Черноглазка

                ЧЕРНОГЛАЗКА      
                Глава из романа «Подсказка Создателя»
              «НАПИТАЙТЕ ТЁПЛЫМ ПЛАМЕНЕМ ЛЮБВИ…»

       Недавно, «гуляя» по Интернету, я наткнулся на довольно любопытный материал. Именуется он «Галактической настройкой». Это своеобразная подборка молитв на каждый день. Я прочитал все – от рекомендованной в понедельник и до предназначенной для воскресенья – но особенно заинтересовал меня текст субботней молитвы. Я привожу его, потому что он имеет прямое отношение к тому, что предлагается читателю далее:
       «Во Имя Я Есьм То Что Я Есьм я призываю семь Архангелов и их легионы Света.
       Я призываю Возлюбленного Архангела Самуила и Ангелов Любви, и прошу вас вести меня Стезёю Истинной Любви.
       Помогите мне исцелить Моё Сердце от скорби и боли, и преобразить Сердечную Чашу для того, чтобы она приняла Новый Божественный Свет.
       Пробудите в моём сердце Христову Любовь, безусловную и безличностную.
       Напитайте меня тёплым Пламенем вашей Любви, ибо каждое деяние, в Любви совершаемое, есть деяние Истины и воли Бога.
       Помогите установить прочную и глубокую Космическую связь с той, кто предназначена мне Богом для Восхождения и Священного Супружества в Вечности.
       Я велю вам действовать здесь и сейчас, в каждом моменте моей жизни, до тех пор, пока я нуждаюсь в поддержке и помощи, о которых я сейчас прошу.
       На Благо мне, моим близким и всем чувствующим существам Вселенной.
       Свершилось!!! Аминь».
       Что же это за просьба такая – установить Космическую связь с той, что предназначена Богом? С кем установит связь? С женой! Но далее говорится о той, что с той, что предназначена для Восхождения и что ещё более удивительно – для Священного Супружества в Вечности.
       Тогда что же это такое – Священное Супружество?
       Чтобы разобраться во всём этом, я обратился к другим материалам, вывешенным в Интернете, и нашёл указание на то, что каждому человеку необходимо найти свою вторую половину.
       Опять-таки не указывается, кого найти? Жену? Но она уже найдена. И тут я понял, что найдена-то найдена, но не всегда может являться второю половиной, и тем более далеко не всегда предназначена для совместного с нею Восхождения и тем более Священного Супружества в Вечности? На этот вопрос самому трудно найти ответ. А вот в Диктовках на сайте, наименованном «Откровения людям Нового Века» говорится, что Создателю и Космосу  «необходима от человека или человечества психическая энергия Любви и Гармонии», что «Только с Любовью и в Гармонии происходит движение вверх по спирали совершенствования личности человека!». Но для всего этого крайне необходимо выдержать «самый главный экзамен: как найти свою половину, соединение с которой и даёт импульс Любви и Гармонии, необходимый не только этой паре, но и Вселенной?»
       Тысячелетия человечество блуждало в потёмках, лишённое самых важных для существования на Земле знаний, в том числе и знаний о сути взаимоотношений мужчины и женщины. В «Откровениях…» об этом говорится: «…Жизнь предназначена вам, прежде всего, для совершенствования каждого из вас, независимо от того, какую ступень общества вы занимаете». Но «кроме совершенствования Души, или как раз ради совершенствования Души, вам дано право найти или выбрать «вторую половину» для гармонизации жизни на Земле, для совершенствования собственной личности и Души».
       Так, значит, отношения между мужчиной и женщиной имеют целью не только и не столько деторождение, но, самое главное, достижение Гармонии, постижение Истины и самосовершенствование вплоть до уровня СоТворца. В «Откровениях…» прямо говорится: «Могу вам сказать, что не только продолжение рода было основой создания двух полов человеческого этноса, а достижение Гармонии, исходя из Канона дополнительности, есть главная задача испытаний Материального мира». А в другой Диктовке уточняется: «Глубокий же смысл соединения мужчин и женщин заключается в том, чтобы, подбирая себе вторую половину, человек стремился стать Целым, компенсируя собственную (природную) Дуальность…»
         Под этим термином понимается «Дуальность мира, представляющая собой взаимодействие двух полярностей, стоящих за сотворённой Вселенной: света и тьмы, добра и зла...» Ну а в данном случае имеется в виду конечно, различие мужчины и женщины, как двух противоположностей, долженствующих стремиться к слиянию. Но не просто к слиянию, а к единению в Гармонии. В Диктовках указано: «Я говорил вам и повторяю, что Мир ваш и все Миры держатся на Гармонии (балансе), поэтому Гармония, наряду с Любовью, определяет порядок и соотношения Миров. Люди выделяют психическую энергию в Космос; человек, даже самый совершенный, с точки зрения Знаний; иными словами, даже самый светлый, образованный, но одинокий человек не способен передать Космосу позитивный импульс энергии в потенциально полном объёме, и только оттого, что эта энергия Знаний не включает в себя энергию Любви, Гармонии и Покоя! Какую энергию Любви и Гармонии может излучать светлый, но одинокий человек? Энергия, конечно, будет со знаком «плюс», но объём её не будет соответствовать потенциалу этого человека! Хотите, не хотите, но так устроен Мир: каждому человеку, и не только, нужна пара для создания Гармонии, которой живёт Мир! Космосу и Мне необходима от человека или человечества психическая энергия Любви и Гармонии».      
