Максим РУЗСКИЙ
Полтергейст - 1848
ЧАСТЬ I
1
Аристарх Георгиевич встретил год смерти Пушкина в Италии.
Когда до него дошла весть об этой трагедии, он сначала был потрясен тем, что такого человека не уберегли от наветов и интриг. А потом понял, что именно эти наветы и интриги плели вокруг него планомерно и вдумчиво, привлекая к этой затее француза, как бы человека чужого и к авторам заговора не относящегося.
Слишком на скользкую для Романовых тему посягнул поэт – на самого Пугачева! Может он и не знал, что бунт тот был последним сопротивлением народа перед сплошной неметчиной и уже полным обманом, и в календарях, и в религии, и в истории погибающей Тартарии.
Перед своими заграничными друзьями Аристарх отмалчивался, не принимая никакой стороны. Но по нему было видно, что этот удар его снова сделал из веселого живописца мрачным русским. В свои уже немолодые годы он не находил в себе сил для выражения мнения или какого-то значимого призыва или стиха по этому поводу. Он понимал уже глубоко и тяжко, что невозможно просветить его темную Родину. Перед ним вставали картины ужасающих ее будущих падений.
В панике перед опустившейся на Русь темнотой Аристарх Георгиевич не мог ничего сделать другого, как вернуться обратно, в свое несчастное отечество.
Между тем обстоятельства самого Аристарха не были уж так печальны. У него было большое имение, управляемое его другом, честным и грамотным человеком. На холме стоял крепкий каменный барский дом с художественной мастерской, освещенной большими окнами. Оставался и приличный запас карманных денег. Аристарх упаковал все свои непроданные итальянские картины, отправил их в Россию по суше, а сам поплыл морем, еще и, уповая на этот риск, как на неизбежное, может быть, избавление от тяжести на душе в морской пучине.
Разумеется, этим мрачным предчувствиям сбыться не удалось, но в Санкт-Петербурге его ждало новое несчастье. Его ближайший тамошний друг с женой заболели чахоткой. Он снабдил их деньгами, чтобы они лечились в Италии, а их дочку, четырехлетнюю Нину, взял с собой вглубь России, оформив над ней в декабре того же 1837 года опеку,
Только через несколько дней он понял, какая большая ответственность – маленький ребенок. Разумеется, Аристарх сразу не позаботился о горшке, о теплой одежде, необходимой в кибитках, о хорошей крупе, чтобы варить девочке кашу. Но к третьей станции все это как-то собралось, и маленькая Нина ехала в новой шубке, уже не томясь неловкостями.
После мрачного Петербурга все вокруг радовало ее. Девочка спрашивала нового дедушку, и о столбах у дороги, и о высоких мостах, и о реках, текущих подо льдом, о том, как там рыбкам? Аристарх Георгиевич охотно отвечал ей, по возможности кратко. И это новое занятие, сродни сочинению букварей, радовало его временами собственными находками и успехами. Когда ему удавалось что-то объяснить понятно и коротко, девочка поворачивалась к нему, насколько могла в своих теплых одежках, и улыбалась.
Он не мог сдержать слез радости.
По приезде в имение Аристарх удалился с управляющим в кабинет выслушать его краткий отчет, всегда начинающийся словами: «Ну, наконец, ты приехал, Аристарх!», и завершающийся всегдашним Антоновым: «Не бедствуем».
Барин спросил управляющего про всех дворовых женщин и девушек, и велел Антону Валериановичу порекомендовать ему кого-то в няньки Ниночке.
- Я потом сам выберу ей прислужницу, - уточнил он. – Пока ты распорядись, чтобы я не внес сумятицу.
Сообразительный Антон понял тайный смысл этих слов, но пока не стал никого предлагать барину, отметив про себя, что, слава Богу, Аристарх еще не совсем состарился. Сам управляющий также женат не был и скромно обходился одной и той же молодой швеей, давно уже согласной получать от него простые подарки.
Главной заботой Аристарха Георгиевича была Нина. Он собрал все книжки для маленьких, сказки и буквари, начал ей читать, показывать картинки. Столяр смастерил ей легкие саночки, длиннее и устойчивей обыкновенных, подбил их железными полированными полозьями. Аристарх ходил с Ниной на горку, где катались и дети крепостных. Но у них были простые санки, и только Нина съезжала с горки быстро и далеко.
В марте, когда солнышко осветило студию, барину пришла в голову мысль нарисовать Нину. Он усадил ее на высокое кресло, пододвинул к ней пюпитр с картинками, и она, хоть и вертелась, но сидела освещенная правильно.
