Февраль 2007 года в Москве выдался на редкость холодным и снежным. Пока я шла от метро до дома, на обледенелых тротуарах крутилась поземка, резкий ветер швырял в лицо фонтаны снежинок, и даже не верилось, что где-то в мире есть теплое море, солнце и пальмы.
«Ну вот, - сказала я, входя в квартиру своей мамы близ станции метро «Сходненская», - я придумала, что тебе на 60 –летие подарить. На юг хочешь съездить погреться? В Турцию или Египет»?
Загранпаспорта у матушки не было, но, обрадованная перспективой заморского отдыха, она с энтузиазмом принялась готовиться к отпуску. Сходила в ОВИР, заказала паспорт. Наведалась в поликлинику, попросила у участкового терапевта направление на диспансеризацию – дескать, собираюсь ехать в жаркую страну, позволит ли здоровье? В конце мая все было готово – загранпаспорт на руках, пройдена медкомиссия, разрешение от врачей на отдых за рубежом получено, путевка в пятизвездный отель на две июльские недели заказана. Мать с головой окунулась в модные журналы и шоппинг, звоня мне каждый день и докладывая, какой красивый и удобный купальник или кофточку ей после долгих поисков удалось прикупить – и совсем недорого. В суматохе приготовлений к поездке и череде звонков непонятно почему выросшему у матери животу сначала ни я, ни она не придали особого значения.
«Представляешь, - со смехом, как бы между прочим, сказала мне матушка, описав только что купленное парео цвета морской волны, - я так поправилась, что парео еле на талии затянула. Ну ничего, до поездки время еще есть, сяду на диету, живот уйдет».
Я очень удивилась. Мама – бывшая балерина, всегда тщательно следила за своей внешностью и была тоненькой, как тростинка.
«Живот? Какой еще живот? Я тебя видела несколько дней назад, никакого живота у тебя и в помине не было. Откуда он взялся-то?».
«Сама удивляюсь, - мать снова засмеялась, - позавчера спать легла, ничего не было, утром встала – как у беременной. И что-то булькает внутри. Сегодня еще больше вырос. Парео еле затянула, купальник новый померила – неделю назад как раз был, сейчас уже не налезает. Что это такое, а?»
Я задумалась. Я, естественно, не врач, и ничего подобного мне раньше слышать не приходилось.
«А ты ко врачу не пробовала сходить? Может, серьезное что»?
«Какой врач, - мама очень возмутилась, - я же только что диспансеризацию прошла. Мне и УЗИ, и флюорографию, все делали, кровь брали, и гинеколог смотрел. Было бы что серьезное - давно бы нашли. Не, ерунда, пройдет. Мне и не очень больно даже».
Еще пару дней мы с ней так обменивались шутками по поводу «девятого месяца беременности». На третий день раздался звонок у меня в офисе.
«Из Боткинской больницы звонят, гражданка такая-то Ваша родственница»?
«Да, - перепугалась я, - что с ней»?
«Приезжайте немедленно, с Вами хочет поговорить лечащий врач».
Бросив все дела, я помчалась через весь город на Ленинградский проспект.
«Вашей маме ночью стало плохо, - огорошил меня молодой, куда-то спешащий доктор, - начались сильные боли, она вызвала «Скорую», которая доставила ее сюда. Утром я ее прооперировал. Как давно она больна»?
«Еще вчера она была совершенно здорова, - задохнулась я, - месяц назад полную диспансеризацию прошла, все врачи проверяли, ничего не нашли. В Турцию ехать разрешили. Или Вы ее внезапно выросший живот имеете в виду»?
«Ничего внезапного на свете не бывает, - покачал головой врач, - у вашей мамы уже четвертая стадия рака яичников. То есть яичников как таковых у нее уже нет, на их месте две огромные материнские опухоли, каждая размером с мандарин. При этой болезни в полости живота скапливается жидкость, ее надо периодически откачивать. Это называется асцит. И метастазы в кишечнике и печени».
Пол ушел у меня из-под ног.
«Мама знает? – только и смогла выдавить я, опускаясь на услужливо подвинутый стул, - откуда у нее рак? Она же только что…»
«Да слышал я, - доктор нетерпеливо махнул рукой, - слышал уже про диспансеризацию. Не знаю, откуда, я не онколог, я обычный хирург. Все, что я мог сделать - сделал. Разрезал живот, выкачал ведро жидкости, обнаружил опухоли, взял часть на анализ, зашил обратно. Больше ей здесь делать нечего. Через десять минут будет готова выписка, забирайте Вашу маму и эпикриз – и к онкологу, в районную поликлинику. Он назначит дальнейшее лечение. Да, и в Турцию ей ехать нельзя».
Я нашла мать в палате, растерянную, перепуганную.
«Мариииина, - запричитала она, - они меня уже выписывают, представляешь? Даже швы не сняли. Говорят, нечего мне тут делать, тут чистые больные лежат, а таким, как я, тут не место. Спрашиваю – каким это таким? Молчат или ругаются. Мариииина, - мама всхлипнула, - объясни им, что я не бомж. Ты выяснила, что со мной»?
«Конечно, все в порядке, - постаралась я успокоить ее, - какой еще бомж, что ты выдумываешь? Тебя просто положили не в то отделение. Здесь твою болезнь не лечат. Собирайся. Швы тебе другой доктор снимет, мы сейчас поедем к нему».
Так я впервые узнала, каково это – быть больным в нашей стране. Пожилую женщину, москвичку, имеющую медицинский полис, выписывают из больницы, не продержав даже сутки и не сняв швы. Это нормально??? «Нормально, - объяснили мне доктора в ординаторской, - больная непрофильная. Мы ей оказали необходимую помощь, поставили диагноз, на дальнейшее пребывание в этом стационаре страховая компания денег не даст. Шов обрабатывайте сами, мы там написали, чем и как, не сможете пристроиться в другую больницу – возвращайтесь через пять дней, швы снимем. Нагноятся – звоните в «Скорую помощь». И что Вы так возмущаетесь? Вы что, не знаете, в какой стране живете»? Низкий поклон докторам из Боткинской – они мне буквально раскрыли глаза. И на страну, и на состояние медицины в этой стране, и на отношение государства к заболевшим людям.
«Рак излечим, - успокаивают целители с экранов телевизоров, - если его не запустить. Обратитесь ко врачу вовремя – и вы спасете свою жизнь».
В случае с моей мамой все так и было. В смысле, она именно что вовремя обратилась к врачу. За полтора месяца ее проверила куча специалистов в районной поликлинике. И все признали ее здоровой. К каким же врачам надо обращаться, чтобы все – таки не пропустить смертельную болезнь? В марте – диспансеризация, в апреле – положительное заключение медиков о состоянии здоровья, в июне – четвертая стадия рака. В каком переходе покупали свои дипломы так называемые врачи?
Круг ада – диспансер
В течение следующего страшного года я узнала, каково это – быть ОНКОЛОГИЧЕСКИМ больным в нашей стране.
Мама поняла все сразу, едва увидев вывеску «Онкологический диспансер №2» на скромном унылом здании вблизи метро «Войковская».
«Турция, значит, отменяется, - пробормотала она, - надеюсь, меня хоть успеют прооперировать? Пусть все вырежут, лишь бы вылечили. У меня же начальная стадия должна быть, а она лечится, по телевизору говорили, я сама слышала. Да, Марин?»
