Адольф проснулся в холодном поту. Он еще долго лежал в постели с открытыми глазами, пытаясь понять, что его так напугало. Адольф смутно помнил свой сон, но в памяти четко запечатлелся момент попадания пули в живот и ощущение дикой боли, которая казалась ему вполне реальной. В первые секунды после пробуждения он явно чувствовал, как низ его живота пронзило что-то холодное и острое.
Пересилив себя, Адольф поднялся и осмотрел комнату. В ней все было по-прежнему: столик с массивным черным телефоном, табуретка, раковина, унитаз и шкаф. Умывшись, Адольф вышел в коридор. Он оказался в уже знакомом проходе с многочисленными дверьми по сторонам. Только сейчас Адольф подметил одну странность: двери, при всем разнообразии форм и цветовой гаммы, имели одну схожую черту – они были вымазаны, включая и его собственную, красной краской. Вернее краска была не на самих дверях, а на косяках и перекладинах, будто нерадивые рабочие, которых заставили выкрасить дверные проемы, схалтурили, решив взять не качеством, а количеством.
Справа от его комнаты через три двери коридор резко заворачивал и скрывался за углом. Заглянув туда, Адольф увидел длинный извивающийся проход, уходящий вдаль и, казалось, не имеющий конца. Гитлер решил его исследовать. Идти пришлось не так долго, как он предполагал. Уже через пятнадцать минут Адольф увидел стену, которой оканчивался коридор. В стене находились две двустворчатые двери. Одна была синего цвета, и над ней располагалась табличка с надписью «Ган Эден». Над второй дверью, розовой, висела табличка «Геином». И таблички, и двери, судя по их внешнему виду, были очень древними. Гитлер догадался, что это двери лифтов: на таком Жуков привез его сюда в первый раз. Неожиданно дверь розового цвета открылась, и Гитлер увидел небольшую кабинку ослепительно белого цвета, в которой горел яркий свет. Немного подумав, он зашел внутрь. Кабинка оказалась очень узкой и невысокой – Адольф в ней еле поместился. С левой стороны на уровне груди располагалась панель с семью кнопками. Вместо номеров этажей на ней были названия: «Врата тьмы», «Врата смерти», «Трясина», «Гибельная яма», «Авадон», «Шеоль», «Арка». Решив, что слово «Арка» является наиболее безобидным, Гитлер нажал на нижнюю кнопку, и лифт медленно поехал вниз.
Когда двери раздвинулись, Адольф увидел не то ресторан, не то бар, в котором шумно галдели посетители. Адольф нерешительно вышел из лифта и направился в сторону барной стойки. За ней находился молодой человек с ослепительно белыми волосами, свисающими до плеч, и бейджиком на груди. На бейджике было написано «Распорядитель Раши».
- Что желаете? – спросил парень.
- Мне что-нибудь не очень крепкое.
- Из не очень крепкого могу предложить «Коктейль Молотова», коктейль «Гиена огненная» и, пожалуй, коктейль «Хрустальная ночь».
- Я, пожалуй, возьму «Хрустальную ночь» – красиво звучит. А из чего он?
- Отличный выбор! В составе этого напитка – черный ром, кола и водка. И все это – в граненом стакане из чистейшего горного хрусталя.
Адольф взял стакан, наполненный темной жидкостью с кубиками льда, и отошел от стойки в поисках свободного места. Искать пришлось недолго, так как большинство столиков пустовало. Гитлер увидел Хрущева. Тот сидел за столом с двумя немолодыми, судя по их пышным бородам, людьми. Все трое пили пиво. Заметив Адольфа, Хрущев сделал в его сторону жест, похожий на нечто среднее между приветствием и попыткой отогнать муху. Гитлер отпил из стакана и огляделся по сторонам. Только сейчас он заметил, что помещение, в котором располагался бар, было довольно просторным. Посетители сидели группами по 3-5 человек: кто-то пил пиво, кто-то – коктейли, некоторые, при этом, играли в карты и домино.
Хрущев жестом подозвал Адольфа за свой столик. Поскольку в одиночестве пить Адольф не любил, он встал и подошел к соседям.
- Разрешите представить, – обратился Хрущев к старцам, – Адольф Гитлер. Недавно к нам направлен на искупление, так сказать, потенциально-параллельного зла. Короче, по самой распространенной для этих мест статье. Милости просим за наш столик. Уж не побрезгуйте. Посидим – потрещим за жизнь.
- Спасибо, – ответил Адольф, присаживаюсь на свободное место.
- Как вам здесь? – спросил человек с пышной черной бородой и такими же черными, аккуратно уложенными волосами. – Обвыклись?
- Пока не совсем, – ответил Гитлер. – Не могу понять местные порядки.
- А че, порядки, как порядки, – вмешался в разговор Хрущев, – скоро привыкнешь.
- Энгельс, Фридрих Энгельс, – представился бородач, – а это, – указал он на седовласого мужчину, – мой товарищ и коллега Карл Маркс.
- Очень приятно.
- Надолго к нам? – обратился к Адольфу Маркс.
- Даже не знаю, мне об этом никто ничего не говорил.
- Вот Сталин, сука, темнит! – отозвался Хрущев. – Ему лишь бы интригу разыграть, нихера нормально сделать не может. Нет, чтобы пояснить человеку, че к чему. Мудак. – Хрущев отпил из стакана и продолжил:
- Помню, когда еще Владимир Ильич сам занимался распределением, такого бардака не было…
Неожиданно где-то совсем рядом громко заиграла музыка, не дав Хрущеву закончить свою мысль. Никита достал из кармана небольшой прямоугольник стального цвета, поднес к уху и заговорил:
- Да… А у меня типа законный выходной… И че?
Закончив разговор, Хрущев убрал прямоугольник обратно в карман:
- Как говориться, вспомни говно – вот и оно! Не дадут человеку расслабиться, везде достанут, бугры херовы. Опять кого-то привезли, надо на хату определять. – Он залпом допил свое пиво и, не прощаясь, пошел в сторону лифта.
- Интересно, кого на этот раз? – спросил Фридрих.
- Кем бы он ни был, – ответил Карл, – одно известно наверняка – это несчастный человек.
Оба собеседника Гитлера были странно одеты. Их внешний вид никак не соответствовал предположительно почтенному возрасту. На Энгельсе был камуфляжный военный костюм, обтягивающая майка цвета хаки и массивные армейские ботинки. На груди висели две прямоугольные пластинки-смертники – на таких в армии обычно указывают группу крови и прочие данные солдата – на запястье блестели массивные командирские часы. Карл был облачен в длинную, почти до колен, тунику, расшитую разноцветными африканскими орнаментами. Его руки по самые локти покрывали разнообразные браслеты, фенечки и шнурочки. Длинные седые волосы Маркса, собранные в толстые космы, напоминали причудливые волосяные сосиски. На шее висело массивное коралловое ожерелье ярко-красного цвета.
