Глава 16
Римская прогулка
Forsan et haec olim meminisse iuvabit.
(Может быть, однажды нам будет приятно вспомнить даже эти вещи.)
Виргилий, 70–19 гг. до Р. Х.
2007, 15 сентября, Рим
Винченцо повёл Анну на ужин в замок Святого Ангела — угрюмую средневековую крепость на реке Тибр, которая в это время года служила одной из популярных музыкальных площадок Рима. Над тёмной свежестью реки носились мелодии Россини, исполняемые Римским симфоническим оркестром. Серые крепостные стены в этот ночной час были раскрашены разноцветным весёлым светом, льющимся из прожекторов.
— Принесите нам бутылку «Алдо Контерно Бароло» 1989 года, — попросил Винченцо официанта, обслуживающего их на открытом воздухе. У официанта было характерное круглое брюшко, выдающее поклонника Бахуса. Через пару минут он возвратился, неся завёрнутую в полотенце бутылку.
— Это вино называют ещё «Гран Буссия» — оно из лучших виноградников Пьемонта, — пояснил Винченцо, пока официант наполнял их бокалы. — За нашу встречу, Анна.
Их бокалы со звоном встретились над застланным белой скатертью столом.
— За нашу встречу, — отозвалась она.
К этой встрече она готовилась. Она нашла Винченцо Паолини в киберпространстве, узнала его и ахнула: Винченцо оказался бароном, род которого уходил глубоко в века — Анна успела добраться только до пятнадцатого.
— Значит, ты пробудешь в Риме ещё несколько недель? — поинтересовался он.
— Вероятнее всего, — согласилась она.
— И всё это время ты будешь заниматься изучением римской архитектуры?
— Ну почему же всё время? — улыбнулась Анна. — Вот мы сидим, слушаем красивую музыку, дышим вечерним воздухом…
— Расскажи мне немного о себе, — попросил он. — Что тебе самой угодно или интересно. Про семью, может быть?
Анна на минуту задумалась. Ей так не хотелось врать ему — не поворачивался язык.
— Я прожила самую обыкновенную жизнь. Просидела её за компьютером. Отец так настаивал. Он хотел, чтобы я всегда была при деле.
— Работа на семью — самая тяжёлая, — с пониманием улыбнулся Винченцо. — Если только мы, итальянцы, знаем какой-то толк в семейном бизнесе. А чем занимается твой отец?
— Строительством.
— Теперь ясно, почему архитектура, — кивнул Винченцо. — А вот я вырос совсем без отца.
— Я знаю, — тихо сказала Анна.
Винченцо слегка вздрогнул.
— Откуда?
— Пожалуйста, извини меня, Винченцо, но так как ты представился своим полным именем, я не удержалась и нашла тебя в сети — барона Винченцо Паолини, сына барона Рикардо и баронессы Фернанды Паолини. Надеюсь, я не оскорбила тебя таким откровением? — виновато добавила она. — Я сразу расскажу всё, что знаю о тебе, хорошо? Может, так будет легче и тебе, и мне.
Он недоумённо кивнул.
— Знаю, что ты живёшь в доме своей матери, баронессы Паолини, и что твой отец, — Анна на миг запнулась, — погиб в автокатастрофе, когда ты был ещё совсем маленьким. Да и мама твоя тогда тоже пострадала — она с тех пор осталась инвалидом и перемещается в кресле-коляске. Я очень, очень сожалею, что так произошло…
Она положила свою ладонь поверх его красивой руки.
— Извини, но меня побороло нетерпение узнать что-то про тебя.
— Ну что же, — Винченцо посмотрел в её глаза. — Я готов простить это нетерпение. Тем более что живём мы в век информатики.
— Это моя профессиональная привычка, — разоткровенничалась Анна, легко отрывая свою руку от руки Винченцо.
— И что же у тебя за профессия? Детектив?
— Хуже — отдел внешних отношений фирмы отца.