Она с надеждой посмотрела на меня.
«Лечится, лечится, не переживай», - ответила я. Что я могла еще сказать? Правду? Что стадия уже не начальная, что врачи ее упустили, и что шансов на выздоровление практически нет?
Молчаливые скорбные женщины, сидящие вдоль стены на третьем этаже диспансера, только вздохнули, когда мы назвали фамилию врача и номер кабинета.
«За мной будете, - отозвалась одна из женщин, - только доктора нет еще».
«Как это - нет? – поразилась я, - прием уже полчаса как идет. Нам в регистратуре сказали».
«А вот так – нет. Мало ли, что Вам сказали. Докторша всегда минут за сорок до конца приема приходит, за полчаса всех раскидывает».
«Вот это скорость, что, докторша такая опытная? Как это ей удается»?
«Да там не докторша, а одно название – свистушка в мини-юбке и с косой. И чему Вы удивляетесь – она только направление в стационар выписывает, даже не смотрит никого».
Мы переглянулись. Ну и дела! Получается, что в единственном лечебном учреждении округа для онкологических больных доктора фактически нет?
«Как же это так, а если человек после операции? Со швами? Тоже смотреть не будет?»
«Подойдите к медсестре, она на месте, может, перевязку сделает».
«Закройте дверь, что за нахальство, - рявкнула медсестра, стоило мне приоткрыть дверь кабинета, - куда лезете? Не видите, врача нет еще»?
«А когда будет, - осмелела я, - моя мама после операции, у нее сильные боли».
«Когда надо, тогда и будет, - окончательно рассвирепела представительница милосердной профессии, - Вас забыли спросить. Сидите и ждите, все сидят, а Вы чего? Боли у них…Нежные какие. Потерпите, не графья».
Медсестра захлопнула дверь прямо у меня под носом. С грохотом провернулся ключ. Мне осталось только хватать воздух ртом.
«Ой, Марин, да не зли ты их, - испуганно забормотала мама, - мне же тут лечиться еще. Я тут с женщинами поговорила – лучше всего в 62-ю больницу попасть, там хорошо операции делают, ты уж попроси врача, когда придет, чтобы меня туда направила. Денег ей сунь. А я – ничего, я потерплю. У меня не так уж сильно болит».
«А я вот сейчас к заведующему диспансером схожу, - завелась я, - что за безобразие. Тяжелобольные люди должны терпеть боль, пока его сотрудники где-то бегают в рабочее время».
«Что Вы, не делайте этого, - разом загалдели женщины, - упаси Вас Бог соваться туда. Докторица - то наша, говорят, заведующего любовница, они как раз на работе встречаются, она потому и задерживается постоянно. Вы все равно ничего не добьетесь, а они на нас отыграются».
Вот это да. Я что, попала в Зазеркалье? Или это все же Россия 21-го века? Вот это отношение к смертельно больным. Пришлось заткнуться. А что делать? Я-то здорова, мне все равно. Но не могу же я допустить, чтобы эти, с позволения сказать, менеджеры от онкологии государственного образца сорвали зло на обреченных людях.
Ровно через час вертлявая курносая девица с косой, в мини-юбке и на шпильках, она же «свистушка», по чьей-то нелепой прихоти или по злой иронии судьбы числящаяся доктором безнадежных больных на службе у государства, мельком глянув на маму, что-то быстро начеркала на бумажке и сунула ей в руку.
«Вот, - сказала она, - направление в 40-ю больницу. У них там свой диагностический центр, Вас осмотрят, сдадите анализы, может, назначат химию. Если сочтут нужным. Дальше они Вас будут вести. Ко мне вернетесь, если только больница посчитает дальнейшее лечение нецелесообразным. Все, идите». И докторица демонстративно уткнулась в бумаги.
«Подождите, пожалуйста, - начала мама, - я хотела попросить направление в 62-ю больницу, это в Красногорске. Не могли бы Вы?».
Медсестра громко хмыкнула. Докторша оторвалась от бумаг.
«В 62-ю? – удивилась она, - мало ли чего Вы хотите. Эта больница не для Вас».
«Но - почему»?
«Потому. Я Вам что, обязана объяснять? Куда надо – туда и направила. Не задерживайте больных. До свидания».
Мама хотела еще что-то сказать, но докторша отмахнулась от нее, как от моли, достала мобильный телефон, быстро набрала номер и что-то заворковала в трубку.
Пришлось откланяться.
Круг ада – больница
Ровно неделя, включая выходные, ушла на штурм следующего почти неприступного бастиона для онкологических больных – диагностического центра при городской больнице № 40, неподалеку от ВДНХ. В течении пяти дней мы с мамой добросовестно спускались в душную подземку, всячески оберегая от локтей равнодушных сограждан ее больной живот. Два дня ушло на сдачу анализов, еще три – на то, чтобы попасть в кабинет врача. Нет, вы не подумайте чего такого, здесь доктор был, и вел прием, но вот беда – до нас все время очередь не доходила. Ибо доктор брал одного человека из очереди, а дальше вызывал тех, кто «от Петра Иваныча, от Татьяны Михайловны, от кого-то еще, медработников со льготами, инвалидов войны…». Три часа приема – врач уходит - приходите завтра. На третий день, совершенно ошалев от стенаний, мольб, криков и воплей штурмующих кабинет врача больных и от просьб мамы «не устраивать скандал», я все же рискнула найти заведующую этим безобразием и вежливо попросила ее снять у мамы швы.
«Где мама? Сидит в коридоре? Почему сидит? Не можете попасть? Не может быть, у нас все быстро попадают. Наш доктор самый лучший специалист. Это вы сами сидите, потому что вы так хотите, а надо просто заходить в кабинет к нему, и все. Идите, идите. В кабинет к доктору. Он быстро все сделает».
И, видя, что я упорно не ухожу и прошу помочь хотя бы снять маме швы – что Вы, только швы, не надо осмотра, ее уже в Боткинской осматривали и все описали, - заведующая вздыхает:
«Идите, я позвоню, он вас вызовет».
О - чудо!
Через пять минут задерганный доктор выкрикнул в дверной проем: «Кто там от Татьяны Михайловны швы снимать»? - и мы наконец попали в святая святых.
Доктор действительно оказался классным специалистом – быстро выдернул нитки, обработал ранки, так же быстро прочитал историю болезни и разочарованно глянул на анализы.
«Хм, креатинин в норме, химию будем делать? Согласны? Вот направление, завтра на госпитализацию».
Все. Прячу в сумочку заветную бумажку и перевожу дух. Мы победили! Не прошло и недели. Нас наконец начнут лечить!
Наутро сдаю притихшую родительницу на руки соскучившемуся по работе персоналу совершенно пустого отделения больницы, получаю клятвенные заверения заботиться, как «о собственной маме» и просьбы «не беспокоиться», насчитываю всего трех пациентов в отделении на 50 койко-мест и в полном недоумении покидаю стены больницы. Как же так? Ко врачу не попасть, а больница пустая. И вообще – что происходит? В этой суматохе и стремлении как можно быстрее устроить на лечение единственного на планете родного мне человека, я совершенно не имела возможности проанализировать ситуацию и понять, почему медики всячески демонстрируют такое равнодушие, даже пренебрежение к людям, попавшим в беду. Почему онкологические больные должны буквально выбивать из врачей то, что им положено по закону – свое право на получение бесплатной квалифицированной медицинской помощи? Почему этих несчастных врачи буквально выталкивают взашей и не объясняют ничего?