- А вы давно здесь? – поинтересовался Адольф у сидящих напротив него старцев.
- Да как вам сказать, – ответил Маркс, – лично мне кажется, что я нахожусь здесь столько, сколько себя помню. Все стало родным и знакомым, словно я тут и родился.
- И у меня точно такое же чувство, – поддержал товарища Энгельс, – если иногда и находят какие-либо воспоминания, то очень смутные, словно обрывки старого позабытого сна.
- Кстати о снах, – оживился Гитлер. – Как раз сегодня мне приснился очень странный сон, будто я – это вовсе не я, а кто-то другой. Причем, сон этот был настолько реален, что я буквально физически ощущал на себе все происходящее в нем.
- Мой друг, – перебил его Карл, – это вовсе не сон. Мы здесь настолько давно, что научились отличать явь от сновидений. Со временем вы сами все поймете.
- А что же это, если не ночной кошмар? – продолжал дознаваться Адольф, которому хотелось во что бы то ни стало понять, что же все-таки с ним произошло.
Фридрих поднес указательный палец к губам и заговорщицки тихо ответил:
- Об этом нельзя говорить. Наказание – удел отдельно каждого, и делиться с другими или обсуждать это строго-настрого запрещено. Иначе может произойти смешение кармических сценариев, что в свою очередь способно привести к самоуничтожению тех, чьи кармы переплелись.
Адольф ровным счетом ничего не понял из того, что сказал ему Энгельс, но переспрашивать не стал.
- Кстати, а не отметить ли нам знакомство сытным ужином? – предложил Фридрих.
- Право, я бы не отказался от чего-нибудь съестного – поддержал товарища Маркс.
- Ну, вот и отлично. Раши, можно вас попросить подойти к нам?
Раши подошел к столу и протянул Энгельсу меню.
- Я думаю, как обычно, – отодвинув меню в сторону, сказал Энгельс. – Принесите нам три порции грибного ирландского рагу с бобами и бутылочку «Шато Марго» 1848-го года розлива, если, конечно, мои друзья не против такого выбора.
Гитлер и Маркс одобрили его выбор кивками. Раши удалился, но уже через минуту вернулся с разносом, на котором стояли дымящиеся тарелки с вкусно пахнущей едой, бутылка вина и три граненых стакана.
Когда перед Гитлером поставили тарелку с рагу, на него напало такое нестерпимое чувство голода, до последнего момента скрывающееся где-то глубоко, что он, не теряя ни секунды, начал жадно есть. Маркс и Энгельс последовали его примеру. Более-менее утолив голод, Адольф отложил приборы в сторону, и, откинувшись на спинку стула, с благодарностью посмотрел на новых знакомых. Энгельс открыл бутылку и разлил вино по стаканам.
- Я предлагаю, друзья, – произнес он, – выпить за интересных, умных людей, которых мы встречаем на своем пути. Они являются лучшим подтверждением того, что разум человеческий вечен, а интеллект неисчерпаем.
Осушив свои стаканы, все дружно продолжили есть.
Доев рагу, Маркс полез в нагрудный карман своей туники и достал оттуда небольшой газетный сверток и пачку «Беломора». Вытащив папиросину, он поднес ее ко рту и сильно дунул, так, что табак из беломорины вылетел на пол. Затем он развернул сверток и начал разминать пальцами лежащую там спрессованную пластину травы. Маркс взял в рот пустую папиросину и стал вдувать в нее траву с развернутого клочка газеты.
- Что это вы делаете? – спросил Гитлер, заинтересовавшись действиями Карла.
- Вы, что, Адольф, никогда не курили гашиш? – ответил Маркс, отвлекшись от причудливого процесса.
- Нет, кажется, не приходилось, – неуверенно произнес Адольф, пытаясь припомнить что-то подобное в своей жизни.
- Ну, вот и попробуете, – Маркс улыбнулся и продолжил наполнять папиросину травой. Закончив, он зачем-то облизал беломорину со всех сторон, чем вызвал у Адольфа чувство, близкое к брезгливости. Немного покурив, Маркс протянул папиросину Адольфу.
- Нужно сделать глубокую затяжку, – пояснил он, – и задержать дыхание, насколько это возможно. С непривычки будет не очень приятно, но оно того стоит, уж поверьте мне, я сам ее выращиваю.
Следуя инструкциям Карла, Адольф глубоко затянулся и задержал дыхание. Ощущение, действительно, было малоприятным. Продержав в себе дым секунд десять, Гитлер с облегчением выдохнул и протянул беломорину Фридриху.
- Спасибо, но мне нельзя. Кровью не вышел.
- В смысле?
- Долго объяснять.
- А мне можно?
- Вам, мой друг, в самый раз.
В углу забили куранты. Фридрих извинился и встал из-за стола. Только сейчас Адольф заметил, что Энгельс обладал хорошо сложенной фигурой и по-армейски стройной выправкой.
- Мне пора. Прошу прощения, что вынужден вас покинуть. Боюсь не успеть на прием к стоматологу. Я скажу Раши, чтобы все записывал на мой счет, так что можете спокойно отдыхать.
Перед уходом Энгельс наклонился и что-то шепнул на ухо Марксу. Видимо, Фридрих сказал тому нечто очень приятное, поскольку лицо Карла расплылось в довольной улыбке.
- У вашего друга проблемы с зубами? – спросил Адольф, когда Энгельс исчез в лифте.
- Нет, это часть его наказания. Как вы себя чувствуете?
- Честно говоря, мне не очень удобно, что Фридрих заплатил за нас. Я чувствую себя обязанным.
- Не берите в голову, Адольф. У вас, я уверен, совсем нет никаких средств, да и появятся они нескоро. Фридрих может себе это позволить, у него здесь налажен небольшой нелегальный бизнес. Они с Хрущевым проворачивают какие-то махинации за спиной у Сталина. Мне неизвестны их дела, я не интересовался подробностями, знаю только, что они на этом неплохо зарабатывают. Я уже давно нахожусь на содержании своего друга, и меня такое положение, признаться, нисколько не гнетет. В конце концов, деньги должны зарабатывать те, у кого это хорошо получается. Остальным приходится либо как-то выкручиваться, чтобы не протянуть ноги, либо довольствоваться подачками судьбы. А она, скажу я вам, та еще скупердяйка. Давайте лучше добьем косяк.
