I
Джэймс часто улыбался незнакомцам и звонил на набранные наугад номера. Вчера американка с азиатскими корнями пригласила его на БДСМ-вечеринку. Сегодня я нашел у себя под дверью обескровленную кисть его левой руки. Завтра я найду в почтовом ящике его ступню. В течение недели, от понедельника до воскресенья, я буду собирать пазл из обезвоженных частей тела моего коллеги. В этом мире нельзя совершать ошибок.
Алиса курит больше одной пачки в день. Теперь производитель сигарет добавляют в никотин яд. Секретов производства отравы я не знаю, но действует она моментально. Вчера Алисино горло превратилось в кровоточащую воспаленную кишку, а внутренности - в кашу из гноя и грязи. Завтра она умрет. Курильщики идут по тротуару, втягивают дым и тут же падают на колени. Они отхаркивают кровь и разжиженные легкие. Стоя на коленях и доживая последние минуты, они продолжают курить. В этом мире нельзя совершать ошибок.
Скоро Антон придет в полицейский участок и расскажет об ужасе, творящимся вокруг. Он будет требовать вмешательства властей и, тряся перед носом дежурного конституцией, начнет кричать о правах и свободах. Антон еще не будет знать о том, что за вчерашнюю ночь в конституции, которую он наспех вырвал из своей книжной стопки, изменились главы. Бумага проглотила старые права и законы и вывела всего пару строк: "Этот мир идеален. Чтобы не сломать механизм - не берите больше, чем дозволено, и не совершайте ошибок. Рай не терпит бунтарей." Антона заломает пара крепких полицейских и бросит в камеру, где через неделю его загрызут насмерть голодные крысы. В этом мире нельзя совершать ошибок.
Вчера я проснулся в своей старой новой квартире. Время и пространство её изжевало. Изменились рисунки на обоях, в книгах пропали буквы, в холодильнике протухла еда. За ночь с моей руки сбежала татуировка, забралась по стене к дешевой репродукции "Твердости памяти" Сальвадора Дали и нагло вытолкала картину из деревянной рамки, заняв её место. Теперь над кроватью у меня висит оскаленная волчья пасть, нарисованная мастером Доу.
Я не удивился, увидев все эти более чем странные изменения. Я не был напуган. Я не был растерян. Я пошел на кухню и набрал из крана в стакан ледяной родниковой воды. За мгновение до пробуждения я уже знал об огромных деформациях не только моей комнаты, но и всего мира. Это трудно объяснить, но теперь я видел не только настоящее, но и будущее. Тропа моей жизни и тропы окружающих меня людей, все будущие слова и поступки, теперь лежали у меня в памяти. Я видел все модели поведения в разных ситуациях. И я точно знал, что ни в коем случае нельзя поддаваться искушениям и пытаться свернуть с намеченной тропы, ибо своеволие вело сначала к хаосу, потом - к небытию. Но всё моё видение будущего напоминало просмотр давно знакомого фильма - основной сюжет и финал понятен, но некоторые детали размыты. А ведь даже маленькое отступление от нормы в этом мире может привести к непоправимым последствиям. Потому я и стараюсь не совершать ошибок.
Я никому не звоню. Я не ем мяса. Я не читаю молитв. Я не пью алкоголь.
Я выхожу на улицу и, опустив голову, медленно шагаю в сторону своего любимого кафе. Там, год назад, я познакомился с Маргаритой. Сейчас я знаю, что пока с ней всё в порядке, но боюсь позвонить ей. Солнце стоит высоко. Легкий ветер раскачивает в воздухе редкие снежинки и ласкает покрасневшую на морозе кожу лица. Одни люди идут на работу, другие - с работы, третьи - работают. Одни дворники сметают с тротуаров снег, другие - за автобусной остановкой распиливают двуручными пилами труп и пакуют его члены в черные пакеты. Видимо, этот бедняга совершил ошибку.
В это время бывалый ловелас и покоритель женских сердец, несмотря на видение своего будущего, пытается в моем любимом кофе комплиментами и улыбками затащить незнакомку в постель. Светловолосая девчушка знает последствия, но не может устоять перед соблазном. Ближе к вечеру у них случится страстный секс. Через несколько дней, когда у нее начнутся месячные, производитель прокладок выпустит ограниченную серию товара пропитанного странным веществом, химический состав которого мало кому известен. Девушка умрет от безостановочного внутрематочного кровотечения. "Дон Жуана" кастрируют и отправят пожизненно за решетку. В этом мире нельзя совершать ошибок.
