Солнечный круг, безжалостно палящий днем, остыл и спрятался за горами. Город окутала вечерняя мгла. Вот уже несколько часов двое мужчин сидели в зарослях мирта у дворца Ирода Великого.
- Ради бога, скажи, что мы забыли в Иерусалиме?
- Здесь живет много знатных людей, и у них точно есть, чем поживиться. Тем более скоро Песах, в Иерусалим съезжаются тысячи паломников. Они везут с собой деньги, которые копили целый год, так что даже с бедняка можно выручить пару драхм.
- Тогда зачем мы сидим в кустах у этого дворца? Ты не боишься, что нас схватят римляне?
- Не боюсь. Сегодня сюда придет человек, о котором я тебе говорил. Он должен получить от римлян деньги. Мы ограбим его. Я уверен, у него где-то спрятано целое состояние.
- Я не думаю, что у этого человека есть богатства, о которых ты говоришь. Вчера я видел его, и он не показался мне обеспеченным.
- Он не демонстрирует свое богатство, потому что боится его потерять. Бедняка бы не называли Иудейским царем и уж точно не пригласили бы во дворец к прокуратору, правда?
- Ты прав. Но даже если у него и есть деньги, нам будет трудно их забрать. Он повсюду ходит со своими учениками, а многие из них вооружены.
- Поэтому мы нападем на него здесь и сейчас. Он придет один.
- С чего ты взял?
- А потому, Гестас, что мне об этом сказал Варавва.
- И ты ему поверил? С чего это Варавве нам помогать?
- У него какие-то дела с этим проповедником. Варавва не вдавался в подробности, сказал только, что тот, кого называют Иудейским царем придет сегодня вечером ко дворцу, и что он будет один. Варавва сказал, что мы можем напасть на него, не опасаясь быть пойманными, и что это поможет повстанцам избавить Иудею от римского гнета. Представляешь, мы не только заработаем, но и послужим на благо нашего народа, – человек, сказавший это, ехидно улыбнулся, и во мраке блеснуло несколько белых зубов.
- Скажи, с чего мы должны помогать Варавве и его приспешникам?
- А ты подумай сам. Если римляне уйдут отсюда, то нам легче будет грабить путников и горожан, не опасаясь римских солдат. Тем более, если Варавва придет к власти, мы сможем потребовать у него покровительства за нашу помощь.
- И все-таки я не доверяю Варавве. Откуда ему известно, что этот человек придет сюда один?
- Этого я не знаю, но другого момента напасть на него у нас не будет.
Неожиданно из-за угла дворцовой стены появилась мужская фигура в белом хитоне и накидке, полностью скрывавшей лицо идущего. Люди, сидевшие в кустах, затихли. Мужчина подошел к воротам дворца и остановился. К нему навстречу вышел стражник.
- Прокуратор ждет тебя, иудей, следуй за мной, – сказал римлянин, и оба скрылись во дворце.
Они вошли в большой круглый зал. В его центре, по бокам от низкого столика, стояли три лежанки, на одной из которых находился пожилой человек с коротко стриженными седыми волосами, в сандалиях, украшенных серебряными застежками в виде лавровых листочков и блестевшим в свете факелов нагруднике. Он пил вино из большого, и судя по ослепительному блеску, серебряного бокала с драгоценными камнями. На столе стоял пузатый глиняный кувшин и блюдо с устрицами и нарезанным лимоном.
- Ты сильно рисковал, придя сюда, Йешу из Нацерета. – Обратился он к вошедшему. – Если увидят, что ты посещаешь прокуратора, по городу поползут ненужные нам слухи.
- Не беспокойся, прокуратор, ни одна живая душа не видела, как я заходил во дворец. Да и вряд ли кто-нибудь ожидает увидеть меня здесь, а если бы кто и увидел, то не поверил своим глазам.
Прокуратор жестом пригласил Йешу на соседнюю лежанку, и тот послушно присел.
- Зачем ты хотел видеть меня? – спросил прокуратор.
- Игемон, до решающего момента осталось совсем немного времени. Я хотел узнать, в силе все то, о чем мы с тобой договаривались месяц назад?
- Будет так, как мы договаривались. Чтобы узнать это, тебе не обязательно было приходить.
- Я привык лично все контролировать от начала и до конца. Так надежнее.
- Похвально. Знаешь, иудей, я все никак не могу понять, какая тебе в этом выгода? – глаза прокуратора подозрительно сощурились, и он пристально посмотрел на собеседника, будто пытался прочитать его мысли.
- Чтобы Иудейский народ возненавидел первосвященников, – спокойно ответил Йешу. – Когда народ восстанет против синедриона, ничто тебе не помешает в полной мере властвовать в этой стране. Когда мои люди поднимут бунт, ты обвинишь первосвященников в моем убийстве и сможешь поставить во главе синедриона своего человека.
- Будет не так просто справиться с толпой, твой народ ненавидит римлян, да и вряд ли поверит моим словам.
- Мои ученики помогут тебе. Трое из них, самые преданные – Иаков, Иоанн и Павел – знают о нашем с тобой соглашении. А еще я заручился поддержкой лидера повстанцев Вараввы.
- Как же тебе это удалось? Варавва подстрекает народ против римлян и лично перегрыз бы мне горло, будь у него такая возможность.
- Да, игемон, это так, но первосвященников Варавва ненавидит не меньше, чем римлян. Я убедил его в том, что без продажных саддукеев ему будет проще поднять бунт против римлян. Так что советую тебе, игемон, после того, как Варавва поможет свергнуть Каиафу, избавиться от него. Я хорошо знаю этого человека и уверен, что Варавва не успокоится, пока не изгонит римлян с Иудейской земли.
- Спасибо за совет. И все же ты так и не ответил на вопрос. Зачем ты помогаешь мне?
- Я хочу, чтобы мои учения стали официальной религией в Иудее. Поэтому и иду на сделку с тобой, прокуратор.
Пилат удивленно посмотрел на собеседника. Казалось, он никак не ожидал такого ответа.
- Ты понимаешь, о чем просишь? Не в моих силах навязать иудеям новую веру, ты не хуже меня знаешь, что они никогда не откажутся от учений Моисея даже под страхом смерти.
- Прекрасно понимаю, игемон, поэтому и не прошу тебя этого делать. Прошу лишь не мешать моим ученикам и по мере сил помогать им, конечно же, тайно. А что касается заповедей Моисея, то мои учения не идут с ними в разрез. Я чту Тору и лишь призываю сделать законы понятными для простых людей и отказаться от храмового почитания нашего Господа.