Маркс протянул Адольфу наполовину выкуренную папиросину, тот послушно взял ее, втянул струйку горячего смолянистого дыма и задержал дыхание. Когда держать в себе не было больше сил, Адольф выдохнул и откинулся на спинку стула.
Вскоре тело Адольфа начало неметь, а затем медленно затвердевать, словно застывающий бетон. Во рту образовалась неприятная сухость, казалось, весь организм стремительно высыхает. Адольф почувствовал себя статуей, он не мог двигаться и даже моргать, его застывший взгляд устремился на сидящего напротив Маркса, который, видимо, находился в похожем состоянии.
- Щас придет, – тихим и даже каким-то утробным голосом сказал Маркс.
Это почему-то вызвало у Адольфа улыбку, и он на несколько секунд освободил свое тело от бетонных оков. Теперь стало казаться, что все члены его организма сделаны из пластилина. Адольф даже попробовал размять свою руку, но она была холодна и поэтому плохо мялась. Вскоре тело вновь начало затвердевать. Адольф почувствовал внутри пустоту, он ощущал себя полым бронзовым памятником какому-то герою, который поставили посреди площади, и теперь возле него каждый вечер собираются толпы праздно гуляющих горожан. Голоса людей были отчетливо слышны, они попадали в его бронзовую голову и гудели в ней громким эхом. Вскоре по телу прошла легкая дрожь, которая усиливалась с каждой секундой. Адольфа затрясло, и он испугался, что может упасть и расколоться, тогда его придется паять, или, что еще хуже, если он повредится основательно, то его, скорее всего, переплавят на монеты, и он разойдется по частям, которые уже никогда не соберутся вместе. Дабы не стать кучей разменной мелочи, Адольф собрал все силы, что таились в застывших медных мышцах и постарался устоять на своем пьедестале. Дрожь послушно отступила, но теперь все вокруг него бешено запрыгало и закружилось. Вскоре Адольф понял, что это он сам быстро и беспорядочно дергает головой.
- Что случилось? – спросил Маркс. Его голос возник из ниоткуда так неожиданно, что Адольф на мгновение пришел в себя. Но сразу же его подхватила какая-то неведомая сила и плавно понесла вверх. Адольф почувствовал себя мыльным пузырем, свободным и легким. Ему захотелось лететь ввысь, не думая и не жалея ни о чем. Так продолжалось несколько раз. Адольфу казалось, что он – то бронзовый памятник, то пластилиновая фигурка, то легкий мыльный пузырь.
Когда Гитлер окончательно вернулся в свое привычное состояние, на него напала такая слабость, что было лень даже дышать. Руки повисли плетьми, и он, развалившись на стуле, взглянул на Маркса. Его лицо казалось Адольфу сейчас самым добрым и родным.
- Скажите, Адольф, вы уже видели местный сад? Воистину чудесное место. Как вы относитесь к природе?
- Даже не знаю. Когда она настроена дружелюбно, то и я не испытываю к ней неприязни.
- Знаете, природа создала всех нас, так что относиться к ней необходимо с большим почтением и даже любовью. Советую вам как-нибудь погулять по здешнему саду, особенно стоит уделить внимание цветам, поверьте, иногда они бывают весьма неплохими собеседниками.
Адольф не нашелся, что ответить, поэтому молча отпил из своего стакана немного вина.
- Однако, – продолжил Маркс, – не стоит верить всему, что они говорят. Все-таки цветы – это цветы. Они могут легко запудрить мозги, но если вы умный человек, то сразу поймете, что цветы пытаются вас убедить в том, чего на самом деле нет. Так что будьте внимательны, когда станете общаться с ними.
Адольф хотел было уточнить, что его собеседник имеет в виду, но, отпив из стаканчика еще раз, тут же отогнал эту мысль.
- Знаете, что я только что понял, Адольф? – сказал Маркс, задумчиво разглядывая содержимое своего стакана. – Все денежные потоки ничем не отличаются от потоков водных. Деньги, словно вода, дают человеку жизнь, питают его, но и испаряются тоже быстро и между пальцев просачиваются, хотя и не у всех: некоторые научились удерживать финансовую жидкость в своих руках. Есть даже такие, что способны поворачивать денежные реки вспять, прокладывать для них новые русла и устанавливать плотины. Но вот парадокс: вода принадлежит всем людям на земле, и пользоваться ею может абсолютно каждый, а деньгами – нет. Я не беру в расчет территории с чрезмерно засушливым климатом и большим дефицитом влаги, хотя и туда время от времени приходят циклоны с ливневыми дождями, и никто не запрещает страждущему напиться вдоволь, задравши вверх голову и подставив рот под потоки льющейся с неба воды. Деньги, в отличие от дождя, не падают на голову, и их нельзя зачерпнуть из ближайшего озерца или речушки. Деньги сосредотачиваются в руках у власть имущих, и мирового круговорота денег, как круговорота воды в природе, не происходит. Деньги локализуются в одном месте и льются на мельницу избранных, а бюрократические и силовые заслоны удерживают их, не давая влиться в мировой финансовый поток, которым, как и водой, что течет свободно, буквально под ногами, может воспользоваться каждый бедняк. Но мы с вами, Адольф, прекрасно знаем, что вода имеет особенность прорывать плотины и точить камни. Деньги рано или поздно должны вырваться на свободу и напоить жаждущий пролетариат. Денежный дождь скоро прольется, поверьте мне. Лишь бы от этого не пострадало много людей. Ведь большинство, к сожалению, не смогут выплыть на поверхность. Как некоторые люди не умеют плавать, так же многие не в состоянии распоряжаться деньгами, тем более, те, кто никогда не имел с ними дела. Нечего удивляться, что от таких деньги постоянно уплывают к более умелым в этом вопросе людям. Вообще, если взять за основу мою теорию мирового денежного накопления и распределения, то схема ее должна выглядеть следующим образом: монеты, словно капли, собираются в лужицы денег большего достоинства. Они, в свою очередь, стекаются в ручейки, те – в реки, реки – в моря, моря – в океаны, океаны – в мировой океан, где последний выступает мировым денежным запасом. – Маркс нахмурился, как будто всесторонне обдумывал только что выдвинутую им теорию. – Но знаете, Адольф, что меня пугает во всем этом? Вода, как известно, обладает сознанием, то есть она разумна. Предполагаю, что и деньги умеют думать, и в один прекрасный для них и ужасный для человечества момент они захватят власть над людьми. И я думаю, это произойдет очень скоро. Судите сами, уже сейчас деньги властны над некоторыми из нас, они командуют нами, принимают за нас решения, а иногда даже толкают на преступления. Но я, если честно, не так хорошо разбираюсь в экономике, как мой друг Фридрих, хотя кое-что все же понимаю. Надеюсь, я не утомил вас своей болтовней, друг мой?
