Сегодня девятое января две тысячи двенадцатого года.
Я трясусь в маршрутке, поглядываю по сторонам и мерзну отчаянно. Карточка на телефон еще не куплена, приходится слушать розовый плеер. Довольно неудобно, если честно.
Зима вспомнила наконец, что на дворе январь, и как запорошила снегом землю! Ничего не видно. И солнышко куда-то пропало. Неделю назад было гораздо лучше.
Глядеть в окно на запорошенную улицу неинтересно, приходится волей-неволей ковырять обивку сиденья, слушать что батюшка-замерзший плеер прикажет и ждать, пока транспортное средство довезет меня до Юго-Западной.
***
Сегодня девятое января две тысячи двенадцатого года.
А, черт побери, мне все равно. Что две тысячи двенадцатого, что тринадцатого - какая, к черту разница.
Я... я главный герой одного художественного произведения, и, вне зависимости от того, что происходит снаружи, я делаю только то, что написано в моей книге.
В моем экземпляре книги. Так странно сознавать, что точно таких людей, как ты, твоих клонов, ровно столько же, сколько у этой книги изданий. Они постоянно делают то же самое, что и ты. Ты знаешь все их шаги и все их жизненные коллизии наизусть, ведь они точно такие же, как у тебя. Но ты не знаешь их мысли и чувства, и, к сожалению, никогда не сможешь узнать.
Как же все осточертело.
Элен, моя жена, главная героиня. Приготовься, сейчас читатель перевернет страницу, а у нас там поцелуй, между прочим.
А снаружи, в маршрутке, где сидит мой читатель, холод, самый настоящий зимний холод. И всего два пассажира. Один - читатель. Один - девушка, девочка, подросток женского пола? Что-то среднее.
***
Обивка просто в хлам, ковырять больше нечего. Плеер безвременно умер, как обычно.
Честно говоря, я не знаю, что мне делать еще двадцать минут. Книги с собой у меня только по математике... зачем мне нужна математика? Голова как чугунок, а глаза слипаются. Но заснуть никак нельзя. Засну и уеду в неведомые дали. И никто меня не разбудит. Ведь в маршрутке, кроме меня, только один пассажир, и тот в книгу уткнулся.
Что за книга? Типичный любовный роман, написанный в России в девяностых годах, но, как обычно, описывающий при этом Юг США конца девятнадцатого века.
Я знаю, что бывает в таких романах. Две приторных любовных истории. Два - три сексуальных контакта, один обязательно со служанкой-негритянкой. Немного бравой войны, политой слезами тоскующих жен. Энд оф зе стори - всегда почти что хеппи-энд с последним колыханием грудей в конце.
Странно, что такое читает мужчина.
***
Каждый день мою книгу открывают, чтобы заставить меня изображать какую-то ерунду, и закрывают, чтобы оставить меня во тьме.
Наверное, герои книг - самые первые и самые искусные актеры на Земле. Ни на йоту нельзя отступить от сюжета, заданного изобретательным автором. Ни на йоту.
Впрочем, как мне известно, проколы случались. Открывает читатель книгу — а там какой-нибудь заштатный или не очень Ромео курит травку вместо того, чтобы думать о своей Джульетте.
Я не знаю, что случалось с провинившимися. Даже мое знание о ошибках героев в их каждодневной блестящей актерской игре — знание слишком большое. Мне не положено этого знать.
Я знаю многое, что не положено знать мне, герою заштатного романа. Элен,сбила с мыслей, заткнись и целуйся!
***
Сегодня девятое января две тысячи двенадцатого года и сегодня день, когда случаются чудеса.
Мне говорят, что если каждый день думать, что под вечер случится чудо, то оно обязательно когда-нибудь в твоей жизни случится. Возможно, что мысль материальна.
Серьезно, я надеюсь на чудо. Я надеюсь и на то, что чудо не будет плохим.
Мужчина в маршрутке, единственный мой сосед, такой странный. Ему еще столько ехать, а он уже книжку закрыл.
***
Книга закрыта, занавес опущен. Декорации уносятся.
Что останется, если унести декорации? В театре остается пустая сцена, зрительный зал и актерские сплетни.
У нас нет ни пустого зала, ни зрителей. Остаются только сплетни.
