«Задержись на мгновенье, я хочу здесь остаться,
И смотреть - не насмотреться, и дышать - не надышаться.
Не нарушим молчания,
Излучая сияние»
- Fleur
Мои руки имели мало схожести с общепринятыми представлениями о нежных женских конечностях. Широкие ладони с короткими, слегка заостренными на концах пальцами; шершавая огрубевшая кожа; остриженные под самый корень ногти сероватого цвета - все это - излишки моей специфической профессии, которая не подразумевает аккуратной ухоженности и требует мужской силы. Получив медицинское образование, и пройдя квалификацию по специальности патологоанатома, я почти сразу устроилась работать в морг небольшого поселения городского типа. В ситуации вечной нехватки кадров, нас тут всего шесть человек: я - главное действующее лицо, превышая свои полномочия, выступающая так же в роли судмедэксперта; лаборантка Зоя, помогающая мне со сбором материалов для анализов и их проведением; гример Вадим, или, как мы любим, называть его по-свойски, штукатурщик; две санитарки: Ольга и Наталья, крупные матерые женщины, трущие залитые вонючей жижей после вскрытия полы с завидной стойкостью и холодностью. Еще есть несколько так называемых «грузчиков» - но они вечно сидят в холодном коридорчике на приеме, поэтому со мной непосредственно контактируют достаточно мало. До меня тут долгое время работал пожилой мужчина, поэтому к новой юной девушке-патологоанатому относились со звериной долей скептицизма и иронии. Конечно, учеба - одно, а работа - совсем другое. Если раньше я сталкивалась со смертью раза три-четыре в неделю, то теперь я была рука об руку с ней с самого утра до позднего вечера, шесть дней в неделю. Что бы прорывать сухожилия, раздирать грудную клетку, резать брюшину и зашивать тугую кожу на голени нужно приложить немало усилий, в перчатках работать иногда слишком скользко и неудобно, поэтому зачастую к вечеру кожа рук от излишней влаги становилась помятой и дряблой. Человека, имеющего постоянный контакт со смертью, вы легко узнаете по пустынным глазам и уродливым старушечьим ладоням: эта две части тела, которые чаще остальных входят с ней в непосредственное взаимодействие, а она, ненасытная, высасывает из них всю жизнь - поэтому, люди подобной профессии на шесть процентов - глубокие старики.
Моя жизнь стояла на месте. Шел уже двадцать восьмой год, молодость все быстрее и быстрее покидала мое лицо: от огромного количества кофе, сигарет и паров вредных веществ она быстротечно исчезала, не оставляя ни единого следа своего пребывания. Тело, длинное и чересчур исхудавшее, вряд ли могло привлечь молодых людей. Какие вообще могут быть перспективы, когда большую часть своей жизни я нахожусь рука об руку с мертвыми, а живых вижу в основном только по дороге на работу, да на редких встречах по выходным? Что стало с моим сердцем? Способно ли оно на обычные человеческие чувства? С такой профессией волей-неволей становишься холодным камнем, грубым и глубоко несчастным человеком. Но я ни в коем случае не жалуюсь. Я никогда не получала особого удовольствия от людского общества, пробыв всю подростковую жизнь невидимым приведением. Так не лучше ли быть любимчиком смерти, нежели пребывать в слугах у жизни?
Утро восемнадцатого апреля было свежо и солнечно. Самых сложных клиентов я уже успела закончить вчера, поэтому сейчас, кутаясь в куртке поверх белого халата, стояла на проходной в небольшом продолговатом коридорчике, полном солнечного света, с холодными кафельными стенами. Облокотившись правым плечом об косяк двери, а в левой руке держа дымящуюся сигарету, я с детским восторгом любовалась пляшущими на светлом линолеуме солнечными зайчиками. Конечно, подобное спокойствие было более чем обманчивым - в этот весенний денек обязательно где-нибудь на окраине города уже убивают друг друга, в центре на своей постели умирает уже десять лет как выжившая из ума и ходящая под себя бабуля, а в хирургическом отделении номер пять Павел Леонтьевич (уж с ним-то я знакома: его пациентов целыми могучими кучками привозят ко мне) немного опохмелившись вчера вечером, зашивает трясущимися руками шов на теле какой-нибудь молодой девушки, забыв перед этим вытащить из полости тела небольшой пинцет.
