Глава 12
«Поросёночек Минервы»
Видящий символы, высеченные на обелиске из премудрого Египта, который несёт слон, сильнейший из всех животных, поймёт, что крепкий ум созиждет истинную мудрость.
Надпись на основании египетского обелиска, установленного на площади Минервы в Риме. Слова были продиктованы папой Александром VII
2007, 8 сентября, Рим
Через тонкие подошвы летних сандалий Анна ощущала прикосновение древних камней, которыми была вымощена омытая солнцем пиацца. Здания довольно простой архитектуры, окаймляющие площадь двумя ровными полукругами, оставляли широкий проход с наиболее удалённой от Анны стороны. Проход вёл напрямую к гигантской массе кирпича и раствора, и казалось, что громада Пантеона вот-вот ринется на них через узкий уличный проход, круша на своём пути все эти мелкие и хлипкие в сравнении с нею постройки.
— Мы находимся на площади Минервы, у церкви Святой Марии над Минервой, — прокомментировал Адриан.
— Марии над Минервой? — переспросила Анна. — Но почему «над Минервой»? Мне казалось, что Минерва — это что-то из греческой мифологии.
— Так оно, по сути, и есть, — кивнул Адриан. — Минерва была этрусским эквивалентом греческой богини Афины. Это была богиня-девственница, покровительница мудрости, искусства, образования и торговли — другими словами, под её началом находились главные сферы человеческой деятельности. — Адриан умолк на минуту, потом, горько улыбнувшись, добавил: — Статуя Минервы установлена на главной площади моего университета. Десять лет назад эта мадам пинками выгнала меня оттуда.
— Это случилось после истории с Робертой? — осторожно спросила Анна.
— Нет, — покачал он головой. — Это произошло ещё до Роберты.
Анна видела, что, куда бы ни шёл профессор, он всегда в памяти возвращался в своё прошлое. И это, по всей видимости, причиняло ему немалую боль.
— Так где же всё-таки церковь этой Минервы? — поинтересовалась она, оглядываясь по сторонам и не видя ничего, что напоминало бы церковь или храм.
— Да вот же она, — Адриан указал на плоский фасад белого здания с тремя круглыми окнами и тремя дверьми. Крыша здания была плоской, и Анна не видела ни креста, ни другой традиционной христианской символики. Вплотную к церкви Минервы располагалось другое плоское, оранжевого цвета здание. Справа от себя Анна заметила ещё одно похожее сооружение, на этот раз жёлтого цвета. На фасаде здания огромными буквами было выведено название самого дорогого в Риме отеля: «Минерва».
Они уже собирались идти дальше в сторону Пантеона, как вдруг внимание Анны привлёк странного вида архитектурный памятник, как-то асимметрично стоящий на площади. Чего-чего, а всякого рода памятников и монументов в Риме было множество, и Анна не успевала сфокусировать своё внимание на каждом из них. Она даже растерялась от этого изобилия. Но такого, как этот, она ещё не видела.
На гранитном пьедестале стоял мраморный слон, точнее слонёнок, на спине которого строго вертикально возвышался обелиск высотою метров в пять–шесть. Остроконечный столб из красного гранита был раза в три выше самого слонёнка. На сторонах обелиска были высечены странные символы, напоминающие египетские иероглифы. Вершина обелиска была увенчана своего рода короной с элементами яйца, звезды и креста.
— Это Пульчин делла Минерва — «цыплёночек Минервы», — прокомментировал Адриан, заметив её интерес к слонёнку. — Так этот памятник называют римляне сегодня. А раньше именовали Порцин делла Минерва — «поросёночек Минервы».
— Да, верно, — рассмеялась Анна, разглядывая слоника. — Поросёночка он и впрямь напоминает.
Чем дольше смотрела Анна на слонёнка, тем больше ей казалось, что в его фигуре, во всём образе таилась какая-то загадка. Стоял слонёнок почему-то боком, и не на середине площади, и странно таращился своими, правда что, поросячьими глазками. Но самым странным и неправдоподобным в образе слонёнка было то, что он улыбался, точнее ухмылялся, чему-то, о чём теперь помнил, наверное, только он один.
— Перед нами один из четырнадцати египетских обелисков, установленных в Риме, — привычно заметил Адриан. — Пятнадцатый был утерян — пропал.
— Пропал обелиск? — удивилась Анна. — Кто, интересно, мог его украсть?
