Последние лучи заходящего солнца, словно пугливые мыши разбежались по норам в наступающей темноте. Тишина висела над кладбищем, словно толстый кусок ваты. Любой звук замирал, не в силах пересечь кладбищенскую ограду. Словно ленивая кошка, из-за верхушки старого дуба выглянула круглая луна, ярким светом озаряя покосившиеся кресты, неровные могилы, древние могильные плиты, с отбитыми кусками мрамора и наполовину стершимися надписями. Все замерло кругом. Даже вой одинокой бродячей собаки, жившей на погосте, не нарушал покоя мертвых. Казалось, что природа ждала чего-то особенного.
Из далека донесся едва слышный гул колокола. Наступила полночь. С каждым ударом, мертвая тишина отступала. Откуда-то донесся волчий вой, на одной из могил скрипнул накренившийся крест, где-то каркнула сонная ворона. Природа просыпалась. Затих последний удар колокола. На кладбище началась обычная ночная жизнь.
Заскрипели гвозди, с трудом вырываясь из крышки гроба. Вспух могильный холм, пропуская мою синюю распухшую руку. Облокотившись на могильную плиту, я с трудом выполз из своего тесного гроба. Да силы уже не те. Мой нос давно отгнил и по этому я не почувствовал свежесть смоченной первым весенним дождем кладбищенской земли. Наклонившись над лужей, я стал критично рассматривать свое отражение. М-да, видок то еще тот. Отсутствие носа дополняли наполовину сгнившие губы, кожа лица, наполовину источенная земными паразитами, и половина левого уха. За полтора года черви сделали свою работу. Сам виноват – утонул по глупости. Ни кто меня не заставлял лезть в эту чертову прорубь.
– Помоги – раздалось рядом. Поднатужившись, я потянул громадную плиту оставляя на ней остатки своей кожи. В разверзшемся зеве могилы мирно лежала Оксана, оскалившись, словно древнеегипетская мумия. При жизни она, несомненно, была красавицей. Оставшаяся кожа говорила мне, что была она смуглянкой. Оставшиеся черные длинные волосы, теперь скатанные в длинные космы, сводили с ума не одного парня. А ее глаза, без всякого сомнения, были словно черная черешня. Теперь подернутые белой поволокой они могли увлечь за собой только мертвого. Она здесь уже более пяти лет и, в отличие от меня, особо не меняется, только уменьшается в размере.
Грациозно подав мне руку, она словно царица, выходит из гроба. Обведя невидящими глазами сотни могил, она недоуменно пожимает плечами и спрашивает: «А, где все?» Словно в ответ на ее вопрос над кладбищем разносится многоголосый стон. Со всех сторон начинают раздаваться скрипы, шорохи. Качаются кресты, раздвигаются могильные холмы, сотни рук тянутся наружу, хватаясь за стенки гробов, могильные плиты, вытаскивая владельцев наружу. Оксана идет вдоль могил, изредка кивая головой знакомым. Я следую за ней и, подчиняясь ее нетерпеливым жестам, помогаю высвобождаться ее подругам. Вот мы почетным эскортом следуем к воротам кладбища. Внезапно Оксана останавливается у свежей могилы. Недоуменно читает надпись на плите, затем легонько стучит по ней. В ответ ни звука, ни малейшего движения в могиле.
- Вакула, - певуче произнесла она, - помоги девушке выбраться из могилы. Поклонившись в ответ и наклонившись над могилой, я засунул в нее обе реки. Земля была рыхлая и хорошо пропускала тело. Нащупав крышку гроба, я с силой потянул ее на себя. Раздался визг выдираемых из крышки гроба гвоздей. Внизу раздался чей-то вздох. Крышка с трудом поднималась из земли. Словно ее забили двадцатисантиметровыми гвоздями. Внезапно сопротивление крышки пропало – проснувшийся жилец начал мне помогать. Вскоре из покореженной могилы показалась восхитительная девушка. Тоненькая словно тростиночка, беленькая, словно первый октябрьский снежок. Она зябко подергивает плечиком, и я слышу ее мелодичный голос: «Где это я?» Я отступаю и Оксана, на правах старшей, вводит новенькую в курс дела. Мысль о том, что она мертва, очень долго доходит до бедной девчонки, потом следует типичная истерика без слез, потом она успокаивается, и мы начинаем танец.
Для живых это жуткое зрелище – танец мертвых. Редко кто выдерживает его до конца. Из людей, которые видели его, в полном рассудке ни остался никто.
Над могилой зажигается зеленый огонь. Смрад от мертвых тел разносится на мили вокруг. А мы начинаем танцевать. Стучат наши кости, шуршит сухая кожа, безъязычные глотки пытаются петь песни. Наш танец продлится до рассвета.
Танцевали мы с девчатами на погосте. Громко звучала музыка в наших головах, и весело визжали молодые девчонки. Но вот начало светать. Мертвецы понуро стали расползаться по могилам. Задвинув плиту за Оксаной, я залез в свой гроб. Смежив остатки век, я услышал, как прокричал, проснувшись, первый петух. Пора спать, спокойного сна.