Некоторые рассказы о войне я слышал от папы редко, может быть, по разу каждый из них или когда он в День Победы выпивал немного водки, или когда в гостях был кто-то из ветеранов. Оказавшись слушателем этих рассказов, чувствовал, что подобные воспоминания отзывались болью в его сердце. Рассказы не о том, как снаряд пробивает навылет бойца, и он на глазах чернеет, и не о том, как у раненого командира ищут входное отверстие на груди, затем, перевернув, чтоб перевязать, – выходное и видят, что вся шинель сзади в клочья, а под ними лёгкие шевелятся, дышат.
То были, главным образом, рассказы об отношении к врагу, об излишней и неоправданной жестокости, о загрубевших сердцах.
С сентября 1942-го по февраль 1943-го части 252-й дивизии вели бои с 6-й немецкой полевой армией вначале на северных подступах к городу, затем в самом городе. В день начала наступления, 19-го ноября, жутко было от грохота канонады и рёва реактивных снарядов. Навстречу красноармейцам из-под развалин выходили немцы, и многие из них сошедшие с ума. В полностью разрушенном городе-призраке, спустившись в какой-нибудь подвал, можно было услышать еле-еле произносимое «шпита-а-аль…», чтоб русские гранатами не закидали, и почувствовать тяжёлый запах гниющих ран.
После завершения Сталинградской битвы по зимним дорогам шли нескончаемые колонны пленных. Они шли и умирали. Если надо было справить нужду и расстегнуть для этого брюки, то потом не каждый мог их застегнуть окоченевшими пальцами – так и шёл немец с брюками на щиколотках. Груды тел у обочины. На одном перекрестке специально для этого поставленный замёрзший труп немецкого солдата, разведя руки, указывал какое-то направление.
Воины дивизии были уже знакомы с результатами фашистской оккупации. В 1943-м, когда пошли вперед, у многих появилось желание мстить, и оно с прохождением по освобождаемым территориям только усиливалось. В штабе был офицер, у которого семья погибла под Харьковом. Этот офицер имел неординарную внешность: носил кубанку, шашку, шпоры. Обычно он проводил допрос пленных. Вдруг, начиная с какого-то допроса, стал задавать им один и тот же вопрос: был ли тот под Харьковом. Если пленный давал утвердительный ответ, офицер тут же выхватывал шашку и рубил пленного. После повторения этих случаев офицера забрал Особый отдел, и в полк он не вернулся.
Дивизия находилась на Курской дуге в районе Прохоровки. Из расположения полка увидели, как на парашюте спускается немецкий лётчик. Решили взять в плен. Сели в машину человек пять, не больше, отец тоже. Это была крытая полуторка. Подъехали. Пилот отстреливаться не стал, совсем молодой, ранен в руку, прижимает её к себе, без шлема, блондин, в высоких ботинках, поверх которых выпущены белые шерстяные носки. Показали, чтоб он поднялся в кузов, но у него это никак не получалось: раненая рука мешала. Один из офицеров решил помочь ему и поддержал, чтоб подсадить. Немец наотмашь ударил офицера по лицу. Стрелять в пилота не стали, столкнули здесь же рядом в отрытый кем-то окопчик и закопали.
В 80-х услышал от отца рассказ о «синежупанниках». Молодёжь освобождаемых территорий сразу же призывалась в Красную Армию. Полевым военкоматам разрешено было зачислять их в строй и направлять в действующую часть, без обучения, без выдачи обмундирования. Когда наши армии пошли на запад, так поступали везде, так было и на Западной Украине осенью и зимой 1944-го. Родители наскоро собирали парней, те надевали обычные для той местности тёмно-синие жупаны или кафтаны, а в вещмешок укладывали знаменитое украинское сало. Многие в первом же бою погибали, иногда недалеко от родного села, и на полях лежало много тёмно-синих бугорков. Солдаты знали, что там было сало, и этим пользовались. Грустная история. Позже, в 2009-м об этом призыве услышал от украинских СМИ. Представлено это было как спланированное уничтожение молодёжи западных районов Украины. Ведущая украинского ТВ почему-то их называла «чёрнорубашечниками», а о синих жупанах и сале речь, конечно, не шла, потому как журналистов там не было.
Освободили одно село. Небольшой немецкий гарнизон во главе с фельдфебелем сдался без боя. Наши солдаты за околицей обнаружили недогоревший стог, наверху горизонтально лежащую длинную лестницу, а под ней обугленные тела юноши и девушки. То есть, те, кто это делал, прижимали края лестницы, пока мучились молодые люди. Солдаты схватили фельдфебеля и бросили головой под гусеницы проходящих танков. Бабушки, тётушки запричитали, мол, сынки, что вы наделали, он нас не обижал, шоколад детишкам давал, а те, кто натворил – они чужие, пришли и ушли, даже по-немецки не говорили.
Поздним вечером или в Румынии, или в Венгрии проходили мимо разрушенной мельницы. Услышали стон, зашли, посветили фонариком. Внутри обвалившийся потолок, кирпичи, металл, балки, брус. Под завалом кто-то стонет. Подошли, видят враг, он в бреду, ниже груди всё раздавлено, слышится запах разложения – помощь уже не нужна. Кажется, отец вытащил пистолет и, собравшись с духом, исполнил трагическую миссию.
Венгрия, январь 1945. Германские войска предприняли контрнаступление в районе озера Балатон. Немецкие танки прорвали боевые порядки дивизии на фланге, обошли и заходят в тыл. Дивизия вынуждена отступать. В распоряжении командования два-три десятка пленных, они в сарае. Принимается решение: противнику его солдат не оставлять. После выполнения приказа из-под порожка побежали ручейки крови...
04.2010