На мгновение в глазах вновь помутнело, но очень скоро зрение пришло в норму. Адольф отошел от зеркала. С тех пор, как его выписали из клиники, он стал чувствовать себя гораздо лучше. Доктор сказал, необходимо время, чтобы нервы полностью пришли в порядок, но Адольф уже сейчас был вполне спокоен и не испытывал еще недавно терзавших его приступов. Правда, глаза все еще слезились, и зрение время от времени словно заволакивало туманом. Видимо, давало о себе знать отравление газом в восемнадцатом под Ла Монтень. Это по-прежнему мешало рисовать, хотя в последнее время и случалось крайне редко. Вероятно, капли, выписанные Адольфу доктором Радештоком, все же помогали.
Те полгода, что Адольф провел в клинике, показались ему затянувшимся сном. По возвращении в Мюнхен и оставлении военной службы он вспомнил былое ремесло и попробовал вновь заняться живописью. Картины продавались не так хорошо, как Адольф планировал, и ему приходилось довольствоваться грошами, которые редко, но все же платили за его работы. Вскоре Адольф оставил Мюнхен и начал скитаться по Германии в поисках хоть какого-нибудь постоянного заработка. Через несколько месяцев от голода и преследовавшего его чувства безысходности Адольф сошел с ума. Если бы не добрые люди, которые подобрали его, замерзающего и голодного, и не привели в клинику, он так бы и умер под забором, как бездомная дворняга.
Пару дней назад случайно на улице Адольф встретил Ганса, они вместе воевали в полку Листа. Тот рассказал, что армейское руководство ищет толковых ребят, собирает и бывших военных. Их отправляют учиться на агитаторов. Ганс как раз шел записываться и предложил Адольфу тоже попробовать себя. Сказал, что его ждут великие дела. Забавно, но Ганс и великие дела никак не сочетались в голове Адольфа. Он помнил Ганса нерешительным человеком, неспособным на героизм. Вряд ли из такого получится хороший агитатор. И вот сегодня был последний день записи. Адольф хотел сначала пойти, но в последний момент почему-то передумал. Он сел на единственный в комнате табурет и, открыв свою старенькую пошарпанную тетрадь, продолжил зарисовывать эскизы будущих картин. Мама всегда говорила, что у Адольфа глубоко развит художественный талант, да и Цепер неоднократно высказывался о его способностях.
Адольф уже давно никак не мог закончить одну, как, по крайней мере, казалось ему самому, талантливую картину. Она отличалась от его прежних работ и сюжетом, и техникой исполнения. Адольф начал рисовать ее еще в клинике. Доктор Радешток позволял своим пациентам в свободное время заниматься любимым делом, если, конечно, оно не мешало процессу лечения. Сначала Адольфу выдавали мелки и листы бумаги, но видя, что он ведет себя вполне адекватно и не проявляет суицидальных наклонностей, в палате поставили мольберт и разрешили рисовать кистью и красками.
Картина была выполнена в сюрреалистичной манере. На полотне был изображен человек в сером строгом костюме. Он неуверенно шагал вперед, навстречу своей судьбе…
20 апреля 1937 год.