- На тебя бумаги не напасешься, - говорил Антон.
- Не жадничай, - улыбался художник. – На Нину ничего нам с тобой не должно быть жалко.
2
В мае Аристарх шел по кустистому перелеску на его собственной земле. Вдруг, он услышал возню и сдавленные крики. Определив, откуда это доносится, он осторожно приблизился к полянке и застал там двух молодых людей, парня и девушку, старательно занимающихся любовью.
Когда они закончили свой труд, и еще голенькая наяда села в траве собирать волосы снова в косу, Аристарх узнал в ней одну из своих крепостных. Парня он тоже видел в усадьбе.
- И что будем делать? – спросил барин, не повышая голоса. – Видишь у нее на ноге кровь?
- Вижу, - в диком страхе ответил парень.
- Значит, моих девушек портишь? – Продолжил допрос Аристарх.
- Я не хотел.
- Как это ты не хотел? – воскликнула оскорбленная нимфа. – Ты же божился мне, что я тебе люба!
- Давайте так поступим, - сказал Аристарх, которому девочка понравилась и статью и гонором. – Вместо того, чтобы забрить тебя в солдаты, я что-нибудь придумаю особенное. А пока – говорите мне свои имена - и по домам.
- Аглая, - сказала пятнадцатилетняя красавица, смело глядя на барина.
- Андрей, - хмуро сознался соблазнитель.
- Значит, Аглаида и Андрей, в семь вечера ко мне в кабинет! Оба.
Аристарх отошел, и кусты сразу скрыли его от потрясенных влюбленных.
- Скажи мне, Антон, - спросил барин, вернувшись в усадьбу, – какими талантами обладает такой Андрей, белобрысый и нос картошкой?
- Если я угадал, то это ученик нашего плотника. Он с Аглаей гулял?
- Гулял. А какому плотнику в городе можно было бы его отдать в ученье, чтобы он смог потом открыть свое дело?
- Есть два таких человека. Я их знаю.
- Много берут?
- Оба по гривеннику в месяц. Но у них и работать надо.
- Столкуйся с тем, кто его возьмет. Мне потом адрес скажи.
- А что он такого сделал? – поинтересовался Антон.
- Сделал. И Аглая теперь при Нине будет. В семь часов зайди ко мне с ними.
Валерианович понял, что Аристарх их застиг за связью, и что Аглая ему понравилась.
Вечером в кабинете барина в креслах расположились сам Аристарх Георгиевич и Антон Валерианович. А перед ними стояли два юных преступника. И хотя уже такое не запрещалось в имении категорически, но соединиться без Божьего благословления, до свадьбы, и с невинной девушкой – было большим проступком.
Аристарх Георгиевич спокойным голосом начал судилище:
- Андрей, я предлагаю такие два решения: или тебя забриваем этой же осенью, или я забираю у тебя Аглаю на три года, а тебя отдаю в учение плотнику в город. Если ты выучишься так, чтобы открыть свое дело, то дам вам обоим вольную и подъемные.
- Как-то все очень сказочно, барин, - вставил Антон Валерианович.
- Да, испытание важное, - притворно согласился Аристарх. – Но и проступок – не шуточный.
Андрей решился ответить по-своему:
- За три года вы, барин, ее у меня, как пить дать, отобьете.
- Но я старый, зачем она мне будет тогда нужна?
На эти слова уже Аглая засомневалась. Но промолчала.
- Андрей, - сказал барин уже серьезно. – Свобода и свое дело – тоже цена!
- Но помни, - добавил Аристарх. – От тебя и ее свобода зависит. Если не сможешь встать на ноги, не смогу и я ее отдать, оба останетесь в крепостных. Поручительством тебе будет то, что Антон Валерианович присутствует при нашем уговоре. А он, как и я, никогда не обманывает.
Видимо, до Андрея, наконец, дошли все преимущества барского предложения. Он хотел еще спросить, не будет ли хозяин мучить его Аглаю, но вовремя сообразил, что она и так его собственность, и такой вопрос просто глупый. Аглаю же вообще ни о чем не спрашивали, и она стояла, не выражая никаких надежд, поскольку не очень верила, что Андрей сможет купить ей волю.
- Я согласен учиться мастерству плотника, - сказал он.
- Ну, вот и прекрасно, - закончил художник. – Я буду следить за твоими успехами. И, смотри, учись там не за водкой бегать, а дома строить. И в лапу, и в чашку.