       Написано достаточно ясно: нужна не просто пара, предназначенная для продления рода, нужна такая пара, которая способна дать Космосу и Создателю психическую энергию Любви и Гармонии.
       Я стал искать пояснений относительно той самой второй половины, которую просто обязан найти каждый человек. Как же искать её, где искать? Кто подскажет? А подсказывает человеку Создатель и только он один. В Диктовках прочитал: «Помните выражение “браки свершаются на небесах”? Так это как раз про вас, про ваш, порой бесполезный, поиск “второй половины” длиной в целую жизнь!»
      Как же точно сказано – поиск, длиною в целую жизнь. Разве не случается такое? Случается, причём, сплошь да рядом.
      Я даже стихотворение написал, посвящённое этому поиску:

Наедине с самим собою
О позабытом я грущу.
«Давно не той идёшь тропою!» –
Сказал сердечный мне вещун. 

У Бога в трепетной молитве
Богатств и славы не прошу.
Пусть свяжет он нетленной нитью
С той, что давно уже ищу.

Чтобы глаза её сжигали
И боль утрат, и боль обид,
И чтобы мне они не лгали,
А радости несли свои.

Чтоб сердце было не из стали,
И, чтобы мог, попав в беду,
В ней растворить свои печали,
К ней голову склонить на грудь.
               
И чтобы то прикосновенье,
Как к роднику живой воды,
Подобно Светлому Знаменью,
Все беды обращало в дым.
               
Чтоб душу наполняло силой,
Чтоб я не слышал слова «нет»,
И чтоб она улыбкой милой
Дарила мне волшебный свет.
               
Нет, не подавлен я судьбою,
И об одном теперь грущу,
Что я не встретился с такою,
И я ищу.., ищу.., ищу!

      Искал, ищу, но поиск не удаётся. Почему? Быть может, я не так жил и живу? Быть может, что-то не так делал и делаю? Попытался найти ответ в «Откровениях…» и нашёл его. Создатель подробно растолковывает саму суть наших бед, ведь всё беды происходят от нас самих, от наших ошибок, от нашего неправильного поведения на Земле. В одной из Диктовок прямо указано Создателем, что «при выборе своей половины вам следовало бы воспользоваться Моей подсказкой (внутренним голосом)… Почему же? Да потому, указывает Создатель, что «Я знаю предначертание ваше и знаю, какого спутника жизни вам необходимо встретить, но, в соответствии с Законом Космоса, Я не вмешиваюсь в ваш выбор, и никто не может вмешаться. Но Я всё же подсказываю и даю образ возможной гармоничной половины».
       Но если подсказка даётся, почему же тогда вокруг сплошь только несчастные браки, и крайне редко можно встретить по-настоящему гармоничные пары? Да потому, поясняет Создатель, что «ваша “вторая половина” есть ваше собственное решение, но Я подталкиваю вас и на подсознании даю свои предложения или советы. Но если они не легли в Душу и не прозвучали на подсознании, то, значит, вы не “услышали” Меня! В этом случае без Моей Помощи ваш самостоятельный выбор есть ошибка, есть отсутствие достижения Гармонии. Но вы живёте на Земле, в поле низких вибраций Лукавого, поэтому ваш постоянный поиск Гармонии, к тому же, ещё и сопровождается искусами и посылами Лукавого, капканами грехов и пороков! В этом выборе, в этой лотерее Я уже не участвую, а лишь поддерживаю вас от полного падения в грехи и пороки, выводя вас на цель вашей жизни, которая «записана» в вашем предназначении. Ещё раз повторяю: выбор «второй половины» есть и должен быть вашим стремлением к Любви и Гармонии!!! При первом выборе Я всегда рядом, но все остальные выборы человек делает сам…»
        Так встречаются ли гармоничные пары? Те, о которых говорит Создатель! То есть пары, предназначенные Богом для Восхождения и Священного Супружества в Вечности?
        На своём сайте Бирута Виктория Комолова, возглавляющая в Риге школу «Первоисток», приводит такой пример:
       «Множество лет тому назад, когда я вышла замуж, мы с мужем уехали в свадебное путешествие в Крым. Общаясь с разными людьми, мы встретились с очень пожилой парой. Это были двое старичков лет восьмидесяти. Оба убелённые сединами, которые как ангельские пёрышки окружали лицо с ясными молодыми глазами. Но самое замечательное в этой паре – их взаимоотношения. Это нежная забота, предупредительность, внимание, каждый жест и слово пронизано искренней Любовью. Это было так необычно! Все считали, что это молодожены. Встретились два одиночества и сформировали прекрасный союз. Оказалось не так. Эта пара прожила в браке более пятидесяти лет (не помню уже точнее). Для меня эта пара, видимо, стала эталоном, по которому я могла формировать свой семейный уклад. Это был пример того, что семейное счастье мы можем создать и удерживать вечно. Все дело в нас самих…».
       Вот и пример из жизни. Значит, такое возможно? И не только возможно, но необходимо, поскольку, по словам Создателя, «Человек (или Душа человека), которому посчастливилось найти свою вторую половину, что, поверьте, происходит крайне редко, выделяется из толпы, хотя бы тем, что воспринимает этот Мир как Рай, в котором всё подчинено этому чувству взаимопроникновения Душ!»