— Вот и я думаю — кто? — задумчиво произнёс Адриан. — В любом случае, даже в Египте сегодня нет такого количества обелисков, как в Риме. А этот вот обелиск, — махнул он в сторону слонёнка, — самый маленький из всех. Говорят, он был сделан в VI столетии до нашей эры по заказу фараона Априса из Саиса.
— А зачем ему понадобился этот обелиск? — поинтересовалась Анна.
— Обелиск — это и усечённая, стоящая на малом основании пирамида, и центральный знак, символ в религии поклонения солнцу, — объяснил он. — Обелиск указывает прямо на своё божество.
Анна стояла перед произведением человеческих рук — и, по всей видимости, рук многих, сильных и умелых, — которому было уже около двух с половиной тысяч лет. Её жизнь, человеческая жизнь, казалась в сравнении с этим обелиском столь же коротка, как жизнь мухи, которую Анна только что смахнула с локтя.
— Но что египетские обелиски делают в Риме? — удивилась она.
— Считается, что этот обелиск и его двойник были доставлены в Рим императором Диоклетианом где-то между 284-м и 305-м годами, — объяснил профессор. — Его поместили примерно на этом же самом месте, перед входом в храм Исиды, который в те дни здесь находился. С нашествием варваров Рим был сожжён и разрушен, а обелиски повалены и захоронены под руинами. Этот вот обелиск пролежал в земле всё Средневековье, и только в XVII веке, когда площадь Минервы перешла к доминиканскому ордену, он был снова водружён — на построенного специально для него слонёнка.
— Странно, что монахов мог заинтересовать египетский обелиск, — заметила Анна.
— Странно? — отозвался Адриан. — Вовсе нет. Римляне всегда бредили Египтом. Кстати сказать, первым заинтересовался обелиском сам папа, которым в ту пору был Александр VII. Тот просто боготворил Египет. На его фамильном гербе были изображены пирамида и звезда — два главных символа египетской религии. Поэтому ничего нет удивительного в том, что он заказал дизайн и строительство пьедестала лучшему из лучших — самому Бернини.
— Не может быть! — невольно вырвалось у Анны. — Бернини?
Она с растущим любопытством смотрела на загадочного слонёнка. Как и в улыбке Джоконды, в его ехидной ухмылке, безусловно, крылась какая-то загадка. Вдруг Анне почудилось, что она уловила секрет этой ухмылки. Она обошла слонёнка сзади.
— Нет, этого не может быть! — прошептала она. Мускулы на задних лапах и на туловище слонёнка были напряжены точно так же, как у собаки, когда та присаживается по большой нужде. Сомнений быть не могло: слонёнок опорожнялся. «И это — работа великого Джованни Бернини, построившего знаменитые своей элегантностью римские фонтаны? — думала Анна. — Гениального зодчего, чьё архитектурное видение во многом определило вид площади Святого Петра!»
— Он что… правда… того… — повернулась Анна к Адриану.
— Опорожняется? Правда, — кивнул Адриан. — У вас острый глаз, мисс Грин. Я провёл по этой площади немало туристов. Но они как будто бы все слепые — ничего не видят. Они только умиляются и фотографируются.
Анна должна была признать, что ей становилось интересно находиться с профессором Фера, хотя при этом она ни на минуту не забывала, что перед нею человек, зверски убивший другого, близкого ему человека. Скорее всего, думала она, он убил Роберту в состоянии аффекта, а потому не был самим собою, не понимал, не помнил, что делал… Но тогда кем он был? И где прячется сейчас этот другой человек-зверь? Ведь, согласно рассуждениям генерала Смирнова, маньяк должен проснуться и повести её в подземелье. Эти мысли Анна старалась отгонять в надежде, почти уверенности, что этого не произойдёт. Зачем бы вдруг Адриан потащил её под землю? Но именно этого Анна и должна была добиваться. Она решила последовать совету генерала и не спешить. Совсем не спешить!
— Но… но почему он делает это? — спросила Анна, разглядывая слонёнка.
— Вопрос не столько в том, почему он это делает — это является вполне естественным актом. Вопрос в том, на кого он это делает, — поправил её профессор.
— И на кого же он это делает?
— А вот посмотри… посмотрите, — поправился Адриан, — куда указывает его хвост.
Анна посмотрела вместо этого на него.
— Я думаю, что нам лучше называть друг друга по имени, Адриан, — сказала она. — Тем более что от меня ты этого уже добился.
Адриан посмотрел на Анну, как ей показалось, с благодарностью и грустью. Она заметила, что он всегда был грустен — даже когда казался весёлым.
— Хорошо… Анна, — согласился он.