- Ну что вы, мне очень интересно, продолжайте. – Адольф меньше всего сейчас пытался понять смысл сказанных Марксом слов. Все тревоги отошли на второй план. Ему хотелось просто сидеть и делать вид, что он внимательно слушает своего собеседника, периодически поддакивая и кивая в знак согласия.
Вскоре после выкуренного косяка им вновь захотелось есть.
- Возьмем еще бутылку вина? – предложил Адольф.
- Нет, вина здесь можно выпить не больше четырех стаканов. Свой лимит мы уже исчерпали, поэтому предлагаю взять по двести граммов пива. Кстати, что касается денег. У вас, друг мой, как я полагаю, финансовый вопрос разрешиться еще нескоро, а потому, если вы захотите что-то приобрести, или, скажем, просто выпить стакан пива, то смело можете делать это в кредит. Здесь такое частенько практикуется и уже поставлено на поток.
- Спасибо за совет, я учту.
- Вы очень симпатичный человек, Адольф, таких, как вы, не так много. Правда. Мы могли бы стать очень близкими друзьями.
- Это честь для меня, – ответил Адольф и улыбнулся.
После того, как они выпили по три стакана пива, съели по большому куску грибного пирога, тарелке мясного супа и салат из свежих помидоров, Карл предложил раскурить еще один косяк. Дальнейшие события проходили для Адольфа, словно в тумане. Кажется, они еще раз пять или шесть заказывали пиво, а потом добрались и до водки с коньяком.
Как дошел до своей комнаты, Адольф не помнил. Одежда была раскидана по полу, жутко болела голова и все тело, будто вчера он не пил, а участвовал в родео. Постель была помята, в комнате пахло потом и перегаром. Телефонный аппарат, стоящий на столе, громко звонил, и этот звон вызывал у Адольфа невыносимую боль. С трудом поднявшись с кровати, он подошел к столу и снял трубку. В трубке раздался приятный женский голос:
- Вас вызывают к товарищу Сталину. Потрудитесь быть у него через двадцать минут. Дорогу вы помните.
Прежде чем Адольф успел что-либо ответить, из трубки послышались короткие гудки. Гитлер неспешно оделся, сполоснул лицо прохладной водой и вышел в коридор. Пройдя метров пятьсот, он увидел массивную деревянную дверь сталинского кабинета. Открыв ее, Адольф шагнул за порог.
В кабинете было все также светло, но высокие темные стеллажи с выдвижными ящиками и невероятно громоздкий письменный стол немного омрачали интерьер, неизменно вызывая у входящего чувство беспомощности. Слева от стола на табуретке сидела молодая женщина лет двадцати пяти в строгом костюме, очках и аккуратно собранными в небольшую гульку темными волосами. Она была похожа на строгую учительницу начальных классов.
Когда Гитлер вошел, женщина молча поднялась и, подойдя к одному из стеллажей, достала из ящика лист бумаги.
- Вам необходимо заполнить «Бланк №13». Это нужно для картотеки. От вас требуется правдиво ответить на девятнадцать вопросов, зачеркивая варианты «Да» и «Нет». Советую серьезно отнестись к заданию, от его итогов зависят условия вашего пребывания здесь. Если возникнут затруднения, а их возникнуть не должно, можете пропустить непонятные вам вопросы и ответить на них позже.
Женщина протянула Адольфу листок и карандаш, а сама вышла за дверь. Сев на табуретку, он начал заполнять анкету. Вопросы были странными и не имели, как показалось Адольфу, к нему никакого отношения.
1. Испытываете ли вы благодарность за помощь, оказанную вам (например, возвращение свободы)?
2. Готовы ли вы преданно служить тому, кому обязаны своим спасением?
3. Проявлялись ли у вашего отца, деда, прадеда или же сына, внука, правнука (если таковые есть) острые психические заболевания?
4. Вы сами были подвержены психическим расстройствам на почве переживаний, физических недостатков или по каким-либо другим причинам?
5. Употребляете ли вы имя Всевышнего в повседневных разговорах, различных каламбурах или праздных беседах?
6. Вы трудолюбивы?
7. Приемлема ли для вас работа в субботний день?
8. Вы уважительно относитесь к своим родителям?
9. Родители отвечают (отвечали) вам взаимностью?
10. Способны ли вы убить человека?
11. Повинны ли вы непосредственно в чьей-нибудь смерти? (при положительном ответе на вопрос, просьба указать имя убитого(ых), место(а) и метод(ы) убийства).
12. Склонны ли вы к различного рода сексуальным извращениям?
13. Способны ли вы изменить своему сексуальному партнеру?
14. Склонны ли вы к воровству?
15. Вы были уличены в краже чего-нибудь, превышающего по стоимости 20 % от вашего ежемесячного заработка?
16. Смогли бы вы, преследуя какие-либо корыстные цели, лжесвидетельствовать?
17. Вы азартны?
18. Вы употребляете алкоголь?
Адольф не знал, что ответить на последний вопрос, так как не понимал языка, на котором тот был написан. А поскольку спросить перевод было не у кого, то он наугад зачеркнул «Да». Вернувшись, девушка забрала «Бланк» и, подойдя к стеллажу, положила его в один из ящиков.
- Сейчас придет товарищ Сталин. Постарайтесь быть с ним предельно откровенным. Мой вам совет: не вздумайте хитрить, он этого не любит.
- Постараюсь, – пообещал Адольф.
Спустя несколько минут в кабинет вошел Сталин. На нем был твидовый пиджак, а шею украшал ярко красный в белый горошек нашейный платок. На ногах красовались до блеска начиненные высокие кирзовые сапоги и галифе с генеральскими лампасами. На поясе, в золотых ножнах, висел длинный кинжал. Сталин приветственно кивнул Гитлеру и неторопливо прошел за свой стол.
- Ви нэ очен харащо виглидитэ. Вам нэздаровица?
- Нет, все хорошо. Просто вчера, признаться, немного перебрал с выпивкой.
- Нада жэ, нэ успэли тут паявитса и ужэ пазваляэте сэбэ так бэзабразничать? – Иосиф Виссарионович улыбнулся, отчего его усы немного приподнялись, словно крылья орла, готового взлететь в небо. – Нада дэржать сэбя в руках, дарагой. Старайтэсь нэ злаупатрэблять алкаголэм, иначе эта для вас можэт плачэвно закончытся.
