Глава третья
– Твой звонил, – сказал бывший супруг, когда Ирина переступила порог квартиры.
Он всегда находил предлог пообщаться. Тихонечко приоткроет дверь своей комнаты, высунет нос, определит своими медвежьими черными глазками ее настроение, а потом что-то скажет. Такое, чтобы Ирине захотелось диалог продолжить. Как сейчас. Понятно, что она должна спросить: кто это – твой?
– Кто – твой?
– Шеф. Никиток.
Диалог срывался. Ирина только досадливо поморщилась: Никитком называть своего шефа имела право только она.
Раньше она могла бы спросить у Павлика, какого черта он приперся с работы раньше срока и не дает ей заняться своими делами. Она не спросила. Задетый этим Павлик захлопнул свою дверь. «А, может, я заболел? А вдруг мне нужна помощь? Или что-то случилось? Даже соседи помогают одиноким людям!» – читалось на его физиономии.
Ирина отличала здорового супруга от больного мгновенно, потому и не спросила. Больной Павлик был невыносимо театральным: стонал, когда «зашкаливало» температуру до тридцати семи с хвостиком, кашлял, хоть и не хотелось, или подозрительно долго лежал тихо-тихо. Приходилось Ирине деликатно стучать в дверь и спрашивать голосом прежней жены:
– Ты жив?
– Жив, жив, – отвечал Павлик умирающим тоном.
«Артист»! – вздыхала Ирина и произносила ожидаемое:
– Тебе что-то принести? Ты врача вызывал?
И начиналось то, что могло закончиться миром. А как раз этого Ирина не хотела. Пока не хотела.
После долгих лет перманентной войны в браке тихий нейтралитет развода казался ей самым подходящим состоянием. Первый год Ирина даже мысленно не хотела возвращаться к брачному периоду, о котором мечтают глупые женщины.
– Никита спрашивал, где ты, и просил позвонить,– сделал Павел еще одну попытку разговорить жену.
– Завтра, – отмахнулась та, скрываясь в ванной комнате.
Весь следующий рабочий день Ирина отбивалась по телефону от сидевшего дома Никиты, но как-то вяло, скорей из вежливости. Мальчик привык опираться на ее опыт и авторитет в издательском мире и всегда пугался, если Ирина показывала характер. Отец, номинальный директор их небольшого семейного бизнеса, больше не служил ему опорой.
Старик покинул пост, взвалив на плечи сыночка свои проблемы до того неожиданно, что Никита все не мог перестроиться с привычного безделья на символической должности художника (авторы сами приносили свои иллюстрации, а также идеи для обложки), на самостоятельную деятельность. В результате крошечное издательство со штатом из трех человек (в расписании значилось пять) должно было мужественно выживать в состоянии мирового кризиса. По сути – это был уже второй кризис в этой области человеческого деяния.
С перестройкой рухнуло межрегиональное книжное издательство, когда-то занимающее два этажа огромного здания в центре города. Переход на рыночные отношения затормозил производственный процесс надолго, и пока на месте разрушенного дела вылупливались крошечные частные издательства, одновременно происходили перебежки сотрудников из одной комнаты в другую. Отдел политической литературы обвалился первым, художественной – последним.
Поэты и прозаики, имеющие имя в литературном мире и некоторый багаж знаний, оказались на кафедрах филфака в университете, где стали заниматься наукой, тоже, правда, угасающей безвременно. Редакторы с бойцовским характером двинули в газеты, коих было немного, а значит – не все бойкие и пристроились. Кто-то перешел в типографию, многие остались без работы. Кто-то открыл свою газетку, рискуя тут же прогореть.
Через некоторое время таких газеток расплодилось великое множество. Они угасали так же стремительно, как появлялись новые.
Ирина, успевшая ко времени разрухи приобрести авторитет профессиональной акулы в искусстве редактировать текст, без работы не осталась, пересидев смутные два года в местном Союзе писателей – обычной секретаршей, вернее – машинисткой. Но именно к ней кинулись новоиспеченные издательства с приглашением на должность редактора-корректора, когда оклемались от перемен и стали налаживать работу.
