Решила опубликовать этот дневник, предоставленный и переведенный на русский язык моим литовским другом Стасисом Шаучунасом. Он получил его от бывшего ссыльного А. Кемешиса. Сам Стасис тоже был увезен в сибирскую ссылку в годовалом возрасте. В 1959 Г. его семья была реабилитирована и вернулась в Литву. Сибирское село, где они прожили 10 лет - родина моей матери. Жители села сочувствовали ссыльным и помогали им, как могли.
Алгимантас Кемешис
От редакции
За послевоенные годы сталинских репрессий, с 1945г до 1953года из Литвы было депортировано 156000 людей. Среди выселенных много было интеллигенции, представителей духовенства, бывших военных, но основную часть составляли зажиточные крестьяне и крестьяне, не вступавшие в колхозы.
Многие молили Бога помочь выдержать в ссылке ту ужасную, трудно представляемую Голгофу советов. Многие, попавшие в ссылку, познали то страшное чувство борьбы за выживание.
Этот дневник ссылки Алгимантас Кемешис начал писать огрубевшими от холода пальцами в товарном вагоне, следуя, как и многие другие, неясно куда и почему. Закончил писать дневник уже возвратившись в Литву. В дневнике описываются условия, трудности которые ему пришлось пережить, взаимоотношения ссыльных с надсмотрщиками, с их взглядом на ссыльных.
Большая сила воли, решимость, нравственность, и трудолюбие помогли автору, как и многим ссыльным, выдержать унижение, голод и после смерти «отца и учителя народов» Сталина, возвратиться на Родину.
Родина же, опутанная цепями сталинской идеологии, ссыльных – своих кровных детей – многие десятилетия считала чужими. Тяжело быть ссыльным в чужой стране, но еще тяжелее – на родной земле.
После ссылки, жить на прежнем месте в Литве местная власть А. Кемешису не позволила. И только пройдя некоторому времени, ему с трудом удалось поступить в Вилнюсский техникум сельской механизации, окончив который работал в Швенчионяй заведующим механизаторских мастерских, позже – в проектировочном институте в Вильнюсе, еще позже – начальником группы в республиканском инженерном центре «Мелиосервис».
И только в 1991 году, после 42лет, сильно скучая по родительскому дому, А. Кемешис вернулся жить в свои родные Ельмининкай. Терпеливо ремонтирует уже начавшее разрушаться родное гнездо, ухаживает за аллеей плакучих ив, наслаждается красотой родных цветущих лугов.
25-го марта, 1949г
По деревенской дороге подходила группа вооруженных мужчин. Было раннее утро и о выселении людей у меня и мысли не было. Наверно начнут агитировать поступать в колхоз – подумал, тем более, что в соседних деревнях такие агитации уже были. В избу зашли только несколько вооруженных стрибов (так в Литве называли истребителей – местных вооруженных людей, помогавших властям в установлении советской власти, в уничтожении очагов сопротивления и т.д.) и лейтенант в милицейской форме. Лейтенант приказал всей моей семье собраться в комнату и прочитал приказ об нашем выселении. Почувствовал как из под ног уходит земля, в ушах как будто издалека звучал голос – ваша семья выселяется в глубь Советского Союза. Два часа на сборы. Разрешается взять одежду, копченного мяса, муки. К счастью отец недавно был на мельнице.
2
Гостил у нас в то время мой восьмилетний двоюродный брат Гедиминас. Мы попросили его оставить. Немного подумав лейтенант велел Гедиминаса взять, мол в районном центре Аникщай разберемся и отпустим. Пришедшие попрощаться соседки, вначале наблюдали издалека, потом осмелились войти в избу и стали помогать собраться. Под охраной стрибов последний раз запрягли своих лошадей, погрузили собранные свертки. Вдруг один стриб закричал: «Куда ребенка спрятали!? Если не найдется повезем в ссылку как стоите, без ничего!» Начал кидать из телеги мешки с вещами на землю. Я подбежал и стал обратно укладывать в телегу. Неясно, чем бы это кончилось, если не русские солдаты стоявшие чуть в стороне и наблюдавшие за всем происходящим. Они что-то сказали и пошли в баню. Оттуда привели «беглеца» Гедиминаса. Оказывается, он по советам соседок там спрятался. Солдаты все это видели, но молчали до тех пор, пока не возник конфликт и стрибы не начали выбрасывать вещи из телеги.