— Ну вот, — покачал головой Винченцо. — Получается, ты всё про меня уже знаешь, а я про тебя не знаю ничего.
— Всё знаю? — улыбнулась Анна. — Я знаю ровно столько, чтобы хотеть знать о тебе больше… Одно простое воспоминание детства может сказать больше о человеке, чем вся информация в сети.
Винченцо внимательно посмотрел на неё.
— Это ты верно сказала, — заметил он. — Вот и поделись своими воспоминаниями.
Анна задумалась. Оркестр тем временем перешёл с Россини на танцевальную мелодию, которая показалась Анне знакомой. Да, она узнала эту мелодию — это была детская песенка «Тискет-Таскет», написанная специально для Эллы Фицджеральд. В детстве Анна однажды получила в подарок от Толяна пластинку с песнями Эллы Фицджеральд и Луи Армстронга, что было по тем временам неслыханной роскошью, и полюбила глубокий, игривый голос чернокожей певицы.
— Эта мелодия, — начала Анна, — она как будто прилетела сюда из моего детства. Хочешь, я тебе расскажу про неё?
Винченцо одобрительно кивнул, и Анна начала рассказывать. Из многолюдного Рима воспоминания переносили её в домик бабушки и дедушки, где она частенько проводила лето. Вот она сидит у распахнутого окна, через которое в дом вливаются ароматы сада, а из дома выливаются звуки музыки — кружится на проигрывателе пластинка и поёт Элла Фицджеральд. Она сидит и слушает музыку, рождённую на другом конце земли, исполняемую людьми с другим цветом кожи, говорящими на другом языке, живущими в ином мире. Это был один из её первых опытов космополитизма — находясь в деревне, она трансцендентно соприкасалась с большим городом. Теперь же, слыша знакомую мелодию, Анна мыслями переносилась назад, в деревню.
Она вспоминала, как шла, бежала вприпрыжку по узенькой, едва различимой в высокой траве тропинке через раздольное поле, а в руке у неё была корзинка с лесной земляникой, — и напевала «э-тискет, э-таскет». И песенка эта уносила её в мир больших городов, блестящих машин, которыми запружены улицы, в мир маленькой негритянской девочки. Но потом Аня возвращалась на родную землю, слушала, как шепчутся о чём-то берёза с дубом, как ветер играет с полем, причёсывая отливающие серебром макушки колосьев. Она смотрела, как лениво на небе играют в «догонялки» белые облака, как солнышко прячется за них и через минуту появляется вновь — ослепительное, горячее. Она слушала перекличку птиц, наблюдала, как носятся они над полем, ловко хватая на лету несчётных мух и комаров. И ей было хорошо…
Когда она закончила свой нехитрый рассказ, ей показалось, что в Винченцо что-то переменилось. Будто пропала куда-то искусственная, показная лёгкость, которую она почти что успела принять за его настоящее лицо. Они сидели за белым столиком, обдуваемые прохладным ночным бризом, и с каждой минутой становились всё ближе и ближе друг ко другу.
— Теперь твоя очередь, — сказала она. — Расскажи мне какое-нибудь воспоминание из своего детства.
Он задумался на минуту.
— Наверное, первое, что мне приходит на память из детства, — начал он, — это то, как мать водила меня по картинной галерее палаццо, и мы останавливались перед портретами кардиналов и генералов, баронов и князей, и баронесса рассказывала мне, иногда часами, истории этих людей. Так я учил историю моей страны — по моим родственникам.
В его речи не было и намёка на жеманство и хвастовство. Анне даже казалось, что она чувствовала в голосе скрытую грусть.