Я захожу в кафе. Теперь оно не такое, каким было раньше. Сгорбилась мебель, поблекли стены. Уют и тепло помещения вывернулись в топорность и смердящую злобу. Посетители глядят перед собой в пустоту, машинально, но с явным налётом робости, потягивая кофе и кушая пончики. В дальнем углу я вижу парочку. Они жадно целуются. В засос. Парень наваливается на партнершу, запуская хилую руку в ее брюки. Это тот самый ловелас и светловолосая девочка, которых скоро ждет наказание.
Я не успеваю сделать заказ, а официант уже подает мне кофе и ванильную булочку. "Приятного..." - говорит, покорно опуская голову. Я робко киваю в ответ. Стрелка на настенных часах делает три шага вперед, затем столько же - назад.
Только бы не заговорить ни с кем, не спросить, что за грязь твориться вокруг. Мне нельзя выдавать себя. Один лишний шаг - и идеальный механизм даст сбой. Один лишний шаг - и моё существование оставит рваную рану на лице мира.
II
Сложно идти своей тропой. Сложно не стать бунтарем.
В надежде на будущее помилование, я набираю номер Маргариты. Жду ответа.
Такого не должно было случиться на моем пути, я отступил от нормы. В этом мире своеволие наказуемо. Быть может, завтра меня загрызет бешеная собака, острой, как бритва, пастью вцепится мне в глотку. Быть может, завтра в мою еду подмешаю цианид. Или меня раздавят стены собственной квартиры. Или обезумевший прохожий вгонит отвёртку мне в живот. Теперь будущее отрывается от начертанного и ведет к хаосу. Я не знаю чего ждать. Но я уверен, что стерпеть хаос будет проще, чем возведенный в абсолют порядок.
- Алло, - отвечает растерянный голос, - Гарри, это ты?
Мне страшно. Чувствую, как лоб покрывается громадными каплями холодной росы. Тело пробивает дикая дрожь. Ватные ноги сгибаются в коленях. Я уже готовлюсь к удару в спину острой заточкой.
- Гарри, не молчи. Прошу не молчи. - Я слышу как Маргарита плачет в трубку, - Пожалуйста, ответь мне!
Упасть и сдаться. Попросить у мира прощения.
- Я здесь, - отвечаю дрожащим голосом, - я здесь, я с тобой. не плачь.
- Гарри, что происходит? - она рыдает.
- Я не знаю.
- Гарри... Зачем ты позвонил мне? Мне нельзя разговаривать с тобой. Мне нельзя вообще знать, что ты есть!
- Понимаю... - я чувствую как растекаюсь. Еще чуть-чуть и я зарыдаю. Мы будем плакать друг другу в трубку. А потом нас застрелят или съедят.
- Гарри, прости меня. Но лучше, - Маргарита заикается, - лучше положить трубки и забыть наш короткий разговор.
- Не бойся. - я пытаюсь казаться смелее. - Не бойся, я сейчас приеду к тебе.
- Этого делать нельзя, Гарри... - Маргарита повышает голос, - Этого нельзя делать!
"Не смей этого делать, сука!" - Маргарита визжит в свисающую с тумбочки трубку, а я уж сбегаю по ступенькам, на ходу натягивая пальто...
III
Вкус сегодняшнего снега похож на свежую кровь, запах - на нефть. Люди консервными ножами вспарывают себе глотки, падают в канализации и пожирают стекло, вешаются на бельевых веревках и грызут сухожилия. Они борются с системой, а система борется с ними. Сейчас, где-то на небесах, седобородый Бог с довольной улыбкой жмет обрюзгшую руку Дарвину. Для создания рая на земле запущен жестокий естественный отбор. Выживут сильнейшие. А точнее, покорнейшие.
Небо - лучшее лекарство от бессилия. Сегодня оно покрылось язвами и морщинами. Копотью и гнилью. Оно уже не наше.
А когда у человека отбирают небо, он теряет последнюю надежду.
