Мандариновый путь 8
© Антон Санченко
© перевод Виктора Лукинова
В предыдущей позиции
Я уже где-то писал, что зимою порт Поти похож на мышеловку, так как при наименьшем шторме от Западных румбов, так называемого Варненского ветерка, на выходе из акватории начинает работать тягун: отбитая от волноломов и берега волна накладывается на волну ветровую, в воротах гавани образуется толчея, которая швыряет суда на бетонные надолбы волноломов, срывает их с якоря и выбрасывает на берег. Я сам однажды видел, как именно в такой ветерок выбросило на берег иранский танкер. Понятно, что портовый надзор не даёт добро на выход в море в таких условиях.
Но, даже герметично закупоренный штормом, порт продолжал жить своей жизнью. Сновали его тремя бассейнами – рыбным, торговым и военным – буксирчики, бункеровщики и лоцманские катера. Работали портальные краны, и маневровые тепловозы подгоняли на причалы товарные вагоны для погрузки. И каждый день к нам приходили гости с других судов, тоже застрявших в Поти на штормовой отстой.
Сначала к нам пришли парни с плавучего элеватора – специального судна для перегрузки зерна под причалом. Спрашивали, ни в Одессу ли мы идём. Ребята хотели передать с каким-нибудь судном гостинцев домой. Им светило встречать Новый год в Грузии. Элеватор был одесский, да и зерно было нашим.
Потом к нам по вечерам стала приходить после смены крановщица Валя. Просто пообщаться с земляками. Валя была из Чернобаевки, но жила в Поти уже лет двадцать. От неё мы и узнали, как в особо лютые зимы потийцы топили свои печки-буржуйки в квартирах распиленными на дрова реликтовыми эвкалиптами из окрестных рощ. И только в начале этой зимы всех обошел участковый милиционер, и предупредил, что теперь за эвкалипты уже снова начнут давать срок. Эти эвкалипты, наверное, ещё помнили, как приплывали в Колхиду аргонавты. И именно в одной из этих рощ волшебный дракон сторожил Золотое руно.
Тима Северина на его копию греческой галеры помнили уже мы, в частности Сашка-Второй, который как раз тогда проходил военную стажировку в Потийской военно-морской базе. Историческую галеру тогда пришвартовали как раз у причала, где сейчас стоял «Вадичка». Плавания Северина наглядно показали, каким большим был мир во времена древнегреческих мореплавателей. Точнее, если смотреть на него с низкой палубы исторического судёнышка, а не в иллюминатор современного реактивного самолёта. Расстояние от Батуми до Поти галера преодолела за шесть суток, хотя сейчас между ними всего два часа пути на автомобиле. Путь от Греции продолжался несколько месяцев.
Наверное, следует сказать пару слов и про военную гавань, в которой мы стояли. Её тоже начали потихоньку восстанавливать. Здания экипажей отремонтировали, по плацу маршировали грузинские моряки в чёрных шапках и шинелях. Горький комизм ситуации заключался в том, что моряки в Грузии уже были, а военного флота – ещё не было. Раздел Черноморского флота, на часть которого можно было претендовать, Грузия, за своими гражданскими войнами, прозевала. И теперь приходилось переоборудовать в сторожевые катера рыбацкие сейнеры и моторные яхты. Потому и обстрелы сейнеров с беженцами под Сухуми объяснялся ещё и этим. С вертолёта не видно, беженцы у тебя на палубе, или военный десант.
В целом же ощущалось, что порт начинает оживать после полной заброшенности военных времён. И окончательно я в этом убедился, когда увидел, что рыбный бассейн заполнен сейнерами, которые вновь собрались на хамсовую путину со всех концов Чёрного моря, едва ли не впервые за последние годы. Были среди них и наши земляки из Измаила, Одессы и Херсона. Итак, всё понемногу возвращалось к довоенным временам. Среди одесситов я повстречал много знакомых по Ильичёвску.
