Древний фракийский городок, в котором мне предстояло жить, ладно уместился в долине не более полутора километров шириной и пяти-шести в длину. С северо-востока окраина подпирает поросшее хвоей с коричневатой проплешиной утёса предгорье, с юго-запада – наползает на узкую полоску золотого песка. А далее, что ни охватит глаз – море.
Сейчас городок имеет иное название, а когда-то латиняне поэтично называли его Larus – чайка. И правда, если смотреть на городок с седла перевала, то очертанием границ схож с парящей с распростёртым в полёте крылом чайку.
Жильё моё (по столичным меркам обычная двушка здесь именуется гордо - apartment) из-за неспешности нанятых отделочников (неспешность не исключение, но ментальность народа) к обусловленному сроку готово не было, и мне временно предоставили этажом ниже студию.
Студия - просторное не загроможденное мебелью помещение в два окна, из которых был виден дворик с прямоугольным бассейном по периметру заставленный ровным рядом шезлонгов, а ещё кайму изгороди с причудливым плетением металла; за ней, почти впритык, небольшое строение в два этажа с огромными впадинами окон и уже поверх плоской крыши взгляд упирался (даже слышен был шелест прибоя) в призывно плещущее море. Оставив в прихожей багаж не распакованным, я поспешил на этот зов.
Море. Бегу на встречу, скачу на одной ноге, сбрасываю штиблеты, снимаю носки, поддергиваю выше щиколоток брючины, шажками подкрадываюсь к изумрудной воде, в которой слепя глаза купается нежаркое яркое-яркое солнце, и в какую сторону ни смотри – безлюдье; мёртвый сезон.
Тишина. Разве только лёгкий бриз нагонит на берег небольшую кудрявую волну и она, не успевая завернуться в рулон, со вздохом опадёт, пенясь, разольётся по берегу, лениво подползёт к ногам, подмочив края штанин, омоет ступни, мгновением замрёт на урезе, шурша песчинками, отступит, сливаясь с новой волной. И опять тишина.
Торопливо сбрасываю одежду и голышом в воду. Море ластится к телу; ещё не выстудилось, парное. Отплываю недалеко – метров на двадцать – нырок кульбит и назад к берегу, а там, рядом с раскиданной одеждой приставив ладонь ко лбу в виде козырька, стоит и внимательно смотрит в мою сторону женщина. (Откуда, когда появилась?)
Подплываю. Смущён вниманием, но вида не подаю. Уже достаю ногой дно, а она как стояла, так и стоит, смотрит в упор и дурно улыбается.
- Тыкмо започнахте да се събличате, веднага руснак. Руснаки всички са луди! Кой по това време се къпи? Водата е студена, глупако!
(Как только ты начал раздеваться я поняла – русский. Русские все сумасшедшие! Кто же в это время купается? Вода же холодная, глупый?)
- Глупый – неглупый, замерз – не замёрз... Вам какая разница? Шли бы куда шли!.. И то... Мне выйти на берег надо.
- Махайте се! Има много мяста. Да не съм те притенила?
(Выходи! Здесь много места. Я разве мешаю тебе?)
- Я голый!
- Знам, видях голня ти задник. Добре! А сега искам да видя и предната ти част. Хайде, не се страхувайте, показвай, няма да отхапя!
(Знаю, видела твою голую задницу. Ладная! А теперь хочу посмотреть, что у тебя спереди. Выходи, не бойся, покажи, не откушу!).
- Слушайте, я не понимаю, что Вы говорите, хотя общий смысл высказываний понятен. Моё положение, конечно, комично. А если Вы не уходите, значит, издеваетесь надо мной. Уходите! (стоит) Или хотя бы отвернитесь, (стоит) Я долго так не простою! И честно - уже холодно.
- Ако си упорит, аз съм още поупорта. Излизай! Няма дате оставя докато не стане мойто. Или може би нямам каква за покажет?
(Если ты упрямый, - я ещё упрямей. Выходи! Пока не добьюсь своего, не отстану. А может тебе нечего показать?).
- Ох, ох, выждам колко лще студеят. О, лошо нещо! (Ой-ё-ёй, я же вижу как Ему холодно. Ой, бедняжка!).
Я посмотрел через слой воды на то место, которое требовала показать бесстыжая, там действительно было «нещо». Повернулся как избушка из сказки задом и, пятясь, вышел к вороху с одеждой, вытащив рубаху, укрыл ею бёдра, обернулся в сторону, где стояла незнакомка, но на берегу уже никого не было.
(несколько часов спустя).
Вечер. Небо с угасающим солнцем затянуло дымкой. Со стороны предгорья сорвался с кручи и, ударившись о городок, взвыл, словно от боли ветер, загрохотали налетевшие тучи, заметались молнии, спицами вонзая в землю водяные струи изливалось небо. Море вспенилось, забурлило, заухало волнами. Разгулялась по суше кутерьма, вздымался на море шторм.
Не раз я подходил к окну, смотрел в него, но видел только прилипшую к стеклу темень. Мрак не пугал скорее завораживал, взывал к воображению.
Сна не было. Так забытьё. Привиделось море, берег, женщина. Как говорит она мне что-то, говорит, говорит, торопливо так говорит, а о чём не пойму. Вроде зовёт куда-то. А потом чудится: припала вдруг на колени передо мной, свела ладошки у рта домиком, объяла ими моё скукоженное «нещо», греет своим дыханием приговаривает: О, лошо нещо, горкмъкият ми той! О, лошо нещо! (Бедняжка, мой малыш!).
И забился в меня озноб. И не распознать уже было уму, то ли явь явилась, то ли морок напал, - от касаний ладоней от горячего дыхания незнакомки, вскипела, прилила к паху кровь, вздыбилась, обнажив головку плоть, разверзла губы, вскрыла прикус, скользнув по нёбу обжигаясь об язык, скользя скатилась по глотке, упёрлась в трепещущие связки и излилась наслаждением.
Какой уж тут сон!..
Достал из кофра камеру, установил телевик пытаясь запечатлеть стихию, но как не выставлял настройки кадр не шёл.
А за окном трещали всполошенные молнии; видел, как одна ударившись о высокую пальму, надломив, рассыпалась светлячками по стволу, пыхнула пламенем, подожгла.
В строении, напротив, на первом этаже высветилось окно, и не то что бы разглядел, скорее, понял – это она странная незнакомка.
Обнажённая кожа в синем отсвете стен казалась матовой, а лёгкая блуждающая тень по ней бархатной. Сквозь уложенные на затылке в обвисший пучок чёрные в вороной отлив волосы, видны были небольшие ушные раковины.
Высокий лоб, прорезали сурьмяные чуть вздёрнутые запятой брови, под ними волоокие глаза с милой припухлостью век. Прямой нос дополнял симметрию в овал лица, а чувственные губки и подбородок с ямочкой делали его приятным.
В без движенье угадывалась и скрытая страсть, и неудовлетворённость, и надлом, и порыв. Прямой разворот плеч, грудь (налившиеся соком яблоки), крутые бёдра, давали повод утверждать: доставлять удовольствие мужчине её призвание.
И ночь уже не казалась мрачной, манила тайной, - окно продолжением.