- Я считаю, что это пустое дело, но, в конце концов, вера твоего народа меня не касается. Можете верить во что угодно, лишь бы чтили Великого Кесаря и уважали Римский закон! – Пилат произнес «Великого Кесаря» и «Римский закон» так громко, что его слова эхом разнеслись по залу.
- Хорошо, – продолжил он, – что ты собираешься предпринять, чтобы у меня был повод арестовать тебя?
- Тебе, игемон, лучше знать за какое преступление можно приговорить человека к смерти. Главное, чтобы инициатива моего ареста исходила от первосвященников. И еще это должно быть обвинение в каком-нибудь политическом, а не религиозном преступлении, иначе меня насмерть побьют камнями, а это не входит в мои планы.
- Хорошо, что дальше?
- К празднику Песах в Иерусалим съехались десятки тысяч паломников, среди них немало моих последователей. После казни они поднимут народ против синедриона, тебе останется лишь поддержать их. Среди моих учеников есть один человек, падкий до денег. Твоим людям нужно встретиться с ним и предложить награду за мою голову. Но главную роль в этом подкупе должны играть первосвященники, как ты понимаешь.
- Плохо же ты обучаешь своих учеников, раз они готовы так легко предать тебя.
- Они всего лишь люди, игемон. Не стоит их винить за слабости, перед которыми мало кто из живущих на земле способен устоять. Пускай твои люди найдут бывшего рыбака из Галиля по имени Петр. Завтра днем он будет проповедовать на рыночной площади. Они должны предложить ему деньги за информацию о моем местонахождении. Петр согласится, я гарантирую.
Прокуратор вновь пристально посмотрел на Йешу. Что-то волновало Пилата. Выдержав долгую паузу, он спросил:
- Я слышал, иудей, что ты излечиваешь тяжелобольных, превращаешь воду в вино и умеешь ходить по воде? Говорят, пару дней назад в Иерихоне ты вернул одному слепому зрение, и этому было много свидетелей.
- Игемон, – ласково, словно ребенку, ответил Йешу, – ты человек разумный и должен понимать, что любое чудо – это хорошо спланированный обман. Убогий слепец из Иерихона – мой верный ученик, который, несколько дней изображая слепого, побирался по городу, привлекая к себе внимание как можно большего числа людей. И, конечно же, когда я вошел в Иерихон и на глазах у толпы вернул зрение этому несчастному, слухи о моих чудотворных способностях разнеслись по Израилю, словно пыльца пчелами. Люди всегда готовы верить в чудеса, и для этого им нужно показать совсем немного, остальное они додумают сами. Тогда даже небольшой плот, привязанный к рыбацкой лодке, будет незаметен. А аккуратно подменить одну бочку на другую – это уж совсем несложно.
- Так значит, ученики помогают тебе творить эти, так называемые, чудеса? А ты не боишься, что в один прекрасный момент они предадут тебя? Ведь готов тебя выдать за деньги этот твой Петр.
- Нет, игемон, я не боюсь предательства. Поверь, лишь в одном случае ученики могут предать меня, когда я сам этого захочу. – Лицо Йешу при этом выразило лукавство.
- Не пойму, как тебе все же удалось убедить стольких людей в том, что ты и есть мессия, которого они так долго ждали?
- У меня есть свои секреты, открывать их тебе сейчас я не считаю нужным, скажу лишь одно: я проделал большую работу, чтобы народ поверил в меня.
- Я думаю, что ты сумасшедший, – сказал Пилат и очень серьезно посмотрел на Йешу. – Учти, если подведешь меня, я лично прослежу, чтобы твоя голова как можно скорее слетела с плеч.
- Не беспокойся, прокуратор, все будет в точности так, как мы запланировали. Когда меня привяжут к столбу, я притворюсь мертвым. Мое тело должны положить в гробницу, вход которой будут охранять твои люди. Глубокой ночью они выпустят меня, и я укроюсь недалеко от города, в надежном месте. Вскоре мои ученики начнут распускать слухи, будто видели меня воскресшим. Для убедительности я несколько раз появлюсь в окрестностях Иерусалима.
- А если тебя схватят? Если это случится, тень подозрения падет на меня, что, как ты понимаешь, мне абсолютно ни к чему.
- Я продумал все до мелочей. Никто не посмеет даже приблизиться к духу казненного на глазах у всех человека. Но даже если что-то пойдет не так, я унесу в могилу наш с тобой секрет. У тебя нет оснований не доверять мне, игемон, ведь в успехе дела я заинтересован не меньше, чем ты.
Прокуратор вновь пристально посмотрел на собеседника, как мог делать только он. Казалось, Пилат видел его насквозь и сейчас пытался прочитать в глазах Йешу его истинные намерения.
- Попробуешь вино, иудей? – вдруг предложил прокуратор. – Клянусь пиром двенадцати богов, лучше этого «Фалерно» не найти во всем свете.
- Благодарю тебя, игемон, как-нибудь в другой раз.
- Ну что ж, дело твое, – Понтий Пилат поднял свой бокал. – Да здравствует великий Кесарь!
- Мне пора, – ответил Йешу, – не стоит искушать судьбу. Прошу тебя, игемон, сегодня же начать подготовку к завтрашнему дню.
Пилат молча кивнул, и Йешу, поднявшись с лежанки, торопливо вышел из зала.
Пилат сделал еще несколько глотков вина, а затем, поставив бокал на стол, громко позвал:
- Подойди ко мне, Марк.
В зал вошел высокого роста широкоплечий мужчина в длинном сером плаще.
- Как думаешь, Марк, – обратился к нему Пилат, – можно ли доверять этому иудею? Не шпион ли он синедриона?
- Нет, игемон, это исключено! – по-армейски четко выдал Марк. – Я думаю, он один из шарлатанов-проповедников, коих полно в Иерусалиме. В любом случае, идя на сделку с ним, игемон, мы ничего не теряем. Если ему удастся опорочить синедрион – хорошо, если нет – о его связи с нами не узнает ни одна живая душа, я об этом уже позаботился.
Понтий Пилат поднялся с лежанки и, заложив руки за спину, начал медленно и задумчиво прохаживаться по залу. Это был невысокий, хорошо сложенный мужчина, и даже почтенный возраст не мог затмить недюжинной силы и гордости, которые чувствовались в его тяжелой поступи и высоко поднятой голове.
- И все же я переживаю, – продолжил Пилат, – что этот новоявленный мессия может обвести нас вокруг пальца. Нет, я, конечно же, все продумал и, как следует, подстраховался от возможных неприятностей. Но какое-то смутное предчувствие не дает мне покоя в последнее время.
- Игемон, у тебя нет ни малейших причин для беспокойства. Этот Йешу сам отдает себя в наши руки, и мы в любой момент можем избавиться от него, если почувствуем, что он неискренен с нами. И все же я не вижу причин не доверять ему.