Подруга детства Ирины и одноклассница, Татьяна, актриса по профессии, переживающая крах театра как свою личную драму, пыталась пристроиться к ней, упорно навязывая безумную идею открыть собственное дело, то бишь – свое издательство.
– На какие шиши? – изумлялась Ирина. – Павлик без работы, то есть – без нормальной работы! Родственники все сплошь нищие, среди друзей – ни одного бизнесмена, у кого бы можно деньги занять!
– Представляешь, мы бы открыли издательство для высокой литературы! – грезила вслух Танечка. – Ты помнишь, как я грамотно в школе писала диктанты? Я же могу быть корректором... Мы бы открывали дорогу молодым талантам, у которых в голове новые мысли – без партийной подкладки...
Ирина изумленно созерцала вдохновенное лицо подружки, в голове которой обе половинки мозга обычно работали по очереди: пока одна фантазировала и мечтала, вторая бессовестно дрыхла. Потом просыпалась и начинала теснить эту, шизофреническую, чтобы вытурить окончательно. И тогда логика не просто брала верх – она становилась несокрушимой, железной и беспощадной.
В минуты правления левой половины (логика, анализ) Танюша давала Ирине такие трезвые советы, что казалась мудрой старухой. Но стоило ей вернуться в мир творческих поисков и действий, далеких от быта и его проблем, как бедняжку переклинивало на правый бок, и тогда от нее толку не было. Зато был смех:
– Девочка моя, о какой высокой литературе ты размечталась?! В наше время торгашей в малиновых пиджаках и бритых под уголовников?! Тут хоть бы с голоду не сдохнуть! Вчера в буфете исчезли даже плавленые сырки!
– Ничего, придет время, ты станешь во главе издательства, к тебе потянутся меценаты, они...
Ирина смотрела на школьную подружку взглядом терпеливого психиатра:
– Та-ак, нас понесло... Может, мне сотрудникам зарплату не выдавать? И самой святым духом питаться? Ну, чтобы долги отрабатывать, если я их заимею с твоей подачи? Вот займу... сколько там нужно?
– А ты кредит возьми! Сейчас все в кредит живут! Банков новых полно! И все зазывают!
– Под какую такую недвижимость? Сдать квартиру вместе с почти безработным супругом, чтобы расплатиться с кредиторами?
– А хочешь, я бабкин домик продам? И буду твоим инвестором?
– Хочу. Прикинь, сколько может стоить развалюха в селе за сто километров от города? А самое распоганое издательство обойдется в пол-лимона баксов, не меньше.
– Сколько-сколько?!
Обратный процесс в голове подруги начинался с этого момента, но тут уж в мозгах самой Ирины возникал крошечный огонек надежды и неумолимо разгорался до умопомрачения. Слава Богу – временного: « Как же это здорово – быть хозяйкой в таком важном деле! Приходит бездарь честолюбивая, но со связями, сует тебе под нос свой графоманский бред, а ты посмотришь первую страницу, из вежливости полистаешь еще несколько, и так, с чистой совестью говоришь: «Извините, но это нам не подходит». – «Но почему? Иван Иванович сказал, что это актуальная тема! В конце концов – я вам деньги плачу!» – « А вы сначала хоть бы ошибки исправили, молодой человек. Грубые, орфографические. И потом... у вас бедный словарный запас!» – «Но Иван Иванович, он до вас тут был главным редактором, его все знают!» – «Привет Ивану Ивановичу!»
Таня верно напророчила – время пришло. Все вроде бы вернулось, только в новом варианте, качеством помельче, количеством побольше. Книги теперь издавали за счет авторов. Правда, издательства своего Ирина открыть не могла по прежней банальной причине – безденежья.
Теперь на каждой двери с обеих сторон длиннющего коридора красовались таблички издательств. Ирина сидела за дверью с самым издевательским названием – «МУЗА». Ибо музой тут и не пахло – издавались так называемые учебники для частных ( якобы элитных) школ, диссертации, политические брошюрки, отраслевые сборники статей, изредка – тоненькие поэтические или проза невысокого качества – зато за высокую цену.