Однако было и совсем новое. Такое, при виде которого я сразу понял, что нашему мандариновому судоходству приходит конец. В торговом бассейне стояли кормой к причалу два парома. Наш и болгарский. Наш – «Герои Шипки», и болгарский – «Героита на Одеса». Это были монстры, внутрь которых через открытую аппарель заезжали целые грузовые составы и колонны авто-трейлеров. Их было построено, в советские времена, всего четыре, и работали они на линии между Варной и Одессой. При чём, наши были названы в честь героев Шипки и Плевны, а болгарские – в честь героев Одессы и Севастополя. Четырьмя такими паромами можно было вывезти в Украину или Болгарию половину населения Грузии за один раз. Конкурировать с ними наши маленькие судёнышки ну никак не могли. Это был конец какой бы то ни было блокаде. И мандариновым рейсам тоже. Я ещё не мог сообразить грустно мне или весело от такой новости, но для Грузии это было настоящее спасение, как появление регулярной кавалерии в конце голливудского вестерна.
Однако наш рейс, пусть и последний, ещё не завершился. Мы дожидались малейшего «окна» в штормовых прогнозах, чтоб выскочить из этой мышеловки и направиться в Херсон. Время нас поджимало, и до Нового года оставалось не так уж и много.
Мэйдэй
Я как раз принимал в радиорубке прогноз из Одессы, когда через открытую дверь на мостик прозвучал этот противный звук на два тона, чередовавшихся как в сирене скорой помощи. Радиотелефонная станция промежуточных волн «Чайка» приняла чей-то сигнал тревоги на аварийной частоте.
Я оставил все точки и тире, и пулей вылетел в рулевую рубку. Там уже были старпом и Андрюша-штангист.
- Мэйдэй, мэйдэй, - неслось из динамиков.
- Все кто меня слышит, ответьте «Викингу».
- Мэйдэй, мэйдэй. Все кто меня слышит, ответьте «Викингу».
- «Викинг» - «Вадичке». Слышим вас на тройку, - ответил Петренко-младший.
- Где вы находитесь? Приём.
Но «Викинг» нас не слышал. Так бывает.
- Врубай главный передатчик, - приказал мне старпом и вызвал на мостик Арташезовича.
Пока я прогревал главный передатчик, «Викингу» кто-то ответил, потому как Николка начал объяснять что происходит. Но того с кем он связался мы не слышали, а только Николку и треск радиопомех. Арташезович уселся в кресло перед приёмником. Все остальные сгрудились за нашими спинами.
- Затоплен форпик, - докладывал кому-то Николка. – Откачивать не успеваем… волной сорвало люк… ветер 9 баллов… Северо-Западный… высота волны три с половиной – четыре метра … имею значительный дифферент на нос… судно интенсивно обмерзает … требуется немедленная помощь … как поняли… приём.
- Где-то севернее, - сказал Арташезович. – Скорее всего под Новороссийском.
- Нахожусь в координа…
Передача прервалась. Я начал поспешно переключать антенны и искать Николку на соседних каналах. Снова вернулся на 2182.
- «Викинг», ответьте « Вадичке».
- «Викинг», ответь «Вадичке».
- «Викинг» - «Вадичке». Приём.
- Что это значит? – спросил Андрюшка
- Антенну ветром оборвало, - не задумываясь, ответил я.
- Или… начал, было, старпом Петренко
- Антенну сорвало, - с нажимом перебил его Арташезович.
- Сделаешь запись в судовом журнале и оповестишь портовую администрацию, - приказал он старпому.
- Слушайте на аварийной, хлопцы, может ещё прорежется, - и вышел из радиорубки.
Николка на связь больше не вышел. Не слышно было и никаких переговоров спасателей, которые обязательно были б, если бы…
- Вот так, - спустя два часа сказал старпом. – Половину Арктики на дырявом судне прошел человек и ничего, а тут …
- Какой, там, на завтра прогноз? – спросил, наконец, Арташезович про то, о чём все забыли.