- Он сказал, что трое его учеников знают о нашей договоренности. И еще этот разбойник Варавва... Что если они проболтаются кому-нибудь?
- Если он подведет нас, его ученики проживут недолго. То же касается и Вараввы. Среди учеников этого Йешу – мой человек, Павел. Солдаты контролируют все выезды из города – даже муха без твоего ведома, игемон, не покинет Иерусалим. Да и мало ли что может произойти с человеком в Иерусалиме? На улицах полно разбойников, которые запросто могут ограбить или даже убить запоздалого путника. – Марк лукаво улыбнулся.
- Ты прав, Марк, это, действительно, может произойти с ними в этом проклятом городе. Признаться, я бы вспахал всю Иудею и засадил ее виноградом, ни на что другое она не годится. Провинция, доставшаяся мне от Грата, не перестает терзать меня своей жарой и варварской дикостью жителей. – Прокуратор подошел к окну и с тоской посмотрел на бледнеющий в вечернем небе диск луны.
- Хорошо, – сказал Пилат. – Нужно усилить слежку за этим пророком и его учениками и еще сказать Гармизию, чтобы подготовил все документы.
- Слушаюсь, игемон. Разрешите исполнять?
- Да, Марк, приступай. И попроси Еишу зайти ко мне, у меня опять невыносимо разболелась голова.
Марк вышел из зала и скрылся в мрачном лабиринте дворца.
Стремительно опускавшаяся вечерняя мгла и неожиданно поднявшийся ветер нарастали, отчего становилось невыносимо зябко. Когда Йешу вышел из дворца, сидевшие в кустах быстро зашептались:
- Если напасть на него здесь, он может закричать и на крик сбежится стража.
- Если мы не нападем на него сейчас, то уже никогда не нападем.
- Ты уверен, что у него есть деньги?
- Говорю тебе, его называют Иудейским царем. Как думаешь, есть ли у царя деньги?
- Должны быть.
- Тогда пошли за ним.
Они старались бежать неслышно, чтобы не выдать своего присутствия, но тот, за кем они гнались, как будто почувствовал, что его преследуют, и резко обернулся. Йешу увидел, что к нему, уже не боясь быть услышанными, бежали двое людей с капюшонами на головах. Когда между ним и нападавшими оставалось метра четыре, Йешу, выйдя из ступора, повернулся и начал убегать. Видимо он не хотел привлекать внимание, опасаясь быть увиденным у дворца прокуратора, поэтому не звал на помощь, но все же несколько раз непроизвольно вскрикнул. Непонятно откуда выбежали пятеро римских солдат. Они появились настолько неожиданно, что Дисмас и Гестос не успели ничего понять. Их скрутили и повалили на землю. Прежде чем потерять сознание, Гестос почувствовал, как его ударили по голове чем-то тяжелым.
Он очнулся уже в подвале. Вокруг были обшарпанные серые стены и грязь. На полу лежали кучи соломы, заменявшие постель. В маленькое окошко, расположенное под самым потолком, просачивался холодный лучик лунного света, отчего обстановка в камере становилась еще мрачнее.
Гестос огляделся по сторонам и увидел Дисмаса. Тот лежал в дальнем углу, свернувшись калачиком на ворохе соломы, и шумно сопел. Гестоса невыносимо тошнило, у него болела голова и ломило все тело. Казалось, еще немного и содержимое его желудка окажется на каменном полу темницы. По онемевшим ногам и правой руке Гестос понял, что пролежал в неудобном положении очень долго. Он попытался встать на ноги, но сделать это не удалось. Гестос перевернулся на спину и, закрыв глаза, быстро провалился в сон.
Гестосу снился Иерусалим с его улицами и храмом. Он сам стоял на рыночной площади в белых одеждах и о чем-то громко рассказывал собравшимся вокруг людям. Некоторые из них улыбались и одобрительно кивали, другие – напротив, плевались и отворачивались, не желая слушать его речь. Из толпы выбежал босоногий мальчуган и, смеясь, кинул к ногам Гестоса пальмовую ветвь. Когда Гестос протянул к ней руку, чтобы поднять, то увидел, что вместо ветки на пыльной дороге лежит дохлая крыса. Неожиданно все люди, окружавшие Гестоса, начали превращаться в крыс. Через несколько секунд вся площадь была усеяна мохнатыми грызунами. Они пищали, шуршали и били по земле своими лысыми хвостами. Вдруг крысы одновременно уставились на Гестоса своими крохотными злобными глазками, а затем побежали к нему. От ужаса Гестос не мог пошевелиться, он стоял, как вкопанный, в ожидании ужасной смерти. Он почувствовал, как крысы кусают его ноги и шею, как один из грызунов залез к нему в рот и пытается протиснуться в горло.
Гестос проснулся в холодном поту. Задыхаясь и откашливаясь, он сел и облокотился спиной о каменную стену. Несколько минут Гестос просидел так, тяжело дыша, не в силах оправиться от увиденного во сне кошмара. Немного отдышавшись, он посмотрел в сторону, где лежал Дисмас. Тот по-прежнему безмятежно спал, громко посапывая.
В решетчатом оконце напротив Гестоса продолжала светить луна. Не в силах уснуть, он задумался о том, что когда-то выбрал на жизненном распутье не ту дорогу. Он вспомнил детство, отчий дом, где прожил, как теперь казалось, лучшие годы жизни, сад, в котором любил гулять, слушая чудные песни птиц. Каждый год, накануне праздника Песах, Гестос бегал по их большому дому и искал кусочки хлеба, припрятанные отцом, и за каждый найденный получал от него по монетке. Так отец с раннего детства приучал Гестоса зарабатывать самостоятельно. Вообще дни опресноков всегда проходили в их доме очень весело и шумно. После синагоги, собираясь на седер всей семьей за большим столом, они вместе читали молитвы и пели псалмы. В этот день в их дом всегда приходило много гостей. Каждый раз на праздник отец приглашал пятерых самых бедных соседей с их семьями. Стол был заставлен лучшей в доме посудой. В центре стояло большое серебряное блюдо, на котором в строгом порядке лежали маца, хрен, базилик, мелко натертая горькая трава и харосет – смесь из тертых яблок, фиников, орехов и вина. Все продукты ели тоже в строгом порядке. Харосет была очень похожа на глину, и Гестос с большой неохотой ел ее. Не любил он и зелень, которую, и без того горькую, непременно нужно было макать в соленую воду, от чего во рту появлялся неприятный горько-соленый вкус. И хотя на блюде непременно лежал большой кусок жареной баранины, вареные куриные яйца и овощи – есть их не разрешалось. Гестос никак не мог дождаться, когда принесут куриный суп с клецками и запеченное мясо. Однажды он попробовал стянуть со стола яйцо и получил от отца такой подзатыльник, что больше никогда в жизни не пытался этого повторить. Иногда отец наливал Гестосу вина, отчего тот вскоре засыпал, и отец уносил его из-за стола.