Парадная дверь громко хлопнула. Что ж, в самом деле, я оказалась права: весенние обострение всегда выливается повышенным числом абортов и множеством окровавленных трупов.
- Что там у нас? - спросила я, стряхивая пепел в урну. Игорь Сергеевич завез каталку в широкие двери.
- Хорошенько парня усадили, я тебе скажу, - прохрипел мужчина. - Эй, Ксения Николаевна, не стрельнешь парочку сигареток, а?
- Держи, - я бросила ему в руки всю пачку, и подошла к каталке. - Оставь здесь, я пока посмотрю, а ты иди, растормоши Вадима, пусть разденет и помоет.
- Спасибо, будет сделано.
На простыне, прикрывавшей труп, местами проступала кровь. Очередной фарш с самого утра.
Небрежным движением я откинула простынь и ахнула.
Под ней лежал молодой человек лет двадцати трех-двадцати семи. На голубой клетчатой рубашке было огромное кровяное пятно, а вся щека и половина шеи были распороты вдоль: на краях глубокой раны кожа завернулась завитком, оголяя ярко-красное мясо. Но поразили меня вовсе не увечья: они были достаточно легкими по сравнению с теми, которые я привыкла видеть. Меня поразило его лицо - необыкновенной красоты. Никогда в жизни я еще не видела таких прекрасных лиц. Темные пряди колечками обрамляли острый продолговатый овал, со слегка вытянутым подбородком, обросшим пятидневной щетиной. Ровный нос без единой горбинки со слегка широкими пазухами и немного загнутым концом казался вылитым из лучшего белоснежного китайского фарфора. Широкие губы, с пухлой, словно набухшей от пчелиного укуса темно-розовой нижней складкой, и тонкой верхней, венчающей фигурным сердечным изгибом основание носогубного треугольника. Широкие, темные, заросшие брови, которые прямой ровной линией возвышались над крутыми впадинами. На краю прикрывающих впалые яблоки складках века завивались густые темные пушистые ресницы. Можно было бы подумать, что парень просто прилег на полчаса дневного сна, если бы не стесанные щеки, припухшие мешки под глазами и сероватая голубизна, окутавшая мутной пеленой его кожу.
- Ты прекрасен, черт тебя подери, - тихо себе под нос рассмеялась я и попыталась улыбнуться, что бы одернуть саму себя. - Так, сейчас посмотрим, что там. - Дрожащими руками я аккуратно начала расстегивать пуговицы его рубашки. Ткань обнажила бледное рельефное тело и несколько глубоких ран на левой стороне груди. - Бедный, бедный… - прошептала я. - Кто-то разбил твое сердце.
Достав спички, я судорожно начала искать сигареты в карманах. Маленький стресс моментально вызывал у меня звериное желание курить.
- Ах ты, черт, я же их отдала.
С минуту я еще стояла, дрожав от холода, скрестив на груди руки, разглядывая совершенное Божье творение - чудесное мужское лицо.
- Нет, Ксения, ты же знаешь, это противоречит твоим принципам. Ты же знаешь, что нельзя, - и, замерев буквально на секунду, я резко наклонилась к нему и приподняла замерзшие веки.
Дело в том, что мертвое тело само по себе почти не излучает никакой мертвой энергии. Чувствуете ли вы ее в мясной лавке? Нет? А видели вы хотя бы раз выставленные на продажу глаза? Даже у свиных и куриных голов, предназначенных для приготовления дешевых бульонов, они выколоты. Куски мертвой органики - просто напросто масса органических веществ. Смерть не касается их. Смерть застывает в глазах. Недвижимые мутные зрачки - вот это, пожалуй, единственное, чего я боязливо избегаю, и без необходимости не трогаю.
- Карие, - выдохнула я, и секунду спустя услышала хлопок двери за спиной.
- Привет!
- Зоя? Доброе утро.