- Благоприятный, - ответил я. – Восточный, шесть-одиннадцать метров в секунду.
- Ну, Андрюша, прощайся сегодня со своей местной кралей, если успел завести. Завтра, надеюсь, выйдем в море…
Here am I floating round my tin can, far above the moon
Planet Earth is blue and there’s nothings I can do,
- звучало у меня в наушниках среди радиопомех, словно недавняя Юркина песня обогнула Земной шар, как радиоволна, и догнала меня, отразившись от Луны.
- Идите ужинать, - позвал Арташезович. – У Юрика сегодня макароны по-флотски.
Жизнь продолжалась. Теперь уже без Николки.
От Кавказа до Крыма
Мы выскочили из Поти при первой подвернувшейся нам возможности, и успели при хорошей погоде проскочить Сухуми, что было важным. Далее уже можно было, в случае чего, жаться к берегу без риска быть обстрелянными по недоразумению или из-за повышенного чувства долга у местных артиллеристов. Интересно, что наши же друзья и знакомые работали и на Сухуми. Зайти в порт мирно, так чтобы по судну хотя бы раз не дали пристрелочного выстрела из пушки, у них ни разу не получалось. Хорошо ещё, что в портнадзоре была прямая связь с батареей. И после запроса судна на вызывном канале, он звонил воякам и говорил примерно так: «Не трогай их, это мои».
Итак, Сухуми мы проскочили очень своевременно, ибо Восточный ветер усиливался. Махнуть через море напрямки, на мыс Фиолент в Крыму, теперь уже не получалось. Арташезович пошел дальше на Север вдоль кавказского берега.
Волны почти не было, ей просто не хватало простора, чтобы разгуляться. Зато ветер всё усиливался и усиливался, барометр падал, и не нужно было быть синоптиком, чтобы предвидеть, что ожидает судно, стоит ему немного оторваться от кавказских берегов. Достаточно было выйти на крыло мостика и услышать, как свистит тот ветер, какие звуки извлекает он из антенн и снастей, те, которые кто-то когда-то поэтично назвал Эоловой арфой. Смельчака, высунувшегося на крыло мостика, тот арфист буквально сдувал. И это ещё нас пока прикрывали кавказские горы.
Тучи сгустились и потемнели. Они неслись на Запад, к Варне и Бургасу, чуть не цепляясь за громоотводы на мачтах. Антенны, на всякий случай, я заземлил ещё перед своей ходовой вахтой на руле. В наших широтах грозы зимою не бывает, однако кто его знает, к каким широтам относится Кавказ – субтропики, всё-таки. Как-то на одном спасательном судне из Севастополя я лицезрел последствия убеждённости тамошнего начальника радиостанции в том, что зимой грозы не бывает. Молния прошила приёмники насквозь, сплавив все радиодетали с металлом и даже с керамикой в один слиток, и, по словам очевидца, немного полетала по радиорубке аккуратным пылающим мячиком, прежде чем прошила металлический корпус судна.
Хорошо быть радистом, и думать о своём, радистском, пока руки крутят штурвал, удерживая «Вадичку» на курсе. Особенно хорошо потому, что никто напрочь не соображает в твоих радиоделах и не комментирует каждый твой шаг, каждое твоё решение и каждый твой чих.
С судоводителями не так. За спиной любого капитана, по крайней мере, два судоводителя имеющих обычно крайне противоположные взгляды на судовождение. Я стоял вахту с Санькой-Вторым, и все четыре часа слушал его бухтение, что Арташезович всё делает не так. А потом сидел в радиорубке, с открытой дверью на мостик, и слушал уже старпома, вещавшего о том же самом.