— Мне больше всего не нравилось, — продолжил Винченцо, — что за мной повсюду кто-то ходил — слуга, лакей, охранник. Как будто кто-то мог меня украсть. Мне от них проходу не было, и я убегал, придумывая для этого разные способы. Правда, мне было немного жаль их — им потом здорово доставалось от баронессы. А потом я пошёл в школу — и это было здорово. Там за мной никто не следил, и я носился с другими мальчишками и делал всё, что делают в таком возрасте. После школы, грязного и растерзанного, меня подбирал шофёр на лимузине. Я всегда просил забирать меня в стороне от школы — чтобы ребята не видели. Но они всё равно видели и дразнили меня аристократом. Мы снова дрались, а потом мирились, и так день за днём…
Общаться им становилось всё легче. Они как-то почти сразу, без долгой и мучительной прелюдии, смогли заговорить о том, что их действительно интересовало. И если бы Анна не вынуждена была многое замалчивать и умышленно вводить его в заблуждение, то разговор, наверняка, стал бы ещё теплее.
— Когда-то в детстве, — вспомнила она, — я смотрела фильм — старый-престарый фильм. Он назывался «Римские каникулы». Мне так хотелось тогда перенестись в Рим! После этого фильма я стала учить итальянский.
— И что же, все твои мечты сбываются? — поинтересовался Винченцо.
— Это мне ещё предстоит узнать.
— То-то мне всё казалось, — сказал он, — что ты напоминаешь мне сбежавшую принцессу. Ты сжилась с нею, стала ею.
— Разве можно стать принцессой без рода? — засмеялась Анна.
На её смех повернулись сразу несколько голов. Впрочем, Анна уже заметила, что со многих столиков люди нередко бросали на них взгляды. Она была уверена, что смотрели больше на Винченцо, чем на неё, — притом смотрели как женщины, так и мужчины. Вот и сейчас они все перевели взгляд на него, воспользовавшись её смехом.
— Баронесса не раз говорила мне о том, что благородство — качество приобретённое, — заметил он.
— И чем же оно приобретается?
— В случаях с дамами — красотой и умом.
Анна одарила его благодарной улыбкой.
— Но разве не распространяется то же самое правило и на мужчин?
— Представь себе, только до определённой поры, — ответил Винченцо. — Баронесса раскрыла мне истинный секрет мужского благородства, которым я, кстати, не слишком овладел.
— И в чём же этот секрет?
Подошёл официант и налил им в бокалы ещё вина. Часть публики, особенно успевшая уже хорошо выпить и закусить, танцевала под попурри современной музыки, которую играл оркестр.
— Из поколения в поколение джентльмены были всадниками, — сообщил Винченцо, отпивая из своего бокала.
— И что же? — не поняла Анна.
— Наездник управляет конём, перемещая вес своего тела, делая ряд неуловимых для глаз, неосознанных порою, но точных и выверенных движений руками, ногами, ягодицами, корпусом, пальцами, головой. Он управляет живым существом — зверем — и сам уподобляется ему, становится… породистым животным. У него начинает вырабатываться уверенность в поведении, граничащая с безрассудством и беспечностью. И весь этот опыт скачек передавался другим поколениям — и в поведении, и даже в мышлении.
— Интересная версия, — заметила Анна. — По ней должно получаться, что гунны были ещё большими джентльменами, чем римские патриции.
— Может поэтому они и завоевали Рим, — отозвался Винченцо.
— А моим конём всегда был компьютер, — вздохнула Анна.
Посидев ещё с полчаса и допив вино, они оставили шумное место и вышли на ночные улицы Рима, которые к тому времени уже скинули с себя пыльные дневные платья и нарядились в прозрачную одежду электрического света. Так переодеваются в вечернее платье светская львица или путана, ночная бабочка. Здания, колоннады, памятники, фасады, мосты, ступени — всё это так искусно подчёркивалось светом, что город виделся совсем иным, нежели днём. Лучи прожекторов выхватывали особенности архитектурных композиций, мимо которых люди обычно проходят, не замечая. Анна не знала, какому Риму больше верить — дневному или ночному.
