Глава 18
Адриан встречает своё прошлое
Dux femina facti.
(С женщиной во главе.)
Виргилий. «Энеида»
2007, 18 сентября, Рим
Всё изменилось в жизни Адриана Фера с появлением Анны. Шаг за шагом он выбирался из подземелья своего мрачного века к Возрождению, к Ренессансу. Он почти бросил пить и вылил все крепкие напитки, которые нашёл у себя в квартире. Он даже бросил курить, а вчера, покупая продукты, заметил, что у него в тележке была собрана в основном здоровая пища. Мир снова обретал и запахи, и краски. Этой осенью ему суждено было встретить последнюю, давно уже нежданную весну своей жизни.
С тех пор как Адриан увидел Анну, он не переставал ни на минуту думать о ней, мечтать о её стройной фигуре, красивых плечах, замечательных зелёных, как море, глазах. Проводив Анну, Адриан обычно ещё долго то и дело подносил к лицу правую руку, которая пахла её духами, и тогда в его ушах как бы снова звенел её сладкий и густой как мёд голос. Сегодня он опять увидит её, и они будут долго гулять вместе по Риму, и ему не будет уже так невыразимо одиноко и тоскливо. К лучшему или к худшему, перед ним раскрывалась новая страница его жизни.
Сегодня они договорились встретиться на пересечении Виа Сакрестиа и Виа Теутоника, неподалёку от стены Ватикана, и Адриан вышел из дома за целых полтора часа — он, как мальчишка, просто не мог сидеть и ждать. Он задумчиво бродил по городу, с жизнью которого так трагично переплелась его судьба. С этим же городом были тесно связаны жизни многих поколений его предков, останки которых покоились в семейном склепе. Он любил этот город, любил его теперь почти до слёз — уже хотя бы за то, что тот принёс ему Анну! Адриан глядел в сотни распахнутых настежь окон, украшенных цветами и разноцветными занавесками, и вдруг вспомнил себя маленьким мальчиком, бегающим по улицам и подворотням, лазающим по деревьям, подглядывающим в окна и гоняющим голубей…
«Неужели тот мальчик всё ещё жив? — думал он, и слёзы наворачивались ему на глаза. — Неужели он ещё топчет землю — ту же самую землю? А вдруг, — Адриан даже остановился как вкопанный от этой мысли, — вдруг опять возможно будет испытать счастье? Беспричинное, как в детстве? Хоть на день, хоть на час?» Конечно, ему никогда не жить нормальной жизнью, никогда не иметь ни семьи, ни детей. Но почему бы сейчас, прямо сейчас, ему не быть счастливым? Пусть даже беспричинно. А потом — будь что будет.
Адриан вновь зашагал по улице. Он вспомнил своего отца, графа Джироламо Фера, научившего его видеть за зданиями их историю, слышать то безгласное послание, с которым обращаются к людям камни, уметь перевести его на язык слов. Отец был владельцем маленького отеля, деградировавшего со временем в мотель, и большой любитель и знаток римских древностей. Это он сделал из своего сына историка — послал Адриана учиться в университет. Уже на последние деньги отца им и Адрианом была собрана уникальная коллекция древних книг и манускриптов по истории Рима и римской архитектуры. Как хотел бы Адриан, чтобы отец мог видеть его счастливым! Отец, наверное, был единственным во всём мире человеком, который верил в невиновность Адриана. Притом что даже сам Адриан в это не верил.
Свою мать, урождённую герцогиню Генриетту Флоричи, Адриан знал только по фотографиям — она умерла, когда он был двух лет от роду. Но иногда ему казалось, что он помнит её. У неё были большие и добрые, лучистые глаза и необыкновенной, пугливой красоты рот. На какую бы из фотографий своей матери Адриан ни смотрел, ему всё казалось, что ей как-то неловко за свою красоту и она стремится, впрочем безуспешно, её прикрыть.