       Замечательно сказано – воспринимается мир как рай! А было ли у меня такое? Испытывал ли я столь сильное чувство, переносящее в рай, да именно в рай, несмотря на окружение материального мира? Посещало ли чувство, в результате которого всё вокруг преображалось, в результате которого преображался и я сам.
         Я много раз слышал всякого рода заявления о том, что подобное невозможно, мол, где же найти такие пары, где же найти такую жену или такого мужа, чтобы любовь сохранилась на всю жизнь. Конечно, пример Комоловой замечателен, но не единственный ли это пример? Даже пусть и не единственный, но уж точно, что не массовый, а один из тысяч или миллионов. А между тем Создатель утверждает: «Чтобы там не говорили люди, но человек, испытавший и испытывающий чувство Любви, есть человек, находящийся в состоянии Гармонии, не только со своим внутренним Миром, со своим Со-знанием, но и с внешними, Тонкими, мирами Вечности. Такой человек обязательно достигнет (но с Моей помощью) высот Духовного развития и за короткий срок перейдёт на Новый (более высокий) уровень вибрации, приближаясь к уровню человека-творца».
       А была ли мне такая Подсказка Создателя, о которой говорится в Откровениях? Сказано, что Подсказка давалась всём. Значит, и мне? Но кто же, кто – какая представительница прекрасного пола суждена мне для того, чтобы сделаться второй половиной.
       И сразу, как выстрел, ответ: ну, конечно же, это «Черноглазка». Только она могла быть настоящей второй половиной, только с нею стало бы возможно Священное Супружество в Вечности. Да именно она «предназначена мне Богом для Восхождения и Священного Супружества в Вечности».
       Но почему? Ответ прост. Только «Черноглазке» было бы близко и дорого всё в моей жизни, всё, начиная от раннего детства, от тех мест, где мы с нею росли, до всего круга общения, до миросозерцания. Ей были близки и всегда были бы близки и дороги все мои родственники. Так и мне дороги все её родственники. Но главное, нас соединяло единство миросозерцания, единство взглядов, единство устремлений к Свету, к Добру и полное презрение к материальным излишествам сего взбесившегося мира.
       Итак, кто же она – Черноглазка? И почему любовь к ней я полагаю Подсказкой Создателя?
               
       Я начинаю своё повествование о первой своей настоящей любви, о той любви, которую, по прошествии времени, считаю не случайной, ибо, если взять за основу то, чему нас учат сегодня Небеса, она, несомненно, явилась благодатным даром Провидения.
       Но начну обо всём по порядку.
       Я учился на третьем курсе Московского высшего общевойскового командного училища имени Верховного Совета РСФСР, то есть был кремлёвским курсантом. Так именовали нас в то время – именуют и доныне. 
       1968 год начался для меня печально. Зимой случился удар, а весной ушла из жизни жившая в глухой деревеньке моя бабушка, которая, можно сказать, заменила мне и бабушку, и маму. Дело в том, что моя родная бабушка, мамина мама, была замужем второй раз, и по причинам, мне неведомым, именно старшая её сестра, Елена Николаевна, очень много занималась воспитанием моей мамы, а после развода её с моим отцом, и моим воспитанием. Она была одинока. Муж погиб на фронте, а детей они перед войной завести не успели. И она, и её муж были сельскими учителями.
       Вот и получается: родная бабушка была разведена и вышла замуж второй раз, мама была разведена и тоже вышла замуж второй раз. Отец женился трижды. Что же можно было ждать от меня? Словно какой-то рок преследовал. Теперь сказали бы иначе – карма.
       Потеря для меня была очень тяжела, ведь та, сельская бабушка, воспитывала меня всё моё детство, и даже в школу я пошел в небольшой деревеньке. Интересной была та школа. Одновременно в одном зале учительница занималась в первую смену с первым и третьим классом, а во вторую – со вторым и четвёртым. На парты по правую от учительницы руку рассаживались в первую смену третий, а во вторую – четвёртый классы, а на ряд парт по левую руку – соответственно, первый и второй. В первом классе, когда я начал учиться, у нас было шесть человек, а в третьем – три. То же число учеников было у нас и тогда, когда я учился во втором классе. И лишь на третий год моей учёбы, в декабре, во второй четверти, третий класс, убавился на одного человека – мама вышла замуж и забрала меня в небольшой районный городок Калининской области, куда её муж был сразу со студенческой скамьи 1-го МОЛМИ назначен главным врачом. Первый МОЛМИ – это 1-й Московский ордена Ленина медицинский институт.
       Упоминание о моей жизни и учёбе в деревне не случайно. Первой моей учительницей была Варвара Павловна Зерцалова, старинная подруга с детства той моей бабушки, которая была мамой моей мамы. Приходится постоянно делать уточнение, поскольку я настоящей бабушкой в то время считал ту, у которой жил и, которая меня воспитывала в период семейного разлада, а затем и развода моих родителей. Кстати, она всегда обижалась, когда я говорил, что Варвара Павловна – первая учительница. Бабушка тоже была учительницей, причём вместе в Варварой Павловной они были награждены орденами Ленина. Просто моя сельская бабушка была постарше, и уже вышла на пенсию. Тем не менее, её стараниями я пошёл в школу, уже умея, и читать, и писать, и считать. Но официально первой учительницей считается всё-таки та, которая учит нас с первого класса именно в школе, а не дома.
        У Варвары Павловны была внучка Наташа, которую очень любили и моя мама, и  обе бабушки, причём сельская бабушка называла её Черноглазкой, за быстрые, живые и очень красивые черные глазки.