На улице было почти так же шумно, как в ресторане. Уличные фонари ярко светили, и отовсюду лилась весёлая, беззаботная музыка. По обеим сторонам бульвара люди сидели в кафе, танцевали, продавали что-то и покупали. Беззаботное веселье, казалось, было разлито в воздухе. Винченцо и Анна свернули на узкую Виа дель Портико д'Оттавиа, на которой, несмотря на поздний час, большая часть магазинов оставалась открытой. По какой-то непонятной для Анны причине Винченцо казался задумчивым, так что они шли молча.
— Это старое еврейское гетто, — сказал наконец Винченцо, когда они миновали крошечную пиаццу Маттеи с четырьмя бронзовыми мальчиками, резвящимися в фонтане. — В 1943 году все две с лишним тысячи евреев, которые здесь жили, были сосланы в лагеря смертников.
Жизнь вокруг так и бурлила, так и утверждала свои права, и трудно было поверить, что чуть более полувека назад такие же цивилизованные, жизнерадостные люди могли послать тысячи других людей на смерть только за то, что те принадлежали к другой нации. Анна подумала про Толяна. Ведь он тоже был отчасти евреем. «Хорошо было бы позвонить ему», — мелькнуло у неё в голове. Он знает, что она в Риме, и наверняка волнуется за неё. Анна ничего не говорила ему о своём задании, но Толян шепнул ей на ушко, когда вёз в аэропорт: «Если только твои секретчики удумают как-нибудь тебя подставить, я им этого не спущу». Анна никогда не говорила ему, что работает на спецслужбы, но Толян и так знал.
Они теперь проходили мимо театра Марцелла — своего рода мини-колизея, строительство которого начал ещё Юлий Цезарь. Не так давно этот древний стадион был превращён в жилой многоквартирный дом, о чём свидетельствовали плохо вписывающиеся в старинный имидж постройки стеклопакеты на верхних этажах. Анна помнила из каких-то книг, что диаметр этого стадиона 111 метров. Она спросила Винченцо, в чём было значение этой величины, но тот только пожал плечами. Анна подумала, что Адриан наверняка знал, в чём тут дело.
— Куда мы идём? — спросила Анна своего великолепного спутника.
— Просто гуляем, — пожал плечами Винченцо. — Но поскольку мы близко к Форуму, можно было бы посмотреть сверху на ночной город.
Они пошли по направлению к Капитолийскому холму.
— Ты сказал, что ты студент, семинарист, — вспомнила Анна. — И где же ты учишься?
— Уже не учусь. Давно пишу диссертацию, а конца и края ей не видно. Наверное, я делаю это подсознательно, чтобы оттянуть день принятия сана, — улыбнулся он.
Анна никак не могла свыкнуться с мыслью, что Винченцо — будущий священник.
— И о чём же твоя диссертация? — поинтересовалась она, скрывая смущение.
— Я исследую жизнь и воззрения одного отшельника, святого Пьетро Мурроне, — отозвался Винченцо. — Под конец своей жизни он стал папой Целестином V. Католическая церковь его канонизировала. Когда-нибудь слышала о таком?
— Нет, — призналась Анна. — Расскажи мне.
— Целестин был загадочной фигурой в Церкви, — начал Винченцо. — Он был единственным, кто по своей воле оставил престол Святого Петра и ушёл из дворцов Рима.
— Ушёл? — удивилась Анна.
— Ушёл в горы, к свободе, в свою маленькую пещеру. Правда, его в скором времени вернули в Рим и убили — я так понимаю на всякий случай.
— И что же ты думаешь об этом человеке? — поинтересовалась Анна.
— Я много о нём думаю, — задумчиво произнёс Винченцо. — Но до конца не понимаю его, следовательно, в целом не понимаю. Поэтому мне и трудно писать о нём…
Они поднялись по спроектированным самим Микеланджело ступеням навстречу двум каменным фигурам юношей, ведущих под уздцы белых каменных коней. Затем прошли в дальний край холма, в сторону Виа дей Фори Империали, и стояли теперь над руинами древнего Форума. В одной великолепной панораме перед ними раскинулись столетия беспрецедентной драмы, разыгравшейся здесь.
