Массовая культура родилась вместе со всеобщим средним образованием. По сути дела, это одно и то же - хотя у первой были и предвестники.
Меня заслали сюда учиться из середины двадцать второго века от Рождества Христова. Собственно - изучать средневековую ментальность в рамках программы Университета Альтернативной Истории. До сих пор не понимаю, настоящий, истинный ли вокруг меня мир или игровая модель. "Что такое истина?" - спрашивал Пилат. Но лично меня вопросы абсолюта волнуют всё меньше и меньше. Ибо сын прекрасной мельничихи образовывается в этом до сих пор. Возможно - отбывает каторгу, с какой стороны на это посмотреть.
Я говорю образами - и не о Пилате. С ним разобрался сам Михаил Афанасьевич. И не о Теодаре. Кто я, чтобы о нём судить?
О себе самом. Полном тёзке великого писателя.
В Клингебурге я всего-навсего работник на подхвате, не обладающий никакими особенными талантами. Раньше Домициата сокрушалась из-за этого, теперь перестала. Что я из других, очень дальних краёв, она приняла легко и быстро; городской собор в духе ранней готики соблазнил не одного пилигрима. Он ещё строится, и подсобным работникам платят неплохие по здешним временам гроши. Иногда снабжают и охапкой хороших дров.
Домициата - моя хозяйка и притом завидная невеста: русые волосы, милое личико, неплохое приданое в виде отцовой кузни да росчисти за городской стеной, где пришлый монах лет семь назад посадил два десятка яблоневых дичков, привитых по всем правилам, и окружил терновой изгородью. Я с Домициатой не живу - это касается не общего крова, но всего, что обычно вытекает из последнего. Не удостоился: по-прежнему на положении "этого парня". С недавних пор терновник разросся.
Структура здешнего универсума проста. Под прочным сводом из хрусталя невиданной прочности, с гравировкой из солнца, луны и звёзд, гнездятся замки знатных, монастыри клириков и города, куда стекается ремесленный люд. Все три вида крепостей окружены стенами, вплотную к ним примыкают поселения серветов - чтобы мирному населению было куда бежать в случае военных действий. Замковые крестьяне выращивают зерновые на общинных началах и пасут скот. Монастырские конверсы культивируют сады, огороды и лекарственные травы, делясь с крестьянством передовыми сельскохозяйственными технологиями. Также если и есть в округе племенной скот для случек, так за ним - к тем же монахам. Рыцари во главе своих кнехтов охраняют от разбоя пути и стены, иногда сопровождают отпрысков, желающих обучиться у клириков грамоте, музыке и живописи, чаще - самих клириков, паломников и купцов. Города куют оружие и доспех для рыцарей с кнехтами, сплетают для их супруг роскошные украшения из золотой и серебряной скани с эмалью и самоцветами и поставляют дороге торгашей и богомольцев. Странствующие клирики - забота монастырей и монастырских школ. А вот откуда берутся на дорогах бродячие актёры, то бишь гальяры, - остаётся тайной за семью печатями. Их неплохо принимают в замке, с неким душевным напряжением - в монастыре, где они исполняют "игры о святых чудесах", иначе миракли, и с нетерпением ждут в городах, подобных нашему.
Вне городских стен гальяров ожидают тоже. Тамошний люд - в основном дровосеки и углежоги, которые заготавливают сырьё для кузнецов чёрных и кузнецов белых. Чёрные кузнецы делают крицу из болотного железа или привозной руды, куют лом и снабжают городских оружейников глыбами чистого металла. От гвоздя и подковы до клинков, немногим уступающих современному булату, - это к последним, то бишь белым кузнецам. У них чистая работа, грязное и вонючее ремесло вытеснено за стены. В том числе варка мыла из тухлого жира с добавлением золы и поташа.
Гальяры тоже за ограду без дела не допускаются. Почему - во всей полноте я не знаю до сих пор. Лишь догадываюсь. Им и за постой в слободках приходится отстёгивать немалую денежку - народ, что и говори, неблагонадёжный.
