Все началось с того, что однажды я почувствовал, что существую. Потом это прекратилось. Потом возобновилось снова. Такое непостоянство, казалось бы, должно причинять мучения, насколько я могу понять сейчас. Но тогда я испытывал легкое, полусонное блаженство. Блаженство от того, что я возникал где-то в пересечении координат времени, пространства и обстоятельств. Я «начинался» порой с того, что обнаруживал себя в салоне общественного транспорта. Я четко осознавал, что еду как будто бы с учебы, и последней у меня была, например, лекция по философии, в течение которой я сладко спал на задней парте. В то же время я понимал с той же точностью, что ничего этого не было, я только что появился в этом автобусе. Люди вокруг меня вели себя совершенно спокойно, как будто я тут и сидел все время. Но я-то понимал, что меня до этого не было не то что тут – меня не было вообще. Это забавляло и развлекало меня.
Было интересно, почти захватывающе появиться в кафе за креманкой подъеденного мороженого, со вкусом сливочной сладости во рту. И почти покатываться со смеху, когда официант приносил мне мой счет – настоящий, тонкую бумажечку с цифрами. А я лез в карман и знал, что у меня там пара купюр, а еще мелочь.
А еще я радовался в душе как ребенок, когда обнаруживал себя за работой. За компьютером в престижной фирме, к примеру. Ха-ха! Даже если все начиналось с того, что на меня орал шеф. И орал как будто бы уже минут двадцать. А я рассеянно кивал, что-то мямлил и покрывался испариной.
Наверное, со стороны это похоже на провалы памяти? Нет. Дело обстоит совсем не так. Я знаю – я так живу. Урывками. Вспыхиваю где-то, как лампочка, и всем вокруг кажется, что я был всегда. Но я-то в курсе, что до этого я пребывал в зыбкой блаженной темноте небытия, такого добротного и плотного небытия, что его нельзя описать. И я так тонко растворялся в нем, что едва ли осознавал себя. Частицы моего сознания были так крохотны и так разрежены, что почти ничего не представляли из себя. Потом они вдруг примагничивались какой-то точкой этого материального мира, но хранили на себе отпечаток той огромной пустоты. Хотя и пустоты как таковой не было. Пустоте там не было места, как и чему бы то ни было еще.
Так я испытывал различные чувства. Лоскутки самодовольства, страха, одиночества, радости и наслаждения. Они казались реальными и близкими, но как в стереокино – все как будто настоящее, но знаешь, что это лишь иллюзия. Небольшой глоток острых ощущений.
Так я жил, существовал, происходил, случался, мерещился, недоматериализовывался, пока…
Пока я не понял, что я стою на набережной какого-то приморского городка и держу ее за руку. Мне еще не попадались такие эпизоды, и я жадно кинулся ощущать. Я понял тогда, что мне отчего-то больно, но я ни за что не променяю эту боль ни на что на свете – такая это сладкая боль. Мир сосредоточился в руке девушки. Мир сосредоточился в ее серых глазах, робкой улыбке и в том, что она сказала:
- Красиво, да?- она указала пальцем на какую-то точку на море. - Так бы вечно с тобой стоять – мне больше ничего не нужно.
Я послушно уставился в горизонт.
Восхищение ею душило меня до слез, я почти падал перед ней на колени. Чувствовал себя слабым и нелепым, старался держать себя в руках, потому что так нельзя, надо быть сильнее, надо быть увереннее в себе и чуточку безразличнее, чем есть…
А ей стоять тут, со мной – и больше ничего не нужно. Еще никогда случайность (или закономерность?) не ставила меня в условия такого близкого контакта с кем-то. Я понимал, что меня как будто бы любили, и я как будто бы любил ее тоже. Удивительно.
Я тут же представил себе, с каким удовольствием буду это вспоминать. Это уже не орущий начальник, это что-то посильнее. И вдруг мне стало плохо. Так плохо, как никогда не было. И было плохо не мне, что стоял на набережной, было плохо мне всему – и тому, что на набережной, и тому, что потом будет плавать в чернилах пустоты. И тому, что появится потом, где-нибудь еще.
И еще – я исчезну, а она ведь останется? Ей ведь ничего не нужно, только стоять со мной тут – и закономерность (или случайность?) отнимет меня у нее, а она не будет грустить, она вообще забудет, что была на набережной не одна?
Я посмотрел на нее снова. Хорошо, если она не будет грустить. Хорошо ей, да и мне тоже – я хоть не буду чувствовать себя виноватым, если исчезну в самый ответственный момент…
Тогда я преломился. Что-то внутри меня вывернулось наизнанку и наткнулось нежным нутром на привычный уклад бытия-небытия. Моя пустота, мои благостные «чернила», разбавленные мной, наполнились страданием и мучительной вопросительностью. Кто я? Что я? Почему я? Раньше я даже представить не мог, что начну спрашивать все это. Я стал копаться в себе, анализировать происходящее. Мой обеспокоенный разум теперь плавал сгустками, печальный и тревожный, и будто искал стенки склянки, по которым можно выбраться из этих чернил и снова стать чем-то живым. Но стенок не было.
Мучения более-менее заканчивались тогда, когда я начинал существовать. Я бросался изучать свою жизнь, пытался охватить ее всю своим вниманием и памятью. Хватался за голову и стонал от напряжения, а люди вокруг меня встревожено спрашивали – эй, что с тобой, нехорошо, болит что-то? Я шел против сценария.
И я добился нужной информации. Я понял, как мне сделать так, чтобы я все время был. Люди вокруг меня тоже были все время, они рождались, взрослели и состаривались годами, не прерываясь на самом деле ни на секунду. Я ужаснулся. Мир для них был заткан паутиной повседневности и утыкан лезвиями переживаний, которые полосовали память и оставляли незаживающие борозды. Они были прибиты гвоздями к своей материальности, скованы временем, испуганы будущим, угнетены прошлым. Некоторые считали, что счастливы, другие находили прелесть в переменах собственной участи, пытались извлекать выгоду даже из неурядиц, доказывали это другим. Они любили постоянство – и выбора у них не было. Мне стало страшно при виде всей этой каторги.
С другой стороны, я был уверен, что вся эта круговерть стоила того, чтобы через нее – ЧЕРЕЗ, а не просто так – дойти до того, чтобы кто-то стоял с тобой на набережной и довольствовался этим, и тебе тоже ничего не было нужно, кроме этого момента, миллисекунды, крохи вечности. Стоит ли оно того? Нужно ли мне то неуютное постоянство, многократные повторения дней и ночей, а то и месяцев? А если один год будет похож на другой? Не сойду ли я с ума?
И я сомневаюсь сейчас, когда у меня есть рецепт снадобья, приводящего к жизни. Если я применю его – я забуду все это, забуду, как проживал кусочки жизни, не боясь ее утрачивать и обретать снова и снова. Я обрету память, начинающуюся с детства, последовательную, не совсем надежную, но обычную, типичную и стандартную память о том, чего на самом деле не было. Ведь у меня не было детства. На самом-то деле.
Наверное, поэтому я сейчас это пишу. Кто-то найдет этот маленький документ и ничуть не удивится – случайность и закономерность скооперируются и подарят этой смешной и печальной повести автора, который даже и символа тут не набрал.
Пусть так. А я обозначу флажком эту развилку в моей недосудьбе, и однажды решусь на одну из имеющихся дорог.