После смерти Сталина в милицию откомандировали довольно большое число
работников МГБ, очень многих - в высоких чинах. Вначале я смотрел на
них с почтением - это же бывшие чекисты!... Очутившись в милиции, они
многое потеряли в сравнении с прежней службой. А прежде всего -
материально: в милиции не платили за звание. Но главная разница
состояла в том, что здесь велась совсем другая работа - каждодневная,
по раскрытию конкретных преступлений, требующая утомительной, нудной,
порой грязной и малопочётной работы. Да плюс патрулирование в любую
погоду, засады и прочие прелести милицейской службы... Сталкиваясь в
конкретных делах, приходилось убеждаться, что они не только не знают
специфики милицейской работы, но она им просто неприятна. Многие из
подобных "новичков" вообще чурались конкретной работы и слабо знали
уголовное и уголовно-процессуальное законодательство. По-существу, в
милиции они как бы отсиживались, дожидаясь и вместе с тем опасаясь
перемен в своей судьбе.
По роду оперативной работы мне часто приходилось сотрудничать с
подразделением, которое занималось поиском людей, объявленных в
розыск: как без вести пропавших, так и укрывающихся от уголовного
преследования. В основном это рутинная работа, связанная с
канцелярской перепиской. Возглавлял отделение, занимающееся розыском,
грузин в звании подполковника (фамилии не помню) и как раз из числа
бывших чекистов. На работе он всегда находился в штатском. (Они вообще
старались носить бывшую гэбэшную форму или партикулярное платье).
Невысокого роста, очень грузный, килограммов под сто, с тщательно
выбритыми лицом и головой, восседал в большом кресле всегда прямо,
словно аршин проглотил. На собеседника смотрел вроде бы и в упор, но
как-то вовсе не понятно - на него или мимо. В кабинете царили
идеальный порядок и чистота. Любопытную картину представлял собой
стол, за которым он громоздился. По чиновничьей моде того времени этот
стол был накрыт толстым отполированным стеклом. Никаких бумаг у этого
"столоначальника" на виду не лежало. В специальном стакане красовались
штук пятнадцать карандашей разных цветов, абсолютно одинаково и остро
заточенных. Все одного размера и настолько аккуратные, что казалось,
стоят исключительно для красоты, и хозяин кабинета никогда ими не
пользуется. Сотрудники из других подразделений посещали этот кабинет
редко. Но если кто-то заходил, хозяин, изображая крайнюю занятость и
озабоченность, говорил входящему:
-Подожды. Выдыш, я занят!
Выждав минут десять, кричал из-за закрытой двери, у которой поджидал
посетитель:
-Заходы, што там у тыбя?
Когда мне случалось прийти к нему по делу, я молча клал на стерильный
стол документ, требующий внимания. Даже не глядя, начальник вопрошал:
- Мы пышым, или нам пышут?
В зависимости от моего ответа, если "мы пышым" - не читая подписывал
бумагу внизу, а если "нам пышут" - в верхнем правом углу проставлял
одну из двух резолюций: либо "Разберитесь и доложите", либо "Для
исполнения". Всё!... Никаких вопросов, никаких ответов. Такой вот
оригинальный образчик ценного кадрового пополнения милиции бывшими
чекистами.
В то время мы с женой жили в общей коммунальной квартире, занимая
одну из трёх комнат. Нашим соседом был начальник отдела кадров
областного УМВД Александр Филиппович Трухачёв с семьёй - женой и двумя
маленькими дочками. Все они тоже ютились в одной комнате. Третью
комнату занимал мой сокурсник по институту, Володя Грищенко,
работавший, как и я, в областном УМВД, тоже с женой. Все мы, молодые
специалисты, вместе приехали на работу в Тамбов. Александр Филиппович
ко мне и Володе, первым дипломированным юристам, прибывшим на работу в
его учреждение, относился очень доброжелательно. Он ценил нас не
только как кадровик, но и чисто по-человечески был к нам внимателен и
заботлив, просто как к симпатичным, молодым ребятам. Некоторой
неформальности взаимоотношений способствовала и эта жизнь в одной
квартире.
Как-то на общей кухне я завёл разговор о работающих у нас бывших
"эмгэбэшниках" и со свойственной моей натуре откровенностью и
горячностью высказал впечатления об этих кадрах. Александр Филиппович,
хотя и относился ко мне с явной приязнью, был, наверное, в силу
должности кадровика человеком очень сдержанным и осторожным. Молча,
никак не комментируя, выслушал и сказал:
Когда у вас будет время, зайдите ко мне (имея в виду - на работе).