Со всеми этими обстоятельствами я знаком, потому что Домициата - дочка чёрного кузнеца и племянница оружейного мастера. Именно ей я обязан тем, что мне не приходится существовать в средневековой грязи. Сплю я в нижнем этаже аккуратного фахверкового домика, охраняя сразу мелочную лавку и ее владелицу, а платят мне едой, старой одеждой и мылом. В месяц положено полдюжины ядрового для стирки и кусок дамского, условно душистого, - для телесных нужд. Не будь последнего расхода, меня ещё бы и обувью снабжали.
Во всём прочем Домициату грех упрекнуть: и опрятна, и оборотиста. Содержимое ночных горшков на улицу не выплёскивает - раз в полгода городской золотарь черпает из выгребной ямы на заднем дворе сырьё для сельскохозяйственной и пороховой промышленности. Для пороха слобожане вываривают землю в огромных котлах - получается селитра, более или менее годная для земляных работ. Шахты там или подвод мины под крепостную башню.
Моемся мы с хозяйкой не реже, чем раз в две недели, - ибо жителям памятно недавнее моровое поветрие, хотя я его уже не застал. Сначала Домициата, потом в той же воде - я, попозже - городские попрошайки, кто сумел подобраться поближе. Их нанимают для очистки улиц, поэтому Клингебург утопает в грязи только ранней весной, в феврале, и в ноябре, когда дождь со снегом длится неделю-две и на улице появляются лишь подносчики дров. В том числе я.
Дрова здесь очень дороги и необходимы: огненное ремесло порядком опустошило окрестности, лес приходится возить издалека, на бытовые нужды идёт лишь то, что осталось от промысла. Мне приходится торговаться со слобожанами до потери пульса, самому увязывать усеянный шипами хворост (это хотя бы даром - свой), грузить крючковатые дубовые поленья на подобие каменщиковой "козы" и волочь всё это за добрую милю пешего хода. Пользоваться колёсами непристойно - вот как, к примеру, в гости ходить с артельным чугуном для объедков. Ославят не в меру корыстным, скажем так.
Теперь пару слов о Теодаре.
Он был, всем на удивление, из знатных. Слишком ледащий для оруженосца или кнехта, слишком тупой и ленивый для учёного клирика и к тому же последний сын покойных родителей, Теодар осел в Клингебурге по смутным причинам. Вроде бы заказал меч, кинжал либо кольчугу, но не сумел выкупить; серебра, чтобы возвратиться домой, тоже не осталось. Не было и самого дома - свора дальних родственников захватила. Работать ему казалось сволочисто (на современный язык переводится как "западло"), сидеть с нищими на крыльце главного собора - не позволял гонор. Вот и пробивался наш беспоместный дворянин непонятно чем: где горячей воды из семейной лохани поганым ведром черпнёт, где бельё с верёвки подшустрит или брюквы в огороде понадёргает, а то и кабанчику горло перережет и утянет в один из своих схронов. Был хитёр, изворотлив - и своими кунштюками надоел городским до острой зубной боли.
В тот вечер я порядком припозднился и к тому же брёл из последних сил. Чёртов обычай - любой товар выкупай не одними деньгами, но и хребтиной.
Ещё, как помню, снег мокрый лепил прямо в физиономию, по небу бежали тучи, то загораживая, то пряча кривой лунный серп,
И тут из промозглой темноты, ухмыляясь, вылез Теодар. Рожа наглая, белая, как сырое тесто в опаре.
- Откуда дровишки? Не поделишься, сервет поганый?
Нет, не титул меня взбесил - социальная роль есть социальная роль, можно притерпеться. Но в свете месяца бликанула в ручонках узкая полоса стали.
Таки выкупил свой нож, получается.
Нас в университете натаскивали в каратэ-до, а это просыпается спонтанно. Я подбил ногой руку с кинжалом - и всей своей телесно-древесной мощью рухнул на паскудника.
Вышибло дух из нас обоих, потому что опомнился я, когда меня уже поднимали из грязи. Кстати прояснилось, но только не в моих мозгах: тучки улетучились, на уровне глаз звонкой россыпью плясали огненные звёзды, лица городских стражников столпились вокруг.