Еще раз обошел комнаты с в беспорядке расскиданными вещами и только сейчас окончательно понял что происходит. Нас выгоняют из родного дома, неясно куда! За что? Почему? Куда? Задал себе вопросы и не нашел ответа. Остановился перед висящими на стене иконами, опустился на колени. Солдат , стоявший сзади, терпеливо ждал. В мыслях поклялся,- что бы не произошло, вернусь в отцовский дом.
Сижу на телеге и стараюсь согреть мокрые ноги «беглеца» Гедиминаса. Медленно удаляются родные Ельмининкай. В Аникщай останавливаемся возле здания волостного центра. Ждем машин грузовиков. Мимо проходят люди, их лица в испуге, хмурые. Подошел лейтенант и говорит, что Гедиминаса отпустить не может. Остается надежда, что его отпустят на железнодорожном вокзале.
Наконец тронулись. Длинная колонна вытянулась по дороге на Трошкунай. Из Аникщай выехали в полдень, но из за по весеннему плохой дороги, на железнодорожную станцию Субачус приехали уже в сумерках. Вспомнился один эпизод из этой поездки. В пути остановилась одна машина. Пока ее ремонтировали, нам разрешили сойти с машин и посидеть на обочине дороги. Боже мой, как стало тяжело на душе, когда увидел возвращающихся из теплых краев птиц! Они свободны, возвращаются домой, а мы вынуждены покидать Родину!
На железнодорожной станции страшная суматоха. В товарные вагоны впихиваются люди, солдаты матерятся, громко покрикивают. Чуть постояв, наша машина подъехала к одному из вагонов. Поспешно тащим и грузим свои мешки. Вагон битком набит людьми. На деревянных нарах рослый мужчина старается поговорить с провожавшими нас солдатами, другой кормит девочку. Как только немного навели порядок со своими вещами, начали знакомиться со своими попутчиками. В вагоне с нами пять семей: Грины, Раманаускаса, Панкевичуса и одинокая женщина Пришмантене.
Нашел тетрадь и начинаю записывать свои первые впечатления. Никогда не писал дневников, но чувствую, этих дней нельзя забывать.
Суббота, 26 марта
Разбудил шум солдатов. Спал на беспорядочно сложенных мешках, чувствовал себя уставшим и замерзшим. Новый начальник эшелона обещает отпустить Гедиминаса. Через забитый решеткой окончик вагона, наблюдаем, как на станцию едут и едут машины с новыми людьми. Слезы на их лицах, слышны стоны. Наконец отпустили Гедиминаса. Хотел попрощаться, но тот так спешил покинуть станцию, что даже не обернулся. Вечером нас выпустили из вагона. Кругом солдаты. По «своему делу» приходится лезть под вагоны. Издалека люди наблюдают за нами. Нас принимают за скот, страшно, дико!
3
Воскресенье, 27 марта
Утром встали замерзшие, уставшие. Сидим хмурые, печальные. Женщины плачут. Наконец разрешают выйти поискать дров или угля. Приносим воды. Затапливаем печку. День становится все красивее. Весна лезет через щели в вагоны, а на серцде боль. Но в вагоне уже
слышен и смех. Понемногу привыкаем к судьбе. Вечером возле колодца узнал, что ночью тронемся отсюда.
Понедельник, 28 марта
В последнюю в Литве ночь почти никто не спал. От холода дрожит все тело, на нарах причитают женщины. Вдруг тепловоз укнул и вагон начал понемножку двигаться. Сердце затрепетало от первых звуков колес вагона. Уезжаем.... Необычайно печально и жутко. Вагон насквозь пронизывает холодный ветер, через щели вовнутрь попадают искры от тепловоза. На заре подъезжаем к Рокишкис. На станции полно людей, собранных для вывозки. Одни наводят порядок с вещами, другие дремлют. Женщины качают грудных детей. Жуткое зрелище! Наш эшелон дополняется вагонами из Рокишкис и опять двигаемся вперед. В Обеляй позволяют выйти из вагона. Вдоль вокзала – аллея из елок, за которыми стоят солдаты. Нам разрешают походить по аллее. Необычайно красивая погода, в небе летают жаворонки.
В Еглайне прощаемся с Литвой и въезжаем в Латвию. Люди печальными лицами машут нам руками.
Переехав границу настроение у всех ухудшается. «До свидания Литва, мне хорошо было жить в твоей сторонке», вспоминаются слова песни. Переехав Латвию, очутились в Белоруссии. Поезд спешит и спешит вперед. Становится холоднее. Поля накрыты еще толстым снежным покрывалом. Надумали сварить суп, но никак не можем затопить печку из за мокрых дров. Стемнело, но спать не хочется. Сажусь к окошечку и слежу за мелькающих в сумерках лесочках, болотах. Мимо мелькнула деревенька. Где то остановились. Какой то паренек высоким голосом запел грустную песню. Еще больше заныло на сердце.