       Вот, наконец, я добрался до главной темы, до «подсказки Создателя». Впрочем, конечно, в то время я не только о подсказке, но и о Боге представлений почти не имел, хотя бабушки мои были дочерьми сельского священника. Очень верующей была и бабушка по линии отца. Её стараниями меня крестили в 1948 году, несмотря на то, что отец учился тогда в Высшей дипломатической школе.
       Наташу-Черноглазку я помнил столько же, сколько помнил себя, потому что она тоже подолгу жила в той деревеньке у своей бабушки, правда, по совершенно иной, нежели я, причине. Родители её не разводились – просто судьба гоняла их по гарнизонам. И совсем ещё крохой Наташа-Черноглазка побывала и в Польше, когда отец её проходил службу в Северной группе войск, и в Тбилиси, где ему тоже довелось служить. Наташа называла город по своёму – Ти-би-ли-си. Служил её отец и ещё где-то, не помню. Он был танкистом, участником Великой Отечественной войны. Когда наши родители собирались за столом, много рассказывал о боях, в которых участвовал. Мы с Наташей не очень слушали – носились по комнате, играли, но однажды её папа, говоря о бомбовых ударах врага по танковым колоннам, упомянул, что иногда танкисты покидали машины, а иногда – оставались в них. Если покидали, могли попасть под осколки, ну и прочие поражающие факторы. Но если оставались в машине… Вот тут помню дословно:
       – При прямом попадании – блин из танка! – резко сказал он и даже ударил кулаком по своей ладони, словно демонстрируя, как это получался.
        А Наташа подхватила фразу и повторяла, смеясь: «Блин из танка! Блин из танка!» Пока ей не пояснили, что представляется себе такой страшный блин.
        Так мы росли. Во время переездов с одного места службы на другое Наташу отправляли к её бабушке, Варваре Павловне, и она жила у неё не только в летнее время. Летом, само собой, с самого начала и до осени, до школы. В деревне она в школу не ходила.
       Когда я в сентябре пошёл в первый класс, Наташа как раз жила у своей бабушки, поскольку родители опять куда-то переезжали. То мы играли дни напролёт, а тут вдруг я стал учиться всё утро, да мало того, ещё и после занятий делал дома уроки. Наташа приходила, садилась потихонечку на террасе, чтобы я не услышал и не отвлёкся от уроков, и ждала, пока я освобожусь. Это умиляло мою бабушку, позже это умиляло и меня, когда вспоминал детство.
       Я был постарше года на два с половиной, и она, будучи ещё совсем малышкой, не стеснялась меня совсем.
       Когда приезжала Наташа, мои деревенские друзья сердились, что я реже бывал в их компаниях и даже дразнили меня «Бабулёном», подслушав, что Наташа зовёт свою бабушку ласкательно: «Бабулёна». Но на глупые прозвища я не реагировал, а потому они не прилипали.
       Запомнился один из отъездов Наташи. Обычно, для отъезда из деревни к поезду, брали в колхозе лошадь. Провожать до деревенской околицы пошли и Наташины бабушка с дедушкой, и моя бабушка, и даже мои родители, которые тогда были вместе. Я ещё и в школе не учился. Нас усадили в телегу, а остальные шли пешком. За околицей остановились, я спрыгнул на землю, но кто-то из взрослых стал настаивать, чтобы поцеловал Наташу на прощанье. Я приблизился, Наташа послушно подалась вперёд, но неаккуратно задела мне щеку и чуть-чуть поцарапала. Поцеловались неловко и сразу отпрянули друг от друга, а все засмеялись…
       Учась в школе, я влюблялся в одноклассниц, по-мальчишески мечтал о чём-то неясном.
       Но в Наташу, как мне казалось, я не влюблялся до определённого времени. Да и она относилась ко мне как к старшему брату, тем более, что ни братьев, ни сестёр у неё не было.
      Минувшим летом я неожиданно вспомнил о тех своих отношениях с Наташей при весьма забавных обстоятельствах. На дачу к сыну приехал его однокашник по суворовскому училищу с двумя своими племянницами – они жили поблизости и решили на минутку заглянуть. Старшей племяннице было уже лет восемнадцать, а вот младшая оказалась сверстницей моего внука. Детей, конечно, сразу свели вместе, мой внук чрезвычайно разволновался, принёс из игрушечного домика стульчик для девочки, усадил её. Она тоже проявляла какой-то интерес. А когда все уехали, сын спросил у малыша:
       – Ну что, понравилась тебе Наташа?
       Да, представьте, малышку звали Наташей.
       Но какой же был ответ! Мой внук ответил на вопрос своего отца и ответил с печальным вздохом:
       – Жаль!..
       – Что жаль?
       – Жаль, что её нельзя забрать себе!
       И это в три с половиною года!
       Тут я вспомнил, как мой сын реагировал на будущую свою подругу детства, так и оставшуюся доброй подругой – любви у них не получилось. Мы только что заселились в новую кооперативную квартиру и осваивались там. В выходные приехали туда мой сослуживец с женой и дочерью Катей. Сыну моему было восемь месяцев, и он даже ещё не ходил, Кате же исполнился годик. Её поставили на пол в комнате, и мой сынишка, посмотрев на неё, вдруг сильно разволновался и стал быстро ползать вокруг неё. Катина мама воскликнула: «Ой, ой, ой. Забираем. Только отучили ползать. А сейчас увидит, и опять начнёт».