Колоннады и остатки древних стен были подсвечены мощными прожекторами и бросали на землю длинные красные или розовые наливные тени, будто вопия о своей былой славе, о военных походах, выпитом вине и пролитой крови. Когда Анна была здесь в дневное время, ей трудно было представить, что некогда на этом месте располагалась штаб-квартира всего цивилизованного мира. Но теперь, глядя на те же самые руины при искусственном освещении, она легко могла увидеть стройные величественные храмы, окружённые мраморными колоннадами, статуи героев и богов, сплошь покрытые золотом, отражающим лунный свет. Она отчётливо представила, как на тех местах, где сегодня громоздятся груды камней, когда-то стояли великие базилики, в стенах которых решались судьбы всего мира.
С руин Форума Анна перевела взгляд на город. Перед нею мерцало море огней огромного, великого города, который навсегда изменил её жизнь. Она глядела вдаль и думала о том, что, хотя она и не знает, что у неё впереди, возвращаться назад в Москву ей пока ещё не хочется. К югу от того места, где они сейчас стояли, загадочным, переливчатым светом мерцал Колизей. Выше, венчая собою праздничную Виа ди Сан-Пьетро, красовалась выпестованная Микеланджело яйцеобразная пиацца дель Кампидоглио, Капитолийская площадь, которую ещё называют центром мира. В отличие от упаднического духа Форума, пиацца пульсировала жизнью, а три выстроенные в стиле Ренессанса дворца, расположившиеся на ней, казалось, дышали молодостью и силой.
В этот момент Анне нестерпимо хотелось обнять Винченцо, прижаться к нему, поцеловать, утонуть на его груди. Она взглянула на него: он, как зачарованный, глядел на раскинувшуюся перед ним панораму города. Её присутствия он сейчас, казалось, даже не замечал.
— О чём ты сейчас думаешь? — спросила его Анна, после того как понаблюдала за ним несколько минут.
Он вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна.
— Я думаю об этом городе. Мне иногда кажется… У меня бывает такое ощущение, что… — он не договорил.
— Скажи мне, — попросила Анна. Она поправила волосы, чтобы не видны были её уши — они всегда краснели, когда у неё в крови был переизбыток гормонов.
— Мне кажется — и это самая нелепая мысль, которая мне когда-либо приходила в голову, — что будущее этого города находится в моих руках, — ответил он. — Мне снятся сны… Кошмары, а не сны… И в этих снах я должен принять какое-то решение, которое может погубить или спасти этот город…
Анна посмотрела на него с удивлением.
— Впрочем, совершенно нелепый сон, — рассмеялся Винченцо. — Я знаю, что меня ждёт. Меня ждёт небольшой приход где-нибудь в пригороде и, возможно, со временем, тёплое местечко в курии.
Сказал он это весело, но в его словах чувствовалась затаённая горечь. Что было её причиной, Анна не знала и спрашивать не смела.
Они пошли в сторону отеля. Винченцо шёл рядом, но казался Анне странно далёким. Она не понимала, что с ним сталось, и думала о том, не она ли ввела его в такую депрессию. Наверное, он думал, что и так уже открылся ей слишком много. Анна незаметно закусила губу.
Винченцо проводил её к отелю.
— Надеюсь, — сказал он, прощаясь с Анной, — что ты простишь мне как мою болтливость, так и последующее молчание. Я как-то почувствовал, что могу позволить себе оставаться самим собой, когда я с тобой, — расслабиться немного.
— Я польщена, — напряжённо улыбнулась Анна.
Они условились о новой встрече, и Винченцо, распрощавшись, пешком побрёл по улице. Она долго ещё смотрела ему вслед. Случайные прохожие тоже оглядывались на него. Казалось, в нём всё-таки была какая-то ненормальность или было чего-то сверх нормы.