Круг ада – институт имени Герцена
Пока о маме заботятся в стационаре и дают какое-то правильное лечение, я обзваниваю всех знакомых с просьбой порекомендовать хорошего специалиста – онколога, который сможет хотя бы честно объяснить, что это за болезнь, откуда взялась и что нам делать. Может, существуют платные онкологические больницы?
«Нет, - огорошила меня рекомендованный врач – онколог из НИИ имени Герцена, изучив эпикриз из Боткинской больницы и сморщившись, как от боли, - платных онкологических больниц в России нет. Можно обеспечить платный уход, но и только. Да и зачем Вам платная больница? Деньги девать некуда? Больная все равно скоро умрет, лечить ее бесполезно, речь может идти только об улучшении качества оставшейся жизни и купировании боли».
Я ничего не понимаю. Я отказываюсь понимать – как это так? Только что человек был официально совершенно здоров, вон, и справка есть, и вдруг – скоро умрет.
Врач вздыхает.
«Это Россия, - терпеливо объясняет она, - Вы что, не знаете, в какой стране живете? Какая диспансеризация, да что же Вы такая наивная! Не смотрели Вашу маму наверняка. Глянули в карту – тетке 60, ну и все. Написали, что в голову пришло. Пенсионный возраст, а государству лишние рты не нужны. Это политика, понимаете? Да и вообще почти всегда смотрят для проформы, даже у молодого человека легко могут опухоль пропустить. Слышали, у Абдулова недавно рак обнаружили? Запущенный уже, как у Вашей мамы? Ну и чего Вы хотите? Если уж к народным артистам такое отношение»?
Вот теперь понимаю. И про то, в какой стране я живу, я уже тоже слышала. Безумно жалко Абдулова – красавец мужчина, такой талантливый, неужели скоро умрет? Но и маму мою мне тоже жалко, хоть она и не народная артистка, зато родная душа. Что делать-то?
«А ничего, - опять ошарашивает меня рекомендованный врач, - Вы же правду хотели? Вот и слушайте. Причины возникновения раковой опухоли – неизвестны. Опухоль у Вашей мамы – как ромашка, лепестки – метастазы летят во все органы. Оперировать такую опухоль нельзя. Потому и не положили в 62-ю больницу, там в основном оперируют. В 40-й назначили химию? Ну, это разве только для очистки совести. Время для лечения упущено. Теперь еще ей и почки посадите. Бесполезно все это, поймите. Поздно спохватились. Ваша мама обречена. Год – вряд ли больше протянет. Не мучайте Вы ее. Лучше запасайтесь наркотиками, где угодно доставайте, сейчас она еще боль терпит, потом ей трамал назначат, полгода протянет на трамале, а дальше вас ждет настоящий болевой ад. Вам сильно повезет, если участковый терапевт рецепт на наркотик выпишет, обычно они все этого боятся и под любыми предлогами отказывают. Боль будет нечеловеческая, а снять нечем. Либо в хоспис на три недели, либо договариваться о выписке наркотика с врачом».
Кровь стучит у меня в висках, как сквозь толстый слой ваты я слышу еще что-то про новые препараты, которые пожилым не назначают, потому что государству это дорого, но можно купить самим.
«Пятьдесят две тысячи рублей одна ампула, на курс лечения нужно минимум двенадцать, хотите, скажу, где можно купить? Если деньги есть и их не жалко».
«А поможет»?
«Не знаю, - разводит руками врач, - думаю, что вряд ли».
Спрашиваю еще что-то, уже ненужное и неважное – я слишком подавлена, чтобы внятно соображать. Врач терпеливо что-то отвечает, протягивает мне визитку с координатами фирмы, где можно заказать экспериментальный препарат от рака, затем таблетку.
«Примите это, на Вас лица нет».
Покорно глотаю таблетку и прощаюсь, договорившись подождать, как мама перенесет химию и тогда уж принять решение – буду покупать ампулы с дорогущим новомодным лекарством или это бесполезная трата денег.
Почему, ну почему не посчитал нужным объяснить все это участковый онколог из диспансера на Войковской? Или тамошняя докторица, метко прозванная своими же пациентами «свистушка», просто этого не знает? И вообще – какая «умная» голова придумала прикреплять тяжелобольных жителей Тушина к диспансеру в другом районе, до которого нет прямого транспорта, только метро с пересадкой на Пушкинской? Почему они должны делать такой огромный крюк? И каким образом доберутся до лечащего врача больные с нечеловеческой болью, о которой предупредила меня врач из НИИ? С этим вопросом обращаюсь в управление здравоохранения Тушино.
Круг ада – райздрав
«Вы больная? – зажав в руке телефонную трубку, холодно смотрит на меня дородная, жутко занятая дама в кресле, - нет? Тогда чего права качаете? Больных все устраивает, никто не жалуется, а этой, гляньте, не лень было сюда тащиться с дурацкими вопросами».
Подобно давешней медсестре из диспансера, дама с грохотом захлопывает дверь.
Покорно устраиваюсь на ближайший стульчик – я еще не все выяснила, - и мысленно отвечаю даме, почему «никто не жалуется». У онкологических больных есть более насущные и жизненно важные проблемы, не хватало еще тратить поистине драгоценное время на разборки с чиновниками. Но все же - для чего создавать им дополнительные проблемы? Не для того ли, чтобы как можно меньше этих самых больных добралось до медицинского учреждения и претендовало на бесплатную медицинскую помощь? Никогда не поверю, что во всем Тушино не нашлось места под кабинет для специалиста по онкологическим заболеваниям. Или у нас что, действует неофициальная государственная программа по истреблению максимально большего количества больных? И контора на улице Долгова за исполнение этой самой программы в районе Тушино как раз и отвечает?
«Вы еще здесь? - неприятно удивляется покинувшая рабочее место дородная медицинская начальница. На этот раз у нее в руке чайник. – Что Вам еще»?
«Извините, - блею я, теребя носовой платок и всячески изображая жалкую невинную овечку, - мама просила узнать, может ли она прикрепиться к другому диспансеру? Я была в первом диспансере на Бауманской, там велели взять бумагу в управлении здравоохранения района Тушино».
Глаза у чиновницы радостно вспыхивают.
«Ну, конечно, - елейным голосом произносит она, - мама Ваша сейчас в больнице? Вот выпишется, пусть сама приходит ко мне, с ней мы и решим, где ей лучше наблюдаться». И гордой походкой победительницы дама удаляется прочь. Кто-то трогает меня за рукав.
«Перерыв у нас, девушка, - на меня сочувственно смотрит охранник, - Вы уж после приходите, а то ругаться будут. Нельзя тут сидеть».
Надо же. В Зазеркалье и живые люди имеются.
Круг ада – больница
Через пару недель матушка радостно сообщает, что ее выписывают, что химия ей помогла, больше ничего не болит, и вообще ей здесь надоело, пора домой, а то, может, еще и в Турцию успеет. С трудом нахожу лечащего врача, прошу объяснений – почему выписывают, что нам делать дальше, можно ли ехать в Турцию?
Доктор на секунду теряет дар речи.