Дженни - пацифистка. Она верит в Ганди, Ленона и Марли. Она курит марихуану и спит с парнем своей подруги. Сегодня утром Дженни мастурбировала. Через семь минут её мама сойдет с ума. Через девять - она сбросит Дженни из окна своей квартиры на девятом этаже. Визжащее тело с огромной скоростью шлепнется об асфальт и обдаст тёплой кровью мои ботинки. В этом мире нельзя совершать ошибок.
Я жму на кнопку дверного звонка. По ту стороны слышен электронный визг. Но, похоже, Маргарита не спешит меня встретить. Голоса гуляют эхом по пустому подъезду. Это шепчутся стены. Пропахшие мочой, грязные и облупленные, они рассуждают о новом мире.
"Вселенная это тлен и пепел. Бездумно вброшенная в пустоту грязь. Хаотичная пляска обезумевших калек. А люди верят, что бытие - это уже порядок. Жизнь, по их мнению, - это уже гармония. И вот, когда им, этим слабоумным муравьям, выпадает возможность узреть и жить в абсолютном созвучии с Высшим, как вы думаете, что они делают? Они рвутся к небытию. Они, чёрт возьми, ищут спасения от предначертанного. Люди настолько привыкли к хаосу, что гармония кажется для них не великим даром, а несносным наказанием."
- Зачем? - дверь со страдальческим скрипом приоткрывается, - Зачем ты пришел?
Маргарита злобно смотрит на меня опухшими от слез глазами. Ее грудь, прикрытая голубым халатом, тяжело вздымается. Она, наверно, готова вцепиться зубами мне в горло. Я знаю. Виновен. Я совершил ошибку, которая может сломить не только мою жизнь.
- Сегодня я проснулся за секунду до того, как зазвенел будильник. Сегодня, перед выходом в кафе, я надел сиреневую рубашку, а не черную. За мгновенье до того, как Дженни впечаталась в асфальт, я остановился. Я не хотел гостить у тебя в брюках, забрызганных её мозгами и кровью. И всё это - уже отступление от предначертанного. Прошу... - по телу пробегает дрожь, - Прошу... Я просто не могу больше. Мне нужно поговорить.
Маргарита секунду бездвижно смотрит на меня, подавленного и размазанного. Смотрит с удивлением и жалостью. Раскрывает дверь. Проходи.
Маргариту я знаю не больше года. Но за время нашего знакомства, я понял, что эта светловолосая хрупкая девушка - единственный человек, к которому я могу обратиться с любой своей проблемой, будучи уверенным в поддержке и помощи. Быть может, я её люблю... В сегодняшним мире не хочется даже думать о чувствах, но ведь не спроста первым делом я позвонил именно ей. Ни родителям, ни друзьям, а Маргарите. Девушке, которую я знаю не больше года. С которой я занимался сексом и завтракал. Я даже не помню её фамилии, и мне никогда не было интересно кем она работает. Но сейчас, в эту минуту, она нужна мне больше чем кто либо. Как, наверно, мерзко называть любовью то, чего не знаешь и от чего постоянно бежишь, но я не способен подобрать иного слова. Это не просто страсть или интим, это, всё таки, нечто большее.
Она проворачивает дверной замок и указывает в сторону зала.
- Проходи, - грустно улыбается она, - ты похож на испуганного котенка. Где твоя наглость?
- Там же, где и твое жизнелюбие.
Она смеётся. Смеётся фальшиво. Как пленный солдат перед расстрелом, глядящий в дуло винтовки. Она падает на колени, закрыв ладонями лицо. Я слышу как безудержный хохот переламывается в рыдание.
Скоро, через пару тысяч самоубийств, люди примут рай. Они затвердеют внутри. Отторгнут чувства, выблюют свободу и опрожнятся верой. Они наконец-то осознают, что нефть слаще любви, а ружье сильнее Бога. Они смирятся. Моя жалкая попытка протестовать подобна драке с ветром и оскорблению дождя. Я заслонил грудью не тот путь, что ведет людей к безумию, а тот, что давал мне надежду на светлое завтра.
