морду не вытирала.
                А сердце забилось... Вот сволочное сердце! И чего ему биться, если такую картину, только покруче, Ирина себе не раз рисовала. А ее доченька вроде бы недовольна, что мама не бьется в истерике. Ну, детки...
                – Тебе не кажется, ма, что папу пора выселять?
                – И куда же?
                – А сейчас не проблема снимать квартиру.
                – С его зарплатой?
                – А мы с Владиком скинемся...
                – Чудная идея! А потом мне будете жаловаться, что денег нет. И папа твой так и согласится! Так что эта дама? Испугалась хоть при виде тебя?
                – Ойкнула и шустро так сиганула к отцу. Потом они там шушукались. Я думаю, что обедню им испортила.
                – А тебе  отца не жаль? Он все-таки мужик. Его еще рано списывать....
                Машка заглядывала ей в лицо, пытаясь раскрутить свою мамочку на откровенность. Не нравилось ей, что та не жалуется на свою несчастную бабью долю, как делают все нормальные женщины. Она – дочь, имеет право на... На что? Маша не выдержала все-таки, оборвала свою мысль,  сказала вслух:
                – Странная ты. Еще красивая, почти молодая...
                – Спасибо, дорогая!
                – И никого не заводишь себе.
                – И ставим точку, – оборвала ее Ирина. –  Ложись. Я свет гашу. Мне завтра рано вставать.
                Утром, как и ожидалось, Маша внесла сумбур в устоявшиеся порядки. Павел сразу выполз из своей берлоги (имеет право на общение с дочкой!),  заняв своим крупным телом все хозяйственные помещения.  Оказалось, что даже в туалет и ванную, а не только в кухню, прорваться трудно.  Везде Ирину поджидала веселенькая очередь из полуодетых родственников, претендующих на первенство. Павел изображал, что ему нельзя опаздывать на работу, хотя Ирина знала:  у мужа сегодня только вечерние лекции на заочном. Машка заводила разговорчики  с прицелом втянуть родителей в диалог,  что ей удавалось ( к досаде Ирины), сама Ирина никак не могла встроиться в эту суматоху и хотя бы позавтракать спокойно.
                Красилась она уже на ходу – под громкие Машкины комментарии:
                –  Ма! Какая ты у нас красавица! Твои ровесницы выглядят на десять лет тебя старше! Это тебя молодят глаза! Они у тебя какие-то... лукавые!
« Хитрая мерзавка, – поморщилась  Ирина. – Это же слова ее папочки!»
                Действительно, как-то разоткровенничался Павел  с детками, рассказывая про свою любовь к их маме,  признался, что полюбил ее за глаза, всегда  такие лукавые,  с чертиками.
                Пока Машка расхваливала – совершенно без оснований – ее походку и фигуру, Ирина рылась в сумке, забрасывая туда  мобильник, косметичку, ключи и прочую мелочевку под аккомпанемент сопения  Павла. Тот надевал туфли.  И было не понятно, почему он так громко дышит: от Машкиных провокационных речей или оттого, что трудно стало наклоняться. Выросший на дрожжевом тесте животик мешал ему, давнему сладкоежке....
                Вышли почти одновременно, но разбежались в разные стороны.

продолжение  http://www.proza.ru/2013/01/12/1240