«Мама Ваша, - наконец изрекает он, - оптимистка та еще. Какая Турция, о чем Вы говорите? Вы лучше смотрите сюда».
Смотрю в выписной эпикриз, где красным маркером выделен креатинин, и слушаю приговор:
«Химия нанесла удар по опухоли, пока остановила ее дальнейший рост. Но нанесла удар и по почкам – креатинин 120, а норма 50. Через месяц нужно делать повторный курс, любыми способами снижайте креатинин. С такими данными не примем. Все поняли»?
Я все поняла – с повышенным креатинином колоть нельзя, почки откажут. Врачи не хотят брать на себя ответственность. Непонятно только, как его снижать, этот самый креатинин.
Доктор пожимает плечами.
«Не знаю, это не ко мне, попробуйте спросить у врача в диспансере».
Круг замкнулся. Опять диспансер с докторицей - свистушкой? Благодарю покорно, я уж лучше по сайтам в Интернете полазаю, толку больше будет. Из дальнейшего разговора с доктором узнаю причину пустоты в больнице – почти все, кому нужна химия, делают ее и тут же покидают стационар. Не по своей воле, разумеется, просто страховые компании запрещают держать в стационарах больных без экстренных показаний. Нет ухудшения? Долечивайтесь дома!
«Вашу маму, - продолжает доктор, - я и так очень долго держал, больше двух недель нельзя, это предел. Пока я отговорился тем, что больной после операции в Боткинской стало хуже, и я вынужден был оставить ее здесь под наблюдением. Но Вы учтите на будущее, если все же придете снова химию делать – на третий день домой отправлю. Иначе у меня будут неприятности, догадываетесь, какие»?
Я киваю. Я уже немного знакома с особенностями работы этой бесчеловечной системы под названием «российское здравоохранение».
Круг ада – квартирная мафия
Не успеваем переступить порог маминой квартиры – звонок. Мама снимает трубку, слушает, сует ее мне: «Коммерсанты какие-то, поговори с ними, не поняла, что им надо…». В трубке – елейный женский голос: «Вы нашу визиточку в институте Герцена брали, надумали покупать лекарство»? Отвечаю, что только что вернулись из больницы с мамой, еще не обсуждали этот вопрос. «Часа вам хватит? - деловито интересуется собеседница, - так я перезвоню». Приходится в срочном порядке рассказывать маме про новое лекарство, которое стоит безумно дорого, но может помочь. А может и не помочь, как фишка ляжет. Мама впадает в ступор: «Какое-то подозрительное лекарство на мне испытывать собираются? Да еще за деньги? Сколько, говоришь, платить надо? Полмиллиона???? С ума сошла! Зачем платить такие деньжищи??? И кому? Какому-то жулью??? Химия ведь помогла? Ну, значит, будем спокойно ждать следующего сеанса. Десять химий – опухоли достигнут операбельного размера, вырежем, и все дела. А то, что долго – так нам спешить некуда». Ровно через час, как обещала, отзванивается елейный голос: «О состоянии здоровья Ваше мамы мы уже все знаем, заказали эпикриз в больнице, рассчитали персональную схему лечения и прайс. Для начала ей нужно двадцать четыре укола, по одному в день, на месяц делаем перерыв, потом еще двадцать четыре. Итого – 48 ампул, столько же выездов медсестры, врачебный контроль. Итого два миллиона четыреста тысяч, сразу можете внести половину, через месяц – остальную часть. Как будете платить, карточкой, или привезете наличные? А то мы можем курьера прислать». Я тоже впадаю в ступор: «Вы бы сперва спросили, есть ли у нас такие деньги. Моя мама – пенсионерка, а я такую сумму за три года не накоплю». Голос становится еще более елейным: «Нет денег? Не страшно. Могу подсказать способ быстренько заработать. Мы к вам пришлем своего риэлтора, срочно квартирку выкупим, полученной суммы точно хватит на все, еще и останется. Так как. Кого вам прислать – агента или курьера»? Очень хочется нахамить, но я, увы, человек воспитанный, потому перевожу дух и вежливо задаю встречный вопрос: «Какие гарантии»? В трубке недоуменное молчание. Поясняю: «Вы можете дать гарантии, что ваше лечение маме поможет? Тогда для начала присылайте юриста, будем составлять договор». Собеседница мигом теряет всю елейность: «Никаких гарантий нет и быть не может! – отрезает она, - лекарство новое, засекреченное! Договоров мы не заключаем! Только расписку даем, на деньги!» Интересно, за кого принимает меня елейный голос? За круглую идиотку, набитую миллионами? От злости у меня прорезывается язвительность в голосе: «Лекарство, конечно, не запатентованное? То есть, незаконное? Значит, продавать его вы не имеете права! Хотите провести испытания на моей маме, да еще с нее и деньжат слупить? Помрет от вашего лекарства – туда и дорога, вы ни за что не отвечаете, выздоровеет – придется маме жить под забором? Вы ж ее без квартиры оставите»? «Сумасшедшая, - срывается на крик голос в трубке, - вот и помогай после этого людям! К себе родную мать забрать не может – хороша дочка»! Меня начинает мелко трясти, мама выхватывает у меня трубку, толкает на кухню: «Закрой дверь и уши». Появляется через минуту, улыбаясь во весь рот: «Давно искала случай попрактиковаться в ненормативной лексике, наконец, он представился. Жаль, что эта коза меня не дослушала, бросила трубку, когда я ее послала в пешее эротическое путешествие». Пьем чай, меня все еще трясет, мама сосредоточенно о чем-то думает, потом изрекает: «А ведь женщины в больнице предупреждали, что вокруг нас, онкологических, всегда куча жуликов вьется. Слетаются на больных, как мухи на мед, и норовят свой кусок урвать. Уверены, что быстро помрем, наглые, безнаказанные». «Ну, зачем уж всех так, под одну гребенку, - возражаю я, - визитку явных мошенников мне бы в институте давать не стали». Мама машет рукой: «Да, уж, конечно, сейчас все продается и покупается. Проценты они врачам платят, чтобы их визитки совали, вот и все. Одно слово – мафия. Вот что. Пока у меня силы есть, после химии, пойдем к нотариусу, перепишу квартиру на тебя. Мне же самой спокойней будет – тебя по темечку труднее стукнуть, а я старая, слабая, больная – много ли мне надо? Боюсь, что так просто они от меня не отстанут, поживу чуют».
…. Мама как в воду глядела – жулики спустя неделю наведались все-таки к ней домой. Надели белые халаты, представились врачами, и чуть не довели смертельно больную женщину до нервного срыва, на все лады уговаривая ее купить у них суперэффективное лекарство, которое «помогло всем, кто попробовал». Показывали фотографии людей, якобы до и после уколов, истории болезней, благодарственные грамоты, еще какие-то бумажки… Но к этому моменту мама уже прочитала в интернете, что никаких лекарств от рака в природе не существует, кроме тех, что назначают официальные врачи. Есть, конечно, еще народная медицина, но в ее эффективность мама никогда не верила. Выгнать наглых пришельцев маме не удавалось – не драться же с ними? Спасла наша с ней договоренность – в случае чего просто нажать на кнопку вызова в телефоне, и ждать, когда я приеду. Я приехала не одна, а с участковым милиционером, которому мы с удовольствием сдали жуликов с рук на руки. Больше мы о них ничего не слышали, а комментировать это я даже не хочу – язык не поворачивается называть людьми тех, кто наживается столь циничным образом на безнадежных больных.