Забыв об этом "кухонном" разговоре, я как-то заглянул к нему по возникшим служебным делам. Решил вопрос, с которым пришёл и намеревался уже уйти, но Александр Филиппович задержал в дверях и вынул из сейфа листик бумаги:
- Вот почитайте, Владимир Львович. Это имеет отношение к тому разговору дома.
Это был приказ по Управлению государственной безопасности Тамбовской
области от 1952 или 1953 года, точно не помню. В нём говорилось, что
начальник Туголуковского райотдела госбезопасности, старший лейтенант
Никаноров (так мне помнится), снизил качество работы и халатно
относится к должностным обязанностям. Далее приведу текст почти
дословно. Он настолько впечатлил, что я запомнил его на всю жизнь:
"При плане на март месяц 18 арестов за политические преступления им
осуществлено лишь 14 арестов. Предупредить ст. лейтенанта Никанорова,
что если не исправит положения, он будет переведён на работу в
милицию".
Оп-па! Добрейший человек и педантичный служака, Александр Филиппович,
дал прочитать этот документ, чтобы стало понятно, почему в милицию
попадают не совсем "качественные" сотрудники из бывшего МГБ. А меня
уже тогда как током ударил и поразил сам факт планирования числа
арестов за политические преступления. Я знал юридический состав этих
преступлений: контрреволюционная агитация и пропаганда, саботаж,
диверсии, террор, шпионаж, измена Родине и т.п. - тягчайшие
преступления! А какие сроки за это полагались! И это - где-то в
Туголуково! Незадолго до разговора с Трухачёвым я как-то раз побывал в
этом Туголуково. Это - забытый Богом, самый отдалённый от центра
Тамбовской области район, расположенный в восьмидесяти километрах от
железной дороги. Других дорог, кроме плохого грейдера, просто не
существовало. Добраться туда летом можно только в хорошую погоду, а
зимой - только когда ударит морозец, да расчистят от снега дорогу. А
так - лишь с помощью цепей на колёсах и "тяни-толкай" или на прицепе у
трактора. Электричество подведено не везде. В основном пользовались
керосиновыми лампами. И в этом-то медвежьем углу ежемесячно
планировалось, как минимум, 18 арестов за политические преступления!
Осознав смысл, изложенный в бумаге, я согласно кивнул и вышел
потрясённый, но... вскоре забыл о прочитанном. Дело молодое, да и
задумываться по таким вопросам было и не положено, и страшновато.
Прошло некоторое время, начались изменения, прошелестела робкая
критика культа личности, зазвучал призыв к реабилитации граждан,
невинно осуждённых за политические преступления. По решению
вышестоящих органов в областных центрах создавались группы, которым
поручалось поднимать такие дела из архива, изучать вновь и давать
предложения по освобождению и реабилитации. Так распорядилась судьба,
что меня включили в такую группу от МВД. От прокуратуры вошли Мазуров
Николай и Мухортов Семён - прокуроры следственного отдела областной
прокуратуры, оба - выпускники Саратовского юридического института, и
ещё кто-то из КГБ, тоже молодой, но уже опытный, грамотный юрист. Мы
должны были изучать дела и давать заключения, которые направлялись в
Воронежский не то военный трибунал, не то военную прокуратуту, уже
точно не помню. То, что мы увидели, изучая дела, просто потрясло...
Мне и сейчас трудно подобрать подобающие слова. Почти все дела не
поддавались какому-либо элементарному юридическому анализу - такая
несусветная галиматья предстала во всей неприглядности! В то время мы
уже знали, что невинно осудили многих партийных и государственных
деятелей, высших военных чинов... В общем, не рядовых и очень
известных людей. Из материалов предстало нечто неимоверное. Лучше
всего описать конкретные детали, чтобы наглядно показать, как это
выглядело.
Итак - по порядку. Открываем папку с политическим уголовным делом.
Прежде всего бросается в глаза обложка дела, то есть "корочки", как их
называли. Таких никогда не видел, хотя через мои руки следователя
прошло уже много уголовных дел. Обложки гладкие, глянцевые, как
лакированные, сделанные из необычайно твёрдого картона - хоть топором
руби! Как сострил Коля Мазуров о следователях: "Они тренировались,
видимо, и сначала картон "кололи", а потом уже преступников".