Вторник, 29 марта
Ехали всю ночь. Утром встали как всегда замерзшие. В полдень подъехали к Смоленску, здесь выпустили из вагона. Чувствуем здесь себя немного свободней – стража не так сильно охраняет. Приносим воды, а затем проводник велит подготовить посуду, дадут обед. Говорит, что так будет каждый день. Выскакиваем из вагона и встаем в длинную очередь. Получаем суп из капусты и каши. Возвращаясь, местные жители пробуют с нами поговорить, но солдаты не позволяют. Сегодня дальше не едем.
Среда, 30 марта
Стоим на том самом месте. Как солнце чуть выше поднялось, нас выпускают из вагона. Поблизости течет ручеек, из него приносим чистой воды, умываемся. Согрелись. Снега почти нет. Люди высыпаются наружу возле эшелона подышать свежим воздухом, но ненадолго. Скоро нас загоняют опять в вагоны и трогаемся вперед.
Как ни странно, но наше настроение не очень соответствует обстановке. Стараемся громко не говорить о нашей судьбе. В вагоне больше шутим, чем плачем. В нашем вагоне старостой был назначен Грина Йозас. С ним едут жена и две дочери. Возле Аникщай осталось ихнее хозяйство, родной дом. Наше будущее не ясно, но наш «начальник» не хнычет. От души смеемся, когда Грина на каждой остановке через окошечко спрашивает где можно купить пряников или, увидев охрану, просит выпустить «оправиться». Правда с утра всегда бываем не в духе от невысыпания, холода, но как только затапливаем буржуйку, настроение сразу улучшается.
Четверг, 31 марта
Пробудились при движении поезда. На какой-то станции выпустили за водой. Возле колонки собирается много народу, тяжело добраться до колонки. Солдаты предупреждают, что поезд скоро тронется и, не дождавшись пока все наберут воды, начинают гнать людей в вагоны. Один мужчина еще пробует набрать в ведро воды, но солдат сильно толкает его и мы опять в вагонах.
Пятница, 1 апреля
Поезд стоит на неизвестной станции. Вдоль поезда ходят несколько женщин и продают молоко, 3 руб за литр. Высунув через окошечко руки, кое-как покупаем и завтракаем. Двинувшись поезду, замечаем, что наши вагоны катятся в противоположном направлении. Все смеемся, что везут домой и только в полдень поняли, что направление прежнее – на восток. Вероятно, была какая-то железнодорожная петля, и мы ошиблись. Воды получили только вечером, на станции Маршанск. У колонки слыхал разговоры, что в Смоленске сбежали 3 человека. Об этом в основном и идут разговоры.
Суббота, 2 апреля
Поезд громыхал всю ночь. За окном множество снега и огромные снежинки все падают и падают. От холода – дрожь по всему телу, потому что через щели в вагоне свистит ветер. Пробуем установить наш маршрут – должна быть Пенза, потом Сызрань – Куйбышев. Грина рассказывает,- когда он служил в царской армии, в Пензе хорошо кормили. Мы шутим, что и нам там дадут хороший обед.
К Пензе подъехали только вечером. На станции увидели другой эшелон со ссыльными литовцами. Наш эшелон замедлил ход, но не останавливается. Успеваем увидеть, как меняются выражения через вагонные окошечки смотрящих лиц. Все лезут, кричат – откуда? На глазах сочувствие, слезы. В чужой стране встречаем соотечествинников одинаковой с нами судьбы. Сколько литовцев оставляют свою Родину, какая страшная судьба ждет наш народ!
Мимо быстро пролетает Пенза, где остаются наши мечты о вкусном супе и каше. Смеемся и дразним Грину, - «Здесь брат тебе не царские времена».
Вечером долго не могу заснуть. В глазах все стоят лица ссыльных, встреченных в Пензе, что нас ждет в будущем?