- Не поранило тебя, Михаэль? - поинтересовался один. - За топливо своё не бойся, подобрали и хозяйке твоей вручили.
- У него оружие, - сказал я вместо ответа. - Вооружённое нападение.
- Ну, само собой, - ухмыльнулся говорящий. - Отняли у господина ворюги, когда приводили в чувство. Вы оба жуть как терновыми шипами расцарапались.
Я тряхнул головой. Теодар стоял тут же, распяленный между двумя стражниками.
- Парень, ты как, жаловаться магистрату будешь или домой чиститься-отсыпаться? - спросил меня тот, на кого я опирался. Именем Иохан, кажется.
- Сначала первое, потом второе, - ответил я зло. Хотел сказать наоборот, но как-то не вытанцевалось.
- Спят они, небось, - ответили мне. - В ратуше никого по ночам не водится.
- Служка магистратский, кто там пополуночи сторожит, грамотный, - поправили его. - На уличных прошениях руку набил. Пусть по форме пишет, коли вон ему занадобилось.
В общем, нас обоих поволокли в направлении главной городской площади, по ходу оттирая от меня слякоть. Неплохая картинка: не пойми кто истец, а кто ответчик.
Служка, по совместительству ещё и ночной вахтёр, позёвывая, впустил нашу толпу, зажёг восковую свечу вдобавок к вонючей сальной и вытащил кусок обрезанного пергамента.
- Кто побитый - вот этот? А, знаю. Михаэль Ван Дерер, что стоит у кузнечихи Домициаты. Излагай своё дело.
Я едва не высказался в таком духе, что и сам могу за собой записать, - грамотный, но не решился плодить неудобные вопросы. Кто их знает, какой в городе насчёт этого порядок. И начал повествовать.
- Прошу по существу, Михаэль, - прервал меня писарь, покачивая перед моими глазами гусиным пёрышком. - Жизни твоей оный Теодар домогался?
- Я был под грузом, а он остриё прямо напротив сердца выставил, - ответил я с досадой. - Домогался, пожалуй. Но не уверен, по чести говоря.
Он записал и снова поднял на меня глаза.
- А что ему было надобно? Весь товар ценой в десять пфунтегов, или терновник ценой в пфунтег и один грош, или дубовые поленья ценой в восемь пфунтегов и пять грошей?
- Кусты вокруг хозяйкина поля и так приходится обрезать, - буркнул я. - Но за кладку пришлось отдать все десять, с походом нагружена.
В воздухе повисло угрюмое молчание.
- Парень, ты подумай хорошенько, - проговорил Иохан. - Врать-то ты, я думаю, не врёшь...
- Ну.
- До десятки исключительно - добрая порка в верхнем подвале и коленом под зад, - негромко объяснил писарь. - Включительно и после - нижние подвалы.
При этих словах Теодар выпрямился и потянул свои руки из чужих. Право, в тусклом свете и посреди наших простецких физиономий, он на миг показался мне...
- Дворянина можно пытать, но не подвергнуть телесному наказанию, как мужика, - произнёс напыщенно. - Не скобли ножиком телячью кожу, Фелиций. Тащите меня на нижний этаж, только до суда воды нагрейте - этот скот в том мне препятствие учинил.
И ткнул острым подбородком в мою сторону.
Вернулся домой я на раннем рассвете - ночь сменилась рыхлой предутренней серостью, туман колыхался на уровне островерхих крыш. Хотел чем ни на то ополоснуться от грязи и покемарить перед работой - но натолкнулся на взгляд Домициаты, весьма похожий на те, в ратуше.
- Миха, ты сильно Теодара зашиб?
Я хотел было сказать, что не о том она беспокоится, но поостерёгся.
- В магистрате был живой и говорил заносчиво и горделиво. А что?
Слово за словом из меня вытянули всё о ночном событии. А потом - прояснили подоплёку дела.
