Медведица была старая, осмотрительная и черезвычайно опасная.
Ещё прошлой весной она присмотрела место под будущее гнездо, ещё до того как гордо взмыв в небеса, парить там бок о бок с красивым медведем, раскинув семиметровые крылья, ещё до того как с небес обрушится в духмяную траву альпийского луга и жадно любить друг друга сминая васильки и эдельвейсы.
И теперь, спокойно восседала на двух крепких, чуть побольше страусиных, яйцах бурой скорлупы, изредка, кидая взор на равнину начинающуюся у подножья утёса с венчающим его плетёным медвежьим гайном.
Медведица, в протяжении беременности, любовно плела его из мягкого липового лыка, разорив при этом немало беличьих и мышиных дупел в поисках нежного пуха, которым и устлала обширное дно гнезда. Иногда, хозяева раззоряемых жилищ, не отдавали без боя своё достояние. В память об этом, медведица имела длинный шрам поперёк морды, и распущенное на ленточки ухо - память о схватке с карельским саблезубым кротом.
В вышине безмятежно плыли кучевые облака, негромко побрякивал панцирем о камни бурундук, который устроил свою кладовку неподалёку, в груде валунов, и теперь вылез погреться на скупое зимнее солнышко. Как вдруг, медведица насторожилась. Морозный ветерок донёс до её сторожких ноздрей запах бараньего сала вперемежку с парижским парфюмом.
Медведица грозно встопорщила загривок, в глубине её груди родился глухой свирепый рык - так пахнут арабские шейхи.