Круг ада - диспансер
Прошло чуть больше трех месяцев отчаянной борьбы за снижение креатинина. Мама испробовала все, рекомендованное подругами с медицинским образованием, даже добралась до диспансера, где, к счастью, ввиду ухода на учебу участкового врача ее проконсультировал более компетентный специалист. Но все оказалось тщетно - показатель креатинина упрямо замер на уровне около 100. Больница, как нас и предупреждали, отказалась делать повторный химический курс, дородная чиновница из райздрава так же отказала в прикреплении к другому диспансеру.
«Почему вы хотите именно туда, - с подозрением глядя на матушку, поинтересовалась она, - у вас что, там блат? Тогда они вас и так возьмут, а я не имею права без оснований, меня обвинят в коррупции».
«Да нет у меня там блата, - пыталась объяснить мама, - меня доктор не устраивает, да и ездить далеко».
«Только не говорите, что на Бауманскую вам ездить ближе, - отрезала чиновница, - туда вообще две пересадки. А врачи у нас везде хорошие, если вас конкретно этот доктор не устраивает – подойдите к заведующему диспансером, он обязан прикрепить к другому специалисту».
«С тем и ушла, - всхлипнула мама в трубку, - ну, какой ей дело, где я лечиться буду? Ей что, жалко мне бумажку дать? Может, и правда к заведующему подойти»?
Потом вся эта суета потеряла смысл. У мамы начались боли. Такие, что, выдав ей сразу 3 таблетки кетанова, я немедленно помчалась в пресловутый диспансер за чем – нибудь более действенным. Послушно прождала в очереди положенные два часа, облегченно вздохнула, увидев в проеме кабинета мелькнувшую косу. Есть все же в мире стабильность – докторица опять пришла к концу приема и пропустила десять человек за полчаса.
«Вы ко мне? – очень удивилась она, увидев меня, - на что жалуетесь»?
Называю фамилию мамы, прошу выписать обезболивающее.
«А, - докторша разом теряет ко мне интерес, - я вас вспомнила. Вы с больной родственницей приходили. Так что, не помогла химия, процесс идет? Трамал я вам назначала уже? – она заглянула в карту, - нет, не назначала. Ну, значит, сейчас выпишу, с моим рецептом пойдете в районную поликлинику к терапевту, он выпишет рецепт для аптеки и скажет, где взять и как колоть».
Она еще что-то быстро тараторит, затем пишет, склонив голову набок и даже высунув кончик языка от усердия, но я ее уже не слушаю.
«Скажите, - все-таки рискую задать вопрос, - я правильно поняла, с вашим рецептом в поликлинику надо идти, а не в аптеку? Но почему вы сами не можете рецепт для аптеки выписать»?
Глаза у докторши становятся круглыми, как монеты.
«Вы что, никогда не болели, что ли? - снова удивляется она и снисходит до объяснения, - это вам крупно повезло. Теперь право выписки рецептов на бесплатные лекарства осталось только у терапевта, я могу только назначить препарат, а выписать на него рецепт не могу – аптека не примет. Так что придется к терапевту еще очередь отстоять, ничего не поделаешь. Или вызывайте врача на дом, скажете, что онкологическая больная, поликлиника обязана принять заявку».
Что за….Мужественно проглотив бранные слова, мчусь в Тушино. О, счастье – «наш» терапевт как раз ведет прием.
Круг ада – поликлиника.
Сую в регистратуру бумажку из диспансера, прошу карту для терапевта.
«Вы социальный работник? – интересуется женщина за окошком, - тогда идите прямо в кабинет без очереди».
Вот спасибо. Как же это я раньше не знала. Пусть я буду социальный работник, главное – побыстрее лекарство выписать.
С боем пытаюсь прорваться сквозь строй бабушек у кабинета, показываю карту и рецепт от онколога.
«У меня тоже рак, - кричит какая-то нервная бабуля, - у меня тоже боли. Я ж не лезу без очереди. Мало ли, что социальный работник, а я уже тут три часа стою. Не пущу никого». Эх, бабуля, знала бы ты, какие боли при раке….
На крик выглядывает медсестра, быстро и споро «ставит на место» нервную бабушку, забирает у меня бумаги, просит немного подождать. Очередь глухо возмущается, мне становится неуютно и даже страшно от неодобрительных взглядов и шипения сквозь зубы. Однако ждать пришлось действительно недолго, я вхожу в кабинет вместе с той нервной бабушкой и с ходу интересуюсь – кто же это такое придумал, что онкологические больные с невыносимой болью должны стоять в одной очереди с обычными больными и выслушивать оскорбления, и почему только терапевт может выписать лекарство, назначенное онкологом.
Пожилая врач грустно вздыхает.
«Спросите у Зурабова. Это он придумал, теперь все мучаются, и врачи и больные. У вас хорошо, хоть трамал, это я вам сейчас выпишу, а за рецептом на более сильный наркотик даже не приходите – везите маму сразу в хоспис. Все бесплатные лекарства сбросили на терапевтов, в том числе и наркосодержащие, случись чего – меня на семь лет посадят. А оно мне надо? Я ни за что отвечать не собираюсь».
«А если онколог назначит, что тогда, - интересуюсь я, - все равно не выпишите»?
«Нет, - врач качает головой, - у одного нашего врача уже была история, выписала дедушке пластыри с наркотиком, он умер, а пластыри исчезли. До сих пор от милиции отбивается. Хотя, может, вам пластыри и не понадобятся, трамалом обойдетесь».
Она вздыхает опять.
«Вот вам рецепт, езжайте в поликлинику у метро Планерная, там заберете. А Ирочка, - она кивает на медсестру, - будет приходить два раза в день уколы делать. Кончится лекарство – я через Ирину новый рецепт передам, в диспансер больше ездить не надо». И на том спасибо. Еще на восемь месяцев мама почти забывает о боли – медсестра из поликлиники, надо отдать ей должное, приходит как часы – в 8 утра и 8 вечера, врач сама, без просьб, навещает больную, исправно выписывает трамал во все более возрастающей дозе. Но болезнь, конечно же, никуда не исчезла, постепенно превращая еще недавно цветущую и полную сил женщину в скелет с животиком, обтянутый серой кожей. Трамал лишь глушит боль, вызываемую рвущей внутренности, расползающейся по всему телу опухолью.
Круг ада – хоспис.
Наконец наступил день, когда терапевт из поликлиники нашла меня сама. «Приходите ко мне на прием, сегодня, - попросила врач, - с бабушками не ругайтесь, а то они жаловаться бегают, Ирина будет выглядывать, она запустит в кабинет». Я пугаюсь, - что могло случиться, мама говорила, что все в порядке, - звоню ей, сообщаю о звонке терапевта. «А, ерунда, - голос мамы неестественно бодр, но я чувствую, что ей очень плохо, - у меня живот опять сильно вырос, боль усилилась, а трамал не помогает. Да и колоть больше некуда, я уже сама себе колю, прямо в бедра, через каждые два часа. Врач мне сказала, что мне нужно в хоспис, воду откачать и отдохнуть от боли, я согласилась. Тебе, наверное, направление у нее надо взять». Да нет, думаю я, направление бы врач на дом принесла. Приносит же рецепты на трамал. Это, наверное, очередной «привет» от российской медицинской системы, устроенной таким образом, чтобы непременно поиздеваться над больным.