- Ну какого чёрта мы под самым берегом ползём? Вот сейчас район 19666 пройдём, под Геледжиком горы кончатся, а какие восточные ветра в Новороссийске в это время года не мне тебе рассказывать, - бурчал Сашка.
- Зато, есть возможность отстоятся на якоре в какой-нибудь бухте, - напоминал я.
- И так уже опаздываем. Если будем отстаиваться по штормовому, то плакал Новый год. Плакали мандарины. После Нового года цены упадут и «тяги» никакой не будет, - в Саньке говорил бизнесмен, а не судоводитель.
Старпом же Петренко, наоборот, был благоразумным мореплавателем. Его, поведение Арташезовича, не устраивало с другой стороны.
- Куда мы прёмся? Прогноз никудышный, в Геленджике можно было отстояться, в Новороссийской бухте. Нет, вперёд. Сами жабью сиську ищем. Ничего с теми мандаринами не станется.
По этикету, говорить такие глупости капитану, никто из них не смел, потому как решать на общесудовом собрании каким курсом идти на флоте не принято. Поэтому все эти удивительно мудрые замечания должен был выслушивать я. Арташезович же, похоже, решил не нарываться, но идти вперёд, пока была малейшая возможность двигаться. На якорь мы стали только под Лысой горой, уже где-то в районе Анапы. Арташезович хотел дождаться хотя бы незначительного ослабления Восточного ветра, чтобы тараканом в щелку проскочить к берегам Крыма. Этим решением он ублажил старпома, но разгневал Сашку-Второго. А когда, сутки спустя, несмотря на продолжение шторма, он снялся с якоря и направил «Вадичку» строго на Запад, то не угодил уже старпому. Как в том анекдоте.
- Что делать, если в купе поезда собрались дама, которая мёрзнет от сквозняков, и джентльмен, задыхающийся без свежего воздуха?
- Сначала открыть окно и заморозить даму, а потом закрыть и задушить джентльмена.
Всё-таки лучше быть радистом. Никто не ворчит за спиною. Зато никто и не подскажет тебе, что при быстром переходе из субтропиков сразу в зиму, в редукторе радиолокатора конденсируется и тут же превращается в лёд влага. И электромоторы радаров горят в один миг, особенно если нет времени заменить смазку на зимнюю. Нужно самому хотя бы раз того движка спалить, чтобы запомнить на всю жизнь. Это называется опыт. Подогрева антенны у раритетного радара «Донец» не было.
- Знаешь Сашка, - не выдержал я один раз.
- У нас с Арташезовичем договор. Он не указывает мне, когда менять смазку в редукторе радара. А я не говорю ему, куда и с какой скоростью идти.
В результате мы поцапались из-за того, что Сашка слишком долго гонял моего ветерана-«Донца» на высоком напряжении.
Форс-мажор
Только мы оторвались от берега, началась килевая качка. Это когда судно подбрасывает и перекатывает через волны вдоль киля, а не с борта на борт. Волна была попутной для нас, поэтому скорость судна и скорость волны складывались, а не отнимались. Она накатывалась с кормы, «Вадичка» подпрыгивал, как брыкливый жеребчик, опуская нос вниз, и какое-то время скользил по склону волны, как завзятый серфингист, потом пенный гребень всё же догонял судно, поддавал ему в зад, и бурлящим фонтаном пены перекатывался между бортами через всю палубу к носу.
Затем волна обгоняла «Вадичку», нос задирался к низкому серому небу, и заключённая между фальшбортами вода неслась потоками по ватервейсам с носа на корму, выливаясь через штормовые порты – специальные квадратные отверстия, за борт. Всё было б неплохо, и не вызывало особого беспокойства у Арташезовича, если бы не палубный груз. Или «Вадичка» таких штормов не видел на своём веку? Но ящики с мандаринами местами перекрывали воде путь к отступлению, предыдущая волна ещё не успевала схлынуть с палубы, как уже налетала следующая. Вместе они добавляли тонны дополнительной нагрузки на судно. Это мало радовало. Хорошо ещё, что такие каверзные волны были скорее исключением.