Это знание плотницкого дела, проявленное барином, наполнило юношу уважением к Аристарху Георгиевичу. Он откланялся и удалился, на прощание, поцеловав Аглаю в щечку.
- А мне что будет приказано? – спросила Аглая, делая послушный вид.
- Намучаетесь вы с ней барин, - сказал управляющий, при посторонних не называвший друга на «ты».
- Тебе будет приказано следующее, - взял повелительный тон Аристарх. – Обслуживать Ниночку - одевать, купать, гулять с ней, играть в горелки, смотреть, чтобы кушала, спать укладывать, сказку рассказывать. Мне светить в опочивальне перед сном. Сидеть смирно, если тебя рисовать буду обнаженной.
Именно это последнее вызвало на лице Аглаи яркий румянец. Еще надеясь на то, что она не до конца поняла странное слово, девочка переспросила:
- Обнаженной – это как?
- Голой, значит, - пояснил Антон.
«У нашего барина не забалуешь», - решила будущая натурщица.
3
Теперь у Аристарха Георгиевича появилась и вторая ученица. После завтрака они обе прибегали в его кабинет и разбирали кубики с буквами. Аглая не уступала Нине, но и не опережала ее, потому, что барин не велел ей умничать. Когда научились складывать все кубики, перешли к книжкам. Тут дело поначалу застопорилось. Но Нина с Аглаей догадывались до истины, и Аристарх требовал перечитывать фразу до тех пор, пока они обе не смогут правильно вести пальчиком по строке и одновременно читать.
- Мне стыдно, - иногда жаловалась барину Аглая. – Я такая большая, а, как малышка, буковки учу.
- А мне не стыдно вас учить обеих, - парировал Аристарх. – Потому, что учиться никогда не стыдно.
Свои ночные обязанности Аглая была готова исполнить всегда, но барин не обладал ею по-настоящему, а только просил взять в руки свой увядающий корень и, пока она оживляла его и заставляла выстрелить в платочек, нежно сжимал ее груди, иногда наклоняясь и целуя их.
Девушка обижалась.
- Неужели я не достойна вашей любви? – говорила она где-то услышанную фразу.
- Ты мне скажи, когда испачкаешь кровью штанишки, которые я велел тебе носить, - повторял барин свое наставление. – Ты надеваешь их?
Наконец, они выяснили этот день.
Аристарх обвел его в своем календаре и сказал:
- Теперь нам надо дождаться второго такого дня, через месяц.
- Зачем?
- Чтобы определить, когда ты можешь принять меня, а когда нет.
- Я могу в любой день.
- Ты-то можешь, - проворчал Аристарх. – Да я тебя могу взять только тогда, когда буду уверен, что детей тебе не наделаю.
Когда календарь штанишек действительно позволял, Аристарх призывал гувернантку к себе в кабинет, ставил к тяжелому огромному мольберту и долго готовил, сжимая и лаская ее груди, водя ладонями по бедрам изнутри, вкладывая пальцы в обесчещенную Андреем девочку. Только целовать ее он стеснялся, не будучи уверен, что это ей понравится.
Потом, уже взволнованную, он вел ее к дивану, устанавливал, и сзади, обнимая руками груди, долго обладал ею, пока пойманная птичка не ослабевала в невольных судорогах. Тогда он продолжал ее изводить уже пальцем изнутри, а после этого – снова любил и любил на диване, до хриплых стонов и мольбы о пощаде.
- Почему вы только раз в месяц так хорошо мне делаете? – шептала она ему на ухо, не в силах проговорить вслух свою претензию.
- Потому, что я уже старый, дитя мое, - отвечал он ей также шепотом, чтобы это было похоже на сказку.
Засыпала она у него на плече.
При первых петухах барин будил ее и снова долго любил почти до обморока.
К осени начали читать книжки быстрее, чем по слогам. Уже трижды барин призывал Аглаю на целую ночь. Тогда, наутро, он до обеда занимался с Ниной один, а после обеда придумывал игры на свежем воздухе, чтобы уставшая за ночь девочка могла развеяться и забыть обиды.
Летом художник рисовал своих «детей» в мастерской, а зимой – в кабинете. Нину рисовал одетой, а Аглаю, задрапированной в белую ткань, постепенно приучая ее к позированию с открытой грудью или бедром. Бумагу часто брал просто оберточную, грубую и серую. Но и на ней получались прекрасные рисунки.