Так и есть. Врач подтверждает информацию, полученную мной от мамы, и существенно ее добавляет – оказывается, терапевт, имеющий эксклюзивное право на выписку рецептов, не имеет такого права на направление в хоспис онкологических больных. Значит, снова в диспансер? «Не только, - добавляет врач, - нужно еще съездить в Куркино, хоспис № 7, встать там на учет и в очередь».
«Какая еще очередь, - изумляюсь я, - если надо воду откачивать. Это же операция, ее должны срочно делать, а то она умрет».
«Вот, - врач кивает головой, - вы им это и скажите, я, со своей стороны, все тут расписала».
Слава Богу, Куркино рядом, через полчаса я говорю о срочности операции уже местному медицинскому персоналу.
«Нереально, что вы, - охолаживают меня, - у нас очередь на месяц. Вы знаете, сколько больных»?
У меня темнеет в глазах. Да что же это такое. Как они себе это представляют – выдержать целый месяц невыносимой боли, которую уже не берет трамал? Да еще с асцитом? Может, дадут пока что посильнее, чтобы боль можно было хотя бы терпеть?
«Не выдумывайте, - снова охолаживают меня, - мы не имеем права ничего выписывать и, тем более, выдавать на руки. На очередь вас поставили, как будет место – позвоним. А вы пока не теряйте времени, езжайте в диспансер. К моменту госпитализации у вас на руках должен быть полный пакет документов, главный – направление из диспансера. Иначе не положим».
Круг ада - диспансер
Докторица из диспансера, она же «свистушка», хмурясь, читает сначала карту мамы, потом бумагу от терапевта. Задумчиво смотрит на меня.
«Так ваша мама еще жива, - вырывается у нее, - надо же. И что мне теперь с ней делать»?
«Вы уж извините, - бормочу я, - что мы еще не умерли, я понимаю, что это для вас крайне неприятно, но вот терапевт к вам направляет, так что пришлось прийти. Нам бы в хоспис».
«Свистушка» вспыхивает от подбородка до кончика косы.
«Вы не ерничайте, - возмущенно произносит она, - что вы себе позволяете? Забыли, где находитесь»?
Да что вы! Это заведение разве забудешь! Оно мне до сих пор снится в кошмарных снах. Пациент еще жив – надо же. И это говорит врач.
Молча разворачиваюсь и выхожу из кабинета.
«Где тут заведующий, не подскажете»? – спрашиваю у людей из очереди.
Пока народ совещается, я настраиваю диктофон у мобильника. На всякий случай. Поговорю с заведующим под запись, все выскажу, послушаем, что ответит. Я уже поняла, что у нас за медицина – врачи не лечат, хамят, не хотят отвечать ни за что, а наличие у человека страшного диагноза для них всего лишь дополнительный повод для издевательств. Вышедшая из кабинета медсестра тянет меня за руку обратно в кабинет.
«Вы куда убежали, - возмущается докторица, - я вам еще не все сказала. В хоспис я вам направление дать не могу, только на руки больному. Приходите завтра вместе с мамой».
Я молча смотрю на сытую, спокойную и равнодушную физиономию врача. Понятное дело, она даже представить себе не может, что именно чувствует ее же собственный пациент. Но ей хотя бы в институте объясняли, что такое боль при раке? Или она институтов не заканчивала?
«Вы что – издеваетесь? - спрашиваю ее, - объясните мне, каким образом я должна доставить к вам больного, который даже встать не может и кричит от боли? Тащить ее на себе? А если она умрет»?
«Это не мои проблемы, - снова возмущается докторица, - у меня инструкция. Я не имею права давать направление в стационар, не видя больного. А вдруг у нее нет показаний»?
Мне реально становится плохо. Кто писал эту инструкцию, более подходящую для театра абсурда, а не для диспансера для безнадежных больных? Ионеско, Беккет или какой – нибудь здоровый и равнодушный мерзавец в высоких чинах? А, может, это просто самодеятельность доктора?
«Но вы же видели мою маму, - возражаю я, - у вас и карта есть, и все анализы. Вы знаете, в какой стадии у нее болезнь, сами же удивились, что она еще жива. Это называется – нет показаний? Больная нетранспортабельная, понимаете? Она лежит и кричит. Если уж так необходимо посмотреть на нее, пожалуйста, приезжайте к ней на дом».
«Я? На дом? Вы в своем уме? – докторица вся кипит от гнева, - нет, это вы издеваетесь! Я. На дом. Не выезжаю. Это понятно? Нет, вы только подумайте! Надо же такое сказать! Я вам не какой- нибудь терапевт».
«А, терапевт, - встрепенулась я, - так вот же, вот, видите, терапевт была у мамы дома и дала направление в хоспис. Но там без вашей подписи бумаги не примут. Я потому к Вам и пришла».
«Женщина, - доктор уже срывается на крик, - вы мне реально надоели. Пять минут объясняю, что надо делать, а она продолжает отнимать время у больных. Я дам направление, только когда увижу пациента. Как она сюда дойдет, меня не касается. На дом я не выезжаю. Не нравится – езжайте в райздрав, идите к заведующему, к Зурабову, к Путину, куда хотите. Все. Зовите следующего».
Я пришла в себя только около метро Войковская, чуть не попав под колеса машины.
На следующее утро звоню участковой медсестре – она оставила маме свой номер, та приходит, долго и озабоченно выбирает место для укола.
«В хоспис вам надо, срочно, - наконец говорит она, с трудом воткнув иглу в сплошной кровоточащий синяк, - там вам пластыри поставят, они и эффективнее, и синяки рассосутся, можно будет потом опять трамал поколоть. Ну вот, я вам ввела тройную дозу, до диспансера должно хватить. Только не вздумайте на метро ехать, вас это может убить».
Ну еще бы. Я-то это понимаю. Рядовая медсестра из районной поликлиники понимает тоже. Не в курсе только замечательный специалист из диспансера, считающий ниже своего достоинства доехать до дома пациента. Или она прекрасно все понимает, но сознательно гонит больного на верную смерть? Хорошо, что я вчера догадалась диктофон включить. Понятно, что у врачей порочная корпоративная этика, что никто и не подумает даже разбираться в ситуации, не то что наказывать. Но все же пусть будет запись – на всякий случай.
Водитель такси подозрительно косится на маму. Еще бы! Сентябрь, бабье лето, а женщина в шубе, бледная, как стена, шатается и трясется от холода.
«Свистушка» по обыкновению отсутствует. Больные покорно ждут. К нам с мамой подходит незнакомая строгая женщина в белом халате.
«Нельзя здесь в шубе, снимите, - говорит она, - здесь же медицинское учреждение».
Да мы сами знаем, что нельзя. Но что делать, если маму трясет от холода, а докторша где-то бегает? Или надо было нести с собой одеяло? Мама приподнимается, чтобы снять шубу, неловко поворачивается, стремительно синеет, начинает кричать от боли и буквально падает мне на руки. Врач испуганно шарахается.
«Что с ней? – спрашивает она меня, - зачем такую тяжелую больную сюда везли»?
Я киваю на дверь кабинета и коротко отвечаю: «Велела».
«Все с ума посходили, - строгая женщина качает головой, - сейчас я ее приведу».