Основные тексты на обложке были выполнены шрифтом в стиле
древнеславянской вязи. Краска, которой печатались надписи, выглядела
очень качественной и блестела на картоне, как новенькая. По центру:
"Следственное дело No....", ниже - "Начато", "Закончено" и т.д. Но
главное - в правом верхнем углу надпись: "Хранить вечно!" - Это
особенно бросалось в глаза. Дела в основном подобрались тонюсенькие,
максимум на пятнадцать-двадцать страничек. Поражала и содержательная,
но довольно однообразно построенная сторона этих дел. Обычно уголовное
политическое дело состояло: из заявления (если было) какого-нибудь
бдительного гражданина, протокола задержания, постановления на обыск,
протокола обыска, протокола допроса задержанного, протокола очной
ставки, где обвиняемый всё отрицал, но потом, правда, обязательно
признавался, и постановления на арест. Затем следовал протокол
заседания "тройки" и... приговор, в основном, двух видов: либо десять
лет лишения свободы, либо - "ВМН" (высшая мера наказания - расстрел).
Иногда объём был больше - за счёт допроса большего количества
свидетелей. А в общем-то "толстые" дела заполнялись душераздирающими
жалобами осуждённого на неправедный приговор (если это не подпадало
под "ВМН"), на которые следовали стандартные отписки о последующем
оставлении приговора в силе. Находились в делах также протоколы
выездных заседаний судов в колонии или постановления "троек", которые
продлевали срок заключения в связи с тем, что осуждённый "не осознал",
"не раскаялся", "по-прежнему в колонии ведёт контрреволюционную
агитацию и пропаганду". И далее - что угодно и в том же духе. Через
десять лет редко кого выпускали, а если такое и случалось, то через
некоторое время "органы" снова запросто сажали уже отсидевшего "врага
народа".
Поднимались и другие дела, связанные с авариями, халатностью, пьяной
безответственностью, последствиями стихийных бедствий - всё это
квалифицировалось, как саботаж, диверсии, и обязательно присутствовала
связь с иностранными разведками в том числе самых экзотических стран.
Это больше походило на юморные "приколы" энкавэдэшников.
Позже я обо всём этом читал в статьях, литературных произведениях,
которые с началом перестройки хлынули яростным потоком. Среди них
выделялись отдельные талантливые произведения, в которых речь шла о
загубленных в тюрьмах и лагерях жизнях видных людей страны, военных,
технической и гуманитарной интеллигенции. Но в тот момент, о котором
сейчас пишу, перед нами, совершенно неподготовленными к такой
информации юристами, развернулась картина карательного геноцида, в
основном русского народа, а в частности - по Тамбовской области. При
этом совсем не выдающихся или ответственных личностей, а совсем
простых людей. Не кулаков, а рядовых колхозников, не директоров,
управляющих или председателей, а обычных сварщиков, токарей,
трактористов, счетоводов, пастухов - всех просто не перечислить. И ими
занималось НКВД наравне с матёрыми политическими преступниками!
Характерно, что на национальность не обращали внимания и сажали всех
подряд, выполняя план.
Ну, и какова же оказалась реакция "первопроходцев", увидевших такие
первоисточники? Сдержанная. Только молча обменивались выразительными
взглядами. Я, правда, не выдержал - уж больно хороши были эти
добротные обложки -"корочки" - и воскликнул:
-И это г...но в таких корочках! Да ещё хранить вечно!
Как же были уверены коммунисты-чекисты в вечности советской власти,
что не побоялись оставлять такие следы. Да в общем-то не боялись они
правильно - никого из них по большому счёту не тронули. Так...,
происходили по-тихому, по-семейному небольшие разборки. И - точка.
Все, кому положено, остались уважаемыми людьми, "Заслуженными
чекистами" (был и сейчас есть такой знак отличия), пенсионерами с
большими пенсиями. По прошествии некоторого времени эти люди снова
стали заседать в президиумах, встречаться с пионерами и
комсомольцами...
А тогда (1955-й год, но ХХ Съезд партии ещё не состоялся) при работе
в нашей группе никакого возмущения никто не высказывал. Вести
разговоры на такие опасные темы в присутствии нескольких человек да
ещё при представителе КГБ очень опасались. Возмущались некоторыми
деталями в отдельных и конкретных делах. Но никаких обобщений не
делали. Разговорились все после ХХ Съезда КПСС, когда вслух на всю
страну осудили культ личности Сталина, и частично рассказали о
чудовищных репрессиях, им организованных.