Нет, Ирина не жалела, что пошла именно сюда, к бывшему коллеге из отдела публицистики. Откуда он взял бабки для собственного бизнеса, Ирина не выясняла, но криминалом они не пахли. Она считала шефа человеком демократичным и порядочным. Тот был журналистом, да еще бывшим спортсменом и – главное – не дураком. С ним работалось легко, хотя иногда он тоже взбрыкивал, вспоминая былые заслуги перед отечественным спортом и публицистикой. Тогда начинался приступ хвастовства, сопровождаемый поучениями. Впрочем, шеф быстро приходил в себя и даже говорил что-то типа: «И кому я лапшу на уши вешаю?!»
Сынок шефа, Никита, наследник, вступил в ответственную должность по воле заболевшего папы – тот стал выпивать после смерти жены и медленно, но уверенно превращался во все еще умного, но прогрессирующего алкоголика. Возложив на сына трудную миссию руководства, папа советовал опираться на крепкие и весьма надежные плечи Ирины Владимировны. Что Никита и делал, спихнув на эти плечи самые противные для его художественной натуры участки работы.
Вскоре обнаружилось, что главный талант Никиты – краснобайство в переплетении с ленью. В остальном он оказался середнячком – не в отца. Сын оказался наследником не папиных издательских способностей, а краснобайства ленивца – Обломова.
Ирина тащила воз редактора-корректора, а также бухгалтера. Роль секретаря исполняла вертихвостка Леночка, гражданская жена Никиты. Она же с поджатыми губами и брезгливой гримаской на симпатичной мордашке два раза в неделю брала в руки швабру, изображая техперсонал, за что получала вполне приличную сумму. Приличную – для такого объема работы: протереть тряпочкой два стола в комнате да полы. Книжные шкафы, где красовались результаты издательского труда в виде разноцветных книжек и брошюр, были застеклены, так что в особом внимании не нуждались.
Ирина все терпела – сначала из уважения к бывшему шефу, потом – в ожидании, когда в соседнем издательстве проводят на покой редактора – сильно засидевшегося Поэта (когда-то областного масштаба).
Пока же ее удерживали сомнения: в другом издательстве предпочитали главную типографию города – той, с которой работали здесь. Ирина ценила дальнее, но более дешевое предприятие за добротность их изделий и почти забытое советское качество. Книжки не распадались, даже если были в мягкой обложке, а в твердой – вообще имели вид элитных изданий.
Ирина, взбудораженная вчерашним происшествием, отбивалась от Никитиных нападок почти бездумно, решив для себя, что не станет торопиться с уходом. С Никитой она справится, а что будет на новом месте, еще неизвестно.
– Дорогой, – сказала она материнским тоном, – завтра я тоже ... припозднюсь, как говорит твоя Элен.
– Опять?! – завопил Никита, уже готовый слинять, судя по тому, как торопливо Леночка накладывала макияж.
– Машины завтра не будет, ты молодчина, справился без меня. Авторов новых не предвидится, а хозяин этой макулатуры, – они кивнула на пачки с книгами в углу, – сейчас их и заберет. Только что звонил, едет. А мне нужно... в больницу.
Рабочий день прошел благополучно, хотя желающих обессмертить себя в украинской литературе сегодня не нашлось. Ирина вычитывала нудный текст местного историка, больше следя за пунктуацией, чем за смыслом, хорошо зная, что этот дядечка будет отстаивать каждую точку с запятой. Этот знак препинания он обожал и лепил даже в коротких фразах.
Глава четвертая
Дома был относительный покой, если не считать звонков от родных деток с их проблемами: у внучки болело ушко, у сына сняли премию, у дочки не было босоножек. Ирина всех выслушала, дала советы, пообедала в обществе телевизора.
Павлик тихо сидел в своей комнате. Потом вышел, стал шарить в личном маленьком холодильнике, чем-то загремел в кухне. Оттуда вскоре залетел в гостиную запах супа из пакетика, что расстроило Ирину. Господи, а у нее борщ пропадает! Сварила вчера, ожидая сына. Без этого визита всегда голодного ребенка она бы не стала возиться. Визит сорвался – сын поел у кого-то в гостях. Тоже проблема – женился на паршивой хозяйке.