Мы бродим по какой-то поверхности - книжной странице, испещренной непонятными знаками. Нас освещает какой-то непонятный, искусственный свет - свет науки и культуры. И мы видим только друг друга и декорации для сцен романа,ничего больше.
Чернокожие рабы поднимают деревья, сворачивают в рулон поле, засеянное рожью, снимают облака. Они аккуратно кладут все имущество и сами садятся рядышком, чтобы быстро поставить все на место, пока читатель будет открывать книгу.
Они спорят о каких-то своих выдуманных проблемах и обсуждают свои выдуманные любовные связи. Белые отторгают их, перенося модели поведения из романа в "междучитательный" мир.
Я единственный, кто довольно редко участвует во всем этом фарсе. Зря, не зря?
Сегодня я гуляю, как и вчера. Я задался целью обойти весь мир моего романа. Обойти всю книгу, с первой до трехсотой страницы.
Но пока я не видел почти ничего, что не являлось бы декорациями или героями книги. Один раз я,правда, увидел одуванчик. Самый настоящий. С корнями и лепестками. Как его сюда занесло?
***
Пять минут до метро.
Ура, плеер прогрелся, теперь я могу сама переключать песенки.
***
Я уже знаю, как и в каком темпе идти, чтобы быстро добраться до трехсотой страницы. В прошлый раз я был на двести девяносто восьмой.
Я стырил немного декораций, сделал из них колышки и обозначил ими мою дорогу к концу книги. Никто не видел меня, никто не обращал на меня внимания. Все были заняты собой.
***
Три минуты.
Я пытаюсь приладить кусочки обивки на место. Задубевшими пальцами это довольно сложно, поверьте.
***
Мой путь окончен. Я даже оглавление прошел.
Я дошел до обложки книги.
Она, эта обложка, не глухая стена. Через нее может пройти спокойно любой герой, такой, как я.
Почему никто раньше не догадался это сделать?
Все чесали языками. Наверное.
Я почему-то понимаю, что я все равно продолжу участвовать в романе, все равно буду делать то, что предписал мне автор.
Только это буду уже не совсем я. Это будет кукла, имеющая мой внешний вид и выполняющая мою программку. А в "междучитательском" мире тупо сидящая и смотрящая в пространство, как мертвец.
А может, только герои моего, плохого романа не вышли во внешний мир?
Может быть, герои романов Льва Толстого или Федора Достоевского давно живут среди людей?
Вот та женщина - чем не Настасья Филипповна?
Все в настоящем мире не так, как в моем романе.
Эта прохожая, мимо которой проезжает маршрутка, судя по ее телефонному разговору, взволнована только потому, что не прибралась дома, а не потому, что муж ее изменяет ей с чернокожей рабыней.
А вот у мужчины - моего читателя, кажется, все хорошо. И его не собьет внезапно появившийся извозчик, когда он выйдет из маршрутки. Или машина, что, в общем-то, эквивалентно. На него не действуют никакие законы литературных жанров, он сам по себе.
Сколько среди людей тех, в которых вселилась частица души героя романа? Или я один-единственный человек во всем литературном мире, кто захотел уйти из него?
Навряд ли те, кто умирает в книгах, хотят остаться навечно в своей повести.
Я смотрю в глаза прохожим, которых мельком вижу из окна, но не могу разглядеть в них ничего определенного. Я не могу понять, какие камни валяются у них на душе. Какой раскраски бабочки мечутся у них в животах. Что происходит в их сердцах. Я не могу сказать, кто человек настоящий, а кто пришел из книги.
Слушайте, мне надоело сидеть привидением, бесплотным духом на сиденье маршрутки. Надо бы и мне в кого-нибудь вселиться, обрести тело.
Моя соседка - девушка, девочка, подросток женского пола? Что-то среднее.
Идеальное тело на первое время. Не глупая Элен, по крайней мере.
Я дождусь, пока маршрутка доедет до конечной. Когда никто из людей не заметит изменившегося поведения моей оболочки, потому что она, эта оболочка, затеряется в толпе.
***
Вот и большая буква «М» на палочке над переходом виднеется. Я доехала, наконец-то.
Тьфу. Спрыгнуть бы со ступеньки без потерь.
"Юго-Западная".