       Детские годы! Как они прекрасны.
       Собственно вот я и подобрался к теме. Детство закончилось, и я уж не помню, когда Наташа перестала появляться в деревне, куда я каждое лето продолжал ездить к бабушке. Проходя мимо школы, я с грустью смотрел на заколоченные досками окна дома моей первой учительницы. Дело в том, что отец Наташи получил назначение в Симферополь, и вскоре туда переехали родители его жены, Галины Порфирьевны.
        Я упомянул, что с детства дружили наши с Наташей бабушки, но так же с детства были близкими подругами и наши мамы.
       Я сделал столь глубокий экскурс, чтобы показать, да и самому себе напомнить, что всё с Наташей не было случайным, что нас соединила судьба настолько крепко, как редко соединяет вот этак с детских лет.
      Итак, дом возле школы опустел. Теперь лишь изредка летом приезжал в деревню Наташин дедушка Порфирий Иванович, но ни Наташа, ни её бабушка, ни её родители больше не приезжали.
       А потом и я уехал из деревни, но каждое лето по-прежнему ездил к бабушке. Конечно, было чуточку грустно смотреть на опустевший дом возле школы. Не знал я тогда, сколько нас ожидает в жизни разлук и потерь! Тогда ощущения грусти были мимолётны и не сильно тревожили – я подрастал, и постепенно появлялись какие-то увлечения.
         Однажды, когда я уже учился в Калининском суворовском военном училище, Наташины родители пригласили маму с её мужем к себе в гости, в Симферополь. Они поехали на машине. Я же впервые в жизни получил воинское требование и отпускной билет. Какая уж тут машина?! Разумеется, поехал поездом.
        Не буду описывать ту удивительную поездку. Упомяну только, что воинские требования выписывали нам в купе пассажирского поезда. К слову, курсанты получали плацкарт скорого поезда. Ну а офицеры уже купе скорого. Так почему-то расписали. Суворовцам – купе. А за скорость надо было доплатить какие-то крохи. Кажется, 1 рубль 50 копеек.
       Я приехал в Симферополь раньше, чем мои автомобильные путешественники. Окунулся в вокзальную суету. В Симферополе оказался впервые, а было мне всего-то 15 лет. Правда, однажды, когда ещё учился в школе, кажется даже в начальных классах, мама с мужем и их хорошие знакомые совершили на первомайские праздники вояж по Крыму на старенькой «победе». Ну и меня, конечно, взяли с собой. Симферополь проезжали, но в городе нигде не останавливались. Запомнился Джанкой, где ночевали в гостинице, запомнился какой-то особенный южный дождь, шуршавший листьями деревьев за окном. Крым уже благоухал зеленью, а у нас – не листочка, когда уезжали. Первая ночёвка была у бабушки в деревне, вторая в Джанкое – на «Победе» не разгонишься и за сутки до моря не доедешь. Наташины родители тогда ещё до Симферополя не добрались – служили, кажется, в Тбилиси. Одним словом, то посещение Крыма знаний каких-то мне не дало, и, по существу, я знакомился с этим удивительным краем летом 1964 года, когда стал суворовцем!
      И вот я на вокзале. Огляделся, чтобы найти павильончик городской справки. Нужно было узнать, как добраться до улицы… Но тут случился конфуз – я забыл название улицы. Вылетело из головы, и всё тут. А записать не удосужился, ведь мы же с Наташей иногда переписывались, а потому я полагал, что адрес помню.
       Долго бродил вокруг павильончика, пытаясь вспомнить, но ничего не получалось. Оставалось звонить, но кому? Отец адреса не знал. В Калинин тоже звонить было бесполезно – мама с мужем в пути находились. В деревню бабушке Елене Николаевне не позвонишь. А Бабушка Вера Николаевна, мамина мама, наверняка была на даче. Пока я всё это обдумывал, внезапно вспомнил: «Улица Лодыгина, дом 1».    
       В горсправке сообщили номер трамвая, на котором нужно ехать на эту улицу. Быть может, тогда я впервые столкнулся я с формализмом. Улица Ладыгина начиналась метров за сто от проспекта, что близ автовокзала. Нужно было просто проехать на автобусе или троллейбусе всего несколько остановок, и пройти потом до её начала чуточку пешком, не более ста метров. Но эти сто метров и не давали возможность дать остановке название нужной мне улицы, а на трамвайном маршруте такая остановка значилась. Вот и отправили меня в длительное путешествие на трамвае по городским окраинам. Трамвай был старый, деревянный, вероятно, послевоенного выпуска, с деревянными же лавками, напоминающими штакетник, которым огораживают палисадники.
       Вёз меня этот трамвай невероятно долго, пока, наконец, кондуктор не объявил: «Улица Лодыгина».
       Я оказался на возвышенности, с которой хорошо просматривались и утопающие в зелени окраинные улицы, и почти весь город. Посмотрел на номер ближайшего дома. Сейчас уж не помню, но, кажется это было не просто двухзначное число, а число, близкое уже к началу трёхзначных. Сама же улица напоминала более сельскую, нежели городскую. Пришлось мне пройти от конца её до начала, спускаясь по просёлку, настоящему просёлку, который пролегал между домами. Шёл чуть ли не от самой окраины и почти до настоящих городских кварталов, близких к центру.