Гестос, а тогда еще Иоанн, родился в обеспеченной семье. Его отцом был крупный в Яффе торговец, которому принадлежало пять лавок и два больших пастбища, где он разрешал местным скотоводам пасти за деньги своих овец. Захария, так звали отца, был человеком добрым и справедливым. Не было дня, чтобы он не помог кому-нибудь из соседей. То заболел ребенок у бедняка Симона, то украли последнюю овцу у пастуха Иисуса. Всем им Захария помогал, ничего не требуя взамен, за это отца Гестоса очень уважали и гордились знакомством с ним. Хорошая репутация положительно сказывалась и на бизнесе, так что богател Захария стремительно. Когда Гестос подрос, и ему необходимо было получать образование, Захария нанял сыну лучших учителей, а потом и вовсе отправил учиться в Иерусалим. Захария надеялся, что Гестос, получив лучшее образование в Иудее, станет для него незаменимым помощником, а после его смерти продолжит вести дела самостоятельно. Но планам Захарии не суждено было сбыться. Покинув семью, Гестос не проявил должного усердия в изучении наук. Зато не на шутку увлекся азартными играми, сикерой; и распутными женщинами. Все деньги, что посылал ему отец на пропитание и оплату обучения, он тратил на проституток, пропивал или проигрывал в кости и карты. Разумеется, по истечении восьми лет, когда срок обучения подошел к концу, Гестос не посмел возвращаться домой. Поскольку денег отец больше не присылал, а отказаться от привычного образа жизни Гестос был уже не в силах, он решил выкручиваться самостоятельно. Будучи завсегдатаем практически всех злачных мест в Иерусалиме, Гестос обзавелся большим количеством знакомых. Заведения эти были скрыты от глаз правительства и непосвященных людей, а собирались там, в основном, мошенники и воры. С одним из таких, по прозвищу Дисмас, он очень сдружился. Решив, что устроиться на достойную работу в Иерусалиме вряд ли получится, Гестос предложил Дисмасу свою помощь в его ремесле.
Гестос вспомнил, как однажды, еще ребенком, родители впервые взяли его на праздник в Иерусалим. Тогда он был совсем маленьким и ничего толком не понимал, но все же был поражен красотой и величием этого города. Сейчас же он ненавидел Иерусалим, который в свое время отнял у него веру и честь, а очень скоро заберет и жизнь.
Вспоминая все это, Гестос не заметил, как пришел рассвет, и в маленькое решетчатое оконце ворвались первые солнечные лучи. Дисмас, сопящий всю ночь в углу камеры, потянулся, а затем резко вскочил со своей соломенной лежанки.
- О, бог, – запричитал он, – так значит, это был не сон? Неужели меня, действительно, поймали?
- Успокойся, – ответил Гестос. – Это не сон. Мы с тобой в тюрьме, друг.
Дисмас посмотрел на него бешеными глазами, а затем безвольно опустился на пол.
- Не может быть, – еле слышно пробормотал он. – Как же так вышло? Неужели Варавва обманул нас?
- Ни на секунду в этом не сомневаюсь. Чуяло мое сердце, не надо было доверять этому Варавве, он специально заманил нас в ловушку.
- Но зачем? Зачем Варавве подставлять нас, ведь мы ничего ему не сделали?
- Уверен, что он знал о засаде. Думаю, Варавва решил убить двух зайцев сразу. Он надеялся, что мы уберем пророка, а нас самих казнят за это.
Дисмас схватился за голову и молча просидел так несколько минут. Затем он зарычал, словно дикий зверь и, взявшись за ворот, порвал одежду на своей груди.
Все утро Гестос и Дисмас почти не разговаривали. В полдень пришли четверо солдат и, надев на них кандалы, отвели на допрос к прокуратору. Понтий Пилат сидел в центре широкого балкона с навесом на деревянном кресле, украшенном серебром и золотом. Слева от него располагался небольшой столик, за которым находился молодой худощавый мужчина, по всей видимости, секретарь, и что-то торопливо записывал.
Подведя заключенных к прокуратору, конвой отступил немного назад и встал по стойке смирно. Пилат презрительно посмотрел на приведенных арестантов и медленно, словно он делал это с большой неохотой, заговорил:
- Назовите свои имена.
- Мое имя Авраам, – ответил Гестос. – А моего товарища зовут Симон.
- Значит вы разбойники Авраам и Симон? – спросил прокуратор тоном, не требующим ответа. Так и запишем. – Он подал знак секретарю, чтобы тот занес это в протокол.
- Где живете и чем занимаетесь постоянно? – продолжил допрос Пилат.
- Мы лавочники из Яффы, – ответил Гестос. – Прибыли в Иерусалим на праздник Песах. Вчера произошло какое-то недоразумение. Нас, наверное, перепутали с какими-то разбойниками.
Дисмас все это время стоял молча, опустив голову. Казалось, он потерял дар речи и уже ничто на свете не заставит его открыть рта.
- Почему второй молчит? – спросил Пилат, указав на Дисмаса. – Ты что, язык проглотил?
Дисмас поднял на Пилата уставшие глаза, в которых читались безнадежность и полная отрешенность от всего.
- Мне нечего сказать, – ответил он.
- Тогда говори ты за него, – обратился прокуратор к Гестосу. – Он тоже лавочник из Яффы?
- Да, – уверенным тоном ответил Гестос.
- Тогда объясни мне, почему на лице у лавочника широкий шрам от ножа? Да и вообще, вы больше напоминаете мне бродяг или разбойников, чем лавочников. Ваша одежда, хотя и не выглядит дешевой, явно вам не по размеру, не говоря уже о том, что у второго она разорвана на груди. Уверен, что вы сняли ее с каких-нибудь бедолаг, на которых напали. Что вы делали вчера вечером?
- Мы прогуливались перед сном, – спокойно объяснил Гестос. – Неожиданно на нас напали солдаты. Они почему-то повалили нас на землю. Что было дальше, я не помню. Вероятно, меня чем-то ударили по голове, и я потерял сознание. – Гестос говорил это с такой неподдельной правдивостью, что, казалось, на мгновение прокуратор даже поверил его словам.
Понтий Пилат пристально посмотрел на Гестоса, а потом перевел взгляд на стоящего с опущенной головой Дисмаса.
- При задержании, у вас нашли ножи и дубинки. Вы всегда берете с собой на прогулку оружие?