Аглая, уже понимающая немного в художестве, брызгала молоком изо рта на рисунок, как брызгают на простынь, чтобы прогладить, и, высушив, с разрешения барина, складывала в «свою» папку. Когда она получила вольную, то унесла все подаренные ей пять папок с собой. Эти рисунки помогли им с Андреем подняться. А когда один раз они проиграли в подряде, даже спасли от голодной смерти.
На второй год Аристарх с «детьми» иногда ездил в город, на окраину, и смотрел, как распоряжается на стройке Андрей. Тот ходил гоголем, порой беря из рук плотника топор и показывая ему, как надо выполнить какую-нибудь тонкость, не всем известную. Аглая махала ему рукой, а он вбивал топор в бревно и спускался к ним на некоторое время.
- Идет учеба? – спрашивал Аристарх Георгиевич.
- Идет, барин, хорошо идет. После этого сруба будем дом в три этажа рубить.
- А чертежи ты умеешь делать? – допытывался хозяин.
- Начинаю мало-помалу. Карандашом пока.
- Не в карандаше дело. Можно и им. Главное – самому придумать!
Андрей смущался, а Аристарх чувствовал, что парень до этого не дошел.
Барин на обратном пути заходил к плотнику и просил его объяснить Андрею, как придумывать дом.
- Это сложно, - отвечал плотник, сам почти не умеющий изложить свою мысль на бумаге. – Мы макет делаем. Так и заказчику понятней.
- Значит, макет научи делать, - говорил барин и укладывал в руку плотника несколько монет. – К весне чтобы Андрей три макета сам придумал и сделал по твоим заказам. Приеду - проверю.
В конце третьего года у Аристарха Георгиевича совсем ничего не получилось с Аглаей. Они обнялись и плакали вместе. Потом она сама направила его руку в себя. Он погрузил в нее два пальца, нашел там самый сокровенный комочек, и заставил свою любимую трижды обессилить в его руках.
- Спасибо, Аристарх, - выдохнула она. – Ты не бросил меня, как игрушку. Уважил.
Андрей представил барину три макета, два построенных дома, получил от него вольную, деньги на подъем и саму долгожданную Аглаю тоже с вольной записью.
ЧАСТЬ II
1.
В усадьбе стало грустно. Живой смех Аглаи пропал, а сама Нина не смеялась так громко. Восьмилетняя девочка подходила к дедушке и говорила:
- Как же мы одни? Скучно.
- Теперь мне придется уже тебя рисовать обнаженной, - нашелся художник.
- У меня грудок нет.
- Это не важно. Человеческое тело создано Богом. Оно священно, - подводил Аристарх к следующей своей серии рисунков.
Он сажал девочку на высокую табуретку, драпировал ее так, чтобы поначалу она не стеснялась и рисовал. Рисунки эти уже имели в себе наметки женского тела. Еще очень слабые, почти незаметные. Но Аристарх их видел, и в линии сангины, в разной ее толщине, было схвачено первое женское движение, вздох, улыбка, полная уверенности в своей красоте, еще не проснувшейся.
Внутренний голос подсказал Аристарху, что эти рисунки надо сжигать. Он не поверил такой мысли. Но уже первый рисунок, где Ниночка была по пояс голенькой, был подхвачен сквозняком и перенесен в камин, что чуть не наделало пожара. Тогда он, уже не дожидаясь несчастья, сам сжигал все свои рисунки, предварительно долго рассматривая их, запоминая именно то, что было найдено в девочке на этот раз.
Нина уже немного говорила по-французски, по-итальянски и на немецком языке. Книги читала немецкие легко, а другие еще по складам. Но Аристарх приступил к занятиям арифметикой, мечтая преподать ей бухгалтерию и начала алгебры. Однако, девочка сама увлеклась геометрией, понятной ей по чертежам на бумаге.
Рисуя внучку, он стал замечать в лице крошки искры самосознания.
Несколько раз Нина подходила к дедушке и не могла ничего сказать. Он понял. Достал гравюры и лубочные картинки, спокойно объяснил Нине, в чем тут дело. Как мог, изложил чувства, обуревающие тех, кто любит. И чувства тех, кто не любит, а только наслаждается. Страх и боль тех, кто лишь терпит.
В свободные от занятий с Ниночкой дни, после обеда, Аристарх стал одеваться попроще и уезжать. Он ходил по городкам и трактирам, выискивал бродячих музыкантов. Угощал их водкой, выспрашивал про жизнь.
В конце концов, он нашел бедствующих, но талантливых людей, один из которых имел изрядное образование. Он привез их в усадьбу, велел для них приготовить баню, ночлег, а на следующее утро пригласил к себе в большую залу.