Воскресенье, 3 апреля
Уже второе воскресенье в вагоне... Как медленно идет время! Мы в Сызрани. Воскресенье, а на сердце еще тяжелей, еще печальней. По городу ходят люди, играет музыка. Хочется побыстрее уехать, но сегодня нам, кажется, позволят отдохнуть. Наконец загоняют в вагоны. В полдень подошел и оставшийся в Пензе эшелон. Остановился рядом, поэтому можем поговорить. «Скоро ли вернемся?», - спрашивает Грина у Сеницка из Паневежиса. Тот моргнул и весело ответил: «Как бог велит, так и будет». Людей не покидает оптимизм и надежда. Полдень, время мессы, многие молятся, в вагонах праздничная тишина. Наконец двинулись. Остановились, станция кажется Батраки. Опять догоняет эшелон с паневежцами. Погода холодная, падают снежинки, со стороны гор идут черные тучи. Одеваемся, что находим потеплее и идем за водой.
Понедельник, 4 апреля
Сегодня достигли Куйбышева, здесь собралось аж 3 эшелона со ссыльными, - паневежцев, клайпедцев и наш. Из Куйбышева выехали около полудня.
Вторник, 5 апреля
Уже издалека увидели трубы заводов Уфы. Здесь опять собрались ранее встреченные эшелоны, но поговорить уже не удалось из за большого расстояния.
Среда, 6 апреля
Сегодня уже мимо пролетают Уральские горы. В полдень приехали в Златоуст. На станции выпускают из вагона, жаль что ненадолго. За Златоустом переезжаем границу Европы и Азии. В какие дали несет нас этот товарный вагон?
Четверг, 7 апреля
Утром уже в Кургане. Чуть постояв, опять вперед. Мимо летят болотистые равнины, поросшие голым кустарником. Небо хмурое, холодно. Временами снег толстым слоем застилает землю, временами видна земля. Там, где снега нет, пасется скот, - разыскивая прошлогоднюю траву. Чувствуется нищета. На станции женщины предлагают менять квашеную капусту на хлеб. Грина хотел купить сала, но, увы, ответ один – нет. Мы все еще шутим, но на самом деле печально, ведь и нам придется жить в голоде.
Пятница, 8 апреля
Глубоко въехали в бескрайние сибирские просторы. Сегодня ровно две недели как мы в вагоне. Две недели горя и унижений.
Суббота, 9 апреля
Узнали, что возле Омска уже осталось несколько эшелонов. Говорят, два с латышами, один с литовцами. Все рады, может и мы наконец остановимся, но я бы не хотел остаться в этих болотистых равнинах. Вечером подъехали к Новосибирску.
Воскресенье, 10 апреля
Уже третье воскресенье в вагоне. Сегодня настроение плохое. Из вагона выпускают только в обед. Немного очухались, вдохнув свежего воздуха. Люди ходят вдоль вагонов, разговаривают. Дальше отойти от вагонов не позволяют. И хотя поезд еще стоит долго, нас как скот опять загоняют в вагоны.
Четверг, 14 апреля
Остановились на какой то станции. Нам сказали, что здесь и будет конец нашего путешествия. Несколько вагонов отцепили от и так «полегчавшего» эшелона и всех нас высадили. С интересом рассматривали окрестности и жилые дома. Как же иначе, ведь это наша новая «Родина». Было красивое весеннее утро. На полях уже не было видно снега. Вдали на пригорке урчал трактор, солнечно, тепло. «Видите! А вы боялись! Я тоже бы остался здесь жить», - весело говорил офицер - проводник нашего поезда, который, кажется, радовался, что, наконец, ему закончилось это неприятное задание.
Мы посыпались на площадь. Люди нервозно тащат свои мешки, свертки, женщины утешают плачущих детей. Везде суматоха, волнение, беспорядок. Охраны здесь уже нет. Правда вскоре появились другие, но уже без оружия и не в таком большом количестве как раньше. Нас переняли представители спецкомендантуры. Узнали название станции нашей конечной остановки – Тыреть. Местный народ собрался на станцию посмотреть «антисоветских капиталистов».
Ко мне подбежала соседка Стролене и попросила помочь вынести из вагона больную старушку мать. Войдя в вагон, я взял старушку на руки и вынес в наружу. Уставшая, без сил самостоятельно идти... У меня в горле застрял ком жалости....
Вскоре нас перевозят в какой то поселок. Вечером ведут всех в баню. Врачебная комиссия раздевает догола и проверяет, не болеем ли какими заразными болезнями.
Первая ночь на «новой земле». Что нас ждет в будущем? Так и не заснул ночью.
Пятница, 15 апреля
Утром приехали несколько председателей колхозов и начали выбирать нас как рабов. Каждый хочет получить помоложе, покрепче. Началась ругань. Ничего не поделаешь, ведь мы – только товар.
В полдень погрузили свои вещи на грузовики, и длинная колонна тронулась из районного городка Тырети на югозапад. Дороги уже сухие и густые столбы пыли поднимаются вверх.
