Я волновался так, будто мне предстояло читать не заученный наизусть материал, а выйти на сцену Большого театра и спеть партию князя Игоря в одноименной опере композитора Бородина. На самом деле мне предстояло прочитать публичную лекцию перед большой аудиторией солидных священнослужителей.
Сначала короткая предыстория моего выступления. Читать лекцию меня уговорил мой старый школьный приятель Серёга, с которым мы немало похулиганили в пятом классе, забрасывая репейником ненавистную училку по зоологии. Тогда училка подняла грандиозный скандал, после чего я был выставлен из класса за хулиганство и препровожден в кабинет к сердитому директору. Потом я был наказан отцом, который отхлестал меня армейским ремнем, и переведен в другую школу. Со школьным приятелем мы расстались и надолго потерялись, а встретились случайно много лет спустя. Увидев Серёгу, я подивился его странному виду и понял, что мой приятель подался в священники, да ещё не в простые, а в черные. Я узнал, что Серега принял монашеский постриг, взял себе новое имя Евфрасий, отрастил бороду, стал носить черную рясу и называться отцом.
Перед лекцией отец Евфрасий обнял меня, мы трижды поцеловались, и он предупредил, что лекцию следует начинать с молитвы, а инициатива должна быть моей. Читать мне предстояло в большом зале духовной семинарии, проректором которой служил отец Евфрасий. Я прошел на кафедру на несгибаемых ногах, не зная, куда девать руки, ставшие чересчур длинными. Завидев меня, священники с грохотом встали, как на проход самого президента. Не без труда уняв собственное волнение – дрожь в несгибаемых ногах, я промокнул салфеткой предательские струйки пота, текущие по лицу, поздоровался каким-то чужим металлическим голосом, вырвавшимся из моей груди, и громко сказал в зал: «Помолимся, товарищи!». Слушатели помолчали какой-то момент, размышляя над чуждым для них обращением «товарищи», вырвавшимся у меня, потом одновременным глубоким вздохом набрали воздух в свои легкие и обратили взоры на икону, висевшую у меня над головой. И тут грянул оглушительный гром мужских певческих голосов. Запели молитву: «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины…». Пели на голоса, пели в полную силу, как в профессиональном хоре, да так проникновенно, что по моей вспотевшей спине поползли мурашки, а на глазах выступили слёзы умиления.
- Прошу садиться, - сказал я, когда песнопение смолкло.
Отцы расселись, поправляя бороды, рясы и сбившиеся кресты. Я рассмотрел аудиторию - священнослужители оказались разных возрастов и комплекций - от седобородых, облысевших и располневших до молодых, стройных, красивых с внимательными колкими и пытливыми взглядами.
Я начал лекцию не с предмета, а с рассказа о самом себе. Я поведал о школе, правда, упустил эпизод с репейником, о работе и преподавании, а потом попросил слушателей не сидеть молча, а задавать вопросы по ходу лекции, если что-то будет непонятно или захочется узнать больше. Я полагал, что рассказ о собственной персоне расположит служителей ко мне, разогреет, расслабит аудиторию, и не ошибся. Я обнаружил, что на меня с интересом устремились несколько десятков глаз. Никто не спал, никто не отвлекался и не перешептывался.
Предметом лекции был рассказ о храмовой архитектуре и реставрации церквей. Святые отцы, к моей несказанной радости и моему удовольствию, оказались небезучастными. Они вняли моей просьбе и стали задавать вопросы. Сначала вяло, а далее все более активно. Некоторые отцы, подняв руки, просили слово и коротко рассказывали о проблемах своих храмов. Говорили о шелушении и осыпании древних настенных росписей, о прогрессирующих трещинах на сводах, об ухудшившейся акустике, о странных влажных пятнах, выступающих на стенах, и даже о незаконном захвате церковных земель и новом строительстве гаражей вблизи храмов. Я выслушивал вопросы, тотчас же давал ответы, не без удовольствия отмечая, что названные проблемы не вызывали у меня затруднений. Я чувствовал свою востребованность и возрастающее уважение со стороны степенных слушателей. Через два часа я обратил внимание, что в дверях зала появился отец Евфрасий и делал мне знак рукой. Я объявил перерыв и проследовал за Евфрасием в его кабинет. Мой друг запер дверь кабинета на ключ и предложил сесть за стол посетителей друг напротив друга. Он протянул мне свою руку, ставшую большой и узловатой, а я в ответ дал свою, и мы сжали их, ощущая тепло и единение. Сидели молча. Я рассматривал его лицо, которое не узнал бы никогда, если бы случайно встретил священника на улице или услышал бы его в храме. И только глаза, при внимательном их рассмотрении, остались глазами Серёги – они улыбались с хитринкой, пробуждая во мне воспоминания о колючем репейнике, которым мы с Серёгой забрасывали когда-то ненавистную нам училку.
Хотелось разговориться, узнать причины ухода школьного дружка в духовенство и даже поёрничать над его бородой, черным подрясником, нелепой скуфьей и обетом монашества. Но заговорить я не решался, не имея опыта обывательского общения со священнослужителем.