Через пару минут в конце коридора раздается знакомый цокот каблучков. Мелькает коса.
«Проходите в кабинет, - машет она нам рукой, - а вы подождите – это очереди, - больная тяжелая, я ее первую приму».
Какое там! Мама продолжает кричать, согнувшись в три погибели и держась за живот.
«Я не могу встать, - сквозь спазмы боли выкрикивает она, - вы убийца, а не доктор. Дайте же мне направление в хоспис».
«Проходите в кабинет, - гнет свое докторша, - а то других первых приму».
«Что тут происходит? – около нас появляется новое действующее лицо, мужчина с бородкой и в очках, судя по всему, тот самый любвеобильный заведующий, - что за цирк? Чья это больная? Зачем вы ее сюда привезли? – это мне, - с такой болью ей в хоспис надо».
«Неужели? – у меня еще хватает сил на иронию, - в хоспис, значит? Так мы и приехали за направлением в хоспис».
«Сами бы и приезжали, - обозлился заведующий, - зачем больную мучаете? Имейте в виду, мне ее здесь обезболивать нечем, вы хоть представляете, как вы ее домой повезете? Что за безответственность»?
«Сами? – задыхаюсь я, - так я вчера одна и приехала! За направлением! А эта – я киваю на все еще стоящую в дверях докторицу на шпильках, - сказала, что даст его только лично маме в руки»!
«Ничего подобного я не говорила, что вы врете, - идет в наступление докторица, - надо было объяснить, что больная совсем плоха, а вы ее вместо этого сюда потащили. Ну, как не стыдно».
Трясущимися руками включаю сделанную накануне диктофонную запись. Докторица меняется в лице и вдруг подпрыгивает ко мне, пытаясь выбить телефон из рук.
«Ах ты, гадина, - кричит она, - запись сделала».
Заведующий весь идет красными пятнами, оттаскивает от меня свою подчиненную, толкает ее в кабинет и коротко бросает мне: «Подождите».
Согнувшись в три погибели, мама продолжает кричать. Вокруг нас суетятся врачи, кто-то приносит все ту же спасательную соломинку в виде трамала, с мамы снимают шубу и делают укол. Охранники осторожно кладут маму на появившуюся как из-под земли каталку, накрывают шубой, везут к лифту.
«Я позвонил в хоспис, через час за вами приедут, - с заведующего разом слетел апломб, - я распорядился подготовить документы».
«А как же очередь? – спрашиваю я, - мне там сказали, месяц надо ждать».
«Я договорился, - кивает заведующий, - сказал, что больная совсем плоха, а в хосписе как раз сегодня место освободилось. В дневном стационаре подождите пока. И больше маму сюда не привозите. А с вашим доктором я разберусь».
Я не стала выяснять, как именно заведующий собирается разбираться с «нашим» доктором. Понятное дело, не уволит, и даже выговор не объявит. Как это по –новомодному называется у докторов – «корпоративная этика»? Или, проще говоря, круговая порука. Больные ведь для врачей не люди, а всего лишь досадная помеха в более важных делах, было бы из-за чего суетиться.
Круг ада – хоспис
Первое, что сделали прибывшие из хосписа врачи – приклеили на руку маме маленький кусочек пластыря, благодаря которому она сначала перестала кричать, затем порозовела, а через два часа оправилась настолько, что смогла пообедать. Я облегченно вздыхаю и бреду на поиски врача. Какое, однако, у хосписа красивое здание. Старинный особняк, ковры, хрусталь, в холле даже рояль стоит. Вокруг – зелень, сосны, аккуратно подстриженные кустарники, и выложенные дорожки. Перед входом даже пара розовых кустов. По сравнению с убожеством прочих государственных богоугодных заведений – так просто дворец. У руководства есть совесть и они не воруют или же нашли богатого спонсора? Впрочем, неважно, слава Богу, что хоть здесь для обреченных больных смогли создать нормальную обстановку.
«Маму вашу мы продержим здесь три недели, - объясняет мне врач, - пусть она отдохнет от боли. Завтра с утра откачаем воду из живота, будем наблюдать. А вы пока не теряйте времени, доставайте рецепт на пластыри, трамал для нее уже бесполезен. Нужны наркотики».
«Как - наркотики, - пугаюсь я, - зачем? Да и где мне рецепт взять, врач в районной поликлинике уже давно меня предупредила, что наркотики не выпишет. Ей за это семь лет грозит».
«Ничего не поделаешь, - вздыхает врач, - такая сейчас система. Я Вам дам назначение, с ним пойдете в диспансер, в кабинет паллиативного лечения, там получите рецепт на пластыри. С этим рецептом пойдете в районную поликлинику, терапевт должен выписать рецепт для аптеки».
«Должен, - саркастически замечаю я, - как же. Сказали уже в поликлинике, что не выпишут. А рецепт из диспансера почему нельзя в аптеку отдать? Тамошние врачи, наверное, лучше знают, что больному нужно, чем терапевт»?
«Спасибо Правительству скажите, теперь все рецепты на бесплатные лекарства только терапевт имеет право выписывать. По идее, он просто должен продублировать своей подписью назначение врача – специалиста, на практике же рецепты из терапевта выбивать приходится. Потому и говорю – начинайте доставать рецепт сейчас, пока Ваша мама здесь. Надеюсь, трех недель Вам хватит. Больше здесь ее держать нельзя, закон не позволяет, пластыри с собой взять нельзя, закон не позволяет, выписать рецепт для аптеки мы не имеем права, – закон не позволяет»!
«Все понятно, - киваю я, - мне онколог в диспансере то же самое говорила про выписку рецептов. Спасибо Правительству. За что же это самое Правительство так сильно ненавидит больных? А если у больного родных нет, кто бегать будет рецепты выбивать»?
«Сам и будет, - пожимает плечами врач, - и вообще это не наше дело. За больного вне стен стационара отвечает участковый врач».
Ладно. Что толку пережевывать одно и то же. Кабинет паллиативного лечения, значит? И где такой находится, интересно? Ах да, все в том же диспансере.
Круг ада – диспансер.
Диспансер остался верен себе – кабинет паллиативного лечения закрыт. Спускаюсь вниз, смотрю расписание.
«Работает врач, работает, ждите, здесь она», - отмахиваются от меня в регистратуре.
Ага, - делаю вывод я, - у них тут у всех так принято. Появляться на рабочем месте к концу приема и на счет «раз-два» раскидывать больных. Хорошая работа. Непыльная.
Так и есть. Врач в кабинете паллиативного лечения появляется ровно за полчаса до окончания рабочего дня. Берет у меня назначение из хосписа, читает, что-то чиркает ручкой. «Карту давайте», - наконец произносит она.
«У меня нет, - выдавливаю я, - я не знала, что карта нужна».
«Так ищите, - строгая женщина-врач возвращает мне бумагу из хосписа, - только имейте в виду, я через двадцать минут уйду. Следующий прием только в четверг».
Через два дня. Понятно. А то, что сегодня я прождала открытия кабинета два с половиной часа, не считается. Тоже понятно. И почему в регистратуре не сказали про карту? Я же подходила туда!
«Нет у нас карт, - огорошили меня в регистратуре, - к лечащему врачу идите».
О Боже! Еще одной встречи с так называемым лечащим врачом я точно не выдержу. Это выше моих сил.