Отец так и не смог оправиться от её трагической гибели, и никогда уже не женился, хотя жил с женщиной, которая и вырастила Адриана. Она любила его, как родного, но не смела называть его сыном, а он её — мамой. Она вела все дела мотеля, начиная от канцелярских и кончая уборкой комнат. Однажды, набравшись храбрости, Адриан спросил отца, почему тот не женится на Элизе, на что гордый граф отвечал, что не намерен смешивать своё имя с именем плебейским. Это очень обидело, даже оскорбило тогда Адриана. Он даже сбежал из дома и целый месяц прожил отшельником в пещере на крутом берегу Тибра.
Позднее, когда он будет снова и снова возвращаться мысленным взором в те годы, Адриан поймёт, что устами старого графа говорила его боль, его ущемлённая гордость, его растоптанное достоинство. Поймёт он также, что за все те несчастья, которые выпали на долю их семьи, отец нёс на себе тяжёлое бремя вины. Он не смог удержать в руках того уже оскудевшего, но всё ещё капитала, который достался ему от родителя. Он не был мотом, но был упрям и горд — такой же, как и дед Адриана, с которого и началось падение клана Фера. Дед был принципиален и отказывался вступать в какие бы то ни было тайные организации, которые, словно щупальца спрутов, стали опутывать послевоенную Италию, беря под контроль экономику и политику страны и распространяясь далее, до самой Америки. «Те же самые нацисты — только намного хуже», — так он про них отзывался.
Деда не раз приглашали вступить в игру, суля при этом златые горы. Но то ли от того, что во главе одной из лож находились люди из клана, враждебного роду Фера, то ли по какой другой причине граф от предложения отказался, вступив, как его предупреждали, на опасный путь. В пятидесятые годы большая часть его имущества была конфискована, а сам он был обвинён в сообщничестве с фашистами. У графа приключился инфаркт, и он умер оболганным, как считал отец Адриана. Графу Джироламо тогда с трудом удалось вырвать из железных щупалец спрута два дома из всего огромного состояния. Один дом, который был в городе, граф переделал под недорогую гостиницу, а в другом, в деревенском поместье, поселился сам. Туда он и привёл свою молодую жену, Генриетту Флоричи, этот дикий цветок, который нашёл распускающимся где-то в Пьемонте.
«Она была слишком хороша для меня, слишком хороша для всего этого поганого мира, — говорил граф Адриану. — И потому Господь прибрал её к Себе».
На самом же деле Адриан видел, как мучается его отец, непрестанно виня себя. Графиня умерла абсурдной, нелепой смертью — от пчелиного укуса. У неё была аллергия на пчелиный яд, и, так как они жили в деревне, она всегда носила с собой необходимое ей лекарство. В тот день они совершали вместе с графом конную прогулку, и то ли она забыла переложить железную коробочку с маленьким стеклянным шприцем, то ли не хотела отягощать карманы облегающих её ноги белых конных брюк, но лекарства при ней не оказалось.
Граф до смерти загнал своего коня, торопясь успеть с Генриеттой в больницу, но всё было напрасно. Когда у порога приёмной граф освободил ремень, которым полчаса назад пристегнул к себе красавицу-жену — ещё в сознании и чувствах, — санитары подхватили на руки уже бездыханное тело, отёкшее и холодеющее. Граф даже не знал, что большую часть пути он скакал с мёртвой женой.
Он продал тогда поместье и переехал с маленьким Адрианом в город, поселившись в одном из номеров своего отеля. Спустя где-то год после этого трагического происшествия он взял на работу Элизу — молодую бельгийку, с которой познакомился в поезде. По стечению обстоятельств, о которых Адриан так никогда и не узнал, ей некуда было ехать, и граф предложил ей комнату и работу. Они прожили вместе двадцать лет, пока Элиза не умерла от рака. Адриан помнил тот день, когда отец позвонил ему и сообщил о смерти Элизы. Он был тогда на четвёртом курсе университета, слушал лекцию о заслугах Макиавелли. Адриан выскочил из аудитории, взял такси и помчался на окраину города, где располагался их мотель. Он всю дорогу с трудом сдерживал слёзы, но, увидев отца, не мог не разрыдаться — граф будто постарел лет на десять.