Я вскоре покинул эту группу, так как начальство посчитало, что мне
нужно заниматься более важной, конкретной работой - раскрывать
каждодневные преступления, а не исследовать прошлые и
энкавэдэшно-гэбистские. В группу вместо меня в качестве представителя
от МВД направили отставного полковника. Он и работал там с ребятами.
Ну, а ко мне, как сотруднику, работавшему в группе по реабилитации,
стали приходить освобождённые из лагерей "враги народа". Я им
зачитывал и вручал решения Воронежского военного трибунала об их
реабилитации. Опять-таки "как это было" опишу на двух примерах.
Первый. Реабилитированный гражданин (фамилии не помню) - по
специальности гидротехник со средним образованием работал в одном из
районов Тамбовской области. Во время весеннего паводка на одном из
колхозных прудов водой снесло плотину. Это громко сказано - плотина!
На деле - просто земляная насыпь. Её и раньше не раз сносило.
Восстанавливали и дальше жили... Но пришло другое время, когда
арестовывали по плану, разнарядке и ещё стремились перевыполнять. Вот
и попал мужик под это колесо, как диверсант. Его "диверсия" оказалась
направленной на уничтожение важного государственного технического
объекта, а значит - на подрыв экономики советского государства.
Естественно, при сотрудничестве с иностранной разведкой! Получил
десять лет. Потом ещё добавили. В итоге отсидел семнадцать!
Вот этого человека я и ждал в кабинете. Честно говоря, несколько
робел, опасаясь гневной реакции за безвинно искалеченную и трагическую
судьбу. Для себя решил, что в разговоре при любом развитии событий
нужно проявить выдержку и сочувствие. Но на всякий случай решил
усадить его на привинченный к полу стул (мера безопасности при
разговоре с преступниками)...
И вот в назначенное время раздался стукв дверь, и робко спросив,
можно ли войти, в кабинете появился небольшого роста человек. Я пригласил
его сесть, сообщил о решении трибунала и начал объяснять, что для него
обязаны сделать работники милиции: выдать паспорт, оформить прописку и т.д.
Он согласно кивал, с опаской поглядывал и никак не поддерживал разговора о своём
заключении. При этом всё время благодарил, а как только я вручил
документы, поспешно рванул из кабинета. Я понял, что он был очень
встревожен и испуган. Так что мои опасения гневной реакции оказались
совсем напрасными, а я - в полной безопасности. Честно говоря, тогда я
даже не совсем понял, чего же этот человек боялся.
Второй случай. Крестьянина-колхозника осудили за контрреволюционную
агитацию и пропаганду к десяти годам лишения свободы. В тоненьком деле
всего пятнадцать страниц: заявление соседа, что допущены
оскорбительные и клеветнические высказывания о вождях мирового
пролетариата и Советского Союза В. И. Ленине и И. В. Сталине. В
протоколе допроса свидетеля сосед привёл анекдот, который ему
рассказал впоследствии осуждённый по этим жутким статьям мужик: "Чем
отличается Ленин от Сталина? Сталин ходит в сапогах, а Ленин в
галошах. Если вдруг перед ними лужа, Сталин прёт в сапогах напрямик, а
Ленин в галошах аккуратно обойдёт". То есть, здесь намёк, что Сталин
идёт напролом, сметая всё и всех на пути, а Ленин - осмотрительный,
выдержанный, и всё сначала взвесит, чтобы всем жилось хорошо.
Далее - протокол очной ставки, где один оворил "да", а
второй - категорическое "нет"... И несогласному впаяли десять лет.
Этот колхозник тоже побывал у меня. В отличие от гидротехника он
отсидел только свои десять лет и вышел на свободу. Он уже не выглядел
испуганным и свободно разговаривал на любые темы. Всё охотно
рассказал, причём винил только себя: "Меньше трепать языком надо.
Такие были времена. Это мне урок на всю жизнь. И теперь воздерживаюсь.
А сосед на меня донёс потому, что сам был на крючке у НКВД и помогал
им. Да бог его и так наказал - вернулся с войны без ноги, а я при всех
частях тела. Теперь о прошлом не вспоминаем. Живём по соседству,
нормально." - И ещё раз: "Такие были времена"...
Я зачитал постановление о полной реабилитации. Он равнодушно кивнул и спросил:
-Ну, и чё мне теперь с ентой бумажкой делать?