- Иногда приходится носить его с собой, чтобы защищаться от разбойников, коих множество бродит в позднее время по улицам Иерусалима, – объяснил Гестос.
- Тогда почему у вас не было с собой ни гроша? Что же вы собирались защищать?
- Главное богатство – это жизнь, – невозмутимо ответил Гестос, – ее-то мы и защищали. А деньги мы оставили у приятеля, что любезно приютил нас с другом в своем доме на время праздника.
- И как же зовут этого приятеля?
- Его имя, – Гестос задумался на секунду, – Иаков.
- Ты складно говоришь, иудей, но отпираться и врать бессмысленно. Человек, на которого вы попытались вчера напасть, уже дал свидетельские показания. Мало того, мои люди задержали вас на месте преступления. Все это дает мне право вынести вам приговор и осудить за разбойничество. – Сказав это, прокуратор повернулся к секретарю.
- Гармизий, запиши, что во вторник двенадцатого числа месяца нисана прокуратор Иудеи, Понтий Пилат, рассмотрев дело о разбойниках Аврааме и Симоне и выслушав показания всех сторон, утвердил смертный приговор.
Пилат жестом приказал солдатам увести осужденных. Гестос попытался что-то объяснить прокуратору, но тот как будто не слышал его слов, он смотрел поверх арестантов, надменно задрав голову. Конвоиры заломили Гестосу руки, и тот молча зашагал прочь, повинуясь действиям легионеров.
Когда заключенных привели обратно в камеру и бросили на каменный пол, силы окончательно покинули их. Гестос понимал, что никакой надежды на спасение у него не осталось. Он не хотел больше бороться за свою жизнь, потому что знал – все решено. Его казнят, и он никогда уже не увидит своего отца, не упадет перед ним на колени и не попросит прощения за все страдания, что принес этому святому человеку.
Кандалы звенели и мешали нормально двигаться, а в животе страшно урчало, но судя по всему, кормить их никто не собирался. Дисмас совершенно осунулся, он сидел в углу, подогнув колени и уткнув в них лицо. Тяжелые кандалы на руках и ногах Дисмаса делали его вид особенно жалким. Гестос несколько раз пытался заговорить с другом, но Дисмас не отвечал, а лишь изредка постанывал и, судя по тихим всхлипываниям, плакал. Оставив всякую надежду привести товарища в чувства, Гестос соорудил из разбросанной по полу соломы небольшую лежанку и, устроившись поудобнее, ушел в себя. Сначала время тянулось невыносимо долго, но день и ночь, вместе с тем, пролетели незаметно. Дисмас никак не проявлял себя, он спал тихо и безмятежно. Заставив себя не думать о неизбежной смерти, Гестос мысленно возвратился в родной дом. В его жизни, кроме детских лет и, пожалуй, событий, связанных с Марией, нечего было вспоминать. Он был еще так молод, но уже внутренне опустошен. Гестос не раз проклинал себя за то, что бросил учебу и связался с Дисмасом. Он презирал в себе слабость, из-за которой не смог вовремя отказаться от распутства и выпивки.
Утром за дверью послышались шаги, а затем жуткий скрежет открывающегося замка. Дверь отворилась, и двое стражников завели в камеру человека, закованного по рукам и ногам. Это был небольшого роста, некрасивый, полный, с длинными, по плечи, волосами и жиденькой бородкой мужчина. Его лицо было в кровоподтеках, местами порванная одежда свисала лохмотьями. Гестос не сразу узнал в мужчине пророка, попытка ограбить которого закончилась для них с Дисмасом столь неудачно.
Дисмас, подняв голову, тоже посмотрел на приведенного. Его будто пронзило током. Он узнал Йешу. Дисмас вскочил с пола и быстро подошел к нему.
- Неужели я сплю?! – воскликнул Дисмас. – Или это подарок всевышнего за мои страдания?!
Йешу стоял, молча смотря на восторженного разбойника.
- Так значит, ты и есть спаситель народа израильского? Ну что ж, приятно видеть тебя здесь. Чего же ты молчишь? Почему не приветствуешь заключенных по твоей вине людей?
- Приветствую тебя, – спокойно ответил Йешу, – но разве я виновник твоих бед? Разве я надел на тебя эти цепи и привел сюда? Или я пытался ограбить тебя позавчера у зарослей мирта?
Дисмас зло посмотрел на Йешу, и его ладонь сжалась в кулак.
- Я слышал, что ты проповедуешь добро. Ты, если я не ошибаюсь, призываешь своих учеников достойно переносить боль и унижение. Ну что ж, посмотрим, как ты сам вынесешь подобное. Я вижу по твоему лицу и одежде, что кто-то опередил меня, но почему-то мне от этого не легче. – Сказав это, Дисмас с размаха ударил Йешу в лицо. Из носа хлынула кровь, и Йешу невольно опустился на колени.
- Довольно, Дисмас! Оставь его, – крикнул Гестос, – он ничего тебе не сделал.
Дисмас обернулся к Гестосу и удивленно посмотрел на приятеля:
- Почему ты защищаешь этого пса? Мы здесь по его вине и я хочу, чтобы он за все ответил.
Гестос поднялся с вороха соломы и вплотную подошел к Дисмасу. В его глазах вспыхнула ярость, казалось, он был готов разорвать друга на куски, если тот не оставит беднягу в покое.
- Нет, Дисмас, – закричал он, – ты виноват в том, что мы попали в тюрьму! Если бы не твои бредовые идеи ограбить Иудейского царя, мы бы сейчас были на свободе, а не гнили здесь!
- А гнить нам долго и не придется, – ответил Дисмас, – завтра нас приколотят к столбам, и мы медленно будем подыхать под палящим солнцем.
- Мы все здесь в одинаковом положении, – Гестос кивнул на безмолвно сидевшего пророка, закрывшего окровавленное лицо руками. – Он тоже разделит нашу участь, хотя, может быть, меньше всего заслуживает этого.
- Мне плевать на него, – ответил Дисмас. – Единственное, что меня сейчас волнует, – это моя собственная жизнь, и если уж меня ждет скорая смерть, то я хочу спросить по полной с того, кто виновен в моих бедах! Ты можешь защищать этого пса, сколько угодно, но я все равно расквитаюсь с ним!
- Единственный, кто заслуживает здесь смерти, – это ты! – крикнул Гестос. – И если ты еще хоть раз тронешь этого бедного человека, я клянусь, Дисмас, что смерть придет к тебе гораздо раньше!
Дисмас попытался было грубо ответить Гестосу, но видя, что тот настроен решительно, отошел в угол и лег на свою кучу соломы. Однажды он уже серьезно ссорился с Гестосом, и это закончилось для него не самым лучшим образом. И хотя Дисмас неплохо владел мечом, он был ниже и физически слабее Гестоса, а потому в рукопашной схватке явно уступал ему.