Я опускаю размякшее лицо на кулак. Взглядом бегу от выключенного телевизора к пустой рамке на стене, от рамки – к креслу, от кресла – к телевизору. Я боюсь посмотреть в глаза Маргариты. В них сейчас, наверно, столько скорби и страха, что я не смогу стерпеть и выгрызу себе запястье или выйду в окно. Женские глаза прекрасны только в счастье. В моменты особой безнадёжности и боли они пугают. Они, как две маленькие губки, впитывают в себя всю злобу и отчаянье, и становятся ядовитыми. Маргарита сидит напротив, ломает руки, пытаясь что-то сказать. Если я не начну, она лопнет от накипающих внутри мыслей.
- Знаешь, -говорю, глядя на своё отражение в экране выключенного телевизора, - мне нравится, что ты сегодня не накрашена. Не люблю накрашенных женщин. Они похожи на кукол, а куклы напоминают о войнах.
- Спасибо… - робко отвечает она, - и что мы будем делать теперь?
- Посидим.
- Посидим…
Мгновенье мы молчим. Пересилив себя, я смотрю в её глаза. Маленький горький океан.
- Я тут думал, - нарушая секундную тишину, говорю я, - может быть, наверно, я тебя люблю.
- Полностью?
- Нет, - улыбаюсь я, - только сиськи и левое предплечье.
Она почти весело смеется в ответ.
- Если ты меня любишь, ты должен любить меня всю.
- А как же иначе? – я придвигаюсь к краю кресла, чтобы положить руки на её колени.
- Нет, ты даже меня совсем не знаешь.
- Знаю.
- Нет, не знаешь. Если ты меня любишь, то должен любить меня всю. Но как ты можешь любить меня всю, если ты даже не знаешь как выглядит мой желудок. Вот, представь: мне вырезали желудок и сложили его в ряд с другими чужими внутренностями. Ты же никогда не узнаешь его. Не любишь меня всю.
- «Интим».
- Что?
- «Итнтим». Жан-Поль Сартр. «Надо, чтобы в человеке любили всё – и пищевод, и печень, и кишки». Ну или как-то так…
- Ты говоришь о жабоподобном «не скажу куда гляжу» модном писателе?
- Ты всегда оцениваешь людей по внешности.
- Разве? Но тогда почему я с тобой встречаюсь?
Она смеется. Смеюсь я. За эту глупую шутку мы цепляемся как утопающий за глоток кислорода. Смеяться, смеяться, смеяться… Сделать вид, что всё нормально. Что мир еще не перевернулся, и мы счастливы и свободны. Забыться. Скрыться с головой в собственном хохоте. Гляди, нас ждет безоблачное завтра, милые внуки и смерть в один день. Ха-ха-ха. Гляди, сегодня я бодр и весел как никогда. Ха-ха-ха. Гляди, чистое небо, яркое солнце, прекрасная ты. Ха-ха-ха. Прости, мы проиграли.
Солеными линзами слёзы покрывают глаза. Расплывается комната. Я пытаюсь проглотить ком, застрявший в горле, но он стоит крепко и горечью отдает на язык. Сейчас мне хочется только одного… Я резко подрываюсь с дивана и жадно вцепляюсь в губы Маргариты. Я целую, будто не видел её тысячу лет. Будто не увижу её никогда. И она целует в ответ.
Я взъерошиваю её короткие тёплые волосы. Трясутся колени. Как девственник боюсь дотронутся до её груди или ягодиц. Что-то святое и чистое в этом поцелую, и, одновременно, дикое и неистовое. Она слишком прекрасна для того, чтобы я её лапал. Она слишком горяча для того, чтобы стараться обуздать животную страсть.
Сейчас на Виктора обрушивается стена старого здания. Мэрилин душит отчим. Кристофер вешается на чулках своей жены. В Алекса стреляют.
Сейчас мы занимаемся любовью.
IV
Я уверен, этот безрассудный поступок дороже трафаретной жизни. Прижаться к холодной земле. К жукам, траве, листьям и мху. Дышать и быть счастливым пока это позволено. Времени осталось мало. Теперь мы лишнее звено системы. Теперь мы не часть механизма, а сор, брошенный в его жернова. Мы не сломим машину, но она сломит нас.
Маргарита спит, утопая в огромной подушке. Её наготу скрывает лёгкий плед. Едва заметно шевелятся пухлые губы. Она дышит легко и размеренно, будто уже ничего не боится и ни о чем не жалеет.