Не выдержала, вышла к Павлу, сказала приветливо:
– У меня борщ пропадает.
Без этого волшебного словечка – пропадает – ни одно приглашение поесть он не принимал. Раз пропадает, то почему бы и не спасти бывшую жену. Тем более – он так любил ее борщи!
Павел гордо дернул плечом:
– Не надо, у меня суп.
– Как знаешь.
Это сейчас Ирина перестала страдать, а первое время, когда они молча разделили продукты на два холодильника ( Павлик взял маленький), Ирина терзалась при каждом шорохе из кухни. Ей так хотелось накормить этого обормота! Но тот не выходил из потрясения и отвергал все ее поползновения оставить нерушимыми хотя бы привычку питаться совместно.
– Я все равно готовлю на всех, какая мне разница – на одного человека больше или меньше? – взывала Ирина к холодному расчету вчерашнего супруга.– Будешь платить за еду, как в столовке. Давай свою долю продуктов.
– Обойдемся, – цедил сквозь зубы Павел. – Буду питаться тем, что не входило в наше надоевшее меню.
Все-таки куснул, подлец. Меню ему надоело!
Первое время он ел сало с картошкой в мундире. Летом спасали овощи, зимой – соленья, которые оставались с прошлого и были поделены подушно – в семье Ирины после женитьбы сына оставалась душа и тело дочки, в сумме с мамой составляли они две души. Вернее, два тела. Души их питались театром, книгами и фильмами. Шесть баночек маринованных маслят, собранных еще в компании с папочкой, поделены были так: две папе, четыре остальным. Но так как праздники все еще отмечали вместе (чтобы внучка не догадалась о разводе сдуревших бабушки с дедом), то Павлик одну баночку любимых грибов выставил на праздничный стол.
О, эти праздники, где приходилось соблюдать конспирацию! Дедушка с бабушкой сидели рядышком, как в известной песенке – на привычных местах, и даже улыбались друг другу. Но, сталкиваясь в коридоре или кухне, отворачивали физиономии в сторону и напрягались, чтобы не встретиться глазами. Мало ли чем могла обернуться эта встреча!
Потом проблема с питанием утряслась: Ирина перестала готовить первые блюда (не нужны они ей!), если не ждала в гости сына. Дочка, пока не сошлась со своим возлюбленным и к нему не переехала, обедала днем в студенческом кафе родного института, где училась в аспирантуре архитектурного факультета. Утром и вечером Ирина с дочкой глушили кофе со сливками и бутербродами. Или с покупными булочками, не имеющими запаха. Со времени развода Ирина не пекла любимые Павликом пироги – из благородства, чтобы не раздражать его обоняние.
Прошли времена, когда они лаялись из-за детей. Тогда Павлика возмущало одно и то же:
– Почему ты должна морочить свою голову их проблемами? Когда кончится это опекунство?! Они – взрослые! Ты курицей-наседкой была и осталась! Болит что-то – врача надо звать! Не на кого дочку оставить? Так кто его заставлял так рано жениться?!
– Тебе всегда было плевать на собственных детей. Родил бы хоть одного, и в тебе бы инстинкты заговорили. Их пока никто не отменял.
– Вот именно, что инстинкты! Но ты же не кошка или курица. Ты – высшее существо!
Последнее слово всегда оставалось за Павликом. Порассуждать на темы, плавно переходящие к дидактическим выводам, он обожал.
– Учишь тебя, учишь…
– Хватит меня воспитывать, – огрызалась Ирина.
– С тобой невозможно разговаривать!
«Ну вот, – думала она, ретируясь в другую комнату, – нам вообще можно не общаться на эти темы. Я сама могу построить за двоих наш диалог. Он же повторяется слово в слово столько лет!»
С мужем интересно было поговорить о книгах, политике, телепередачах, но не о семье. Ничего нового тут не предвиделось, Павел хотел покоя, она, между прочим, тоже. Но пока детские проблемы не исчезали, а росли, даже с женитьбой Владьки, отстраниться от них не получалось.