Гестос подошел к сидевшему на полу Йешу и присел рядом.
- Как твое имя, пророк?
Убрав руки от лица и посмотрев на Гестоса, он ответил:
- Мое имя – Йешу, родом я из Нацерета.
- А я – Гестос. Это римляне избили тебя?
- Нет, это сделали священники. Вчера вечером их люди схватили меня в Гефсиманском саду, где я отдыхал со своими учениками. Меня били всю ночь, до того, как привести на суд к прокуратору. Мне вынесли обвинение в подстрекательстве израильского народа против римской власти, прокуратор поддержал обвинение синедриона и приговорил к столбу. До казни меня бросили сюда.
- Боюсь, нам недолго осталось здесь сидеть, – сказал Гестос. – Близится Песах, и нас, скорее всего, казнят до его прихода.
- Значит, это произойдет уже сегодня, – спокойно ответил Йешу.
- Так ты на самом деле Иудейский царь, как говорят про тебя в народе? – спросил, ухмыляясь, Гестос.
- Что ты, Гестос, я вовсе не царь, а лишь сын отца моего, чье царствие не на земле, а на небесах. И всякий, кто пойдет за мной, будет принят в царствие это, чтобы жить вечно.
- Я тебя не понимаю, Йешу из Нацерета, о каком царстве ты говоришь?
- О царствии небесном. Грядет конец всего, и только тот, кто будет следовать за мной, обретет вечную жизнь, и да обойдут его страшные муки.
- Ты сам это придумал? – Гестос недоверчиво посмотрел на Йешу, словно тот нес сущий бред.
- Нет, Гестос, мой приход предсказан пророками. Я пришел освободить сынов Израиля. Когда придет конец жизни на земле, в живых останутся только сыновья света. Они избегут смерти, покинут галут и вознесутся в небо. Сыновей же тьмы поглотит геенна огненная, и превратятся они в прах, и развеется их прах, и никогда уже не оживут они. – Йешу говорил таким величественным голосом, что Гестос невольно улыбнулся – так не соответствовал высокопарному тону внешний вид пророка: окровавленное лицо и грязная порванная одежда. Да и сам этот новоиспеченный машиах был каким-то ущербным. Его маленькое круглое тельце с кривыми короткими ножками и некрасивым лицом никак не могло принадлежать царю или сыну бога.
- Так значит, ты сам решаешь, кто будет жить вечно, а кто обратится в прах? – спросил Гестос.
- Нет, ну что ты, решает Господь, а я лишь несу людям его волю. И те, кто следует за мной, слышат его голос...
- Постой, – перебил Гестос, – не вас ли называют асидеями, что молятся на солнце и презирают женщин?
- Люди называют нас по-разному. Сами же мы зовем себя сыновьями света. Нас часто путают с другими общинами, в последнее время многие выдают себя за сыновей Господа и проповедуют от его имени. Но не ведают они, что навлекают на себя тем самым страшные муки, ведь Господь покарает их.
- Чем же ты лучше этих бродяг? Разве ты не говоришь с людьми от имени бога, разве не призываешь следовать за тобой? Скажи мне, Йешу, но только не обижайся, неужели ты полагаешь, что Господь мог избрать такого несуразного человека, как ты, чтобы спасти сынов своих? – Гестос говорил это безо всякой злости, он был уверен, что Йешу – очередной помешавшийся на религии бедняк, решивший прославиться и разбогатеть на фанатичном стремлении Иудейского народа к свободе. Гестос не раз встречал подобных ему на своем пути и нисколько не осуждал их, ведь каждый зарабатывал в этой жизни как мог, он сам – грабил людей, а кто-то промышлял обманом. Хотя однажды Гестос чуть было не поверил словам того, кто звался Хаматвилом...
Это случилось пару лет назад, когда они с Дисмасом в поисках наживы прибыли в Иерихон. Недалеко от города на берегу реки жила большая община эссенов. Они не пили вина, не ели мяса, не стригли волосы и вообще вели достаточно аскетичный образ жизни. Гестоса подкупило в них то, что ко всем они относились, как к равным – добродушно, не делая исключений ни для кого. Среди них были самаритяне и даже греки. В отличие от большинства общин, эти эссены никого не заставляли отдавать в совместное пользование свое имущество. Руководителя общины – Иоанна по прозвищу Хаматвил – эссены именовали Учителем справедливости. Это был хмурый, но вместе с тем, добрый и очень красноречивый человек. Каждый день Иоанн выступал перед общиной со своими проповедями и посвящал новичков, омывая их в реке и принимая от них покаяния. Иоанн учил тому, что жить нужно праведно и любить всякое существо, что ходит по земле. Хаматвил призывал не совершать никакого зла, а дни и ночи проводить в молитвах и покаяниях.
Дисмас и Гестос прожили по соседству с общиной несколько недель. Дисмас хотел втереться к ним в доверие, чтобы затем обокрасть. Ему постоянно приходили в голову бредовые идеи, за которые они потом часто горько расплачивались. Гестосу удалось убедить товарища, что с бедных аскетов нечего взять и что не стоит наживать себе врагов в лице стремительно развивающейся секты. Однажды, когда Гестос в одиночестве сидел на берегу реки, к нему подошел Иоанн. Они долго разговаривали. Гестос был поражен умом и духовной чистотой этого человека. В какой-то момент он даже был готов пройти посвящение и примкнуть к общине. Но Дисмас уговорил его отправиться дальше на поиски желанного богатства, и Гестос предпочел деньги духовному просвещению, хотя потом еще не раз жалел о своем выборе. Он слышал, что вскоре после их встречи, Иоанна арестовали, а затем казнили, отрубив ему голову. С тех пор Гестос перестал верить каким бы то ни было пророкам, оставаясь верным лишь своему стремлению разбогатеть.
- Я не обижаюсь на тебя, Гестос, – сказал Йешу и по-доброму улыбнулся. – Тебе сложно принять то, что я проповедую, поскольку душа твоя измучена терзаниями и злостью. Но никогда не поздно раскаяться и принять Господа в свое сердце. Прими мое учение и будешь спасен.
- О чем ты говоришь, пророк, – недоуменно спросил его Гестос, – или ты забыл, что очень скоро нас казнят? Видимо, ты, действительно, лишился рассудка. Я, вряд ли, смогу попасть в твое царствие. В своей жизни я сделал слишком много всякого зла, чтобы избежать вечных страданий, но, если бы я и был праведником, то все равно не последовал за тобой.