Я люблю ее волосы – они мягкие, светлые, чуть длиннее моих. Я люблю ее белоснежную кожу. Я люблю её тонкие пальцы. Ее хрупкое тело. Ее нежные губы и упругую грудь. Ее родинки на спине. Ее шрамы. Если бы я увидел её желудок, я бы полюбил и его.
Маргарита приоткрывает заспанный глаз:
- Зачем ты меня лапаешь каждые пять минут?
- Прости. Так я чувствую себя в безопасности.
- Не хочешь выпить? – она сладко потягивается в постели, - Помнишь тот коньяк, который ты всегда хотел попробовать?
- А вдруг в нем яд?
- Значит, мы умрем вместе.
Маргарита, укутавшись в плед, спрыгивает с кровати и босиком идет на кухню. Она останавливается на полпути:
- Ты со мной?
Когда идёшь по улице на работу или в кафе, на снегу печатаются следы, которых ты еще не оставлял. Они ведут тебя к пункту назначения, и свернуть с намеченной тропы почти невозможно. Страх не позволяет сделать лишний шаг или движение. Боязнь небытия намного сильнее любви к свободе. Ты узнаешь лица прохожих, ты смотришь знакомые фильмы, ты угадываешь результаты футбольных матчей, ты не видишь снов. Теряется непредсказуемость и азарт. Теряется счастье и свобода. Но, взамен, ты обретаешь спокойствие, порядок и стабильность. Ты доживешь до восьмидесяти, у тебя будет три ребенка и девять внуков. Сейчас я не вижу своей тропы. Я не знаю что мне делать. Ароматный коньяк обжигает горло, и Маргарита смеется, глядя на то, как я морщусь после каждого глотка. У нас уже нет завтра. Мы обречены, но счастливы.
- Пока у нас есть время, мы можем болтать о глупостях, - говорит Маргарита и залпом опрокидывает рюмку.
Скривившись от злого коньяка, она продолжает:
- Говори, что хочешь. О своих фобиях, бывших женщинах, фетишах и мечтах. Боятся нам уже нечего. Я, например, частенько мастурбирую в ванной. Говори, что хочешь.
- Гитлер уважал мусульман и ислам.
- И?
- И у меня геморрой. Не сильный, но, поверь, неприятный.
- И?
- Я читаю женские журналы. Забавно и интересно.
- А может расскажешь что-нибудь извращенное и страшное? Я, например, обожаю, когда меня бьют во время секса. Я сильнее от этого завожусь.
Чешу затылок, пытаясь припомнить что-нибудь грубое. В голове всплывает не совсем удачная мысль и я, без раздумий, громко озвучиваю её:
- Я ковыряюсь в носу!
Маргарита вздыхает.
Да уж... - она разочарованно опускает глаза, - и зачем ты только решил стать бунтарём? Похоже, что твоя обычная жизнь ничем не отличалась от той, что поглотила мир.
- Просто я начал ценить свободу тогда, когда её у меня отняли.
Она усмехается.
- Говоришь, прямо с листка. Кому эта свобода нужна? Все постоянно требуют порядка, кричат, что не довольны властью, что нужна конституция и крепкая хватка, а когда выпадает возможность жить в гармонии, они, видите ли, хотят свободы.
V
Меня поглощает черная дыра. Воронка из копоти и грязи, размером с тысячу солнц. Я иду, но под ногами не чувствую тверди. Здесь очень холодно. Здесь нет света, нет воздуха, нет жизни. Здесь нет меня. Морщатся мысли. Деформируется тело. Искажается пространство и время. Я оборачиваюсь и вижу будущее, смотрю вперед - прошлое. С моей головы сыпятся волосы и, не долетая до земли, превращаются в маленьких крылатых змей. Они, игриво извиваясь, кружат рядом. С меня стекает одежда и крошатся зубы. С каждым шагом я вижу яснее прошлое и будущее. Я вижу, как из пустоты рождаются звезды. Вижу, как в пятнадцать лет сижу с друзьями на железной дороге и пью из горла дешевый портвейн. Как уставшая вселенная за мгновенье сжимается в крохотную песчинку и растворяется в небытие. Как рыдающая Маргарита направляет дуло сигнального пистолета мне в грудь. Я иду, и моё тело растекается горящей пластмассой. Мои уши становятся крепкими когтистыми лапами. Они сдирают кожу с лица. Мне не больно.