После последней крупной ссоры, поставившей жирную точку в их совместном существовании, все разговоры о детках иссякли, словно у них и не было больше этих деток. Машка теперь жила у своего бой-френда, не желая связывать себя печатью до окончания аспирантуры. И получилось, что Павел с Ириной обрели полную свободу, о которой мечталось, пока выросшие дети утрясали свои личные дела.
Пространство квартиры на какое-то время очистилось, но сердце Ирины тянулось к любимым детям и внучке. Она пыталась сохранить частицу свободы для себя и тоже не молчала, упрекая детей в эгоизме.
И все-таки, как это ни странно, развод действительно подарил ей свободу поступков. Она делала то, что хотелось, не отчитываясь перед мужем, как это было раньше. Зато с Павлом тоже произошло неожиданное: он стал звонить детям чаще прежнего, расспрашивать, проявляя искренний интерес к их учебе и работе.
– Давно надо было разбежаться, – говорила Татьяна. – Скучает, бедняга. Поговорить не с кем.
Татьяна, лет на десять поневоле отошедшая на второй план, заняла сейчас свое законное место лучшей подруги в сердце Ирины. Нерушимый ее оптимизм заряжал не только Ирину энергией – Таня тоже его черпала из собственного источника – самозаряжалась. В редкие минуты ее хандры Ирина тормошила подругу:
– Эй! Батарейки забыла вставить?
Раньше они общались по телефону, когда же это стало накладным для скромного бюджета обеих, стали ездить друг к другу в гости, когда срочно требовалось что-то обсудить вдвоем.
Сегодня вечером тащиться в спальный район, куда Татьяна переселилась после развода и продажи квартиры в центре, Ирине не хотелось, и она заперлась в детской, улеглась на диван с мобилкой возле уха. Тоже удовольствие не из дешевых...
– Привет, пропажа! Я тебе весь день звонила вчера. Даже на работу! – радостно завопила Татьяна.
– За это – особое спасибо. Что на работу.
– А что – нельзя было?!
– Так, с тобой все понятно.
– А что случилось?!
Как-то сразу Ирине расхотелось рассказывать подруге о вчерашнем происшествии. Оно походило на глупый сон, оборвавшийся внезапно, но о котором хотелось думать.
Поболтав о всяких пустяках пару минут, Ирина погрузилась во вчерашний день. Досада от незавершенности странной встречи не давала покоя. Ирина пыталась вспомнить подробности, чтобы понять, чем же так зацепило ее поведение незнакомки. Что в нем было особенного? Но какой-то странный туман в голове мешал ей сосредоточиться. Тот плавно перешел в полудрему, затем в сон.
Обычно ей что-то снилось, но в эту ночь впечатления дня не вылились в яркие образы, а словно испарились.
Утром она все-таки заглянула в издательство, чтобы загрузить Леночку порцией работы, без которой девочка теряла все свои жалкие знания студентки филфака, где училась заочно.
– Будут мне звонить или Никите – на вторую половину дня перебрось. А сейчас – за компьютер и – вперед! К тексту воспоминаний славного борца за национальную свободу, пана Безбородько. Правишь самые грубые ошибки, поняла? И выделяешь, так чтоб я потом посмотрела. Украинский знаешь? Вот-вот, практикуйся. Кстати, историю неньки-Украины подучишь. Из первоисточника. Я этого пана на митингах Руха слушала, когда сама туда бегала. Бывший обкомовский инструктор, ну, естественно – перекрасившийся. Был красный товарищ – стал желто-блакитным паном.
– Какая вы злая, Ирина Владимировна. И не патриотка.
– Все умные – злые. А о патриотизме потом поговорим. Когда прочитаешь пана Безбородько. А был еще такой – просто гражданин Кравченко. Тоже в обкоме комсомола работал. Потом банкиром стал, в правительстве побывал, пытался экономику нашу подлечить. Так вот он не сотрясал воздух лозунгами, а тихо-мирно работал. Деловой человек. Это к вопросу о патриотизме. Прописных истин, девочка, не знаешь. Работай! Чао!О патриотизме потом поговорим.
продолжениеhttp://www.proza.ru/2013/01/10/1229