Пузик, так звали болонку новые хозяева, молча и обреченно лежал под шкафом, устроив встревоженную морду на лапах, и следил за чужими ногами, топчущимся по ковру в уличной обуви. Но если днем раньше, он бы громко зарычал, призывая пришлых уважать труд «мамочки», то сейчас это казалось незначительным. Важным было то, что Мишу забирали люди в белом, от чего хотелось скулить. Ведь он и сейчас, по прошествии многих зим и лет помнил, как вот так же забрали Степаныча, такого доброго и веселого, и у которого в кармане для питомца всегда находились ванильные сухари. Вкус угощения давно забылся, но осталась память. Забрали навсегда, обрекая псину на голодную жизнь на улице.
«Не отдам»
Когда открылась входная дверь, он выскочил из своего укрытия, грозно рыча, и попытался вцепиться в первый же попавшийся ботинок. За что его грубо пихнули, отбросив к противоположной стене прихожей. А потом было уже поздно….
Ну почему он не овчарка?
Запертый один в непривычно тихой, темной квартире, Пузик громко и жалобно завыл, жалуясь бледной луне на свое горе. Но ей было безразлично, и пес скоро затих, спрятав нос в тапке хозяина.
Тихий щелчок замка нарушил тревожный сон, и он вскинулся, ожидая, что будет дальше.
- Пузик, - позвал усталый голос «мамочки».
Выйдя в прихожую, навстречу хозяйке, пес тихо заплакал. Он никогда не позволял себе раньше, хотя тоска по прошлому часто наваливалась первое время. Боялся, что его выгонят, если он будет «плохо себя вести». Ткнувшись в протянутую руку, лизнул тонкие пальцы.
- Ну что ты, маленький… - женщина склонилась, подхватывая под передние лапы и занося в комнату. – Иди к мамочке.
Прикосновения ласковых, мягких рук немного усмирили боль, оставив в сердце лишь щемящую тоску. Устроившись рядом на покрывале и положив голову «мамочке» на колени, он испытывающее заглянул ей в глаза, пытаясь увидеть там ответ, прочитав то, о чем молчат уста. Женщина улыбнулась, немного грустно, и подарила ему поцелуй в теплый, сухой от беспокойства нос. Пообещала:
- Он вернется. Это только аппендицит…
Кто такой аппендицит, Пузик не знал, но в голосе прозвучало столько надежды и облегчения, что хвост непроизвольно вильнул, будто знал наверняка то, о чем сам пес, пока, мог только молиться, тихо поскуливая на луну, чтобы не разбудить «мамочку».