Что-то внутри у неё ёкнуло в тот момент, когда он назвал её по имени. Как будто она только что отдала этому малознакомому человеку ключи от какой-то двери, открывающей к ней, Анне, прямой доступ. Но затем она подумала, что всё это — глупости.
— Посмотри, куда указывает хвост слонёнка, — попросил Адриан.
Анна проследила взглядом безошибочный вектор слоновьего хвоста — он указывал прямо на массивную дверь какого-то оранжевого здания.
— Это — доминиканский монастырь, — пояснил Адриан. — Бернини делал слона по заказу и эскизам доминиканца Доменико Паглия, который жил здесь. Бернини не мог отказаться, потому что за всем делом стоял сам папа. Но ему совсем не льстило, что с его именем будут связывать композицию, задуманную кем-то другим. Ведь согласно эскизам монаха Паглия слон должен был быть изображён в уменьшенном виде. Бернини вместе со своим учеником, Эрколе Феррата, выполнил заказ, но при этом они позволили себе и некоторую вольность в отношении доминиканцев. Впрочем, шалость сошла им с рук, потому что сам папа уже начинал опасаться растущего влияния этого ордена.
— И как это монаху взбрела в голову идея водрузить обелиск на слона?
— Доменико Паглия тоже не был автором этого эскиза, — покачал головой Адриан. — Он только настоял на том, чтобы эта идея была осуществлена.
— Кому же принадлежала сама идея? — не унималась Анна.
— Это длинная история, — неуверенно сказал Адриан.
— А разве у нас мало времени? — улыбнулась Анна ободряюще. Она видела, что когда он говорит о таких вещах, как архитектура, история, то поднимается над своей извечной болью. Анне было жаль эту истерзанную душу, пусть даже и страшно грешную. Кроме того, ей на самом деле было интересно его слушать — любовь к знаниям, заложенная в Анне некогда через уроки тёти Майи, снова просыпалась в ней. А учительской харизмы Адриана хватило бы, чтобы зажечь и большую аудиторию.
— Хорошо, — согласился Адриан. — Я расскажу коротко. Слон, несущий на спине обелиск, шагнул сюда со страниц одной из самых прекрасных и ценных инкунабул, когда либо созданных.
— Инкунабул?
— Инкунабулы — это книги, напечатанные по особенной технологии до 1501 года, — объяснил Адриан. — Для каждой страницы изготовлялась пластина из цельного куска дерева, на которой искусный гравёр-художник в зеркальном виде вырезал буквы и рисунки. Таких книг сохранилось очень мало, и они представляют собой огромную ценность. Особенно эта — Hypnerotomachia Poliphili, «Любовное борение во сне Полифила».
— И о чём же повествует эта загадочная книга? — поинтересовалась Анна.
— Это трудно объяснить, — уклончиво сказал Адриан. — Вообще, очень скандальная книга. Некоторые полагают, что это — средневековая эротика. Карл Густав Юнг, когда работал над своей теорией сновидений и образов, серьёзно изучал эту книгу. Кому-то виделся в ней учебник по архитектуре, кому-то — сонник.
— Ну а сюжет-то у этой книги есть? — спросила Анна.
— Есть, но на первый взгляд — это просто бред, сон. Её главный герой Полифил, что буквально означает «любитель многих вещей», влюбляется в Полию — буквально, «многие вещи». Полифил видит сон, в котором он оказывается то в дремучем лесу, где встречается с драконами, волками, нимфами и многочисленными архитектурными памятниками странного вида, то переносится в другие опасные места. Многим виденным им памятникам даётся подробное описание. В книге сто шестьдесят восемь замечательных гравюр, ксилографий, оттиснутых с деревянных пластин. Этот слон тоже вышел из снов Полифила.
— И что вы думаете об этой книге, профессор Адриан? — допытывалась Анна.
— Думаю, эта книга — большая загадка, — ответил он. На этот раз он не заметил или сделал вид, что не заметил, как Анна назвала его профессором. В глубине души ему всё-таки нравилось, когда его так называли. — В ней содержится немало нерасшифрованных слов, включая слова арабского и еврейского происхождения, а также египетские иероглифы. Проблема, однако, в том, что эти слова и иероглифы — не настоящие. Автор — кем бы он ни был — фактически создал новый язык, чтобы скрыть те вещи, которые не мог спрятать иносказанием и символами. Ясно лишь, что книга эта содержит старые гностические или языческие идеи, трудно совместимые с христианством.
— И, несмотря на это, одна из её историй берётся в основу этого монумента? — сделала предположение Анна. — Да, интересная история — а я чуть не прошла мимо. Жаль, что мы, люди, так ограниченны и не можем знать всего.