— Знаешь, — сказал он как-то Адриану, — в Средние века было одно такое страшное наказание — убийцу приковывали железными цепями к трупу жертвы, и с этим трупом он уже не расставался ни днём, ни ночью, пока сам не превращался в труп. И ждать приходилось не слишком долго.
— Но ведь ты не виноват в её смерти, — заметил Адриан. — Как и в смерти матери.
Отец внимательно посмотрел на него.
— А как ты думаешь, — спросил он наконец, — если бы я был немного мудрее, случилось бы всё это с нею? Со всеми нами?
— Не знаю, — честно ответил Адриан.
Тогда он ещё не мог знать, что именно он, единственная оставшаяся у отца надежда, сведёт того в раннюю могилу и поставит страшное кровавое пятно на последней странице истории рода Фера. История о прикованном к трупу убийце стала его, Адриана, историей — вот уже десять лет, как он влачил на себе окровавленное, изуродованное тело Роберты.
И только появление Анны дало ему надежду снова испытать такие призрачные чувства, как свобода и счастье. Цвет её волос, каждое движение красивого молодого тела, каждое сказанное слово — всё отдавалось в нём миллионами маленьких искр счастья, пробегавших по его телу, возвращавших высокое напряжение в одрябшие и истощившиеся провода его нервов.
В течение нескольких месяцев после того, как Адриан был выпущен из лечебницы, в которой семь лет жизни прошли с мучительным однообразием одной бесконечной недели, он не осмеливался даже думать о каких-либо отношениях с женщинами. Он считал, что все смотрят на него как на кровавого маньяка-убийцу, извращенца, появление которого на свободе вызвано какой-то нелепой ошибкой в судопроизводстве. И всё же, сам того не ожидая, спустя год после своего освобождения Адриан уже познакомился с девушкой, которая привязалась к нему и даже, наверное, по-своему его любила. Звали её Ларисой, и была она родом из Венгрии. Ей было двадцать три года.
Адриан познакомился с ней на квартире своего приятеля Тони, у которого он покупал марихуану. Тони был единственным человеком, с кем Адриан мог ещё поговорить по душам, с кем чувствовал себя относительно спокойно. Тони был примерно одного с Адрианом возраста, но вследствие одного из своих заболеваний был непомерно тяжёл, толст, а потому выглядел старее. Когда-то он работал медбратом в больнице, получал неплохие деньги и мог бесплатно лечиться. Но пристрастие к алкоголю и уход жены разрушили его жизнь. Он потерял работу, водительские права, и, чтобы как-то выживать и при этом иметь деньги на выпивку, занялся мелкой торговлей наркотиками. Он продавал обычно традиционное трио — кокаин, экстази и крэк, но водилась у него и марихуана.
Тони всегда с интересом слушал Адриана, которого неизменно называл «профессором» — то ли в шутку, то ли всерьёз. Они говорили об архитектуре, жизни, истории, науке, философии… К удивлению Адриана, Тони оказался весьма эрудированным человеком, и, несмотря на внешнюю заторможенность, в нём скрывался острый ум. Их разговоры могли длиться часами, прерываемые лишь свёртыванием новой сигареты, да иногда звонками телефона или посещениями уличных клиентов. Тони редко когда продавал товара больше, чем на пятьдесят евро, — его клиентами были такие же отверженные обществом бедняки, больные и бездомные.
Комната Тони, точнее маленькая квартира, которую он снимал, была выстроена прямо на плоской крыше двухэтажного многоквартирного здания. Всем своим видом и существованием это архитектурное излишество с острой крышей как будто бросало нелепый вызов традиционной римской плоскости и кубизму. «Самое странное, — думал Адриан всякий раз, когда поднимался по крутой, почти пожарной лестнице, прилепленной к боку здания, — что этот аппендикс никто почему-то не удалил и удалять, по всей видимости, не собирается».