Где-то за спиной, шагах в десяти, стучит моё сердце, гуляет оглушительным эхом по пустому черному тоннелю. Из глазниц выпадают яблоки и звонко разбиваются о пустоту под ногами. Я уже близок к началу начал.
Я - ком смятых изжованных мыслей и нерассказанных историй. Я - ничто. Грязь на подошве мироздания.
В конце тоннеля я слышу шепот. С каждым моим шагом он становится всё громче. Сотни, тысячи, миллиарды голосов хором повторяют одну фразу:
"Счастлив и свободен тот человек, под ногами которого не хрустит снег"
"Счастлив и свободен тот человек, под ногами которого не хрустит снег"
"Счастлив и свободен тот человек, под ногами которого не хрустит снег"
В этом непрерывном потоке я слышу Маргариту.
- Тебе налить еще коньяка? - её голос резко оглушает и я выпадаю в реальность.
Кухня. Снег за окном. Полупустая бутылка. Маргарита сидит напротив и улыбается.
- Кажется, с тебя уже хватит. Что-то ты быстро пьянеешь...
VI
Рано или поздно это случиться. Нас съедят, собьют, расчленят и утопят. Нас пережуют и выплюнут. Спасения нет. Любовь рушит преграды и ломает системы только в фильмах и сказках. Здесь не будет хэппи энда.
Страстный секс и дурацкие разговоры помогают забыться, помогают спрятаться от отчаянья. Мы это знаем.
Мы лежим в постели. Маргарита курит. Я смотрю в потолок.
- Ты же книжки всякие читаешь, - говорит она и вдыхает дым, - Расскажи что-нибудь красивое. Ты ведь умеешь...
- Я? - засмущавшись переспрашиваю и, дождавшись положительного кивка, закрываю глаза.
Воображение вылепливает странную притчу или, быть может, сказку. И я начинаю:
"Где-то, в городе N, появился гениальный скрипач. Молодой паренек с густыми спутанными волосами, уставшими глазами и тонким иссохшим телом. Никто не знал его имени и откуда он пришел. Паренек снял маленькую комнату в доме овдовевшей старухи. Он никогда ни с кем не разговаривал. И только скрипка... Она рыдала, рыдала девичьим голосом в его умелых руках. Скрипка выворачивала душу и слушатели падали на колени и плакали вместе с ней. Безнадёжность и отчаянье струились в её нежном голосе. Скрипач не давал концертов. Люди сами шли к нему домой, чтобы вымолить хотя бы минуту этой печальной музыки. И гений молча, не отказывая никому, играл. Люди падали, ползали по полу, ломали пальцы и рыдали. Ты еще не уснула?"
- Нет, нет... - тихо отвечает Маргарита, - я слушаю.
Перевожу дух, снова закрываю глаза и продолжаю:
"Так вот. Однажды к скрипачу пришел старый городской музыкант. Седовласый с козлиной бородой, старик негодовал от того, что больше никто в городе не ходил на его выступления. Он с ухмылкой презрительно оглядел скрипача с ног до головы и про себя прошептал: "и этот вот сухой юнец выжимает слёзы из простого люда? Какой же глупый нынче народ!"
- Ну что, скрипач, - усмехнувшись, сказал старик, - покажешь мне за что народ тебя любит и гением называет?
Гений робко кивнул и проводил гостя в зал. Там, развалившись на рваных креслах, уже ждали слушатели. Бывалые умоляющими глазами смотрели на скрипача, они были готовы разрыдаться с первых нот. Они ломали дрожащие руки и молча просили вновь услышать горькую музыку. Пришедшие к музыканту в первый раз с грубой ухмылкой полулежали в креслах и недоверчиво разглядывали пыльный фрак музыканта и потёртую старую скрипку. "Слухи о нём преувеличены. Этот жидкоусый мальчишка может выдавить слёзы только своим убогим видом. Так и хочется бросить ему монетку - пусть поест." - шептались новички. Среди гостей сидел и постоянный слушатель - старая вдова, в доме которой жил скрипач. Старушка сидела бездвижно, и даже казалось, что она не дышит. Худое лицо, глубоко изрезанное морщинами..."
- Ты это только что придумал? - перебивает Маргарита.
- Да.
- Интересно, - улыбается она, - ну тогда продолжай.
- Да я уже и не хочу.