- Да уж, доброе. Что там у нас?
- Два ножевых ранения в сердце. Я думаю, ничего необычного, просто парню не повезло, и убийца оказался то ли метким, то ли везучим - со второй попытки перерезать легочную артерию даже опытный глаз не сможет.
- Ты уже без вскрытия определяешь?
- Нет, просто у него застывшие расширенные зрачки. Очевидно, смерть повергла его моментально. По вчерашним уже все сделала?
- Да, я уже все сдала. Тогда я отойду?
- Да, да.
Тело Игорь Сергеевич увез к Вадиму. Он пообещал через минут двадцать уже закончить, и я отправилась ожидать в свой кабинет. Вскоре ко мне уже завозили скрипучую старую каталку с человеческим силуэтом под белоснежной простыней.
- Только зашей, прошу, лицо поаккуратнее, а то мне потом будет работы лишней уйма.
- Хорошо, Вадик. Подвози под лампу.
Наконец, в кабинете остались только я и тот, который еще вчера вечером дышал, жил, верил в будущее и видел голубое небо.
- Почему мы не встретились с тобой позавчера, на прошлой неделе? Почему судьба свела нас только сейчас? - сама не ведая, что творю, я подвинула стул к кушетке, присела рядом и подняла простынь, оголив тело парня по пояс. - Не поверишь, никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Наверное, я совсем сошла с ума. Наверное, я слишком много времени провожу на работе, я совсем одичала, сбрендила, свихнулась! - Еле сдерживая нахлынувшие слезы, я осторожно сжала обеими руками его ладонь - мягкая, ледяная, она мало чем походила на ладонь живого человека. - Я всегда была уверена, что люди - идиоты. Влюбляться в кусок мяса, превозносить его, вдохновляться - это какая-то особо изощренная форма фетишизма. Интересно, как тебя зовут? - я потянулась за биркой на резинке, прикрепленной к большому пальцу ноги. «Л. Касьянов, одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год, номер десять.» - Стой, подожди, у меня есть одна идея.
Я достала из сумочки, валяющейся на письменном столе, планшетный компьютер и зашла в свой профиль социальной сети. В углу на странице висела поисковая строчка. На запрос «Касьянов» система выдала мне четыре тысячи семьсот сорок два ответа. Тогда я ввела дополнительные параметры: год рождения и наш городок, и в ссылках осталось всего одно имя: Леонид Касьянов.
- Значит, Леонид, - выдохнула я и замерла, обдумывая, стоит ли проходить на страницу дальше, но мои руки уже сами собой прикоснулись к заветной записи и килобайты принялись стремительно загружаться.
Живым на главной фотографии профиля он выглядел еще красивее, чем себе можно было представить. Слегка продолговатые, крупные темные глаза, немного прищуренные, смотрели в объектив с усмешкой. От этой фотографии веяло жизнью, молодостью и свободой. Я бросила взгляд на бледный труп, освещенный мощной больничной лампой, и эмоций сдержать уже не смогла: крупные соленые капли градом обрушились из моих глаз, которые, казалось, уже давным-давно забыли, когда им приходилось лить слезы в последний раз. В главном статусе странички висела цитата: «К счастью ли, к горю ли, каждому сердцу — своя золотая стрела, Fl.». Остальная информация была заблокирована от пользователей, не входящих в список друзей. Последний раз онлайн Леонид Касьянов выходил вчера, в четыре часа дня.