В тот вечер шёл дождь, порывисто дул ветер и было особенно скользко подниматься по крутым ступенькам. С высоты второго этажа Адриан посмотрел вниз. Что будет, если он поскользнётся и упадёт? Сломает себе руку? Или ногу? Или, может быть, шею? Адриан поморщился. Он постучал в серую деревянную дверь и, когда никто не ответил, толкнул её вперёд. Тони часто слушал музыку в наушниках, и народ заходил к нему так, запросто.
Переступив порог, Адриан ахнул от изумления: на засаленном Тонином диване, слегка укрытая старым пледом, спала красивая молодая девушка. Спала прямо в одежде, которой было на ней минимум и которая безошибочно указывала на род её занятий. Об этом же говорил и макияж — такой ненужный, лишний для её нежного, детского почти лица. Сейчас, когда она спала, весь её «наряд-маскарад» казался Адриану нелепицей — будто кто-то во сне надел на неё эту вызывающую, кричащую одежду путаны и наложил на лицо тяжёлый грим.
— Нравится? — услышал он голос Тони.
Адриан будто очнулся ото сна. Он стоял на пороге маленькой грязной комнаты с громко кричащим телевизором и висящими густыми облаками табачного дыма. На полу беспорядочно валялись диски, мужские журналы и прочая дрянь. И посреди этого бедлама мирно спало прекрасное дитя.
— Одна знакомая, — кивнул на неё Тони. — Позвонила мне час назад, спросила про кок. Я сказал — приходи. Вот, пришла. Ни денег, разумеется, у неё нет, ни кок ей не нужен. Девочка устала и замёрзла, а переночевать было негде.
— Как это — негде переночевать? — удивился Адриан.
— А вот так: их вечером привозят из пригорода, а утром опять отвозят. Так дешевле получается. Только где ей в такую ночь было клиентов найти? Вот она и пришла. А сразу спросить боялась.
Адриан подошёл к телевизору и выключил его. Затем шагнул к дивану, некоторое время изучал лицо спящей девушки.
— Она не итальянка, — сказал он, раздумывая.
— Никогда не угадаешь, — заверил его Тони.
— Француженка?
— Холодно.
— Полячка?
— Холодно.
— Ну, сдаюсь, — согласился Адриан.
— Она венгерка.
— Венгерка?
— Ну да, — кивнул Тони. — Ты помнишь, я тебе говорил, что мой отец был из Венгрии? Так что я наполовину мадьяр. Языка венгерского никогда не знал и не учил, но слышал, как отец разговаривает на нём по телефону и ругается. Интересный язык, скажу тебе, Адриан, — ни на что не похожий…
Но Адриан не был сейчас настроен на разговор об особенностях венгерского языка.
— И как ты с ней познакомился? — нетерпеливо спросил он Тони.
— Случайно — на улице. Я услышал вдруг знакомое ругательство. Оно исходило из уст вот этой красотки, — кивнул он на девушку, — и было адресовано уходящему в сторону молодому человеку бандитской наружности, по всей видимости её сутенёру. Я подошёл к ней и сказал те несколько слов на венгерском, которые усвоил с детства. Надо было видеть, как она мне обрадовалась! Она приняла меня за настоящего венгра и начала мне говорить что-то — много и горячо. Мне с трудом удалось ей объяснить, что я её не понимаю. А она почти ничего не понимает по-итальянски. Из-за это у неё бывает мало клиентов, и люди, которые привезли её сюда, очень ею недовольны, ругаются на неё и даже бьют. Я в тот вечер взял её к себе домой и заплатил всё, как надо. Но ты же знаешь о моей болезни и неспособности к сексу? Мы выпили пива, покурили травки и ухитрились как-то понимать друг друга. И, уверяю тебя, венгерский язык…
— Тони, — снова прервал его Адриан, — давай поговорим о венгерском языке в другой раз, ладно?