- Зато, я хочу. Продолжай, фантазируй. Меня должен тронуть твой рассказ. Хочу тоже как эти слушатели расплакаться.
- Ну хорошо.
"Скрипач вяло улыбнулся и осторожно достал из пыльного кофра инструмент. Кто-то откашлялся. Кто-то тяжело вздохнул. Седой музыкант, сидевший в тени, про себя проскрипел: "Давай же, дурачок. Не тяни. Попробуй выдавить из меня хоть ничтожную слезинку, шарлатан". Старая скрипка тихо легла на плечо и меланхоличная душевыворачивающая мелодия наполнила зал. Нет, даже не мелодия. Это был плачь матери над погибшим ребенком. Это были слёзы каторжника и крик приговоренного к смертной казни. Неумалимая тоска и отчаянье наполнили комнату. Ни новички, ни бывалые не могли удержаться. Они ревели вместе со скрипкой, бросались к ногам музыканта, просили друг у друга прощения, крепко обнимались, мешая слёзы и пот. И только старый городской музыкант с презрением и отвращением смотрел на всё это. Он рычал, сжимая кулаки. Его переполняла ненависть. Он завидовал скрипачу. Страдания скрипки, её слёзы ничуть не трогали старика. Седая бородка дрожала. Лицо морщилось. «Господа!» - не выдержав, вскричал музыкант, - «Что за оргию вы здесь устроили? Взгляните на себя! Вы же жалкие и ничтожные!» С каждым его словом из сморщенного рта вылетали капли слюны. Гордо, сверху наблюдая за плачущими слушателями, он подошел к скрипачу. «Прекрати!» - злобно прошипел старик ему на ухо, - «Прекрати! Твоя музыка пропахла потом продажных женщин и гнилью бродяг с жёлтыми паспортами. Мне противно слышать этот смрад!» Но скрипач продолжал играть. Люди молились и плакали. Целовали ступни. (позже закончить)
VII
- И что нам дальше делать? – говорит Маргарита.
- Давай в магазин сходим. Купим что-нибудь перекусить. И коньяка или водки. Сама понимаешь, сейчас главное быть сытым и счастливым.
- Нас могут отравить.
- Какая разница как умирать?
- Еще рано, - Маргарита смотрит в окно, потом на меня, - Мы же с тобой бунтари. Моя мама говорила: «трахай мужиков, смотри дерьмовые фильмы, травись алкоголем, но никогда.. слышишь! никогда не влюбляйся в кретинов и не пробуй наркотики.» Кретин у меня уже есть, - Маргарита улыбается и гладит мою руку, - а вот наркотики я так еще и не попробовала. Давай купим героина. Или кокаина. Или еще какой-нибудь дряни. Мы же бунтари, чёрт возьми! А потом можно будет спокойно упасть под машину.
- Ты кое-что забыла… В идеальном мире не торгуют наркотиками. И поверь, - я невольно улыбаюсь, - такой кретин, как я, сейчас встречается один на миллиард. И редко живой… Тебе и так везет.
- Жаль.
Кажется, что квартира – это убежище, в котором можно спрятаться от мира. Я вынул батарейки из настенных часов, чтобы остановить здесь время. Будто мы в ваккуме. Не стареем, не умираем. Мы смотрим в окно на прохожих. Марионеток. Безвольных роботов, обтянутых человеческой кожей. Мы их жалеем и завидуем. У них нет свободы, но есть будущее. Они идут, выпрямив спину, и не глядят по сторонам. Маленькая ошибка – и тебя собьет машина. Маленькая ошибка – и тебя уже нет.
Небо сегодня бледно-серое. Как облезший загар. Как улыбка прохожего. Как наше завтра.
Сейчас за стеной, в соседней квартире, надоедливо визжит дрель. Хочется верить, что там прикручивают новые полки, делают ремонт, начинают новую жизнь. Но это не так. Старый профессор-религиовед Джордж Салливан, сидя на кожаном диване, пытается собраться с силами и вогнать сверло себе в висок. Ему страшно. Он дрожит. Ручейки пота текут по морщинистому лицу. Совсем непривычное состояние для человека, который знает Бога лучше своей матери. Профессор боится этого мира и пытается от него избавиться. К сожалению, страх смерти одержит победу. Салливан не сможет убить себя. Послезавтра ему позвонят из морга и попросят забрать тело. Это тело – единственный сын профессора, который повесится у себя в ванной. В этом мире нельзя совершать ошибок.
