Новый год встретили спокойно, можно сказать, даже замечательно, но вот после праздника всё пошло наперекосяк. Здоровье расстроилось, на душе становилось всё мрачнее и тоскливее, у мужа на работе не ладилось, - в общем, к Сочельнику не было и следа хоть какого-нибудь праздничного настроения. Правда, формально всё положенное в таких случаях мы выполнили: квартира была убрана, еда приготовлена, ёлка сверкала разноцветными огоньками, а мы с мужем перессорились напрочь, поэтому решили, дабы не усугублять ситуацию, разбрестись по интересам.
Муж ушёл слоняться к речке, а я отправилась ко Всенощной. Но, придя в ближайшую церковь, я узнала, что служба начнётся в половине двенадцатого, а было всего четыре, домой возвращаться не хотелось, да и погода становилась всё более рождественской: дневную слякоть и серость потихоньку стал припорашивать снежок, сумерки спускались и сгущались, тишина и малолюдье на улицах располагали к прогулке, - и я пошла к Собору. Но там тоже нужно было подождать, вот я и побрела вниз от центральной улицы по улочкам частного сектора, любуясь падающим снегом и вдыхая чистый морозный воздух, перемалывая в который раз свои претензии, обиды, - реальные и надуманные, но от этого ещё более тяжкие. На душе словно ворочались тяжёлые камни с острыми гранями - так больно.
Район был мне незнаком, и скоро я совсем перестала понимать, где нахожусь, а тьма сгустилась, на улочках не было ни одного фонаря, благо от снега исходило серебристое сияние да кое-где были освещены окна приземистых хибарок.
И тут впереди я увидела тёмный силуэт небольшой церквушки, к моему удивлению – деревянной. Робко потянула на себя дверь, совсем не ожидая, что она откроется, но дверь подалась и я зашла вовнутрь. Церковь была совсем небольшая, скудно убранная, почерневшие своды терялись в темноте, горели только лампады да свечи у образов, тускло мерцала позолота Царских врат. Да образа-то странные такие – как-будто полустёртые от старости или подёрнутые дымкой, в воздухе пахло гарью, - и нигде не видно ни души. Я решила, что все готовятся к Всенощной, поэтому и нет никого, очень этому обрадовалась – не для толпы и сияния огней было моё нынешнее состояние. Стала рассматривать иконы, одна особенно привлекла меня – глаза Божьей матери словно притягивали к себе, глядели участливо и сочувственно. Потом припоминалось смутно, как упала на колени перед образом, как полилась громким шёпотом полумолитва, полуисповедь, полужалоба, сумбурно и исступлённо винилась в греховных помыслах и поступках, жаловалась на болезни и страхи, просила о здоровье близких, покое души и разрешении сомнений и неурядиц. Слёзы лились из глаз, стекали под шарф, я вытирала их рукой и шмыгала носом, как обиженный ребёнок, и когда мой поток иссяк, внутри воцарилось такое умиротворение, пустота и покой, как будто тяжёлые оковы свалились с моей души. Словно во сне вышла из церкви и пошла по улице.
Когда более-менее пришла в себя, то поняла, что не представляю, куда же мне идти, а в окружающей темноте не мелькало ни одного силуэта. Изрядно проплутав, я наконец-то услышала характерный звон и лязг трамвая, пошла в ту сторону и оказалась на трамвайной остановке.
Муж был уже дома, первым делом я попросила у него прощения, он тоже признал свою неправоту, мы искренне и спокойно поговорили и выяснили наши недоразумения, а потом я рассказала ему о церквушке, о чудесном образе, подарившем мне умиротворение. Мы решили с утра отправиться туда на богослужение.
Долго блуждали по улочкам, но церковь никак не могли найти, а я точно не помнила, где она находится, днём, в сиянии свежевыпавшего снега, всё казалось другим. Увидели старушку, сгребающую снег у своего дома, подошли спросить. Старушка удивилась, она не знала поблизости никакой церкви, потом припомнила, что когда-то, ещё до войны, здесь действительно была небольшая деревянная церковь, но она сгорела в войну от попавшего в неё снаряда. И тут-то я припомнила запах гари...