Юнец - ему, кстати, лет пятнадцать от силы, - как мог тщился соответствовать природному званию. Не наниматься, не клянчить, не есть сырояди и держать тело в относительной чистоте. Трудней всего ему было с дровами - кузнецы и прочие работники по металлу сильно подняли цену своим спросом, ни щепки без дела не валялось. Все в городе о Теодаре знали, все терпели его выходки.
- Терпели. Занимались попустительством, так?
- Михаэль, если знатного поймают на вооружённом разбое или, ещё позорней, - на краже, его извергнут из сословия. Для этого наши Старшие дождутся сеньора из ближнего замка. А простых воришек без затей вешают.
- Но не думаешь же ты, что за такой пустяк... Мне насчёт розог поведали.
Нет, не так. Подвалы и суд, вдруг пришло мне в голову. Суд.
- Его что - разжалуют? - спросил я. Не очень подходящее слово. - Извергнут из сана?
Прозвучало и того хуже. Но девушка поняла:
- Не думаю. Проявят милосердие и заменят подлую участь на благородную.
Хрен редьки не слаще. Насчёт того, кто нашего дворянчика конкретно под топор подвёл, - речи пока нет, слава Богу. И так понятно.
- Я пойду попрошу переделать.
- И тем самым признаешься, что свидетельствовал ложно. Хотел обмануть суд.
- Пускай.
- Не поможет. Сам Тео будет стоять на своём, это все понимают. А того, кто пытается обмануть и запутать следствие, накажут. И куда хуже, чем лгущего из жалости.
Понятное дело, я струсил. И это моё полужидкое состояние длилось до тех пор, пока...
В Клингеберг не приехали гальяры. И весь город забурлил.
Повозки под расписными холщовыми куполами въезжали в городские ворота и медленно подвигались по главной улице: свиристели флейты, пиликали скрипки, бухали литавры, фанфары звонко вели основную мелодию. Перед каждым фургоном и позади холёных шайров, которые были цугом впряжены в каждый из них, была устроена небольшая площадка. На ней сидел возница в чёрном костюме с кантами, а рядом жонглёр подбрасывал свои шарики и ходил колесом, шут заставлял собачек прыгать за едой или извивалась в танце плясунья. Здесь же кукловоды управляли большими, в свой рост, марионетками, фантошами, двигая коромысло не одними руками, но ещё и правой ногой. Лица актёров были набелены и насурмлены так, что казались масками, реквизит и парики пестры, но платье по контрасту - самое скромное.
Когда труппа сделала круг через весь город с краткой остановкой в ратуше и расположилась за воротами на ночлег, горожане услышали от Старших потрясающее объявление. Актёры собрались, наконец, поставить настоящую мистерию - увлекательнейшее представление с ветвистым сюжетом, которое в принципе могло тянуться от трёх дней подряд до месяца с небольшими перерывами. В нём каждый житель мог надеяться получить хотя бы крошечную роль - нередко и получал, и с успехом отыгрывал. Церковь выступала против такого всеобщего упоения, несмотря на небесные прологи и эпилоги в аду или чистилище. Знатные протестовали - нередко случалось, что роль злого короля или преступного рыцаря доставалась простолюдину и простолюдин же отрубал десницу владетелю и шпоры защитнику его нечестий. Много тут происходило чудес: приглядная с лица шлюха частично искупала грехи, изображая Деву, хилый заморыш хотя бы на сцене обретал силу юного Принца-Медведя и добывал себе меч из скалы.
И, что самое для меня главное, Теодара тоже готова была коснуться благодать. Верёвку, что маячила перед самым его носом, по великой милости магистрата заменили исполнением заглавной роли. Мистерия называлась "Игра о святом убийце Доматрии" и должна была тянуться ровно три дня и одно утро. Маленький такой спектакль с напряжённым действием.
Готовиться к игре начали задолго до назначенного дня. Главную площадь оттёрли от годичных наслоений и посыпали свежим сеном. По краям установили солидные бочки, до поры плотно закупоренные, - едкая аммиачная вонь, что текла из-под крышек, без слов сообщала о назначении.