Проезжаем несколько деревень, домишки, какие то сараи, сарайчики, мощные заборы и пустые поля. Особенно необычны ограды возле дома, - высокие, непроглядные сооружения с большими воротами. Для чего? Чтобы чужой глаз ничего не видел, а может для охраны от диких зверей?
Следуя дальше, видать все больше лесов и дорога ухудшилась. Почти в сумерках подъехали к селу – Тагна. Останавливаемся возле большого здания, говорят это клуб. Около машин начинают собираться местные жители, наблюдают за нами. Некоторые старются поговорить с нами. Выглядим мы страшно, лица покрыты толстым слоем пыли и только блестят усталые, покрасневшие глаза.
Вскоре определили где кому жить. Наконец у нас «своя « крыша над головой. Поспешно стелим на полу, моемся и даже, не ужинав, падаем спать. Спали как убитые, первый раз под новой Сибирской крышей.
ЖИЗНЬ В ССЫЛКЕ
Утром нас разбудила и первой поздравила корова местных жителей, которая вытащила из дыры в окне пучок соломы и громко замычала. Все мы начали смеяться: если есть коровы – будет и молоко.
В предназначенной нам избе поселились четыре семьи. Начали наводить порядок в своих вещах. В пути, разыскивая нужные вещи в поспешно загруженных мешках, еще больше все перемешали. Женщины радостно вскрикивали, найдя нужную одежду или посуду, и безнадежно охали вспоминая вещи которые забыли или просто не успели взять. Мужчины переживали за оставленные дома инструменты, которые понадобились, когда начали ремонтировать дверь и окна в нашем жилище.
Мы, помоложе, умывшись и перекусив стремглав выбежали познакомиться с селом. Село по нашим литовским масштабам действительно очень большое, около 300 дворов, расположенных в петле, которую делает река Тагна. В центре села деревянная двухэтажная школа, несколько больничных зданий, два магазина, чайная.
Встретили еще ссыльных – литовскую молодежь, разговариваем, делимся первыми впечатлениями. К нашей группе c опасением приблизились несколько местных девушек, завязался разговор, хотя не все понимаем по русски. В селе местных мужчин почти не видать. В основном женщины, девушки и подростки. Война не пожалела и это село в сибирской глубинке. Редко возвращались мужчины с войны живые и непокалеченные. В Литве деревни после войны тоже были истощенными, но здесь положение намного хуже. Это заметно и по одежде местных жителей, и по дворам, и в магазине... Наполненные первыми впечатлениями, возвращаемся в свои жилища.
Возвратившись, были удивлены, как сильно изменилось наше «общежитие».
Все мешки с домашним имуществом уже пересмотренные, в комнате так разложенны, что образовались как бы отдельные комнатки. Семьи уже имели свои уголки, из найденых разных деревянных отходов мужчины смастерили довольно приличные столики, скамейки, На стенах красовались льняные узорчатые полотенца, в печке весело потрескивал огонь, а в деревянной кадушке было замесено тесто для пасхальных пирогов. Мамы, наши дорогие мамы, - какая душевная сила и решимость им помогла и во все времена помогает выжить и сохранить уют домашнего очага!?
Столько разных впечатлений, что мы, молодежь, совсем забыли, что сегодня Великая суббота, завтра – Пасха. Пока мужчины курили и вздыхали, женщины не сидели сложа руки. Они сновали туда-сюда, готовились накормить нас, обстирать и, насколько возможно, облегчить наши первые трудности в ссылке.
Пришел помощник коменданта. Это житель села - Преловский Павел, с раненными на фронте ногами, он должен был присматривать за ссыльными литовцами. Осмотрел, как мы устроились, утешил, что жить здесь будет хорошо, только надо слушаться коменданта и председателя колхоза. Дал три свободных дня на уборку и стирку. Казался настроен по дружески, хотя и смотрел на нас с высока. Но это был только первый визит помощника коменданта. Вскоре сам комендант, старший лейтенант Стадник, начал звать к себе в колхозную контору мужчин на разговор. Это был суровый, фанатично обожавший Сталина, человек. Позже он нас достаточно намучил, воспитывая нас, и вербовкой шпионить один за другим. Бывало, сидит в конторе, в своей предназначенной для него комнате с решеткой на окне, и ждет
возвращения ссыльных с работы. Выбрав кого нибудь, вызывает и «допрашивает» до ночи, несмотря, что ты голодный и чуть стоишь на ногах от усталости.