— А-а-а, — потянул Тони, — понимаю. Тебе нравится эта девочка?
— А разве может она не нравиться? — почти прошептал Адриан.
— Тогда иди к ней в клиенты — она страшно обрадуется. Но я знаю тебя — тебе секса будет мало. Тебе ведь поговорить с ней захочется. И всё возвращается на круги своя — учи, дружище, венгерский.
«Да хоть бы и венгерский, — подумал Адриан. — Особенно венгерский! — вдруг мелькнуло у него в голове. — Ведь эта девочка ничего обо мне не знает! Ты можешь стать для неё чем-то. Ты можешь быть с нею кем угодно — ведь она ничего не знает об Италии, Риме и о всём, что произошло здесь восемь лет назад!»
Лариса стала первой женщиной Адриана Фера после восьми лет одиночества. И хотя она была проституткой, он чувствовал, что не заслуживает её. То нечеловеческое преступление, призрак которого без конца преследовал его, было неизмеримо страшнее маленьких аморальных действий этой женщины, продающей своё достоинство. Она никому не делала зла, ненавидела то, что делала, но считала, что у неё нет выхода. Ей надо было поддерживать оставшуюся в Венгрии семью; а ещё у неё была мечта вернуться в родной город на маленьком подержанном автомобиле. Она подсчитала, что для этого ей понадобится ещё два-три года.
Адриан находился теперь на дне, а на дне люди не судят друг друга. Они могут не любить кого-то за подлость, за обман, но падения здесь не обсуждаются и не осуждаются. Именно поэтому Адриану спокойно было в мире Тони и Ларисы.
Он действительно бросился тогда изучать венгерский. Набрал в библиотеке кучу книг на венгерском языке, которые они с Ларисой ночи напролёт читали. Адриан вслушивался в неподражаемое течение речи этого удивительного языка. Одним глазом он следил за текстом, который читала Лариса, а другим косился в английский перевод книги. Иногда он останавливал её и что-то говорил по-венгерски, а она смеялась и поправляла его.
Адриан узнал, что Лариса окончила школу и компьютерные курсы и одно время работала машинисткой в какой-то государственной конторе в Венгрии. Платили ей так себе, но работа давала какие-то льготы — какие именно, Адриан так и не понял, — в которых её семья очень нуждалась. В самое ближайшее после её устройства на работу время выяснилось, что взяли её только потому, что она понравилась начальнику отдела. Лариса встала перед выбором: потерять работу или потерять себя. Себя она оценила ниже своей семьи и осталась в отделе. Так продолжалось полгода, пока она не услышала от подруги о возможности поехать на заработки в Италию. И она решила, что раз уж начала продавать себя, то уж лучше делать это в Риме, чем в маленькой затхлой конторе. Так она и оказалась в Вечном городе.
Одно лишь тяготило Адриана в его отношениях с Ларисой — то, что он так и не сказал ей, кем в действительности являлся и что с ним сталось. Для неё он был просто бывшим учителем, который вследствие каких-то обстоятельств, какой-то там болезни, потерял работу. Ей очень нравилось бывать в его маленькой квартире. Она брала с полок разные книги, нюхала их, раскрывала, аккуратно пролистывала и ставила на место. Она вообще очень любила читать, но читала и говорила только на венгерском. Адриану казалось, что это был её способ закрыться от реальности, уйти назад, в своё не такое уж и далёкое венгерское детство…
На двадцать четвёртый день её рождения Адриан приготовил для Ларисы особенный подарок — маленький белый «Фиат». Он купил его на деньги, перепавшие ему от одной весёлой, эксцентричной британской парочки, с которой Адриан целых две недели делился анекдотами и марихуаной. Он не хотел, чтобы Лариса уезжала, но и не желал держать её в рабстве. Адриан испёк пирог и приготовил ужин для двоих в своей маленькой квартирке. Он долго ждал её, не притрагивался к еде. Заснул часа в два ночи, и свечки на столе сгорели напрасно, не порадовав ничьих взоров.