       Наконец, нашёл дом с номером один. За ним тоже была улица, только уже другая. Остановился, перевёл дух и постучал. Услышал девичий голос: войдите. Толкнул дверь в воротах и увидел девчушку, присевшую на корточках возле собачьей будки. Она кормила пса. Оторвавшись от своего дела и прикрывая глаза от солнца, посмотрела на меня, поспешно поднялась, и каким-то своим, запомнившимся мне движением, оправила платьишко. Это была она – Наташа-Черноглазка.
       Мы поздоровались, но уже как-то чуточку смущённо. Появились Наташины бабушка, дедушка, меня приняли, как родного…
       Не очень мне запомнилась та поездка. Доброе светлое ощущение – да. Но подробности не отложились. По-моему, ходили мы на Симферопольское озеро – там купались. А один раз ездили на море в район Саки – Евпатория. Там тянулись по берегу близ городов сплошные дикие пляжи. Удивительно то, что мы с Наташей стали немножечко стеснятся друг друга, хотя в те дни не раз прогуливались по городу, да и темы для разговоров, казалось, были неисчерпаемы.
       Гостили в Симферополе недолго. Наташин папа отметил мой отпускной билет в комендатуре, взял железнодорожный билет по воинскому требованию на обратный путь, но не до Москвы, а до станции Лазарево Тульской области.
      И вот там, в деревне, я вдруг стал писать дневник, пытаясь воспроизвести все события поездки в Симферополь, а особенно прогулки с Наташей и разговоры с ней. Эх, если бы он сохранился! Бабушка случайно увидела его, заметила, что пишу о Наташе и попросила разрешить прочитать. После  недолгих сомнений, я согласился.
       Я писал о своей любви к Наташе, и бабушка была очень довольна тем, что у меня возникли чувства к Черноглазке, как она её всегда звала.
       Что же это было тогда, в далёком шестьдесят четвёртом? Подсказка Создателя? Не рано ли? Мне было шестнадцать, Наташе – еще не исполнилось и четырнадцати. Она была моложе больше чем на два года, а родилась в марте.
       Дневник-то написал, но потом всё постепенно стало выветриваться, забываться. Очередные каникулы проводил частью на даче в Кратове, под Жуковском, частью у бабушки в деревне.
       Окончил суворовское училище, поступил в Московское ВОКУ. И вот после окончания третьего курса получил приглашение в Симферополь. Наташина мама написала моей маме, что Наташа с бабушкой будут летом в заводском пансионате. Ну и меня пригласили…
       Вот и вся предыстория того самого заветного события, которое осталось в памяти и которое до сих пор заставляет трепетать душу…
       Я прилетел в Симферополь в конце первой декады августа. От аэропорта добрался до города на такси – это было в то время совсем недорого. И снова, как в первый приезд, Наташины родители встретили очень радушно. Наташин папа опять взял мой отпускной билет и воинское требование, чтобы пока я отдыхаю, сделать всё необходимое. А утром заводской микроавтобус «Рафик», курсировавший между заводом и пансионатом, доставил меня на берег Чёрного моря…
       Теперь уж курортники привыкли к комфортабельным пансионатам, домам отдыха, санаториям, рвутся в зарубежные отели, где их взрывают, травят, а иногда и бьют. Но зато загранка, а не Россия, что и сводит их с ума. Впрочем, это их проблемы. Таких проблем у советских людей не было.
        Ещё из окна «Рафика» Рижского, между прочим, производства, увидел я небольшие, лёгкие домики, навес, под которым были расставлены столы стулья, да несколько каменных домишек.
       Наташа с бабушкой, видимо, ждали микроавтобус, который приходил в пансионат примерно в одно и то же время. Я вышел и тут же увидел их. Поздоровался с Варварой Павловной и, шагнув к Наташе, неловко поцеловал её в щечку. Она чуть присела, точно так же, как в первый мой приезд, поправляя платье, и произнесла:
       – Как мы выросли!
       Что ощутил я в тот момент? То, что она похорошела? То, что стала как-то по-особому мила, несмотря на столь ещё ранние юношеские годы. Мне было 19, даже почти 20 лет. 20-летие своё отметил там, в пансионате. Наташе не было и восемнадцати. Восемнадцать ей должно было исполниться лишь в марте следующего года.
       – Хорошо, Колюша, что приехал как раз к обеду, – сказала Варвара Павловна. – Поселим тебя в домик, тут рядом, и пойдём в столовую.
        Я даже не запомнил, как меня поселяли в павильон. Сказали, что временно, пока не освободится место в их домике. Павильон тот не очень помню, ведь приехал на море, на пляж… А всё остальное не имело знание. Кроме, разумеется, Наташи, хотя в этом я себе не сразу дал отчёт.
       Первый вечер в пансионате отложился отчётливо…
       Мы пошли смотреть фильм «Свадьба в Малиновке». Тогда он только что вышел на экраны. Помню навес, опирающийся на деревянные колонны, точнее, попросту на столбы, помню лавки на земляном полу и перила, на которых мы и устроились с Наташей.
       Фильм показывали ещё по-старому, как в соседней деревне, куда я, отдыхая у бабушки, часто ходил с ребятами.
        Киноаппарат в сельских клубах обычно был один, как и здесь, в пансионате, и фильмы показывали с перерывами – нужно было время на смену огромного диска с киноплёнкой. Таких дисков был целый круглый железный короб.