- Постараюсь не допустить подобного впредь, – клятвенно пообещал Гитлер.
- Ну вот и харащо. С кэм пили, если нэ сэкрэт, канэщна?
- Там были Хрущев, Маркс и Энгельс, но Хрущев и Энгельс быстро ушли, так что пили мы в основном с Марксом.
Лицо Сталина вдруг стало сосредоточенным, а глаза прищурились. Казалось, он пытается что-то понять. Вдруг он неожиданно закричал:
- На мае мэста мэтит, сука! С этыми пидарамы сащелся! Ну ничиво, я этава мудака с эво дружкамы зэмлю жрать заставлю. – Сталин замолчал и, достав из выдвижного шкафчика тетрадку, что-то быстро в нее записал. – Извититэ, што сарвалса, каждый мнэ хочэт горло пэрэгрысть, как щакал. Асобэна Хрущев, гныда, давно сваю жепу на мае крэсла мастрачит. – Сталин вновь нахмурился, но затем очень быстро лицо его обрело добродушное выражение, и он широко улыбнулся.
- Знаэтэ, мнэ кажеца у нас с вамы много общега. Ви как считаэте?
- Даже не знаю, что и сказать, – опешив, ответил Адольф, который в данную минуту ничего общего со Сталиным найти в себе не мог.
- Ми оба маглы избрат адын путь, но воврэмя увидылы алтэрнатыву. Ну да ладна. Щьто ви думаэте вот аб этам? – Сталин достал из ящика стола небольшую коробочку. Открыв ее, он извлек небольшой неровный осколок и показал Адольфу. – Ви знаэте, што эта?
- Нет, – ответил Адольф, внимательно посмотрев на осколок.
- Это ваш чэрэп.
- Что? – переспросил Адольф.
- Да, да, ви нэ аслышалысь.
- Но, мой, вроде как, при мне, – Гитлер, на всякий случай потрогал рукой затылок.
- Видытэ какой парадокс виходыт…
Выйдя из кабинета Сталина, Адольф направился прямиком в бар. У него по-прежнему жутко болела голова, и он решил излечить ее проверенным способом. Адольф спустился на лифте и вышел в просторный зал. За барной стойкой по-прежнему стоял Раши. Он неторопливо протирал белым полотенцем граненые стаканы и что-то негромко напевал себе под нос. Подойдя ближе, Адольф различил в мурлыканье Раши знакомую мелодию. Это была «Хава Нагива», правда, Раши напевал ее в джазовой манере, и даже, как показалось Адольфу, с элементами регги.
- Можно мне пива? – спросил Адольф.
Раши положительно кивнул и наполнил стакан холодным ячменным напитком. Пиво было настолько холодным, что стекло стакана мгновенно запотело. Адольф взял пиво и присел за ближайший столик. Он пил небольшими глотками, внимательно рассматривая немногочисленных посетителей.
- Че, с утра пораньше за стакан? – неожиданно раздался за спиной знакомый голос.
Адольф обернулся и увидел Хрущева. Тот стоял от него в паре метров и держал в руке стакан с красным напитком.
- Что это у тебя?
- «Калиновка». Отличная штука! Мозг выносит, будь здоров. Частенько ее здесь беру – она мне детство напоминает. Бывало, у бати трешку стяну – и в сельпо. Она как раз тогда два восемьдесят стоила. Там, конечно, думают, что я для отца настойку покупаю, дают, не спрашивая. А я – в поле, яблок в саду натырю и бухать. Батя, правда, один раз застукал, выдрал как сидорову козу, я потом неделю сидеть не мог. – Хрущев улыбнулся, и в его рту блеснуло несколько золотых зубов. – Мой тебе совет: старайся не злоупотреблять этим делом.
- Почему? – спросил Адольф и отхлебнул из стакана.
- Я тебе не Минздрав, чтобы лекции читать о вреде табакокурения и чрезмерного употребления алкоголя. Короче, сколько бы ты тут не выпил, наутро у тебя башка будет болеть, и с каждым днем все сильнее и сильнее, пока в один прекрасный момент твой чердак не лопнет, причем в прямом смысле. Здесь уже бывали случаи: некоторых любителей выпить находили у себя в комнате с размазанными по стене мозгами. Я человек привыкший, не могу без этого, и то себя контролирую, больше стакана в день ни-ни – норма. – Хрущев залпом осушил свой стакан, после чего достал из кармана маленькую металлическую коробочку, открыл ее и двумя пальцами достал оттуда щепотку белого порошка. Выгнув назад большой палец, он насыпал парошок в образованную у основания ямочку и вдохнул через ноздрю.
- Кокс здесь хороший, – прокомментировал свои действия Хрущев. – Тебе не предлагаю, поскольку не уверен, что оценишь.
- А кокаин тебе тоже детство напоминает? – иронично спросил Адольф.
- Нет, молодость.
- Ты давно здесь? – Адольф попытался поскорее уйти от темы наркотиков, вспомнив вчерашние метаморфозы своего организма.
- Да как тебе сказать? Смотря с чем сравнивать. Здесь все, как, в общем, и везде – относительно. – Таков закон физики. – Хрущев говорил медленно и спокойно, было видно, что на него уже начал действовать кокаин. – Нас изначально трое было: я, Сталин и еще один кореш – Еж. Сперва нас хотели в расход пустить, но Кога – тоже наш общий кореш, за нас попросил. Кога тут в авторитете был, потому нас и оставили. Ежа потом Сталин грохнул, чего-то они там не поделили, да и Кога умер явно не своей смертью. С тех пор у меня на Сталина зуб имеется, который я, рано или поздно, ему в глотку и воткну. У меня-то раньше кликуха Пиня была, это я теперь – Хрущев.
- Так значит, ты одновременно со Сталиным здесь оказался? А почему он тобой командует?
- Карта так легла. Только вот и у меня в запасе козыри кое-какие еще имеются, посмотрим, кто кого. Ты пацан вроде нормальный, так что не дрейфь, а появятся проблемы какие – обращайся, помогу, чем смогу.