А на следующий день из вечерней газеты Адриан узнал, что тело венгерской проститутки с двадцатью четырьмя ножевыми ранениями было найдено в лесу неподалёку от Рима. Адриана стошнило, а потом он долго бился в истерике. Он нашёл в ящике стола молоток, выскочил во двор и стал вдребезги разбивать только что купленный автомобиль. Соседи вызвали полицию, и Адриан, кинувшийся было на полицейских с молотком, получил дубинкой по голове и потерял сознание.
Через неделю его выпустили, обязав теперь регулярно приходить на проверку к психиатру. Адриан первым делом бросился к Тони. Тот валялся пьяным на диване — том самом, на котором Адриан впервые увидел Ларису. В его красных глазах Адриан увидел подозрение и испуг.
— Ты что?! — закричал Адриан, хватая Тони за майку. — Ты что?! Ты думаешь, я это сделал?!
Тони смотрел на него неуверенно, со страхом.
— Не знаю, — выговорил он наконец, высвобождаясь из рук Адриана. — Но я прошу тебя больше сюда не приходить — ты приносишь несчастье.
Адриан снова потерял весь свой мир, потерял всё, что как-то ещё привязывало его к жизни. Более того, чем больше он задумывался о смерти Ларисы, тем больше сомнений вкрадывалось ему в голову. А вдруг это он — убийца? Ведь он знал, где её найти. Может, он в тот вечер и не заснул вовсе. Или же заснул так, что лучше бы ему было не просыпаться. Двадцать четыре ранения! Ведь это был её двадцать четвёртый день рождения! Но кто здесь, кроме него, мог об этом знать?
Адриан остался один, совсем один, вступая в третий круг своего жизненного ада — в круг безнадежного одиночества, страшного сомнения и почти беспросветного алкогольного тумана. Он уже и не собирался из него вырываться, но с появлением Анны круг, казалось, разорвался как-то сам по себе…
Ход мыслей Адриана был внезапно прерван резким и громким скрипом тормозов. Он оглянулся на звук и судорожно выставил вперёд руки, словно мог остановить ими автомобиль, мчавшийся на него. Он вскрикнул, когда бампер автомобиля коснулся его коленей. Сердце заколотилось в груди у Адриана — он едва избежал смерти.
Из машины тем временем выскочил водитель — молодой итальянец в широкой майке, шортах и бейсболке. Он стал размахивать руками и кричать, а к его крику присоединились гудки других автомобилей. Адриан быстро пошёл, почти побежал с дороги на безопасную территорию тротуара. «Было бы глупо, — думал он, — умирать теперь, когда так хочется жить».
— Адриан? — услышал он позади себя знакомый голос и вздрогнул, когда понял, кому этот голос принадлежал. Он медленно повернулся.
Какой контраст она представляла своему почти не изменившемуся, лишь немного подсевшему голосу! Несмотря на роскошную одежду, туфли на высокой платформе, бриллианты в ушах и на шее, она выглядела так, будто только что вышла из запоя. Она совершенно не походила на ту юную девушку, которую знал и одно время даже любил Адриан. Косметика не могла скрыть морщин, и, как искусно ни были уложены волосы, Адриан видел, что они сильно поредели. Но самым печальным зрелищем были её глаза: они выцвели, поблёкли, и единственный огонёк, который он ещё мог в них заметить, был огонёк какого-то непонятного ему страха.
— Здравствуй, Альбина, — сказал он.
— На комплимент язык не поворачивается? — нервно рассмеялась она. — Да я и не напрашиваюсь. Но что, во имя всех святых, ты тут делаешь?
Она говорила так, будто Адриан жил где-то в далёких, враждебных землях или вообще был инопланетянин.
— Ты разве забыла? — отозвался он. — Я всё ещё живу в этом городе.