Как только Анна перешагнула порог своего гостиничного номера, зазвонил её сотовый телефон.
— Здравствуй, Анна, — услышала она преломлённый компьютером голос. Впрочем, она и так знала, что звонил не кто-нибудь, а сам генерал. — Как проходят наши римские каникулы?
— Спасибо, хорошо, — сдержанно ответила она.
— Слишком медленно, Анна, слишком медленно. Мы должны будем ускорить процесс.
— Ускорить? Каким образом? Требуется время на установление отношений доверия, — возразила Анна. Больше всего она не хотела сейчас, чтобы кто-то ещё давил на неё.
— Я полагаю, — начал генерал, — что тебя можно поздравить с установлением других отношений доверия.
Именно эти слова Анна и боялась услышать!
— Во-первых, никаких отношений нет, как ваши люди могли вам передать. А во-вторых, я не вижу, как это препятствует выполнению задания, — собравшись с силами, ответила она. Такой дерзкой с генералом она могла быть только по телефону.
— Препятствует? Если бы это чему-то препятствовало, мы бы отреагировали намного раньше, — засмеялся генерал. — Могу успокоить тебя — я не собираюсь препятствовать этому твоему… знакомству.
Анна не понимала, куда он клонит.
— Мы проверили этого молодого человека, — продолжал электронный голос в трубке. — Возможно, он — находка для нас. Наши специалисты-психологи просчитали ситуацию, и они полагают, что наметившийся уже процесс будет ускорен, если профессор станет испытывать чувство ревности.
— Какой процесс? Какой ревности? — не поняла Анна.
— Не прикидывайся дурочкой, — неприятно усмехнулся голос в трубке. — Профессор давно уже влюблён в тебя. Появление соперника, даже предполагаемого, может значительно ускорить процесс его раскрытия. Вспомни «Собаку на сене».
«Профессор давно уже влюблён в тебя», — отозвались в её ушах слова генерала, сказанные им в такой сухой и деловой манере, как будто он получил лабораторные анализы, подтверждающие эти данные. Впрочем, Анна признавала, что генерал был прав.
Игра выходила далеко за рамки чисто профессиональной деятельности. Неужели она действительно способна использовать чувства, чтобы манипулировать людьми? Анне стало страшно. С другой стороны, напомнила она сама себе, об этом надо было думать тогда, когда бралась за это задание. Но разве был у неё выбор?
— Конечно же, тебе придётся поработать над ситуацией, — добавил голос в трубке. — Ты, должно быть, уже догадалась, кто такой этот твой Винченцо?
— И кто же он такой? — тихо спросила Анна. Она боялась ответа.
— Он — гей, — лаконично ответил голос в трубке. — Что, однако, ничуть не мешает нам использовать его в наших планах.
Анну словно пронзило электрическим током. Ну конечно! Только она, компьютерный червь с полным отсутствием житейского опыта, могла этого не разглядеть. Вот почему он так ведёт себя с ней! Ей мучительно захотелось выбросить телефон в окно, а самой броситься на кровать и разрыдаться. Но она слишком хорошо умела себя сдерживать — годы работы в отделе многому её научили.
— Ты должна будешь в самое ближайшее время познакомить нашего клиента с этим молодым человеком, — продолжил тем временем генерал. — Смотри на всё это как на забавную игру, как на весёлое приключение. Радуйся, наслаждайся жизнью. Ясно? До связи.
Она подошла к окну. Отсюда перед ней открывался панорамный вид на крыши Вечного города, утыканные телевизионными антеннами, над которыми, как гигантская летающая тарелка, плыл купол собора Святого Петра.
«Ну почему же, — взмолилась Анна, — почему нет никого, с кем можно было бы поговорить, кому можно было бы доверить мои тайны! Я не могу доверять их даже дневнику. А как бы хотелось излить кому-то свою душу — маме, тёте Майе, Толяну, „Гансу Христиану“… Иных уж, наверное, нет, а те — далеко…»