Адольф сидел в своей комнате и скучал, заняться было совершенно нечем. Подойдя к шкафу, и, отворив скрипучую дверцу, он достал книгу в хорошем кожаном переплете. Открыв ее, Адольф увидел на титульном листе двух мужчин в обтягивающих борцовских костюмах. Они стояли, друг напротив друга, совершая захват. Одной рукой борец в коричневом костюме сильно оттягивал ухо борцу в красном, а второй бил того в пах. Его оппонент, не оставшись в долгу, держал соперника за нос и волосы. На лицах обоих было изображено смешанное выражение боли и наслаждения. Пролистав несколько страниц, Гитлер понял, что язык, на котором написана книга, ему совершенно незнаком. Он закрыл ее и прочитал название на обложке: «Майн кампф» – было написано по-немецки. Ничего не понимая, Адольф положил книгу обратно и достал другой экземпляр. Убедившись, что все книги написаны на одном языке, Адольф отошел от шкафа и принялся внимательно разглядывать картину, висевшую над кроватью.
Это был осенний пейзаж, написанный маслом. Тропинка, изображенная на нем, проходила мимо редких, наполовину голых деревьев и покосившегося забора. Красно-желтые листья и жухлая трава устилали землю пестрым ковром. Мужчина, который шел по тропинке, всем туловищем опирался на трость так, будто каждый шаг давался ему с большим трудом. В правом нижнем углу полотна Адольф заметил подпись «И. Левитанъ». Буква И в ней напоминала плывущего с распахнутыми крыльями гуся. Л была похожа на стоящую по брюхо в воде цаплю, выискивающую добычу в мутной жиже масляных мазков. Две эти величественные птицы, словно Великий Гоготун и Вену, сопровождали мужчину в его неминуемом и опасном путешествии к престолу Осириса.
Неожиданно фигура на полотне зашевелилась. Сначала Адольф решил, что ему это померещилось, но мужчина продолжал двигаться, и все вокруг него вдруг тоже ожило. Он быстро шагал по тропинке. Мужчина заметно хромал, что, однако, никак не отражалось на его скорости. Он шел, и пейзаж вокруг него менялся. Деревья сменились жилыми постройками, появился полуразвалившийся забор, сараи, гумно. Человек вышел на полянку и остановился у небольшого пня. Присев на него и облокотив подбородок о трость, он уставился вдаль. Вдруг мужчина будто почувствовал, что за ним наблюдают, и повернул голову в сторону Адольфа. Приподнявшись, он начал резко увеличиваться в размерах. Вскоре мужчина заполнил собой всю картину. Затем из полотна вылезла вполне реальная человеческая нога. Она сделала в воздухе пару осторожных движений, как будто пыталась нащупать опору. Нога опускалась все ниже и ниже, пока почти полностью не вылезла из рамки и не наступила на кровать. При этом не было слышно ни треска разрывающегося полотна, ни грохота ломающейся стенки. Как только нога ощутила под собой устойчивую поверхность, за ней появился и сам ее обладатель. Он словно вышел из картины.
Этот невысокий человек средних лет в черной одежде с копной таких же черных кудрявых волос ничем не отличался от своего художественного изображения, разве что лицо реального мужчины было не таким живописным: оно отдаленно напоминало физиономию шимпанзе. У человека был длинный крючковатый нос и удивительные большие ярко-голубые глаза – чистые и задумчивые. Большой палец его правой руки, крепко сжимавшей ручку трости, украшал массивный перстень с чуть выпуклым темно-красным камнем. Потеряв дар речи от такого резкого поворота событий, Адольф стоял и смотрел на незваного гостя не в силах даже возмутиться тому, что незнакомец топчет его постель.
- Вы кто? – преодолев, наконец, свое удивление, неуверенно спросил Адольф.
- Добрый день, любезный, – ответил мужчина и спустился с кровати на пол. – Прошу покорнейше меня простить за то, что испачкал вашу постель. Обычно, когда я выходил из картины, на этом месте стоял табурет, с помощью которого я спускался вниз. Видимо, кто-то здесь все переставил. Очень неудобно, знаете ли, картина висит высоко от пола, а с моим здоровьем выходить из нее весьма тяжело.
- А что с вами?
- Остеомиелит, газовая гангрена, перитонит, гематома брюшной полости, раздробление костей таза, ушиб кишок, весомая потеря крови и еще много чего из того, что я не запомнил. Но я не представился, прошу меня простить за бестактность. Александр Сергеевич Пушкин. С кем имею честь?
- Адольф Гитлер, – ответил Адольф, все еще находясь в некотором оцепенении.
- Рад нашему знакомству. Вы, как я полагаю, недавно здесь?
- Совершенно верно. Правда, точно не помню насколько недавно. Я постепенно перестаю ориентироваться во времени.
- О, здесь это в порядке вещей. Я и сам, признаться, точно уже не помню, сколько здесь нахожусь. На моей картине все время полдень осеннего дня. Вы позволите мне присесть? Я не могу слишком долго стоять, начинают болеть живот и ноги.
- Да, конечно, прошу вас. – Адольф пододвинул гостю стул, а сам сел на кровать.
- Меня каждый день смотрят врачи, – продолжил Александр Сергеевич. – Доктор Арендт, доктор Соломон, доктора Персон, Иоделич, Спасский и Шольц. Это им, в большей степени, я обязан пребыванием здесь. Господа врачи, действительно, постарались на славу. Я обрел желанный покой, хотя и не думал, что он будет таким продолжительным. Надеюсь, я не испугал вас своим внезапным появлением? Не удивляйтесь, что я спустился к вам. Раньше я жил в этой комнате, но затем меня переместили в картину – подвела природная страсть к женскому полу. Вы, сударь, еще не были в салоне «Шеоль»?
- Нет, не приходилось, – ответил Адольф. – Хотя это название мне знакомо.
- Когда я попал туда в первый раз, то не поверил своим глазам: большего скопления прекрасных женщин я нигде и никогда не видел. Горячие мулатки, восточные красавицы, пышногрудые немки, изящные француженки, стройные гречанки, блондинки, брюнетки, рыжие – на самый взыскательный вкус. Причем все они доступны, ласковы и нежны. Я проводил там все время, не в состоянии противиться терзавшей меня похоти. И только спустя пять лет пребывания в этом цветнике узнал, что за каждый час совокупления мне полагается десять лет пребывания в этой картине. – Пушкин кивнул на холст. – Ровно сто тринадцать тысяч красавиц я полюбил за это время, а сколько часов мне для этого понадобилось, и сосчитать невозможно. Я совершенно не следил за временем, да и к чему мне это было тогда. Наказание не заставило себя долго ждать: я как будто уснул, а проснулся уже нарисованным на холсте. Вы не представляете себе, как тяжело целыми днями стоять в неудобной позе, а раз в год, несмотря на страшную боль во всем теле, ходить по тропинке от места своего заточения к месту своего нелепого поражения, и обратно. И все же я был готов принять все эти страдания ради одной единственной, и по сей день не отказываюсь от своих слов. Ее имя Мария, или Гаврилиада, как она сама себя любит называть. В ней все прекрасно: темные, словно безлунная ночь, волосы и брови, упругая грудь – большая, словно два холма, стройные ножки и жемчужно-белоснежная улыбка. Она была девственна, и я был безмерно счастлив, что оказался первым мужчиной, овладевшим ею. Но потом оказалось, что ее организм обладал одной удивительной особенностью: каждый раз после совокупления, она вновь становилась невинной. Это меня удивило, но, поверьте, нисколько не расстроило, и я каждый раз вновь и вновь лишал ее девственности. – Александр Сергеевич рассказывал это с таким упоением, что Адольф невольно начал рисовать в своем воображении различные эротические образы.