— Я не это имела в виду. Я видела, как ты только что чуть не попал под машину…
— Извини, не смог доставить тебе большего удовольствия.
— Брось, брось, Адриан, — Альбина достала сигарету и закурила. — Твоя смерть, а тем более на моих глазах, вряд ли доставила бы мне много радости.
Она протянула ему пачку сигарет.
— Я бросил, — тряхнув головой, как мальчишка, сказал он.
— Бросил? — удивлённо потянула она. — И давно?
— Какое это имеет значение — недавно.
Альбина внимательно осмотрела его с ног до головы.
— Ты неплохо выглядишь, — признала она, и в её голосе Адриану послышались завистливые нотки.
«Неужели это правда? Неужели эта богатая, свободная женщина, баловень судьбы, может в чём-то завидовать мне, изгою? Наверняка, это мне только показалось…» — мелькнула у него мысль.
И всё же Адриан действительно неплохо выглядел. Отёчность спала с его лица, и глаза снова зажглись прежним блеском, румянец появился под выцветшей было кожей. Кроме того, он был одет в новый и дорогой летний костюм. О таком костюме он мечтал, ещё будучи молодым преподавателем, — тонкая, прекрасная ткань подчёркивала каждое движение, сопровождая его ровной, как линия, волной воздуха и цвета.
— Спасибо, — поблагодарил её Адриан. Они не виделись с того дня, как его увели из зала суда. Он не получил от неё ни одного письма. Впрочем, за это был ей благодарен.
На некоторое время воцарилась тишина — им и сейчас нечего было друг другу сказать. Альбина подняла левую руку и поправила волосы. Адриан понял, что ему показывают обручальное кольцо. Он не знал. Он почти ничего о ней с тех пор не слышал. Молча кивнул, признавая факт её замужества.
— Я вполне довольна своим браком, — сказала она, стараясь выдержать его взгляд.
— Разве я тебя об этом спрашивал? — поинтересовался Адриан. — Зачем было лишний раз лгать?
— Ты совсем не изменился, — горько усмехнулась Альбина.
— Наверное, просто не оказалось условий для развития и перемен, — ответил Адриан.
— Зато у меня их было более чем достаточно, — заметила она. — После твоего ареста я очень прославилась.
Да, всё было точно так, как и десять лет назад, — именно так они и общались, даже когда были помолвлены. Наверное, потому, что у Альбины не было в душе такого фонтана жизни, как у Роберты, она приправляла их отношения изрядными дозами нервных стрессов и потрясений.
— Дети есть?
Она покачала головой, безразлично, как показалось Адриану.
— Работаешь?
— Нет. Муж работает — он один из управляющих в городском банке.
Это была попытка похвастаться, но голос у Альбины звучал неуверенно.
— А как твои дела? — спросила она в ответ, даже не из вежливости, а из нежелания говорить о себе. Адриану вдруг стало жаль эту женщину. По каким-то причинам прошедшие годы не принесли ей счастья, и скрыть это она была не в силах. — Чем занимаешься? Нашёл кого-нибудь — ну, я имею в виду…
— Женщину? — подхватил Адриан. Краем глаза он заметил Анну, стоявшую на другой стороне дороги. Через минуту-другую она будет здесь. — Да, — кивнул он уверенно. — Думаю, что нашёл.
Он видел, как тень зависти, почти ненависти промелькнула в глазах Альбины.
— Да? И кто же она? Твоя медсестра? — спросила она язвительно.
— Ну почему же медсестра? Я ещё вполне здоров.
Он глядел теперь, как Анна переходила улицу. Она была неотразима в своём белом платье, напоминающем лёгкие римские туники. Она шла исполненной грации и лёгкости походкой — спина прямая, как у всадника, стан гибкий. Золотые волосы покачивались при каждом её шаге и переливались на солнце тёплым, манящим светом. Прохожие оборачивались, чтобы посмотреть вслед этой молодой римской богине во плоти. Сердце Адриана заколотилось сильнее.
— Её зовут Анна, — сказал он.