Евфрасий первым нарушил молчание. Он обратился ко мне по имени-отчеству, удивляя меня столь неожиданным официозом. И я тоже, принимая форму его обращения, назвал старого дружка совсем не Серёгой, хотя мне очень хотелось назвать его именно так, а непривычным для меня именем - отцом Евфрасием.
- Меня угостили домашним вином, - сказал Евфрасий, - привезли из Молдавии. Давайте выпьем за дружбу, которая сохранилась в сердцах и привела к нашей встрече.
Евфрасий постелил на стол две матерчатые салфетки, поставил на каждую из них по высокому бокалу из прозрачного стекла, затем достал из шкафа большую пластиковую емкость, наполненную темно-красной жидкостью, отвинтил пробку и аккуратно разлил жидкость по бокалам, наполнив их до краев.
- За нашу дружбу, отец Евфрасий, - принял я его предложение.
- Здравия вам и многия лета, - пожелал мне Евфрасий.
- И Вам того же, - поддержал я священника. Мы подняли бокалы, любуясь цветом рубиновой жидкости, рассматривая сквозь неё солнце, играющее красными зайчиками на наших руках, и чокнулись, вслушиваясь в хрустальный звон высоких бокалов. Я выпил вино, вдыхая аромат винограда, ощущая теплую сладость, растекающуюся по членам, и немалую крепость напитка.
- Когда мы были пацанами и прятались в репейнике, мы ничего не знали о Боге и не думали о нем никогда, - сказал я, промокая губы салфеткой, и вызывая Евфрасия на разговор.
Евфрасий молчал. Он смотрел на меня, изучая черты моего повзрослевшего лица и лоб, давно освободившийся от густых волос. Я тоже смотрел на него и не мог не заметить, как потеплел его взгляд и как повлажнели глаза Серёги.
- По единой? – спросил он меня. А я не понял его, но на всякий случай кивнул головой и он налил второй раз.
Меня мучил вопрос, который я не решался задать. Почему и как Серёга, выросший в нерелигиозной семье, вдруг подался в священники, да ещё и в монахи… В городке, где мы жили с Серёгой, помнится, не было храмов. По крайней мере, колокольных звонов я никогда не слышал, да и попов я не встречал на улицах городка. Хотелось спросить его мнение о больших начальниках, которые некогда были воинствующими атеистами, а теперь, едва научившись не путать рукИ, которой следует креститься, исправно стоят на службах, важно позируя перед телекамерами.
- Бог всегда с нами, - ответил Евфрасий, будто читая мои мысли, - помощи Божией в Ваших делах!
Мы подняли бокалы, снова чокнулись и снова выпили. Я выпил до дна, а священник лишь только пригубил свой бокал. Я услышал шум в коридоре и понял – за дверью стояли и негромко галдели мои слушатели, ожидая моего выхода и продолжения лекции. Дверь кабинета подергали, потом в неё постучались. Евфрасий посмотрел на часы, давая понять, что мне пора идти, что впереди еще два лекционных часа, а меня вдруг куда-то понесло – сказалось опьянение, от которого я всегда смелею и могу сказать лишнее:
- Бог любит Троицу, отец Евфрасий, - выпалил я, встретив его изумленный взгляд.
Священник замешкался. Он снова посмотрел на часы, потом на меня, поймал мой решительный взгляд и смиренно налил вино в третий раз. А я, подбадривая его, сказал:
- Не волнуйтесь, Ваше преподобие, Ваш друг - крепкий орешек, а от вина я стану только смелее и только уверенней.
- Как знать, как знать, сын мой. Крепости Вам и телесных сил! – провозгласил священник.
Мы выпили в третий раз. Правда, Евфрасий снова пригубил спиртное, а я выпил залпом полный бокал, совершая это на одном дыхании. Затем священник, пока я промокал губы и переводил дух, торопливо убрал емкость с вином и посуду, поспешил отпереть и распахнуть дверь, упреждая мои последующие желания и расспросы. Откровенный разговор, на который я так надеялся, не состоялся. Я вернулся в зал. Священнослужители снова встали, приветствуя меня, и стояли, пока я, уже ничего и никого не боясь, совершал свой важный проход к кафедре. И снова по моей просьбе грянуло песнопение. И я слушал, закрыв глаза и покачиваясь в такт песнопению, получая удовольствие и сожалея только об одном – молитва быстро заканчивается.
Вторая половина лекции посвящалась истории реставрации храмов и должна была пройти уже без дискуссий. Я находился в состоянии приподнятого тонуса и бодро рассказал о восстановлении Георгиевского собора в Юрьеве-Польском, пострадавшего при пожаре в XV веке. Рассказал об указах Петра I - первых документах по охране древностей, о петровской Кунтскамере, о работе реставраторов прошлого – о Павлинове, Султанове, Суслове.