- Послушай, Гестос, и беззаконник, если обратится от всех грехов своих, какие делал, и будет соблюдать все уставы мои и поступать законно и праведно, жив будет и не умрет. Все преступления его, какие совершал он, не припомнятся ему. – Йешу говорил с такой внутренней уверенностью, что недостатки его внешности становились не так заметны.
- Ты, наверное, очень грамотен, раз легко рассуждаешь о подобных вещах?
- Что ты, я и писать не умею, – ответил Йешу. – Мой отец – простой плотник, он не мог дать мне достойного образования, поэтому мне приходилось учиться самому, по мере сил.
- Но ты неплохо говоришь для сына плотника.
- А ты, Гестос – для человека с большой дороги. – Йешу улыбнулся, и уголки его разбитых губ приподнялись вверх.
- Я, в отличие от тебя, владею грамотой, знаю койне и латынь. Правда, я не был прилежным учеником, потому и сижу теперь в этом проклятом подвале и беседую с тобой в ожидании скорой смерти.
- Что же произошло с таким ученым человеком? – спросил Йешу и сочувственно посмотрел на Гестоса.
- Это длинная история, которой не место в нашей беседе. Лучше скажи, правда ли, что ты призывал народ разрушить иерусалимский храм?
Йешу отрицательно покачал головой:
- Людям свойственно перевирать услышанное. Вот и те, кто приходил на мои проповеди, неправильно поняли меня. Я лишь призывал людей отказаться от посещения храма и молиться Господу нашему языком сердца. Богу не нужна десятина, храмы и священники, ему нужна лишь любовь его сыновей, а любовь, как известно, имеет бескорыстную сущность. Только отказавшись от земных оков, человек сможет достигнуть царствия блаженства и чистоты. Нет власти выше власти Господа нашего, потому не должны править людьми другие люди, но лишь их Создатель и любящий Отец.
Гестос внимательно посмотрел на Йешу:
- Хорошо. Но что в таком случае делаешь ты, когда проповедуешь? Разве ты не говоришь от имени Бога, как и те священники, против которых ты настраиваешь народ?
- Я не заставляю людей идти за мной, они осознанно делают свой выбор.
- И это не удивительно, ведь ты сулишь им вечную жизнь. Да и следуют за тобой лишь бедняки и калеки – одним ты обещаешь вернуть здоровье, а другим просто уже нечего терять.
- Ты неправ, Гестос. Человеку всегда есть, что терять: свободу, любовь, жизнь, наконец. Не только нищие идут за мной, есть среди моих учеников и знатные люди. Взять хотя бы казначея из Капернаума по имени Матфей. Люди верят, что, отказавшись от земных благ, они обретут истинное богатство. У меня много последователей. Количество тех, кто пришел за мной в Иерусалим, говорит само за себя. Люди верят мне, им нужна надежда на спасение, и ради этой надежды они готовы избавиться от своих пороков и провести жизнь в любви к Отцу небесному. И не оставит он любящих детей своих и да ниспошлет им спасение.
- Почему же ни один из твоих учеников не уберег тебя от посланцев синедриона? Почему никто из тех, что следовал за тобой до Иерусалима, делил с тобой кров и пищу, не встал на твою защиту?
- Это не так, Гестос. Там в саду, когда меня пришли арестовывать, со мной было трое учеников – Иаков, Петр и Иуда. Они пытались защищать меня, но я сам попросил их не мешать пришедшим, чтобы те, кого я люблю, не погибли из-за меня. Самый же преданный из них, мой брат Иуда, ослушался и бросился на нападавших. Он с детства защищал меня от обидчиков и был единственным из всей семьи, кто не отстранился и поверил мне. У Иуды при себе всегда был меч, он достал его и отсек одному из нападавших ухо. Они убили его, рассекли мечом его грудь и живот. Остальных я попросил не вмешиваться, чтобы и их не постигла та же участь.
- Как же ты позволил убить родного брата, защищавшего тебя всю свою жизнь?! Почему не вступился за него?!
- Это был его выбор, – спокойно ответил Йешу. – Человек вправе решать, за что и когда принимать смерть. Иуда отдал свою жизнь за того, кого любил, и я сегодня отдам свою жизнь за Господа.
В воздухе повисла пауза. Гестос пристально глядел на сидевшего напротив него пророка.
- Знаешь, Йешу из Нацерета, – произнес, наконец, Гестос, – твои проповеди поначалу забавляли меня, потом, признаюсь, я даже начал проникаться тем бредом, который ты нес. Но скажи мне, пророк, разве можно спокойно смотреть, как убивают родного тебе человека и при этом ничего не делать для его спасения?.. – Гестос не успел договорить, потому что лицо Йешу неожиданно скривилось в страшной гримасе, а сам он повалился на пол и начал биться в сильных конвульсиях. Изо рта его пошла пена, а глаза закатились. Йешу что-то бормотал, но это было скорее похоже на хрипение раненого зверя, чем на звуки, издаваемые человеком. Гестос не знал, что делать, он вскочил и молча смотрел на трясущегося пророка. Приступ длился минуты две, затем Йешу застыл на полу в причудливой и вместе с тем страшной позе.
- Что с тобой? Ты в порядке?
- Да, – еле слышно ответил Йешу. Он с трудом приподнялся и сел, утерев лицо подолом своего порванного хитона. – Со мной случается такое, правда, крайне редко.
- Ты болен? – спросил его Гестос, и в его голосе послышались нотки сострадания.
- Не знаю, у меня это с детства, – Йешу говорил с трудом, видимо он еще не совсем оправился от внезапного приступа. – Каждый раз, когда со мной происходит подобное, я словно засыпаю и вижу перед собой ангела небесного, и он говорит со мной. Он велит мне ходить по земле и собирать вокруг себя праведников Дома Израилева и грешников, что готовы оставить свое прошлое и покаяться перед Господом их, чтобы спастись от конца света, который очень скоро наступит на земле. Он обещает, что истинно верующие обретут вечную жизнь и милость Господа, и я буду в их числе и буду впереди них. Вот и сейчас он явился мне буквально на мгновение. Ангел сказал, что я иду правильной дорогой и что сегодня умру за отца моего и во спасение народа Израильского.
Гестос внимательно выслушал Йешу, а затем спокойно и совершенно серьезно ответил:
- Если ты говоришь правду, пророк, то тебе нечего бояться. Сегодня, когда нас приколотят к столбам, ты окажешься на небесах.
- Ты можешь оказаться там вместе со мной, – ответил Йешу, и его разбитые губы вновь натянулись в добрую, но, из-за засохшей крови и размазанной вокруг рта грязи, жуткую улыбку. – Стоит только покаяться и принять то, что я проповедую. Как видишь, для вечной жизни нужно не так уж и много.