- Вот эту девочку, - показал он на Нину, - надо научить играть на рояле, петь и танцевать. Дело сложное.
- Разрешите попросить ее спеть то, что я проиграю, - сказал главный среди музыкантов.
- Да. Спой Нина, как тебя попросят, - велел Аристарх.
2.
Слух и голос оказались у ребенка отменными. Музыканты согласились остаться в усадьбе на два года. Потом выяснилось, что нужно все четыре, но никого это не ущемило, и Нина получила полное классическое образование.
Из дворни ей был найден партнер по танцам, мальчишка ее же возраста. Он очень старался, учил сначала свою партию, чтобы не запинаться в движениях. Но с ним произошел странный случай, показавший и барину и дворне, какова на самом деле Ниночка.
В танце этот Мишка взял за талию свою напарницу, и невольно сделал жест, который Нине показался вульгарным. На самом деле такого и быть не могло. Но девочке почудилось, что ее схватили. Танец был тут же остановлен. Мальчишка препровожден ею на лестницу, где стояло чучело медведя. По дороге она выхватила со стены настоящую шпагу.
- Вот, смотри, что я с тобой сделаю за это в следующий раз! – сказала она, сверкая глазами в его сторону.
Нина разбежалась по площадке и, упав в далекий и низкий выпад, пронзила чучело насквозь.
Красота этого движения потрясла мальчугана. Он уже был готов согласиться быть именно так пронзенным, но здравый смысл в нем возобладал, и он попросил в девичьей заштопать для него старые перчатки, чтобы больше без них на паркет не выходить.
Также он взял манеру не брать девочку ладонью, а поворачивать руку так, чтобы Нины касался только один его указательный палец, да то иногда, когда надо было направить общее движение фигуры.
Но и это не все! Нина велела оставить шпагу в чучеле, чтобы обидчик видел ее, поднимаясь по лестнице. Только через месяц Аристарх вернул оружие на стену, получив у «оскорбленной» Нины благосклонное разрешение.
- За ребенка можно быть спокойным, - сказал Аристарх по этому поводу.
- Она и нас с тобой в обиду не даст, - улыбнулся в ответ Антон Валерьянович.
Также хорошо шли уроки Нины и в верховой езде.
3.
Но самое главное происходило в студии.
Аристарх рисовал обнаженную Нину только полчаса. За это время, кажущееся его натурщице вечностью, он успевал сделать только один рисунок. Но законченный. У художника оставалось минуты три на обработку изображения, нанесение главного, самого существенного штриха, выражающего смысл сегодняшнего настроения девочки.
Она все это время чувствовала на себе его проницательные взгляды и, если поза позволяла смотреть ему в глаза, видела, какую ее часть обрабатывает на листе дедушка. Тогда в ее бедре, руке или ножке возникали ответные пощипывания или незаметная дрожь. Сеанс от сеанса девочка проникалась работой художника. И если не могла понять его мыслей, то чувствовала его любовь к тому, что он рисует - любовь к ней, случайно доставшейся ему на время, пока родители в Италии. Это возвышенное чувство Аристарха волшебным образом возвращалось через нее к нему самому и замирало в рисунке навсегда.
От папы с мамой Нина получала письма и маленькие посылочки с ракушками. А когда потом перестала их получать, то поняла, что они просто умерли и дедушку вопросами не пытала.
- При мне не сжигай рисунок, - попросила она однажды. - Я не хочу видеть себя в огне.
Незаметно прошли еще шесть лет. Нине исполнилось четырнадцать. Барину все труднее было ее рисовать. Но он крепился еще год, и только в ее пятнадцать лет опустил руку с мелком сангины навсегда.
Последний год-два между ними во время сеанса устанавливались настолько сильные невидимые связи, что каждый невольный жест Аристарха менял выражение лица любящей его внучки, делал напряженным ее тело, чтобы художник мог увидеть именно задуманную на сегодня драматургию, передать всю прелесть невольного поворота головы, или нарочито манерный изгиб тела.
Неимоверное количество рисунков девочки в разных позах, уже с десяти лет голенькой, было им выполнено и сожжено.
Уже передвигаясь с трудом, он научил ребенка новой странной штуке – азбуке Морзе. И оба они перестукивались через стенку, понимая медленно складывающиеся слова.
Поздней осенью Аристарх Георгиевич слег совсем. Ни заботы Антона, ни поцелуи юной Нины не смогли его поднять.