Я ответил, что теперь все будут знать, и дети его, что он ни в чём не
виноват. А он:
-Об етим и так на селе все знають. А дети чо? Они в колхозе уже
работають. Им рибилитациев никаких не надо.
Кажется, разговор с ним окончен, но он не уходит, вроде чего-то ещё
ждёт, кроме справки, которую я вручил и этим осчастливил.
Тогда мне это и в голову не пришло, а значительно позже понял: ведь
по существу этот простой мужик пытался объяснить, что от данной
справки ему толку никакого нет, а вот не мешало бы что-то и получить
от государства за свои мытарства. Говоря юридическим языком -
возместить причинённый материальный и моральный ущерб. Советским
юристам такое тогда даже в голову не приходило, а тёмный мужик уже
смотрел в корень, хоть и не мог грамотно сформулировать требования.
А чего именно боялся гидротехник, я понял тоже позднее, когда многое
прочитал о системе репрессий. Он просто боялся нового ареста и нового
срока! До 1953 года такие лихие "повороты" очень даже практиковалось.
Отсидевшего срок вызывали, и... человек домой не возвращался.
Ещё один случай по теме, связанной со "строчкой в приказе".
Областное управление милиции, где я работал, располагалось в большом
старинном двухэтажном здании, занимающем целый квартал (до революции
там размещалась, кажется, духовная семинария). Здесь же, под одной
крышей, находилось и областное управление КГБ (прежде - МГБ). По роду
работы и в силу этого соседства я знал многих бывших работников МГБ и
работавших в то время работников КГБ. С некоторыми дружил, мы даже
встречались в одной компании. Это были обычные, нормальные, интересные
люди, на садистов совсем не походили. Беседы с ними иногда велись
очень доверительные, и о многих интересных вещах можно бы рассказать.
Эпизод, о котором пойдёт речь, произошёл вскоре после знаменитого ХХ
Съезда партии.
Дом, где мы проживали, был ведомственным и в основном предназначался
для работников правоохранительных органов. В частности, этажом выше нас
жил с семьёй начальник Тамбовской тюрьмы подполковник N. Как-то
раз, возвращаясь с работы, я открывал дверь своей квартиры и увидел
спускающегося сверху в спортивном костюме и в тапочках соседа.
Заметил, что он в хорошем подпитии. С ним у меня сложились сугубо
служебные отношения, общались мы только по работе, семьями, как
говорится, не дружили. Ни я у него, ни он у меня в доме никогда не
бывали. А тут он вдруг спросил:
-К тебе зайти можно?
-Ради Бога - ответил я, не выказав удивления.
- А выпить у тебя найдётся?
- Да какие разговоры!...
Я открыл дверь , и он пожаловал в гости.
Тут нужно сделать небольшое отступление. Тамбовскую тюрьму, как почти
все тюрьмы царской России, построили ещё во времена императрицы
Екатерины II. Эти здания выглядели примерно одинаковыми, типовыми,
выкрашенными в белый цвет, с необыкновенно толстыми стенами, с
камерами без всяких удобств, с тяжёлыми дверями, обитыми железом, и с
глазками в них. В коридорах и помещениях всегда царила гнетущая тишина,
потому что стены были звуконепроницаемыми.
Надзиратели, которые работали в тюрьмах и раньше, и в то время, о котором
пишу, были людьми особой породы. Большую часть жизни изо дня в день проводили в тюрьме,
становясь как бы своеобразными "зэками". Часто эта профессия
наследовалась и переходила из поколения в поколение. У многих там
работали и жёны. Работать в тюрьме оказывалось довольно выгодным
занятием: доход от передач заключённым, заработок на предоставлении
свиданий, да и других вариантов урвать на чужом несчастье
насчитывалось много - всем нужна связь с волей. Такая же тюрьма
находилась и в Харькове, и в Моршанске Тамбовской области, и в других
городах поистине необъятной нашей Родины, где мне приходилось часто
бывать по службе. Вспоминаешь эти учреждения - просто жуть берёт...
Так вот, представитель этой особой людской породы, главный тамбовский
тюремщик, зашёл ко мне в гости. Это был человек уже сильно в годах.
Узкое, несколько аскетичное лицо с впалыми щеками и глубоко
посаженными глазами. Реденькие, гладко зачёсанные наверх волосы.
Всегда малоразговорчив, но в высказываниях категоричен: слово - дело!
В своём деле - профессионал высокого класса.