- И суток не прошло, - выдохнула я. Отложив планшет в сторону, вновь присела на стул рядом с ним. - У тебя за плечами хоть какая, да жизнь. Эти руки когда-то были маленькие-маленькие, крошечные-крошечные, срывали ягоды с кустов, поливали лейкой цветы в саду, пробовали рисовать разноцветными карандашами. Позже, когда они немного подросли, они старательно учились выводить цифры и буквы в первых прописях, потом стали писать гадости про учителей на подоконниках школы, потом эти руки подносили сигарету ко рту, когда ты впервые пробовал закурить на даче твоего друга. - Я выдавливала из себя каждое слово, пытаясь справиться с бесконечными всхлипами, захватившими гортань. - Эти же руки гладили волосы молодой девушки, когда ты впервые пытался поцеловаться, они же держали твою первую женщину. Наверняка целыми днями ты мучил их, пытаясь мастерски научиться играть на гитаре. Каждое утро ты делал кофе, чистил зубы, открывал замок входной двери серебристым ключом, и все - этими руками. Сколько эмоций в тебе было, сколько надежд, сколько жизни, сколько друзей у тебя было, сколько девушек влюблялось в твое прекрасное лицо, а теперь? Что теперь? Где это все? Теперь я, теперь с тобой я, но ты - уже не со мной, и не с ними. Ты нигде. Тебя нет. Разве я имею право трогать эти руки? Разве имею я какое-либо право? Ты бы знал! Ты бы знал, как я устала. Сколько людей ненавидят меня за десятки заключений в день, как будто это я гублю их родных. А теперь ты… Ты, словно живой, лежишь тут, и… Но сердце твое, никогда, пойми, никогда… Я свихнулась, окончательно и бесповоротно! Подобные рассуждения опускают меня в самый низ моей профессиональной деятельности, но мне все равно! Меня саму привезут сюда через много-много лет, через два месяца, да пусть даже завтра, сюда же, и кому я буду нужда, и кому будут нужны мои рассуждения? Кому какая будет разница? - в том момент я совершенно не могла управиться с нахлынувшей истерикой, и, доводя себя рыданиями до хрипов, я резко встала, наклонилась к нему и поцеловала. Зачем я это сделала - я сказать не могу. Мной управляло уже не здравое сознание, а мое помешательство. Запомнила я из того единственную вещь: это был самый прекрасный поцелуй в моей жизни. Никогда я еще с таким трепетом, с такой нежностью и с таким порывом ни к кому не прикасалась.
Когда я раз и навсегда отстранилась от его губ, я прислонила лоб к его холодной груди, обхватила руками ребра и зарыдала: продолжительно и заливисто.
Время шло, со своими эмоциями пришлось справиться: профессия обязывала иметь оловянную стойкость и отменное умение держать себя в руках. Встав и отряхнувшись, я отставила стул в сторону и подошла к шкафчику с инструментами.
***
Пронизывая эластичную кожу крупной иглой, я аккуратно вела ровный шов на его прекрасном лице. Узелок за узелком - оно становилось еще прекраснее, грубый шрам добавлял его облику здравую часть дикой мужественности.
- Вот так, аккуратно, сейчас. Сейчас будешь как новенький, - приговаривала я.
Вскоре моя кропотливая работа подошла к концу.
- И? Какое заключение? - спросил Вадим, вывозя каталку из кабинета в основное помещение.
- Два точных удара, один насквозь пробил правое предсердие, а второй оторвал легочную артерию.
- Окей. Кстати, замечательный шов, ты сегодня прямо постаралась. Там еще двоих привезли, но, вроде бы сказала, что это туберкулезники.
- Спасибо, Вадим. Постаралась, - хмуро повторила я и замерла, уставившись вслед скрипящей тележке с торчащими из-под простыни пятками, которую гример увозил все дальше и дальше по коридору. Вскоре она стала совсем маленькая, а, мгновение спустя, и вовсе исчезла за углом.
Я натянула резиновые перчатки:
- Следующего давайте.
***
Когда Ксения покинула работу, и в ее кабинете воцарилась гробовая тишина, солнце медленно плыло к горизонту, напоследок одаряя особенно яркими красками Землю и всех ее обитателей, вот уже вторую неделю радующихся наступлению долгожданной весны. На самом краю полки, на которой были выставлены разнообразной формы и размеров банки с формалином, плавающими в нем органами и подписками внизу с названиями болезней, около окна, стоял безымянный трехлитровый баллон, в котором плавал темный растрепанный комок, лишь вблизи напоминающий по форме человеческое сердце. Закат заглядывал в мутные стекла окон кабинета, формалин в баллоне немного сверкал, комок словно бы светился красным светом по окаемке, а в сквозную дыру в нем били золотистые лучи.