Без разрешения коменданта выйти или выехать из села в другую деревню или еще дальше – строго запрещалось. Наказание – временный арест или даже высылка в лагерь на перевоспитание. Не реже одного раза в месяц должны были приходить к коменданту на регистрацию.
Помню, первая Пасха в ссыке была довольно печальной, хотя женщины и напекли пирогов, мужчины выпили по маленькой рюмочке.
Пришедшие в гости местные женщины, удивлялись нашими пирогами, обстановкой, ругали колхозный порядок, рассказывали об организации колхозов, об раскулачивании местных кулаков и выселении их куда-то подальше. Оказывается в этих краях местных старожилов, называемых чалдонами, - очень мало. В соседних деревнях много украинцев, белорусов, чувашей, карелов, немцев. Это выселенные, или из за голода и разрухи в своих краях, по своей воле сюда приехавшие жители. Некоторые большие деревни, такие как Петровка, были почти полностью заселены украинцами, которые придерживались своих обычаев и пели тоскливые, протяжные украинские песни. Помню типичного украинца, колхозного пчеловода, старика Вовк, который с гордостью все повторял: «а у нас на Украине....» Сейчас этих деревень совсем не осталось. Людей, как и птиц, неописуемая сила тянет в родные края.
Три дня отдыха довольно короткое время, чтобы как следует устроиться. Председатель колхоза, при участии коменданта, опросил всех трудоспособных мужчин и женщин, кто что умеет далать и сразу определил по бригадам.
В село Тагна привезли 40 семей (около 120 человек). Большинство это были крестьяне земледельцы. Колхозу очень не хватало рабочих. Трактористами работали женщины или подростки. Ссыльные литовцы были как спасение. Я и другая молодежь моего возраста записались в бригаду трактористов прицепщиками. Нам обещали давать в день по 700 граммов хлеба и супу. МТС гарантировал минимальную зарплату – 2кг зерна за трудодень.
Взрослые мужчины работали в колхозной бригаде строителей, другие выполняли хозяйственные работы в колхозе. Местные колхозники очень быстро поняли, что в ихний колхоз, хотя и принужденно, были привезены честные, трудолюбивые, смышленные люди.
Возле каждого трактора работали посменно по 12 часов, два тракториста и два прицепщика. Летом выходных не было. Пять дней, затем пять ночей и так до самой осени. Поля от села были очень далеко, около 5 – 9 километров, поэтому жили в маленьком вагончике. Домой прибегали только помыться и белье сменить.
Уже в первый год ссылки удалось обсеять все поля, вовремя снять урожай. Очень ощутимый вклад в это внесли ссыльные литовцы. Помню добросовестность и трудолюбие наших ссыльных. Семьи Грины, Шаучунас, Шаткаускас, Килас, Рибашаускас, Гинотис, Завецкас, Юцюс, Висоцкас, Стрега, Тиюнелис, Петронис, Масюлис, Жарцкус и другие семьи были примерами настоящего литовского трудолюбия.
В первое время, при случае следуя из бригады домой, сразу за мостом справа возле маленького домика всегда видел на валявшемся бревне сидящего пожилого человека. Смотрел он всегда в сторону моста, где проходила дорога, по которой нас привезли сюда. Это был отец моего друга из Рокишкиса – Масюлиса. В Литве остались его жена, дочь. Был он слабого здоровья и на работу не ходил, каждый день ждал возвращения с работы сына Петра. Сидел он всегда сосредоточенный, полностью в своих мыслях. Вскоре он умер. Петрас остался один. Через год, его перевели в Иркутск.
Тогда я еще не понимал переживаний, чувств старших, пожилых ссыльных. В молодости всегда на все смотрится проще, легче, быстрее ко всему привыкаешь. А ведь отец Масюлис так и не выдержал несправедливой, непонимаемой ссылки. Из родного края, из родной деревни, из родного дома... Только позже я все вспоминал и вспоминал этого старика как немой протест против глубочайшего презрения к человеку. А старых и больных выселено было много. За селом, в лесу, неподалеку от слияния рек Тагны и Оки, вскоре появились первые бугорки могил с литовскими крестами.
Приближались зимние морозы. Заготавливали запасы дров, заделывали щели в стенах дома. Осенью жили уже в третьем месте. Жили сейчас в отдельном, довольно хорошо сохранившемся домике, возле домика хлев и амбарчик. Такие свободные дома были собственностью колхоза. Колхоз перенял их от ранее живших, но, по разным причинам покинувшим, Тагну людей. Комендант с председателем колхоза почти насильно принуждали ссыльных покупать эти дома, надеясь что собственность привяжет людей к этому краю. Но увы, как только ссыльные получали разрешение на возвращение в Литву, тут же покидали эти дома.