За гробом шла Аглая с мужем, многие крестьяне, благодарные за его заботы, вся дворня. Сразу за процессией ехала двуколка управляющего, в которой сидели безутешные Антон и Нина. Потом поповские дрожки и несколько соседских.
ЧАСТЬ III
1.
После поминок Аристарх Георгиевич приснился Антону таким молодым, какого управляющий и не видел никогда. Велел прочесть книгу Франциска Перро «О дьяволе из Макона», и просил не удивляться ничему в усадьбе. Антон Валерьянович нашелся и спросил хозяина про завещание, так им и не оставленное. На что Аристарх улыбнулся и махнул рукой, как обычно махал, желая сказать, что это дело пустяшное.
Наутро Антон увидел на столе эту книгу Перро и, еще не одеваясь, с грехом пополам прочел ее по-французски. Но описанные в ней чудеса, всякие передвижения предметов и непонятные голоса, его не впечатлили. Выйдя на крыльцо, он выпил поднесенный ему рассол, поручил все утренние заботы по усадьбе старшему конюху и прошел в кабинет хозяина.
Там еще было накурено со вчерашнего. Антон открыл окно и сел к письменному столу. Как только он подумал о завещании, перед его глазами в воздухе стал проявляться бумажный лист и медленно опадать на стол наподобие осеннего кленового листочка. Когда Валерьянович осмелился его взять, то прочел следующее:
ЗАВЕЩАНИЕ
Всю усадьбу, а также то, что в ней есть, или появится волшебным образом, завещаю Нине пятнадцати лет, дочери господ Емелиных Александра и Александры, умерших от чахотки в Италии в 1842 году.
До совершеннолетия Нины поручаю руководство имением, и доходами от него Антону Валерьяновичу Привалову, управляющему, в интересах Нины Александровны Емелиной.
Приложения:
1. Поручение от г.г. Емелиных Аристарху Георгиевичу Малову опеки над их дочерью Ниной.
2. Копии свидетельств о смерти в Риме господ Емелиных Александра и Александры.
3. Копия свидетельства о рождении Нины Александровны Емелиной.
4. Письма и квитанции посылок из Италии.
Аристарх Георгиевич Малов,
владелец усадьбы Маловка Тверской губернии, член Академии трех знатнейших художеств.
17 октября 1848 года.
Как только Антон прочел завещание дважды, его правая рука непроизвольно потянулась к краю стола, а потом и под столешницу в ее дальнем углу. Он не смог остановить руку. Сила, которая руководила ее движением, была неодолима. Указательный его палец сам нажал на тайное место и из стола выдвинулся потайной плоский ящичек, в котором лежали все перечисленные приложения.
Хотя на самом завещании и документах были соответствующие печати и подписи удостоверяющих лиц, Антон уложил все бумаги в кожаную папку и сразу поехал в Тверь, чтобы снять копии и заказать проверку подлинности. Вернулся он только на третий день, но выполнил все честь честью.
Пообедав в подвале вместе со всеми, Антон велел найти ему Нину и попросить прийти в кабинет барина.
- Слушаю вас, Антон Валерьянович, - сказала Нина от двери.
- Вот завещание вашего опекуна, Нина Александровна. Почитайте, пожалуйста.
- Что вы так ко мне холодны, Антон Валерьянович, - удивилась Нина. – Беда, какая?
- Теперь вы барыня, а я раб ваш.
- Не прикидывайтесь, - отвечала Нина, читая бумагу. – Вы по-прежнему управляющий имением. Вольнонаемный. Это у меня нет прав до совершеннолетия. А вы – хозяин.
- Но все равно, я желаю сначала выслушивать ваше мнение, - пояснил Антон. – Так бы и Аристарх велел.
Когда Нина узнала о появлении завещания из воздуха, она просияла, подбежала к Антону, обняла его и сказала:
- И не вы хозяин, и не я, а сам Аристарх Георгиевич будет всем руководить и следить за порядком. Вот увидите, Антон Валерьянович! И беспокоиться нечего. Это он все устраивает.
- Вот, книгу мне оставил на столе, - вынул из кармана французскую тетрадку Антон.
- Я верну вам, когда прочитаю. А теперь надо спрятать копии в одно место, а документы – в другое.
Они уложили копии в потайной ящичек, а документы – в сейф. Ключи от сейфа взяли каждый себе, а третий ключ кинули в китайскую вазу, поднять которую было невозможно.
- Вот, так уже веселее стало! – рассмеялась Нина и поскакала к себе в комнату, читать книжку Перро.
Потом, через три месяца пришли и подтверждения из Санкт-Петербурга и Рима.