Затем все мы начали вытаскивать из складских погребов длинные скамьи из такой тяжёлой и плотной древесины, что она казалась негорючей. Наверное, потому сиденья не спалили даже с учётом постоянной нужды в первоклассных дровах. Их устанавливали на площади рядами, обратив лицом к зданию ратуши, где уже возводили сцену - высокий помост с навесом для переодеваний в глубине. Старшие горожане, которые владели особняками, выходящими на площадь, распродавали места у окон. Меня несколько удивляла степенность, с которой проходили все деловые и торговые операции, но слишком много приходилось трудиться, чтобы как следует взять в голову обстоятельства.
Я бы сказал - и слишком много зубрить роль, но, по всей видимости, здесь исповедовался принцип комедии дель арте, поэтому меня предупредили, что по знаку я должен в начале второго дня выйти с подносом и репликой типа "кушать подано, майн герр и майне либе фрау", а могу и не произносить ничего. Просто поклониться. Тем профессионалам, которые держали сюжет на своих плечах, и неграмотному, не искушённому в лицедействе Теодару явно приходилось куда труднее, а тем горожанам, кто замышлял просто улучить минутку и выскочить со своим коронным номером, - куда легче моего.
И вот мы собрались, наконец.
Канва, которую я удосужился посмотреть, показалась мне рыхловатой. Сам сюжет щедро уснастили вставными номерами, интерлюдиями и интермедиями, как плановыми, так и предполагаемыми. В первый день показывали развращение молодого Доматрия: как он ещё отроком убивал диких зверюшек и стегал плетью собак и лошадей, мня себя великим охотником (коня играла жирная примадонна в пегом трико с приделанным хвостом, что несколько снижало пафос), как без жалости помыкал слугами и проявлял непочтение к старикам-родителям. К моему удивлению, наш высокородный сморчок играл недурно - ему не сделали сплошного грима, все разнообразные чувства отражались на лице. В самом начале его ещё чуть корёжило, но постепенно Теодар вжился в роль, и финальная сцена, когда он вырывает из отцовых рук витую плеть и обращает против родителя, прошла блестяще. Выражение лица у парня стало мало того что зверским, но удовлетворённым до предела. Изживал комплексы, я полагаю. И пользовался громким успехом в виде рукоплесканий. Но когда кроткая родительница попробовала оттащить сына от поверженного супруга и с громким стуком (специально подчёркнутым большой литаврой) упала наземь, в зале раздался свист, и в героя полетели гнилые яблоки. До обломков кирпичей и металлолома дело не дошло - вокруг сцены стояло двойное оцепление элитных ландскнехтов с грозными алебардами, По-видимому, чтобы не допустить подобных безобразий.
Закончился первый день изгнанием непокорного первенца, который не оправдал надежд и оттого был лишён майората. Правда, сынок стащил изрядную часть фамильных драгоценностей, а остальное вложила в его кошель всепрощающая матушка. Явно пребывающая в неведении насчёт недавней кражи.
Второй день был посвящён способам, которыми непокорный юнец избавлялся от неправедного имущества. Игра в кости, штрафы за богохульство, коему Доматрий предавался со смаком, поединки на рапирах, соблазнение рыцарских жён и монастырских послушниц и, натурально, потаскухи всех рангов и калибров. Я был приставлен далеко не к самой роскошной: роль последней играла дочка примадонны, а мне досталась некрасивая купеческая племянница из тех, кого не окрутишь ни за какие деньги. Вообще-то я не напрасно понадеялся, что после спектакля её дела обернутся к лучшему.
Когда прошла дрожь в руках, державших поднос с блюдами и чашами, и ногах, поддерживавших меня самого, я получил своё удовольствие сполна.
Да и многие другие самозваные артисты тоже: когда перестаёшь дичиться полной площади народа под твоими ногами, легко ловишь его флюиды, не враждебные, скорее наоборот. Это не глухая чёрная дыра современного мне театра.