Первые холода настали уже в конце октября. Первая зима была наверно самая холодная за все мои девять лет ссылки. А, может быть, позже мы приспособились, привыкли?
мои девять лет ссылки. А, может быть, позже мы приспособились, привыкли? Хотя слыхал, что после строительства плотин Иркутской и Братской электростанций, зимой климат в районах этих стал электростанций значительно мягче.
Пришлось отложить в сторону литовские шубу и кожанные сапоги, кожа которых от мороза трескалась. Понемногу привыкли к выданной униформе – ватным штанам, фуфайкам и валенкам, которые были довольно хорошо приспособлены к местным условиям, а кроме того и работать в них было удобно.
Первая зима в ссылке была тяжелая. Кончились запасы продуктов, которые привезли с собой, а заработанные в колхозе трудодни были очень «худые». Правда, добросовестный труд ссыльных сильно повлиял на то, что до сих пор колхозники, почти ничего не получавшие за работу, осенью 1949 года за трудодень получили по целому килограмму зерна. Работающие семьи заработали хлеба, но ведь не было ни капельки молока, ни грамма жира. Кроме того были семьи, в которых одному работающему приходилось прокормить 3 – 4 членов семьи. С жалостью смотрели, как Дуклене водила с собой окутанных в платках 5 малышей на ферму. Там, возле котла малыши и согревались, и сваренной горячей картошки поесть получали. Ее муж был выселен в лагерь на север, а без присмотра оставлять одних детей дома было опасно, потому что в морозы в избе круглые сутки должна была топиться металическая печурка.
Когда еще жили в Литве, ранее выселенные соседи писали: «Живем хорошо, воды – хоть утопись, дров – хоть сгори». Только здесь я понял смысл этих слов. Там были две кристальной чистоты реки, а в лесу множество поваленных деревьев. Увы, в первую зиму, когда колхозные лошади чуть волочили ноги, а все вокруг было покрыто толстым слоем снега, эти дары природы многим ссыльным, кто послабее были недоступны.
Выручали нас посылочки из Литвы. Как мы их ждали! Кусочки литовского сала, другой пищи приносили в наш дом не только подмогу, но и неописуемую тоску по Родине. Ведь там, в Литве, жили наши близкие. Они тоже бедствовали в первые годы коллективизации, были морально и физически унижены, но нас они не забывали. И та ихняя забота, дележ последней крохой пищи, для нас было и радостью, и необычайной тоской. Особенно это чувствовалось в длинные зимние вечера, ночами, когда от холода проснувшись, подкидывал дров в металлическую печку, а потом еще долго не засыпал. А за окнами трещали заборы, иногда свистала вьюга. Бывало, закроешь глаза и видишь отчий дом, комнаты, мебель, кажется, слышишь, как в печи трещат дрова, чувствуешь вкусный запах супа. Такие воспоминания не исчезали все время ссылки.
Конечно, молодежи забыться было легче. Мы, трактористы, учились в соседней деревне Моисеевке, в которой была МТС. Там тоже было много ссыльных литовцев. Вечерами молодежь собиралась у Лапашинскас или Висоцкас. Разговаривали, шутили и так быстрее забывались голод и невзгоды.
Второе лето ссылки пролетело незаметно. Работали по-прежнему без выходных, без нормального отдыха. Осенью со мной случилась беда. Во время ремонта трактора, металический осколок ранил глаз. Пришлось срочно ехать в Иркутскую больницу на операцию. С глубоким уважением вспоминаю докторов Иркутской клинической больницы, ихнее заботливое лечение, чуткость.
Возвращаясь из больницы после операции, тоже пришлось встретиться с добродушием, отзывчивостью местных жителей русских, когда не имея ни копейки, ночевал у незнакомых пожилых людей. Они меня накормили, починили дырявый ботинок и даже предложили денег на дорогу. Видел их бедную обстановку, еду, поэтому ихнее сочувствие, помощь, были особенно дороги и трогательны. Когда опять попал под присмотр работников комендантуры (без ихнего присмотра не мог ехать поездом), сразу почувствовал какие разные люди. Одни люди, уставшие от революций, несчастьев войны, и другие люди, «освобожденные» Сталиным от совести и человечности. Меня толкали, высмеивали, что нет денег на билет, что не имею пищи, что поранил глаз из-за неохоты работать и т. д. Кое-как удалось вернуться в семью. Был подавлен, на сердце остались не заживающие рубцы.