- Так почему же вы сейчас не пошли к ней? – спросил Адольф, когда Пушкин закончил свой рассказ. – Ведь ее любовь, пожалуй, могла бы развеять вашу тоску.
- Я, сударь, был несдержанным и неуемным любовником, за что и поплатился, как видите. С тех пор я многое осознал и сильно изменился. Так что советую и вам не давать волю своим страстям, иначе ваш портрет скоро будет висеть на одной из этих стен. А это, поверьте мне, пренеприятнейшее дело. Да еще эти гагары! Они прилетают ко мне каждый день и не дают спокойно думать и творить, они постоянно кричат, и унять их нет никакой возможности. Конечно, время от времени мне разрешается выйти из картины, как сейчас, но знали бы вы какую физическую боль я при этом испытываю, да и час, проведенный вне полотна, влечет за собой еще десять лет заключения. Это замкнутый круг, из которого мне уже, боюсь, никогда не выбраться.
- Зачем же было доставлять себе столько неудобств и спускаться ко мне? – удивился Адольф.
- Просто я увидел вас и решил немного поболтать. Мне очень скучно, настолько, что я готов пройти даже через пытки невыносимой боли, лишь бы не быть в одиночестве. – Пушкин посмотрел на собеседника, сделав при этом грустное и даже несколько жалобное лицо.
- Ну а как же ваши доктора, они ведь навещают вас? – удивился Адольф.
- К сожалению, да, – ответил Пушкин, и грусти на его лице прибавилось. – Их лечение сводится к тому, чтобы ежедневно ставить мне на живот ровно двадцать пять пиявок. А я, каждый раз испытывая мучительную боль, даже не могу им возразить, поскольку в этот момент нем и неподвижен.
- Как же они ставят вам пиявок?
- Видите ли, они ставят этих кровопийц прямо на картину, которая висит у них в санатории. Она точно такая же, что и в этой комнате, но сделана каким-то хитроумным образом. Я до сих пор не могу понять принципа работы этого механизма. Врачи прикрепляют пиявок к полотну, после чего те оказываются у меня на теле. И так каждый день. Можете представить, что с моим животом – на нем нет живого места, а они все ставят и ставят. Я, будучи абсолютно статичным, никак не могу им помешать. Приходится стоять в застывшей на века, ненавистной мне позе и ощущать, как эти слизни высасывают из меня последние капли крови. А я, между тем, хоть и нарисован, но физически чувствителен, как и любой человек. – Александр Сергеевич тяжело вздохнул и взгляд его, вначале светлый и ясный, начал стремительно угасать. – Но скажите, – продолжил он, – разве можно творить в таких условиях? Ведь я, помимо прочего, каждый день обязан сочинять новое стихотворение, и притом не менее двенадцати строф. Благо, размер и тематику я волен определять самостоятельно. Дело в том, что если я не сочиню за день ничего нового, то это, опять же добавляет к моему пребыванию на картине, десять лет.
- Уверяю вас, – попытался успокоить его Адольф, – что жизнь в этой комнате немногим лучше вашего положения. Я совершенно не знаю, чем себя занять. Звонить мне некому, а книги, коими забит шкаф, невозможно прочитать, поскольку язык, на котором они написаны, абсолютно мне неизвестен. А между тем, их автором являюсь я сам.
- Так вы писатель? – спросил Пушкин и, пристально глядя на собеседника, зачем-то перевернул свой перстень камнем внутрь, а затем прикрыл его левой рукой. Александр Сергеевич сделал это с таким выражением лица, словно боялся, что Адольф может посягнуть на его украшение.
- Честно говоря, я уже и не помню, – ответил Адольф. – В памяти осталось только то, что я когда-то написал книгу с таким же точно названием, но вот о чем она, я совершенно позабыл.
- Вы знаете, когда я жил здесь до вас, в этом шкафу хранились переводы стихов некоего иностранного автора по имени Тимати. Не смотря на то, что текстов было очень мало, я не смог осилить и одного из них. Многих слов я никак не понимал, да, честно говоря, особо и не пытался вникнуть в смысл творчества этого, с позволения сказать, поэта. Булгарин по сравнению с ним, уверяю вас, показался бы мне в свое время истинным мастером стихосложения. Меня, признаться, едва не стошнило, когда я читал эту, простите, ерунду. Разве можно писать стихи, не имея к этому абсолютно никаких способностей?! – с негодованием воскликнул Пушкин. – Кстати, о стихах, – Александр Сергеевич вдруг преобразился, и взор его вновь стал ясным, – не хотели бы вы послушать мои сочинения? Так сказать, что-нибудь из последнего?
- С удовольствием, – ответил Адольф. Стихов он не любил, однако очень не хотел обижать своего нового знакомого.
Александр Сергеевич тяжело поднялся со стула и, облокотившись о трость, начал декламировать:
Невольник рамки золоченой,
Гонец судьбинушки скупой,
Забытый всеми, муж ученый,
Хотя еще совсем младой.
Он вечно бродит одинокий,
Несчастный призрачный фантом.
Что ищет он в краю далеком?
Что кинул он в краю родном?
В его душе – безумства фурий.
И с непокорной головой,
Он, словно море, просит бури,
Как будто в бурях есть покой.
- Или вот еще одно, буквально вчера сочинил:
Уж осень золотой листвою
Укрыла землю подо мной.
Что я на самом деле стою?
Чем вечный заслужил покой?
А Солнце светит из высока,
Не зная горести и бед,
Оно от бренности далеко –
За сотни миллионов лет.
Светило, молча улыбаясь,
Меня манит своей красой,
И я, глядя на Солнце, каюсь,
И оставляю мир пустой.
Светить всегда, светить везде,
В окно и из оконца.
Светить, не ведая страстей,
Вот лозунг мой и Солнца.
- Как вам?
- Я не знаток поэзии, но, по-моему, это великолепно, – ответил Адольф и покивал головой в знак того, что оценил творчество Александра Сергеевича крайне объективно.