Именно в тот день на сцену выбралась моя Домициата - с какой-то милой песенкой в духе классического миннезанга, спетой комнатным голоском. Сорвала скромные рукоплескания. Но вот кто превзошёл сам себя, - Теодар. Никакого сходства с прежним плюгавым дворянчиком и даже вчерашним пройдохой: плечи стали шире, мимика выразительней, голос ниже, интонации - бесшабашней. И снова, как в прошлый день, мне казалось, что он не играет, не притворяется, но изживает, выплёскивает из себя наболевшее. О чём мечталось и что не состоялось.
А вот третий день оказался совсем иным по ощущениям. Началось с того, что наш распутник пленил своими речами девицу Аннерль (первая красавица Клингебурга) и стал добиваться её руки. Возможно, желал пополнить растаявший призовой фонд. Родители Доматрия к тому времени умерли от горя, младший брат вступил во владение майоратом и показал старшенькому на дверь. Так что голоштаннику и здесь отказали категорически, притом весьма грубо. В ответ он вызвал на поединок сразу отца и жениха и - ну конечно - убил обоих.
Далее следовала неожиданно горячая и страстная жалоба новоявленной сироты к небесам. К ней присоединились голоса мощного народного хора, удивительно слаженного, - сказывались навыки храмовых песнопений, в которых участвовал каждый второй здешний мальчуган. Ну. разумеется, было бы слишком просто, чтобы Дон Жуан не сходя с места раскаялся. Преследуемый общественным мнением и вооружёнными стражниками, Доматрий покидает город ради дремучих лесов, находит единомышленников и становится грабителем, а чуть позже - атаманом шайки.
И вот тут сюжет повернул к чему-то настоящему. Это несмотря на то, что я - по правде, я один - увидел в сюжете грубый перепев "Разбойников" Шиллера. Теодар, наконец, не просто увлёкся - но сам сделался своей ролью. Грабители захватывают в плен богатых молодожёнов, новобрачного тут же убивают, новобрачную отдают атаману для того, чтобы тот снял сливки с драгоценной добычи. По логике трагедии, ею оказывается Аннерль, ныне - вдова того самого младшего брата. В борьбе с насильником юная женщина вырывает из ножен атамана стилет и закалывается над трупом, обильно орошая мужнины останки чем-то наподобие клюквенного морса.
Да, я иронизирую: отчасти невольно, отчасти - с далеко идущей целью. Ситуация была нестерпимо ходульной, но страсти - страсти неподдельны. Всякий гонор, все следы былой жестокости сошли с лица Теодара вместе с румянцем. Далее следовала речь - сначала, как и прежде, властная, в которой он разрешал своим подельникам продать его голову за объявленную в розыске цену. Те с возмущением отказались и покинули своего главаря. "Может статься, и для этих негодяев не всё потеряно, если они не соблазнились на предательство", - говорит он в публику. Своей шпагой он роет могилу, как кавалер де Грие, и хоронит в ней добродетельную Манон вместе с её избранником.
Дальше начинается покаяние. Безымянный отшельник скрывается в мрачной пещере - декорации отличной работы цеха городских маляров, - молит Бога простить Аннерль грех самоубийства, своему брату - грех обнажения меча и захвата чужого наследства, а всех живых - исцелить и наставить на путь истинный самого Теодара... то бишь Домантия..
Мрачность ситуации несколько разрядилась, когда вокруг героя начали происходить чудеса. Кажется, на помост не поднялся только ленивый - и все касались ног подвижника, повергнутого наземь отчаянной молитвой. Что было тут наигранным, что происходило на полном серьёзе - не ведаю, но многие горожане свидетельствовали о своём исцелении. Ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. В святом узнают беглого преступника, он с кротостью вручает свою жизнь ландскнехтам - самым настоящим, кстати, из оцепления. Его ведут в темницу.
На этом печальном аккорде кончился третий день мистерии.
Четвёртый начался очень рано - едва заря взошла на небо. День был холоден, и я ещё подивился, отчего моя хозяйка так упорно меня теребит. "Наши роли ведь сыграны", - говорил я недовольно. "Сегодня произойдёт самое обязательное, - отвечала Домициата. - Должны быть все горожане, за исключением младенцев".