Вскоре и все в усадьбе почувствовали, что находятся под надзором невидимого духа.
2.
Дворовые мужики имели обыкновение изредка и по одной водить нескольких женщин в конюшню. Они называли их согласными, и в углу низкого здания, под маленьким окошечком на затертом матрасе, брошенном на крепкий дощатый настил, пользовались их расположением некоторое время.
На стене висели странные ходики, с одной стрелкой, у которых можно было отвести эту стрелку влево, запустить часы и, тогда, через несколько установленных минут, из часов выскакивала мерзкая кукушка и верещала противным голосом, обозначая конец свидания.
Некоторые женщины устанавливали эти часы, чтобы не уставать под своими принудителями, а некоторые, которых называли «всегда согласными», могли равнодушно лежать сколько угодно. Когда их спрашивали, почему они так добры, те отвечали, что мужик не конь, больше одной борозды все равно не сдюжит.
Однако, борозда эта, бывало, тянулась и до дальнего леса.
Но был один мужичок, всеми бабами презираемый за малые размеры своего причиндала, и, когда по двору он вел дивчину в конюшню, то впереди шла она сама, показывая этим мимолетность предстоящей встречи и незначительность своего согласия.
Именно у этого Макара однажды неожиданно вырос его прибор до таких размеров в длину, а, главное, в толщину, что принимающая его баба заголосила на весь двор. Сбежались помощники. Но Макар наотрез отказался оставить женщину в покое, и держал в ней свое сокровище, еще сам не веря в происходящее. Когда его, наконец, оттащили от несчастной, то размеры явленного чуда повергли всех в ужас. Правда, оно быстро скукожилось, но Макар получил привилегию выбирать себе любую из согласных и в любое время.
Надежды женщин не оправдались, поскольку второй раз такого уже не случилось. Но волшебное управление усадьбой все сразу почувствовали, и никаких безобразий, не допускали. Было вскоре доподлинно установлено, что домовой не любит вранья, заносчивости, а, особенно, лишения молодых девчат девственности до свадьбы. За вранье он мог и подсвечником ударить, а за урок прелюбодеяния - вообще утопить.
Одного случая хватило, чтобы все уверовали в его могущество, и тихо похоронив утопленника, старались даже не смотреть в сторону девиц.
Всему этому искренно радовалась только Нина. Она смеялась над каждым случаем, кроме утопления, и шепотом просила дедушку бить их полегче, а то и до беды недалеко.
Вскоре она услышала легкое постукивание у себя в комнате и догадалась, что это та хитрая азбука, которой дедушка научил ее по новому журналу. Именно в год смерти художника эти сигналы были навечно улучшены англичанином Фридрихом Герке, но сохранили имя первого изобретателя – Морзе. Нина стала записывать их. Один удар, как точку, а два коротких удара – как тире. Она достала саму таблицу знаков и легко расшифровала первое послание дедушки:
Н Е У Н Ы В А Й, выстукивал он все время.
Нина составила ответ и выстучала его, как смогла отчетливо:
Н Е Б У Д У У Н Ы В А Т Ь.
3.
За всеми своими заботами о Ниночке и усадьбе Аристарх не забыл и своей юной Аглаи, скрасившей ему последние мужские годы. Однажды он увидел, как ее плотник задержался ночью за чертежом и понял, что туалет в проектируемом им доме не туда поставлен, и не соответствует планировке второго этажа. Тогда Аристарх переделал рисунок. Муж Аглаи насторожился. Он снова стер ластиком карандаш и переделал по-своему. Аристарх – по-своему. Тогда Андрей разбудил Аглаю и пожаловался ей. Когда женщина поняла его, она сказала просто и тихо:
- Оставь, как тебе посоветовал Аристарх Георгиевич. Он плохого не сделает. Пойдем спать.
Но когда они легли, Аристарх продолжил свои шутки. Он заставил парня ласкать Аглаю, как ласкал ее сам, а потом принудил его любить женщину с такой силой, что она благодарила своего мужа постоянно, откликаясь на его ласки и движения всем телом, выгибаясь и подаваясь к нему и, наконец, зашлась в такой истоме, что тот сам опешил и спросил:
- Это тебе нравится?
- Нравится, Андрей, нравится. Так и делай еще, еще!
- Это так барин тебя любил?
- Нет, Андрей, он был старый и не мог такого. Это он тебе только подсказывает, чтобы меня отблагодарить за службу. Ни одна женщина мира не счастлива, как я с тобой. Благодари его, что он тебе дарит, хочет осчастливить нас по доброте душевной. Запоминай, второго раза не будет.