Адриан внимательно посмотрел на неё.
— Умножающий познания умножает скорбь, — произнёс он. — Это не я говорю, а в Библии так сказано.
Анна снова взглянула на обелиск.
— А что тут написано? — поинтересовалась она, кивая на высеченные на нём знаки.
— На гранях обелиска — имена египетских божеств и приветствия им, — сообщил Адриан.
Взгляд Анны упал на надпись, высеченную на постаменте. Но хотя слова она прочесть могла и они казались ей знакомыми, ничего понять ей не удавалось.
— Это латинизированный итальянский язык, — пришёл ей на помощь Адриан. — Надпись была продиктована Бернини самим папой Александром. Перевести эти слова можно примерно таким образом: «Видящий символы, высеченные на обелиске из премудрого Египта, который несёт слон, сильнейший из всех животных, поймёт, что крепкий ум созиждет истинную мудрость».
— Звучит как шарада, — задумалась Анна.
— И всё-таки основная идея ясна, — уточнил Адриан. — А идея такая, что Египет всё ещё жив в Риме и здравствует, а его божества получают должные почёт и уважение.
— Не может быть, — не поверила Анна. — Это же XVII век, эпоха Ренессанса, просвещения. Европа давно уже была христианской.
— И тем не менее тайные языческие знаки и символы находятся на центральном месте на всех великих постройках Рима, да и вообще Европы, — уверил её Адриан. — Гильдии каменщиков, или масонов, производивших строительные работы, равно как и заказчики, прекрасно знали, что стоит за этими символами. Почти в каждом европейском соборе можно видеть Исиду и её сына Гора с нимбами на головах, сияющими, как солнце, и в окружении двенадцати знаков Зодиака. Имена им даны новые — Мария и Иисус, но по сути ничего не изменилось — это поклонение силам природы, вечный, исконный поиск бессмертия, выраженный в идее прокреации, размножения. Митра, бог солнца, всегда являлся истинным богом Рима. Под каждым великим собором Рима можно найти святилище Митры. Доминиканцы, когда получили в своё владение храм Минервы, возродили празднование традиций, связанных с этим храмом. Каждый год монашки, эти новые жрицы храма, устраивали хороводы и оплакивали Гора-Хоруса-Христа.
— И всё же, Адриан, я так и не поняла, почему здесь появился этот слон.
— Дело в том, что, как я уже сказал, раньше на этой площади стоял храм Минервы. А ещё раньше — храм Исиды и Венеры. Некоторые зовут это эволюцией религии. Сегодня здесь церковь Марии. И обелиск по отношению к ней располагается точно так же, как располагался он по отношению к языческим храмам.
— Но почему это так важно? — поинтересовалась Анна.
Адриан посмотрел на неё испытующе.
— Что символизирует обелиск? — задал он ей вопрос.
— Солнце — ты же говорил.
— Это уже вторичный образ, — объяснил Адриан. — Во-первых, обелиск — это мужской символ, фаллос. Слово буквально означает «пенис Ваала», или «пенис Солнца». Иезуитский учёный Афанасий Кирхер в своей книге «Обелискус Памфилиус» пишет об этом. Дело в том, что в древности культ солнца был неразрывно связан с поклонением Царице неба — его спутнице — Астарте, Артемиде, Минерве и прочее. Культ этот был популярен везде — даже премудрый Соломон приносил курения на алтарь Царицы небес. Солнце и луна, день и ночь, мужское и женское начала — всё это и придавало древней религии её притягательность, динамизм, скрытый эротизм. И, конечно же, апофеозом этой религии было слияние мужского и женского начал. Отсюда и узаконенная и прославленная храмовая проституция, отсюда же пенис перед церковью.
— И всё же я не понимаю, — несколько смутилась Анна всеми этими эротическими образами, — какое отношение имеет обелиск к церкви, а слонёнок — к обелиску?
— Обелиск ставили перед храмом таким образом, чтобы утром при восходе солнца его тень падала прямо на центральную дверь храма. Это символизировало половой акт между мужским и женским божественными началами. Отсюда асимметричное расположение на площади и диспропорциональный размер слона.
Анна отчётливо представляла теперь, как поднимающееся над горизонтом на востоке солнце бросает долгую тень на дверь церкви. И так будет всегда, пока крутится Земля и стоит слонёнок. Законы математики царили и тут.
Они оставили хулиганствующего слонёнка позади и зашагали в сторону громады Пантеона.