Но тут случилось непредвиденное. Примерно через двадцать минут после начала лекции я почувствовал сильное опьянение и напрочь забыл лекционный материал. Далее должен был последовать рассказ о реставраторе, рукоположенном в сан священника, работавшем в начале XX века, что было бы особенно интересно узнать моим теперешним слушателям, но я, как ни силился, не мог вспомнить ни фамилию этого архитектора, ни годы его жизни, ни хотя бы одну из его работ. Тезисы на бумажке, которые, как студенческая шпаргалка, спасительная палочка-выручалочка, всегда были при мне, загадочным образом куда-то исчезли. Я похлопал себя по карманам в поисках этой спасительной бумажки, заглянул под кафедру, под стул, посмотрел на доску, на подоконники, расположенные рядом с кафедрой, присел на корточки и посмотрел в проход между сидящими слушателями и даже им под ноги, но моих тезисов нигде не увидел.
Я подумал, что, наверное, я взял тезисы с собой, когда пошел к отцу Евфрасию, и забыл у него, выпив и заторопившись на лекцию. Я извинился перед аудиторией, но тут и язык мой отказался меня слушать. Вместо слов: «Простите, Бога ради», у меня вышло: «Посссите Бога…». Я быстро вышел из аудитории, стараясь держаться независимо и идти ровно, и прошел к кабинету Евфрасия. Но дверь его кабинета оказалась запертой. Я подергал её, прислушался к тишине внутри кабинета, приложив ухо к притвору, и понял, что Евфрасия там нет.
Пока я слушал тишину кабинета, мне пришла в голову мысль поискать тезисы в туалете. Ведь Евфрасий после моего ухода мог убрать кабинет и выбросить ненужную ему бумажку. Я забежал в туалет, находившийся неподалёку, второпях вытряхнул корзину с бумагами на пол, упал на колени, порылся в мусоре, но моих тезисов среди скомканных бумажек не оказалось. Когда я поднялся и увидел умывальник, мне пришла в голову ещё одна мысль – попытаться протрезветь. Я, держась за раковину, что есть силы покрутил головой в разные стороны так, как это делают собаки после купания, стряхивая воду с мокрой шерсти. Потом я открыл кран холодной воды и подставил свою пьяную голову под ледяную струю. Струи спасительной холодной жидкости некоторое время омывали мою голову, находящуюся в раковине, затем они затекли за воротник рубашки, потекли по спине, возвращая ощущение бодрости и утренней свежести. Подумалось о вытрезвителе, а потом - о духовном заведении, где по моим предположениям должна течь из кранов святая вода, которая непременно спасет меня. Я закрыл кран, обтер голову полотенцем, висящим здесь же, на крючке, посмотрелся в зеркало, пригладил остатки вздыбленных волос рукой и попытался произнести несколько скороговорок, которые не совсем уж хорошо, но с грехом пополам проговорились – водные процедуры ледяной или святой водой сделали свое дело. Настроение несколько улучшилось, и я бодрой и уверенной походкой вернулся в аудиторию, где занял свое место на кафедре и деловито откашлялся. По рядам слушателей, не понимающих причину моего внезапного ухода и возвращения умытым, пробежал тихий шумок. Однако память ко мне не возвращалась, я стоял и не мог припомнить нужного имени. Надо было как-то спасать положение и я, стараясь говорить медленно, чтобы ясно выговорить все слова, поведал почтенной аудитории, что хотел продемонстрировать им наглядный материал, без которого мой рассказ об истории реставрации теряет всякий смысл. Потом я, набравшись наглости, свалил все на проректора Евфрасия, который, якобы, не подготовил для меня видео оборудование и не обеспечил показ принесенного мной фильма.
И, наконец, ещё одна спасительная мысль пришла в мою трезвеющую голову. Я объявил почтенной публике, что лекционный материал они могут найти и прочитать в литературе и предложил аудитории задавать мне практические вопросы, ответы на которые они нигде никогда не прочитают. Возникла недолгая пауза, после которой начались расспросы - множество разных вопросов. А я выбирал и останавливался только на тех, на которые не надо было отвечать длинными ответами, а следовало начертить или нарисовать на доске схему или рисунок, являющиеся моим наглядным ответом. Я молча рисовал, повернувшись к аудитории спиной, и почти ничего не объяснял. Благо, после трех стаканов крепкого домашнего виноградного вина рисовать и чертить я не разучился.
За вопросами и ответами я не заметил, как пролетели два вторых лекционных часа. Пришлось останавливать рисование и снова провозглашать: «Помолимся, товарищи!».
Священники обратили свой взор на икону и в третий раз пропели, а мне подумалось, что даже ради этих голосов и этого песнопения стоило сюда приходить и читать эту странную лекцию.
Я не стал заходить к Евфрасию, объясняться и прощаться с ним – чувствовалась некоторая моя неловкость.
- Перемелется, - подумал я тогда, - найдёмся.
Память восстановилась поздним вечером. Уже лежа в постели, я вспомнил имя архитектора Петра Петровича Покрышкина, вспомнил его работы, одна из которых - реставрация древнейшей Спасской церкви в Нередицах, вблизи Новгорода Великого.
Прочитанная лекция была моим «пробным камнем» или «первым блином». Далее должно было последовать приглашение от духовного заведения сотрудничать постоянно.
Предложение не последовало. Возможно, священнослужители при написании своих отзывов о лекции и мнения о лекторе, отметили в анкетах, что лектор был пьян.
Однако надежда не оставляет меня.