Помост за ночь очистили от декораций и обили роскошным сукном пурпурного цвета. Стоило всем нам занять привычные места на покрытых росной изморосью скамьях, как на сцену взошло пятеро актёров: сам Теодар в белой рубахе и тёмном плаще, монах в чёрной рясе и капюшоне, глубоко надвинутом на плечи, двое служителей магистрата и палач в алой кожаной накидке, с открытым лицом. Я знал, что исполнители приговоров, вопреки молве, никогда не носили масок, но тут слегка удивился: это показалось мне слишком... обыкновенно, что ли.
Ряды кнехтов расступились, пропуская, и тотчас же сомкнулись. Послышался торжественный до дрожи хорал - на сей раз никто из публики не присоединился к пению, у всех по лицу катились крупные, как горох, слёзы. Монах благословил и перекрестил разбойника, служки поставили его на колени, как был, и сволокли покрывало вниз в то мгновение, когда плечи и голова на мгновение скрылись из виду. Потом фигура мужчины как-то рывком выпрямилась, палач высоко поднял клинок и обрушил на шею. Голова фантоша упала с плеч, и двойной фонтан яркой артериальной крови картинно брызнул к небесам и тоже рухнул вниз, расплываясь по всему сукну. Ударил гром самой большой оркестровой литавры.
Я едва не захлопал в ладоши. Но тут все вокруг меня стали опускаться на колени и осенять себя широким крестом. В точности как во время мессы, когда звенит колокольчик, знаменуя пришествие Святого Духа...
Палач поднял окровавленную голову за волосы, чтобы показать собранию.
Тогда я понял и закричал.
- Это варварство, варварство, - бормотал я, когда меня под руки вели домой по людным улицам. Все вокруг негромко и умиротворённо обсуждали совершившуюся казнь.
- Северные варвары - не самый плохой народ, - говорил отец Домициаты. - А как, Михаэль, обстоит у тебя за дальними горами?
- Мы не казним вообще, ибо жизнь человека принадлежит Тому, кто её подарил, а не людям, которые должны дать преступнику срок для того, чтобы ему стать лучше. Срок или пожизненное заключение.
- Значит, вы заставляете своих татей платить не кровью, а жёлчью и гноем... в надежде, что они раскаются.
- Но раскаяние это не тепло и не холодно, Михаэль, - подхватила Домициата отцовы слова. Или, может быть, то был перефразированный Апокалипсис? - Каждое злое деяние обрушивает частицу хрустальных небес, и лишь честная и чистая смерть виновника может восстановить их целость.
- Не верю, - ответил я. - Никак не могу поверить. Принять такой ужас.
- Парень, ты понял, что роль палача исполнял не гальяр, а самый настоящий палач, что служит магистрату нашего Города Клинков, причём служит весьма искусно? - сказал чёрный кузнец. - И делалось это в надежде, что исполняющий роль святого сам станет святым? Потому что под малую пробоину подводят пластырь много больше её самой. Неужели вы, горцы, не ведаете таких простых вещей?
- Не ведают. И небо над ними сплошь в прорехах, через которые нисходит долу битва ангелов и демонов, - моя спутница укоризненно покачала головой. - Ангелов вы не замечаете, демонам поддаётесь. Вы сами рвёте свою защиту в лохмотья, час от часу, год от года. Ты думаешь - это благо?
Этого я вовсе не думал. Вот почему я нанялся в ученики к чёрному кузнецу сроком на пять лет - за харч, одежду и обувь. Я силён, у меня неплохо получается отковывать крицу тяжким молотом, выбивая из неё шлак и железистые окислы. Может быть, по отбытии личного срока я смогу вернуться за стены подмастерьем оружейника, и тогда молодая госпожа согласится выйти за меня. Мы оба к тому времени не успеем сильно постареть.
Но, скорей всего, я примкну к племени бродячих актёров. Мне нравится то, что гальяры творят в моей малой вселенной. И, говорят они, у меня для такого очень даже неплохие данные.