Маргарита снова плачет. Она сидит в углу на кухне, обняв колени. Всхлипывает. Прячет лицо.
Я умею готовить её любимую запеканку. Я знаю какие духи и вина она предпочитает. Я помню до квадратного сантиметра все чувствительные местечки на её теле. Я, наверно, даже умею любить. Но когда она плачет, я теряюсь. Невозможно научится утешать. Целовать ступни или корчить клоунскую рожу? Прижать к груди или оставить её одну? Думаю, самые мудрые психологи и умелые дон жуаны не знают точного ответа на этот вопрос. Да что уж там… Ответа не знают даже сами женщины.
- Хватит плакать, - я подсаживаюсь к Маргарите, - Успокойся. Прошу. Вставай с холодного кафеля – ты же можешь застудить все свои интересные прибамбасы. Ну вставай, - я беру Маргариту под руку, но она вырывает её, отворачивается к стене и продолжает рыдать.
Гвоздём по стеклу. По ушам. По сердцу.
- Сейчас мы выйдем на улицу и, если хочешь, я буду подходить к каждому прохожему и спрашивать, нет ли у него героина. А когда найдем дилера, то купим у него целую тонну! Хочешь?
Маргарита плачет.
- Хочешь, мы ограбим банк, купим шатл и улетим на луну? Старые японцы говорят, что там живет какое-то злое божество, но, думаю, ничего страшного. Зато на луне нас точно не переедет каток и не застрелит прохожий. Хочешь?
Маргарита плачет.
Наверно, я тоже должен упасть и разрыдаться. В этом не будет ничего постыдного. Реветь, мазать сопли по стенам и разгрызать локти в мясо. Обоссаться, кататься по полу и сквозь сжатые зубы шипеть что-то невнятное. Это самое честное и правильное, на что я сейчас способен. "Мужчины не плачут" - сказал тот, кто никогда не смотрел в дуло ружья. Тот, кто не держал на руках обмякшее тельце своего ребенка. Тот, у кого никогда не было повода ослепить себя резаком для бумаги.
Я знаю, что совсем скоро мы умрем. Неизбежно. С механизмом не поспоришь. Это ли не повод реветь и брыкаться?
Небо - грязь. Снег - пепел. Завтра нет.
В газетах некрологи для еще неумерших людей. Смириться. Глазами фотографировать настоящее, пошло улыбаться будущему и молиться об одном... умереть первым.
- Знаешь, - шепчу, - моя бабушка постоянно покупала сок одной компании. Она хранила чеки. Прежде чем пить этот сок, она выливала всё содержимое пакета в большой сосуд с делениями. Надпись на пакете говорила, что сока там ровно литр. Но деления на сосуде едва доходили до девятьсот пятидесяти грамм. И вот, каждые полгода бабушка писала жалобу производителю сока, отправляла чеки и фотографии. И, в течение недели, ей высылали недолитые граммы, которые подросли и уже превратились в литры. Так было каждые полгода.
Маргарита утирает слёзы и покрасневшими глазами смотрит на меня:
- И что дальше?
- Ничего. Она умерла от диабета.
- И какого чёрта ты мне это рассказываешь?
- Наверно, чтобы ты не плакала.
- Ты думаешь, что какая-то идиотская история про твою бабушку меня утешит?
- Вряд ли.
- Ну и нахрена ты её рассказал?
- Чтобы ты не плакала…
VIII
У Маргариты глаза уставшие и сонные, как океан.
Там где должна быть надежда - теперь вызженная солнцем равнина.
После каждого легкого поцелуя она пытается улыбаться, чтобы я не узнал как ей на самом деле паршиво.
Недосмотренный фильм. Недоеденный ланч. Недожитая жизнь. Недо.
(?)Я хочу поджигать машины. Я хочу кричать, Хочу залить кислотой Мону Лизу.
Протест – это болезнь сродни шизофрении. Когда тебя загоняют в угол, остается только два пути: протестовать или смирится. Оба этих пути бессмысленны. Лезвие гильотины опускается, а ты либо молишься, либо пытаешься вырваться. Как ни старайся, исход один. (?)