Все же набираюсь смелости, решаю подняться к докторице с косой. То-то она обрадуется. Но не тут-то было. «Свистушка» по обыкновению где-то бродит. Зато медсестра при виде меня неожиданно расплывается в широкой улыбке и вежливо спрашивает, что нужно.
«Карту, - я тоже сама любезность, - в кабинет паллиативного лечения».
«Идите, скажите доктору, что карту я сама принесу. А то закроется».
Я озадаченно кручу головой. Ведь умеют же в этом заведении относиться к больным по-человечески. Почему же так тщательно скрывают свои умения?
Круг ада – поликлиника
«Что это? – терапевт брезгливо крутит в руках рецепт из хосписа, заливается краской и смотрит на меня, как на врага. – Наркотик назначили? Обнаглели совсем – ко мне с такими назначениями направляют. Или это Вы сами выпросили? Не выпишу, предупреждала же, пусть трамал дальше колет».
«Я ничего не просила, врач в хосписе назначил. Не помогает маме трамал уже….»
Терапевт нетерпеливо машет рукой.
«Она сейчас в хосписе? Отлично. Как раз отдохнет от уколов, выйдет, звоните, недельку поколем по две – три ампулы через каждые четыре часа. Потом опять в хоспис направление дам».
«Не хочет мама в хоспис, - заикнулась было я, - она там три недели почти уже, со скуки с ума сходит. Даже телевизора в палате нет. Неужели ей нельзя дома лежать? Все-таки родные стены».
«Почему – нельзя? Можно. Пусть сидит дома – на трамале. Я его сколько угодно выпишу. Устанет от уколов – сама в стационар попросится. Только вы же знаете – туда очередь, надо заранее беспокоиться. А это,– она вернула мне бумажку, - можете выбросить. Я на себя такую ответственность брать не собираюсь».
Сил спорить и что-то доказывать у меня уже нет.
«Хорошо, - говорю я, - за маму, как врач, отвечаете вы. Если вы ей боль не купируете, я с вас спрошу».
«Да что вы так волнуетесь, до сих пор ведь все нормально было? Доведем вашу маму до конца, теперь уже недолго ждать осталось. Ей ведь два раза уже воду сливали? Ну вот, месяц - полтора потерпеть осталось - вряд ли дольше. Перебьемся трамалом».
Я прощаюсь и поворачиваюсь к двери.
«Надо же, - вслед мне в сердцах восклицает терапевт, - как мне не повезло, такая тяжелая больная – и на моем участке».
Мне осталось только ретироваться. Господи. Да что же такое случилось с врачами в России? Они вообще люди или нет?
Как и предсказывали медики, мама скончалась полтора месяца спустя. За две недели до смерти терапевт все-таки вынуждена была выписать наркотический пластырь. Мама дни и ночи напролет кричала от страшной боли так, что соседи вызвали милицию. Дальше с докторами объяснялся уже участковый милиционер. По его настоянию и под его гарантии терапевт сдалась, закрыла прием, отправила по домам страждущих бабушек и созвала консилиум. Больше часа люди в белых халатах метались по этажам, доставая какие-то справочники, названивая в райздрав и в диспансер. Никто не знал, как правильно выписать дюрогезик. Терапевт никогда этого раньше не делала, заведующая поликлиникой знала только то, что бланк ЭТОГО рецепта испортить нельзя. Но все когда-то кончается – с горем пополам врачи сообразили, как нужно выписать рецепт. Вот, наконец, окошко в казенной аптеке на Райниса, томительное ожидание, пока проверят роспись и занесут мой паспорт в базу данных по обороту наркотических веществ, заветная коробочка с пластырями - дюрогезиками в руках….И – шоковое состояние не только у меня, но и у терапевта, которая пришла к маме домой, чтобы помочь приклеить пластырь. Вожделенные пластыри оказались…..пустыми и по этой причине боль не купировали. Звонки в аптеку ни к чему не привели – заменять товар нам наотрез отказались. Выдавать новый – тоже. Только через пятнадцать дней. «Пластыри пустые? А мы при чем? Нам их в закрытом виде привозят». Так что от невыносимых страданий и боли в последние дни своей жизни мама не избавилась. Она не могла ни сидеть, ни стоять, не могла даже перевернуться на бок, ее непрерывно рвало кровью, и мне оставалось только плакать от бессилия, потому что я не могла больше ничем ей помочь. В хосписе мест не оказалось, маму поставили на очередь, которая подошла 18 ноября. Мама умерла 17-го.
Эпилог.
«Слава Богу, отмучилась, - с облегчением выдохнула терапевт, трясущимися руками пересчитывая облатки от принесенных мной в поликлинику пластырей, - все пластыри на месте, молодцы, не создали мне проблем, сейчас заполню отчетную форму и дам Вам справку о смерти для ЗАГСа. Ждите тут».
Жду, глотая злые слезы, закрываю глаза и мысленно возвращаюсь в 1984 год. В этом году от той же болезни умерла моя бабушка. В этом же городе, но в другое время и в другой стране, с совершенно другой медициной и иным отношением к людям. С момента постановки диагноза и до самого конца бабушку взяли под свой контроль врачи. Мы, родственники, и знать не знали, где находится диспансер и где достать обезболивающее – все доктора приходили на дом и все сами делали. До последней минуты бабушка была в сознании и умерла тихо, не корчась в муках и не моля о смерти, как избавлении. Почему сейчас нельзя это сделать? Почему нельзя обеспечить хотя бы безнадежным, обреченным больным достойный уход? При разруганном напрочь социализме система медицины была гораздо более профессиональной и человечной, чем в наше время. Кому понадобилось ее ломать? Зачем? Я готова понять причины надругательства над советской системой образования – развал всего и всякого вокруг свидетельствует о том, что сейчас у власти в стране находятся бывшие двоечники и второгодники, а ныне некомпетентные специалисты, не преминувшие свести счеты с ненавистными школьными науками, как только представилась такая возможность. Но советская медицина - то чем этим двоечникам не угодила? Капитализм, говорите, в бюджете денег нет? А на что тратятся доходы от продажи нефти и газа? Когда в Кремле сидели старцы, нефть стоила намного дешевле, частный бизнес отсутствовал как класс, налоги не собирались, но на бесплатную медицину и образование для всех денег хватало. Почему не хватает сейчас? Ах, простите, нефть у нас теперь частная собственность, как же это я забыла. Другими словами, вся эта прорва денег от продажи нефти и газа, ранее направлявшаяся на медицину, образование и культуру огромной многомиллионной страны, теперь направляется на прожигание жизни непонятно откуда взявшимися собственниками того, что раньше в этой стране принадлежало всем. И ради этого люди выходили к Белому дому в 1991 году? Ради того, чтобы отнять деньги у больных, стариков и детей и передать их тем, кто оказался понаглей, мы громили Останкино и расстреливали Парламент? За что боролись, на то и напоролись – просто наглые деляги трансформировались ныне в инопланетян с глазами убийц. Эти пришельцы сеют вокруг хаос, разрушение и получают удовольствие от особо изощренных издевательств над беспомощными людьми. Сирот больше, чем после войны, молодежь спивается и наркотизируется, старики мрут от голода, трудоспособные – от отсутствия работы лезут в петлю, неизлечимые больные умирают от страшной боли, от отсутствия ухода и необходимых лекарств.
Вы именно этого и хотели, люди?