А в тот момент передо мной сидел совсем другой человек. Многоречивый
и словоохотливый. Я налил, мы выпили. Потом ещё и ещё... Разговор -
так себе, ни о чём. И вдруг он остановился, помрачнел и как часто
бывает у нетрезвого человека вдруг стал агрессивным:
- Вот вы - такие молодые, грамотные, чистенькие... Чистоделы!
(само-собой: "мать-перемать")... - Всё соцзаконность у вас,
соцзаконность! А я вот расскажу о себе.
Служил я в армии ещё до войны. На сверхсрочную остался.
Потом демобилизовался. Взяли меня на работу здесь, в Тамбове,
комендантом в областное НКВД. Весь порядок на мне:
уборка, охрана, гауптвахта и т.д. Всё шло хорошо, и начальник НКВД
мной доволен. Комнату получил... В общем, всё хорошо. Благодарен был
начальнику за такую работу по гроб жизни! Ну, а потом наступили те
самые годы... Однажды в мой кабинет зашли трое. Предъявили
удостоверения сотрудников НКВД СССР. Говорят, прибыли из Москвы, от
самого наркома. Чтобы я слушал, никаких вопросов не задавал и делал,
что скажут. А дальше:
- Веди в кабинет начальника управления!
Зашли они в кабинет и сразу - к нему. Скрутили руки за спину и тут же
зачитывают бумагу, что он - враг народа и приговорён к высшей мере
наказания, расстрелу. И привести приговор в исполнение приказали мне!
Ну, а расстреливали в подвале, на Советской, 66, где теперь
милицейское общежитие, а раньше там находилось ОГПУ.
(Так сначала называлось НКВД. С этим жутким старинным зданием из
красного кирпича, о котором упомянул N, бывшем купеческим особняком на
одной из центральных улиц Тамбова у нас с женой были связаны очень
сильные и не самые лучшие воспоминания. В первые дни по приезде в
Тамбов именно в этом здании нам предоставили комнату.
О нём в городе ходила дурная слава, в том числе и о подвалах, где, по слухам, расстреливали людей. Оказывается, не напрасные были слухи! Слава Богу,
прожили мы там сравнительно недолго, всего с полгода.)
Я слушал рассказ, затаив дыхание, а подполковник продолжал:
- Прибыл я с ним в этот подвал, он плачет, всё понимает, но всё же
смотрит с надеждой. А я отвожу глаза... Жалко его, конечно, руки
трусятся, но - приказ! И я его... В затылок!...
Один из этой троицы, что из Москвы прибыли, остался начальником
Управления. Проходит полгода, а может, и меньше, как опять приезжают трое...
Ну, и снова всё происходит по той же схеме. И снова - мне расстреливать.
Но в этот раз мне было легче. Не успел я к начальнику привыкнуть... Опять один из
новеньких остался начальником, но скоро снова приехали трое. Однако в
этот раз очередного начальника здесь не расстреляли, а арестовали и
забрали с собой.
-Ну, ты скажи - с ужасной тоской, всхлипывая и с надрывом продолжал N -
Как мне теперь жить? Я ведь выполнял приказы. Отказаться, сам
понимаешь - смерть! Скольких порешили, извели... Время было такое, а
главное, я считал, что так надо, кругом враги. Не мы их, так они нас.
Да и наверху же всё знают, а значит, всё правильно! А теперь, когда
всё открылось - как жить?! Эх, - он назвал меня Володей - ты хороший
парень, но ничего не поймёшь! Этого понять нельзя!
Он встал и покачиваясь пошёл. А я остался в полной растерянности.
N - коллега, уважаемый человек. Он был ещё и заядлым охотником, меня
приглашал с собой... Но ведь только что рядом сидел палач! Не книжный,
а живой и наяву. А с другой стороны - что ему было тогда делать?!
Стреляться? Тогда все стреляли и не всегда по собственной волюшке.
Ужас!...
На следующий день утром я выходил из квартиры, а сверху снова
спускался сосед, но уже в форме, выбритый и подтянутый. Никаких
следов вчерашней <<расслабухи>>. Увидев меня, он хмуро спросил:
-О чём мы болтали вчера?
Я ответил, что ни о чём серьёзном. Так..., о жизни...
Вместе спустились вниз, где ожидала служебная машина, которая
повезла его "добывать срок" в тюрьме, а я отправился в Управление, которое
находилось рядом - через дорогу от нашего дома.
"Отбыв свой срок", N с почётом вышел на заслуженную пенсию и остался
уважаемым человеком до конца своих дней...