       Фильм настраивал на что-то очень доброе… Марийка, её жених… Хороший конец. Мы сидели рядышком, и во время перерывов разговаривали. Было о чём поговорить, было что вспомнить.
        Я до сих пор словно бы ощущаю колорит той необыкновенной южной ночи – чтобы показать фильм, приходилось дожидаться темноты. Пели цикады, шелестело море – мягко, ласково, умиротворённо. Оно словно отдыхало после дневной работы по ублажению многочисленных отдыхающих. Волны накатывались на песок, шурша мелкой галькой. Пляж был великолепен своей простотой, и днём я уже успел ощутить это великолепие. Но вряд ли когда-то прежде приходилось мне бывать на берегу моря в ночное время, когда вдалеке далёком сливалась иссиня-чёрная гладь воды с тёмным на горизонте небосводом. Эта темнота, по мере удаления от горизонта, светлела от звёзд, и, наконец, переходила в туманность Млечного Пути. Ярко сияла Большая Медведица всеми своими семью звёздами. Другие созвездия я не очень тогда отличал.
       Но вот фильм закончился, и мы попрощались, чтобы утром встретиться на пляже ещё до завтрака.
       Моё сердце ещё не вздрагивало от волнения, не замирало от случайных прикосновений к Наташе. Я в первые дни не думал ни о чём, просто наслаждался морем, солнцем и общением с такой знакомой и в то же время немножечко иной, чем прежде, Наташей. Накануне ещё был в Москве, затем перелёт, ночёвка в Симферополе, и путь на побережье моря, действительно, наверное, самого синего в Мире! Но, не отдавая ещё себе отчёта в чувствах, наверное, где-то в душе считал, что эта чудная, эта милая, эта такая мне близкая и родная девчушка, не просто так заняла прочное место в моём сердце. Мы привыкли считать друг друга друзьями, самыми добрыми, близкими друзьями детства. Так считали и родители. И никто будто и не заметил, что мы выросли – это заметила лишь сама Черноглазка, когда я вышел из автобуса, поцеловал её неловкой и услышал эту вырвавшуюся непроизвольно фразу, поясняющую то новое, что уже нависало над нашими отношениями.
      Вспоминал ли я тогда свой дневник, которому доверил всю силу своих чувств, вспыхнувших в минувший мой приезд? Сколько лет прошло? Четыре! И много и мало. Тогда Наташе шёл четырнадцатый год, а теперь – восемнадцатый. Мне тогда вот-вот должно было исполниться шестнадцать лет, теперь – двадцать. Время любви… А мы всё ещё вели себя, как дети, хотя я всё с большею силой ощущал влечение к ней, ещё не совсем осознанное.
       Пансионат располагался в долине, по обе стороны которой вытянулись небольшие домики. Если смотреть с моря, по правую сторону были в основном крошечные деревянные домики, приткнутые один к другому, даже не домики, а длинный дом со многими комнатами, в которые было втиснуто максимально возможное количество кроватей. Глухая задняя стена, перегородки между комнатами и большое окно с дверью, обращённые к долине.      
       На противоположной стороне были и каменные строения, в одном из которых располагались управление и медпункт.
       Меня же поселили в каком-то просторном павильоне, где стояло не менее десятка кроватей, и жили рабочие завода разных возрастов. Этакий мужской монастырь.
       Пансионаты подобного рода отличались полной свободой для отдыхающих – никаких установленных по времени подъёмов и отбоев, только столовая несколько дисциплинировала, поскольку работала в определённые часы. Кормились по талонам. Стоимость путёвок была, очевидно, настолько смешной, что Наташины родители на мой вопрос, который я задал по поручению своей мамы, о цене проживания вообще отвечать отказались.
       Сейчас бы, при «свободах», завоёванных демократами, свободах грабить, всё выглядело бы по-иному. Пока не успели ничего построить, конечно, брали бы совершенно иные деньги, поясняя, что расходы на содержание пансионата неимоверно велики. И строили бы на эти деньги себе коттеджи на заводской земле. Ну а потом и корпуса бы возвели – одним словом «простому маленькому человеку» уже было бы отдыхать там не по карману. Да, ещё конечно бы огородили территорию и наняли охранников с дубинками. А тогда ни о каком воровстве и речи не было, и посторонних, если даже и забредали случайно, никто не изгонял. Да и были ли посторонние в великой общности, именуемой «Советский народ»
      Но не будем о плохом нынешнем, вернёмся в тот далёкий 1968 год, когда всем ещё светило настоящее солнце свободы. Светило всем, кроме тех, кто ненавидел Советский Союз, который существовал в границах Российской Империи и именовался в устах врагов Россией. Светило всем, кроме тех, кому не нравилось, что советские люди отдыхают на берегу моря почти бесплатно, в то время, как этот берег можно продавать оптом и в розницу по цене неслыханной, кроме тех, кому не нравилось всё и кому хотелось это всё опорочить и уничтожить.
       Вот ведь, и удобств никаких не было: умывальник – на улице, туалет – на улице, столовая – настил под навесом с простейшим умывальником при входе. Труба с множеством кранов, а ниже – жёлоб для стока воды. И всё. Но с какой светлой грустью вспоминается тот пансионат, теперь представляющийся раем. Конечно, всё дело было ещё и в том, что мы вступили в самое светлое, самое загадочное и самое яркое время юности. Что нам было нужно? А нужно нам было немного – видеть глаза друг друга. И мы смотрели глаза в глаза, и нам было хорошо, хотя и не понимали ещё, почему так хорошо. Повторяю, о каких либо чувствах некоторое время и речи не было.