Но главной опасностью при попутном шторме являлось то, что рулевому трудно было удерживать судно кормой к волне, ведь самого гребня у себя за спиной он не видел, и должен был ориентироваться по предыдущим, уже обогнавшим судно. Иногда такая предательская волна со всей дури наваливалась на перо руля, аж штурвал в руках дёргался, и пыталась развернуть логгер бортом к следующим валам. Вот этого допустить было уже ни как нельзя. Это была бы амба. Крепление палубного груза не выдержало бы. А смещение груза на любой борт и недопустимый крен переворачивали куда большие пароходы, чем «Вадичка». Были такие случаи в истории черноморского судоходства.
Требовалось быть особо внимательным на руле, и выбросить из головы все посторонние мысли о радиооборудовании, жене, детях, Новом годе и ценах на мандарины. Отдаться этой нескончаемой игре с девятыми валами полностью, следя за картушкой компаса и приступами волны, предупреждая и угадывая её атаки, мгновенно реагировать на её импровизации, и крутить штурвальное колесо по-настоящему, бороться с волнами собственными мускулами, а не с помощью электричества и гидравлики. Это изматывало. Особенно монотонность и нескончаемость этих упражнений. Это как лупить теннисным мячиком в стену, и не иметь возможности прерваться четыре часа подряд. Не даром в старинные времена вахту на руле стояло сразу два матроса. По два часа за штурвалом. Или вдвоём сразу. Однако где ж в современные времена сокращённых экипажей наберёшь столько матросов? Матрос у нас, собственно, был всего один – Бурячок. Поэтому на руле стояли также боцман Антонович и ваш покорный слуга. Вот, как раз, на вахте Бурячка всё и произошло.
Собственно, то, что произошло, я могу лишь восстановить. Меня среди сна катапультировал из койки в радиорубке вопль Арташезовича: « Маркони на руль!». Это была не команда, не возглас, и именно крик. Произошло что-то чрезвычайное. Едва вскочив, я увидал всю палубу полностью накрытую вспененной волной. С палубным грузом, с теми чёртовыми мандаринами, с крышками трюмов и тамбучиной носового кубрика – с головой! И носовая мачта с судовым колоколом-рындой торчала прямо из воды. Мачта была наклонена под углом к горизонту, и колокол сам собою бил тревогу под натиском ветра. Очевидно, Бурячок не удержал штурвал, и «Вадичку» развернуло бортом к волне.
Несколько неприятно-бесконечных минут «Вадичка» и Чёрное море решали, чья возьмёт. Мы с Бурячком изо всех сил вцепились в штурвал, а «Вадичка» с натугой, скрипя, вздыхая и содрогаясь, выпростал палубу из-под воды. Я закрутил руль, выравнивая курс.
- Бурячок, свистать всех наверх! Палубный груз за борт! – уже спокойно и чётко приказал Арташезович. И тоже вздохнул. Не подкачал «Вадичка».
Никто не выгружает пароходы так быстро, как моряки, которым жаба сиську даёт. Никто не принимает груз так легко, как Чёрное море. В ближайшие четверть часа оно приняло без малейших предупреждений и замечаний на полях коносаментов десять тонн мандаринов из палубного груза. И первым среди супер-скоростных докеров был собственник груза Андрюша. Он швырял в холодные волны по два ящика мандаринов за один раз, с обеих рук.
То, что случилось в тот вечер на «Вадичке», морским языком называется форс-мажор. Его обязательно оговаривают во всех морских договорах и контрактах, а капитаны долго чешут затылок циркулем, прежде чем решат, что именно записать им в судовой журнал по этому поводу. Ведь журналы прошнурованы и опечатаны, из них уже не вырвешь ни единой страницы, и они являются доказательствами на суде.
Продолжение следует.