В 1951 году дождались новых ссыльных из Литвы. Привезли еще 10 семей из районов Шяуляй и Ионишкис. Они нам рассказали об первых колхозных трудностях, о мучительном сопротивлении последних партизан, о безнадежном окончании их борьбы.
В Тагну переселилось и много ссыльных литовцев из соседних деревень. Со временем в Тагне собралось около 60 семей, которые составили литовскую общину, почти из 200 человек. На Тагнинском кладбище уже был отдельный уголок для литовских ссыльных. Стоял большой деревянный крест, аккуратно огражденный участок. Сравнительно еще не старые люди, не получив надобной медицинской помощи, подкошенные разными переживаниями, уходили в вечность.
Литовские похоронные песни привлекали внимание местных жителей, которые с удивлением и уважением смотрели на нашу сосредоточенность и спокойствие во время горя.
После второго эшелона и после переселения ссыльных, село было полно литовской молодежи. Собирались веселиться у тех литовцев, у кого дом был побольше. На такие вечеринки надо было получить разрешение коменданта. В сельский клуб, куда собиралась местная молодежь, литовцы почти не ходили. Старались мы сохранить литовский дух, были у нас неплохие музыканты, голосистая молодежь, приходили и молодые женатые люди. В Тагне часто была слышна гармонь и литовские песни.
В 1953 году, после смерти Сталина, почувствовали облегчение. Поняли, что надежда возвратиться в Литву, становится все реальней. Уменьшилось число всяких ограничений, требований, мягче стал режим. Легче стало переселиться в более выгодное место или в город. Молодежь могла учиться в специальных средних или высших школах Иркутска. Брат Витаутас учился в Заларях, в школе механизаторов, младший Валентинас поступил в Иркутский сельскохозяйственный институт. В 1956 году и я уехал в Иркутск, устроился работать на заводе. Незадолго в Иркутск переехала и вся наша семья. В Иркутске в то время жило очень много ссыльных литовцев. Действовал хор литовцев и коллектив народного танца. Часто в снимаемом зале з-да им. Куйбышева собиралась литовская молодежь, проходили концерты, танцы.
1958 год. Все больше ссыльных стали отпускать в Литву. С нетерпением ждали, когда отпустят и нашу семью.
Наконец получили долгожданную справку с разрешением вернуться и с непонятным условием –« без права возвращения на местность, откуда был выселен». Спрашиваю у коменданта, как понять эту надпись. Ведь это не свобода, а как бы продолжение ссылки. Комендант, украинец майор, был не плохой человек. Он ободрил меня: «Езжай ты в свою Литву, думаю там не пропадешь».
11
Как только нашей семье выдали новые паспорта, через две недели сидели уже в вагоне, теперь уже в пассажирском, и мчались на запад. Настроение было необычайно приподнятое, хотя не знали как нас всретит Родина.
Вернувшись, сразу поняли насколько роковая была надпись: «без права возвращения на местность, откуда был выселен».
Удивительно, когда мы жили в ссылке, кроме коменданта никто нас не выделял из свободных местных людей. На работе не только не чувствовали никакого давления, а наоборот, литовцам поручали наиболее ответственные работы, хорошую технику. Понятно, это была наша заслуга, но эту заслугу не игнорировали. В Литве же нас всретили сурово, недружелюбно. С неохотой принимали нас на работу, толкали по разным инстанциям при регистрировании, в любой момент чувствовалось, что помечен штампом ссыльного.
Родной отцовский дом нас не принял. Только что вернувшись в свой дом, где в одной комнатке жила мамина сестра, сразу появились представители местной власти и заявили: «Езжайте куда хочете, но здесь никто вас не примет и не зарегистрирует».
Да, это было как бы продолжение нашей мучительной ссылки и я часто вспоминал надпись: «без права...».
Правда, большинство людей нас поддерживали, помогли устроиться. Вернулись в Литву. Проезжая мимо отцовского дома, всегда останавливался чтобы хотя немного постоять на своем дворе, поговорить с соседями, послушать как шумит возле ворот растущий ясень.
Вот сейчас опять живу в родном Ельмининкай. С братьями латаем начинающий разрушаться отцовский дом. Все уже сейчас в далеком прошлом. В памяти проплывают человеческие лица. Многих хороших людей, много за что им обязан.
Сибирь вспоминаю часто. Природа там удивительная, улыбающиеся головки диких цветов... Необъятная Саянская тайга... Только деяния человека иногда не стоят ее красоты и величия.