Но больше Аристарх не вмешивался в их жизнь, и Андрей никак не мог повторить для жены эти несколько минут безумного наслаждения. Постепенно, маленькими подсказками она заставила его делать с ней что-то подобное. Но до истинного искусства в обладании ею Андрей так и не дошел.
За усадьбой Аристарх тоже следил бдительно. Даже малые прегрешения крепостных им замечались, и на пути ослушников, то вставали грабли сами по себе, то падал ушат с водой, которого и быть не могло на потолке. Но все эти пакости были хорошо понятны селянам и дворовым людям. Сразу находилось объяснение, сразу понималось само нарушение порядка или совести. Мужики стали осторожнее, не ругались вслух, а бабы, перед тем, как посплетничать, крестили рот и говорили шепотом, что, разумеется, помогало мало.
4.
Но вдруг Шумный Дух их покинул.
Только в самом барском доме, случилась странность.
Утром вдруг нашли всю мебель, стоящую в комнатке, давно используемой под кладовку, выставленной в коридор. И было непонятно, как она вся прошла сквозь узкую дверь.
- Не надо на место ничего ставить, - велела Нина. – Уберите все в подвал куда-нибудь. Будем ждать указаний.
От кого их ждать, понял только Антон Валерьянович, которому через день и вправду приснился сон, что надо заказать коробки для хранения бумаг. Причем было ясно сказано, каких размеров. Удивляло количество этих коробок. Их должно было быть заказано пятьдесят две штуки. А в каждой помещалось по сорок листов! Коробки не должны были иметь крышек, а только откидывающиеся верхнюю и правую боковую стенки и завязочки.
Антон смастерил одну такую коробку из толстого картона, утвердил у Нины, посмотревшей, хорошо ли все открывается, и поехал заказывать сразу в Тверь, поскольку на бежецких мастеров при таком огромном заказе надежды было мало.
- Мраморной бумагой оклеить? – спросил он уходя.
- Из того, что предложат, самое лучшее выбирай, - отвечала Нина. – Не скупись.
Только через три месяца в дощатой просмоленной упаковке доставили заказ на двух фурах - длинных войсковых телегах. Антон Валерьянович велел сделать в освобожденной Духом комнате струганные фуганком стеллажи, на которых и разместили все эти коробки. У окна поставили столик, чтобы можно было бы читать эти несуществующие бумаги.
И вот, под Новый год и произошло это последнее чудо от Шумного Духа, хозяина имения, самого Аристарха Георгиевича Малова.
Во всех залах дома в воздухе стали появляться плотные листы обыкновенного писчего формата, укрытые подклеенной сбоку папиросной бумагой, которая приподнималась, пока лист медленно падал на паркет. На каждом листе была как бы гравюра, но на самом деле уменьшенная копия рисунка сангиной, не стираемая даже ластиком.
Это были иллюстрации с сожженных работ Аристарха Георгиевича, дополненные им самим, и обработанные бесцветным матовым лаком.
Разложили их по коробкам только к весне - так много разных Ниночкиных портретов свалилось с неба.
На обороте каждого рисунка стояла запись удостоверяющего лица из Москвы с датой и номером по реестру. Потом Антон взял один рисунок с собой в Москву, когда поехал по каким-то делам. И действительно, в указанной адвокатской конторе был реестр, и в нем все номера и подписи. Антон нашелся пройти и к букинистам, оценить рисунок, удивился ответу, но ничего им не сказал.
Э П И Л О Г
Коллекция рисунков стоила очень дорого. Нина поняла, что это ее приданое. Стали устраивать местные балы, которые больше были похожи на литературные и музыкальные вечера. Антон Валерьянович обставлял их очень скромно, считая, что главное угощение гостям – сама Нина.
Нина замуж долго не выходила.
Наконец, в ее двадцать три года нашелся барин ей по душе. Тихий, без затей, стихов не писал, не пел и почти не рисовал. Занимался он только строительством моделей парусных кораблей, весьма дорогостоящих. Однако Вениамин выделялся особым постоянным свойством – он любил Нину всей душой, страстно и как-то неистово. Нина не сразу, но поняла, что это и оттого, что он захаживал порой в бывшую кладовку и просматривал волшебные зарисовки Аристарха Георгиевича.
Когда Нина уже с трудом выдерживала его нежный натиск, она тайно запирала эту комнатку своим ключом.
А через неделю или две незаметно снова отпирала ее.
20130108