- Я не уверен, что достоин вечной жизни, – улыбнулся в ответ Гестос. – Я сын геенны и, боюсь, мне уже поздно исправляться. Твои слова дурманят разум, словно омег;, но я не склонен изменять себе, даже перед смертью. Я прожил паршивую жизнь, но в ней было много того, о чем я не жалею.
- Ты не ищешь легких путей, Гестос.
- Пожалуй. И все же пусть каждый останется при своем.
Вскоре за ними пришли. Легионеры вывели заключенных на улицу и повели по дороге, ведущей из города. Тут же подтянулось десятка три солдат с копьями и щитами. Они окружили приговоренных по бокам и сзади, образовав между заключенными и немногочисленными зеваками плотную перегородку в виде буквы П. Другие легионеры растянулись вдоль дороги, организовав оцепление. Впереди колонны шел человек с табличкой, где были выбиты имена заключенных и преступления, за которые их приговорили к смерти. За ним верхом на коне ехал кентурион и еще двое всадников с копьями. Замыкала процессию тележка, груженная тремя полутораметровыми досками, ведрами, ворохом веревок и инструментами. На улице было не очень многолюдно, многие готовились к началу праздника и занимались своими делами. Попадавшиеся на пути процессии зеваки читали слова на табличке и внимательно разглядывали приговоренных. Некоторые из них кричали, проклиная преступников, но большинство следило за происходящим молча.
Солнце поднялось уже достаточно высоко, отчего на улице было невыносимо жарко. Гестоса, Дисмаса и Йешу вывели из города к подножию холма, что звался в народе Слоновьим черепом. Поднявшись на вершину, несколько солдат подбежали к повозке и, достав из нее все необходимое, начали укреплять веревками доски к лежащим на земле длинным, в шесть локтей, столбам. Остальные солдаты оцепили место казни плотным кольцом. Десятка три зевак приблизились почти вплотную к холму, чтобы поближе посмотреть, как будут расправляться с несчастными, но легионеры отогнали их подальше, и те, повинуясь, отошли, наблюдая за процессом издалека.
С заключенных сняли кандалы и сорвали одежду, оставив лишь набедренные повязки. Двое солдат подвели Гестоса к столбу и уложили на спину. Сердце его сильно забилось, а дыхание стало быстрым и прерывистым. Гестоса бил озноб. Солдаты навалились на него, придавив ноги и расставив руки так, чтобы они плотно прижимались к перекладине. Затем к ним подошел еще один легионер, державший в руках гвозди и большой молоток. Увидев это, Гестос начал извиваться. Он попытался вылезти, но опытные солдаты намертво зафиксировали разбойника, не давая ни малейшего шанса вырваться из их крепких рук. Гестос ощутил, как в его левое запястье вогнали первый гвоздь. Он испытал сильную боль в руке, отдавшуюся во всем теле. Второй гвоздь вбили в правое запястье. Солдаты слезли с Гестоса, и он почувствовал, как его вместе со столбом начали поднимать вверх. Боль была невыносимой. Поскольку кроме прибитых рук и небольшой подставки под ногами, его ничего не удерживало на столбе, Гестос повис на приколоченных конечностях, отчего все тело пронзило острой болью. Не в силах больше это терпеть, Гестос закричал. Чтобы хоть как-то ослабить давление на руки он попытался опереться на подставку, но был прибит настолько высоко, что приходилось вытягивать пальцы ног, чтобы достать до нее. Долго стоять в таком положении Гестос не мог – уставали ноги, поэтому он резко опускался и повисал на руках, отчего каждый раз испытывал ужасную боль, от которой чуть не терял сознание. Столб немного оттащили в сторону и, вставив в заранее выкопанную лунку, укрепили, утрамбовав вокруг землю. Когда Гестос вновь попытался приподняться на носочках, он увидел, как прибивают Дисмаса. Тот, как и Гестос, пытался вырваться, но у него получалось лишь безвольно дергаться под насевшими солдатами и во все горло проклинать своих палачей. Спустя несколько минут столб с Дисмасом поставили рядом.
Очень скоро Гестос начал задыхаться. Каждый раз, чтобы сделать вдох, ему приходилось подтягиваться на руках, это вызывало страшную боль, от которой можно было сойти с ума. Дышать становилось все труднее и труднее, грудную клетку будто сдавило со всех сторон. Гестос жадно хватал ртом воздух, но до легких он почти не доходил. Из запястий обильно струилась горячая кровь, тело билось в судорогах. Заболело сердце, казалось, его одновременно пронзили сотни игл. Гестос услышал громкую ругань и посмотрел перед собой. Он увидел, как солдаты копошатся у столба Йешу, а кентурион, командующий казнью, за что-то громко отчитывает их. Из его слов Гестос понял, что в тележку положили всего четыре гвоздя, и поскольку на Йешу гвоздей не хватило, его решили привязать к столбу веревками. Это сделали достаточно быстро, и уже через две минуты столб Йешу стоял по правую руку от Гестоса.
Солнце жарило тело, отчего Гестос испытывал дикую жажду. Словно прочитав его мысли, к Гестосу подошел солдат и протянул нанизанную на копье и пропитанную вином губку. Обреченный с жадностью впился в нее зубами. Он знал, что римляне добавляют в вино миррис, снимающий боль и облегчающий страдания. Дисмас закричал, чтобы ему тоже дали попить. Солдат подошел к нему, а затем напоил и Йешу.
Голова Гестоса невыносимо болела, словно ее зажали в тиски, и какая-то невидимая и сильная рука с каждой минутой сжимала эти тиски все туже и туже. Тело изнутри горело огнем, а палящее солнце добавляло жара. Вскоре, руки и ноги Гестоса начали неметь. От обезболивающего стало немного легче, но недостаток кислорода заставлял Гестоса периодически подтягиваться на приколоченных руках, и нестерпимая боль вновь пронзала его тело.
Гестос провисел в таком состоянии несколько часов, моля Господа лишь о том, чтобы тот послал ему скорейшую смерть. Он увидел, как к нему подошел легионер с большим молотком в руке. Легионер несколько раз сильно ударил Гестоса по голеням, отчего тот из последних сил громко закричал. Затем Гестос почувствовал, как чьи-то ловкие руки резким движением пронзили его сердце копьем. Уже окончательно теряя остатки сознания, Гестос услышал, как Йешу громко кричал: «Элой, Элой, ламма савахфани?». Бездыханное тело Гестоса обмякло и безвольно повисло на столбе…
…Перед глазами возникла белая пелена, и человек услышал уже знакомый голос...
- Что Вы говорите? Я Вас не понимаю.
- К сожалению, не вы один.