- Я очень рад, что вам понравилось, – ответил Пушкин. – А между тем, мне пора. Был рад нашему знакомству.
- И я тоже, – ответил Адольф.
Неожиданно зазвонил телефон, и Адольф, извинившись, подошел к столу и снял трубку. В ней раздался уже знакомый женский голос:
- Вас вызывают на осмотр к доктору. Этаж «Трясина». Зайдете в дверь с табличкой «Доктор Паркинсон». И, пожалуйста, поторопитесь.
Гитлер стоял спиной к Пушкину, поэтому не заметил, как тот бесшумно влез обратно в картину и застыл в привычной позе. Когда Адольф повесил трубку и обернулся, поэта уже не было, лишь на постели остались следы от его обуви и пара желтых кленовых листьев.
Адольф спустился на лифте на указанный ему по телефону этаж. Искать дверь с табличкой «Доктор Паркинсон» долго не пришлось, она была первой по коридору. Зайдя внутрь, Адольф увидел пожилого человека в белом халате, который, сидя за столом, что-то внимательно разглядывал через микроскоп. Адольф вежливо кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание, но человек поднял вверх руку в знак того, что в данную минуту очень занят, и ему не следует мешать.
- Ложитесь на кушетку, – произнес доктор, не отрывая глаз от микроскопа. – Мне нужно взять соскоб с ваших глаз.
Адольф послушно лег. Вскоре к нему подошел человек в белом халате со скальпелем в руке. Адольф заметил, что руки у доктора сильно трясутся и непроизвольно зажмурился.
- Откройте пошире глаза, голубчик, иначе я не смогу взять необходимый анализ, – сказал доктор и, судя по его теплому дыханию, вплотную приблизился к лицу Адольфа.
- Поверьте, доктор, я бы с радостью это сделал, если бы не боялся лишиться единственных глаз, – ответил Адольф. – Меня, как бы это сказать, несколько смущает то, что у вас сильно трясутся руки.
- Прошу вас, не обращайте на них внимания, – попытался успокоить его Паркинсон. – Это последствия одной неизлечимой болезни, которую я приобрел год назад. Я очень аккуратно сделаю соскоб, вы практически ничего не почувствуете.
Эти слова нисколько не успокоили Адольфа, поэтому глаза он по-прежнему держал закрытыми.
- Молодой человек, советую вам самостоятельно сделать это, иначе мне придется вколоть вам снотворное, но в таком случае, я могу увлечься процессом и случайно удалить вам какой-нибудь жизненно важный орган. У меня, знаете ли, в последнее время часто стал проявляться маразм, поэтому я в любой момент могу выкинуть что-нибудь эдакое. Так что расслабьтесь и широко откройте глаза, если не хотите уйти отсюда без одной почки или легкого.
Решив, что во избежание нежелательных последствий для молодого и относительно здорового, пока, организма лучше все же послушаться доктора, Адольф открыл глаза и судорожно задержал дыхание.
- Ну, вот и хорошо, – сказал Паркинсон. – Сейчас будет немного неприятно, но терпимо.
Адольф почувствовал, как его глаза коснулось холодное лезвие скальпеля. Ощущение действительно было неприятным, но не болезненным.
- Вот и все. Не стоило так переживать. Сейчас посмотрим под микроскопом ваши анализы и назначим курс лечения.
Доктор подошел к столу и начал настраивать микроскоп. Адольф приподнялся на кушетке и стал наблюдать за манипуляциями Паркинсона. Несмотря на то, что руки доктора заметно тряслись, он действовал на редкость проворно. Быстро настроив микроскоп, Паркинсон сел за стол и, погрузившись в изучение анализов Адольфа, надолго завис в таком положении, время от времени отвисая, чтобы подкрутить колесико настройки резкости.
Пауза затянулась, и Адольф начал нервничать:
- Что со мной, доктор? Что-то не так?
- Да, – произнес Паркинсон, оторвав, наконец, от микроскопа покрасневшие глаза. – Случай тяжелый. Вам, голубчик, нужно срочно пройти курс процедур в нашем санатории «Гибельная яма», и еще, пожалуй, следует проколоть вам витаминчики. И не обращайте внимания на столь грозное название. Ничего страшного там с вами не случится, разве что переборщат с горячим воском, но это случается крайне редко. Сейчас я выпишу вам направление, и можете смело отправляться на лечение.
Вручив Адольфу свернутый листок бумаги, доктор вновь принялся что-то внимательно рассматривать через микроскоп, абсолютно отрешившись от внешнего мира. Поняв, что Паркинсон не произнесет больше ни слова, Адольф развернулся и вышел в коридор.
Вернувшись в комнату, Адольф решил изучить направление, которое выписал врач. Сказать, что почерк Паркинсона был неразборчивым, значило бы польстить его каллиграфическим способностям. Небольшой листок бумаги был скорее похож на вырезку из кардиограммы или на письменное послание высшего космического разума примитивным землянам.
Отложив листок в сторону, Адольф прилег на кровать и попытался уснуть. Он долго ворочался, не в силах заставить свой мозг не думать хоть какое-то время. Через полчаса борьбы с бессонницей Адольф все-таки одержал победу. Правда, толком поспать ему так и не удалось. Очень скоро его разбудил громкий стук в дверь.
Адольф открыл глаза и увидел, как дверь отворилась, и в комнату вошел странного вида человек. Спросонья Адольф не сразу понял, кто перед ним стоит. Человек был одет в доспехи римского легионера: кожаный с металлическими пластинами панцирь на груди, шлем со щитками, закрывающими щеки, короткую красную тунику, из-под которой были видны кривые и жутко волосатые ноги в кожаных сандалиях. В руках человек держал большой прямоугольный щит и копье. Присмотревшись, Гитлер узнал в легионере красноармейца, который отводил его в Комнату Искупления.
- Следуй за мной, варвар, – сказал он.
Адольф, испытывая глубокое чувство тревоги, оставался сидеть на кровати. Подождав несколько секунд, красноармеец-легионер повернулся и пристально посмотрел на Гитлера. Его лицо не выражало никаких эмоций, лишь напряженные скулы выдавали недовольство. Он почти вплотную подошел к Адольфу и сказал на тон выше:
- Я не привык повторять дважды.
Адольф нерешительно поднялся. Легионер вышел в коридор, Гитлер последовал за ним. Они шли по уже знакомому маршруту. В прошлый раз ничем хорошим для Адольфа это не закончилось, поэтому, когда конвоир открыл перед ним дверь, он с замиранием сердца переступил порог…