       Как это всё получилось? Как вспыхнуло то, что тайно вызревало в моей душе и что ещё более неясно, невидимым и неосязаемым образом вкраплялось в Наташину душу?
      Объездив и исходив пешком с родителями весь Крым, Наташа теперь решила показать мне хотя бы часть того, что видела и чем восхищалась сама. Конечно, в хорошую, ясную погоду покидать берег моря не хотелось, а потому решили остановиться на поездке и походе на водопад Учан-Су. Почему я говорю «на поездке и походе»? Да потому что автобус провозил туристов лишь часть дороги – приличное расстояние приходилось преодолевать пешком.
       В соседнем с пансионатом посёлке отдыхала Наташина подруга Людмила. Мы зашли за ней и отправились на водопад. Эта подруга была дородной, высокой, далеко не худощавой – ну прямо Шукшина-Федосеева в молодости.
        Поход получился замечательным. Я увидел такие чудеса природы, такую красоту гор, такое благоухание Крымской природы! Настроение было прекрасным. Мы весело разговаривали, и Людмила постоянно подшучивала над Наташей, чуточку свысока называя её ребёнком. Наташа не обижалась. Было видно, что её подруга явно верховодила в их школьных компаниях, и Наташа, наверняка, была под её влиянием, что и подтвердилось позднее, когда милой и застенчивой Черноглазке пришлось решать трудную для неё задачу.
         Мы вернулись в посёлок, где поселилась Людмила, проводили её до дома и направились на автобусную остановку. Возвращаться в пансионат пешком по тёмному берегу – там были узкие, извилистые горные тропки – уже не стоило. На юге вообще темнеет быстро, а в Крыму ещё и горы ускоряли наступление ночи.
       Когда полупустой автобус тронулся с места, сумерки сгустились окончательно и постепенно обратились в ночную темень, да такую, что хоть глаз коли. Салон ещё не остыл от зноя, и мы с удовольствием вдыхали аромат южной ночи, врывающийся через открытые окна вместе с теплым ветерком. Фары выхватывали дорогу впереди и причудливые деревья по краям дороги. Справа были горы, которые кое-где подступали к шоссе, слева нет-нет да показывали темнеющие развалы долин или даже небольших ущелий, пробитых водяными потоками, сбегающими с гор во время дождей.
       Постепенно тёплый, лишь слегка освежающий ветерок сменился на ветер, уже прохладный. Наташа поёжилась, но окно закрывать не хотелось, и я, придвинувшись к ней плотнее, несмело обнял за плечи. Я сделал это осторожно и робко, заранее не предполагая, какая может быть реакция. Наташа не отстранилась, напротив, даже чуточку прижалась ко мне, продолжая о чем-то рассказывать и по-прежнему глядя в темноту за окном.
       Я готов был ехать так целую вечность, но вскоре Наташа сказала, что нам пора, прошла вперёд и попросила выпустить нас на остановке по требованию.
      Мы шагнули в непроглядный мрак, и пришлось дождаться, когда автобус, сверкающий освещёнными окнами, скроется за поворотом. Постепенно глаза стали привыкать к темноте, и мы различили едва заметную светлую полосу – это была гравиевая дорога, ведущая к пансионату. Мы ступили на неё, и зашуршали под ногами мелкие камешки.
       Какое чудо – южная тёплая летняя ночь, наполненная весёлым, как мне казалось, и радостным звоном цикад – ночь, подсвеченная с высоты Небес далёкими и загадочными Созвездиями. Какое необыкновенное счастье идти в такую ночь по горной дороге, слушая постепенно нарастающий шум лёгкого прибоя, идти рядом с милым созданием, с девушкой, которая становится день ото дня всё милее и милее. Наступало осознание, насколько она дорога и мила, эта необыкновенная спутница, пока ещё спутница на таинственной ночной дороге.
       Я взял Наташу под руку, потом обнял, и она опять не отстранилась, но прекратила своё беззаботное щебетанье и замолчала так, что в молчании этом я ощутил какое-то внутреннее её напряжение.
       Мы шли молча, потому, наверное, что не знали, о чём говорить в эти минуты. Я не решался на признания, которые всё более охватывали моё существо и рвались наружу, сдерживаемые усилием воли. Она же, видимо, ждала каких-то моих слов и, наверное, боялась их, а потому молчала, желая, чтобы и я молчал. И всё-таки она не выдержала первой.
       По-детски наивно прозвучали её слова:
       – Увидел бы Жека, вот удивился бы…
       Во мне словно что-то оборвалось от страшного предчувствия, и я спросил приглушённым голосом:
       – Какой ещё Жека?
       – Мой одноклассник. Я считалась в школе его девочкой, – тихо вымолвила Наташа.
       – Как это его девочкой?
       – Нет, нет, ты ничего не подумай такого. Просто мы дружили, ну а то, что я сказала «его девочкой», то это потому, что так в школе у нас принято было говорить.      
       – Вы с ним дружили? А со мной? – спросил я, ещё надеясь на какое-то недоразумение.
       – Ну, конечно, Колюша, – она так меня звала с давних пор, с самого раннего детства, потом, некоторое время стеснялась такого обращения, и вот снова назвала, но дальнейшие слова рассеяли радость от этого: – Мы с тобой самые лучшие друзья, мы друзья детства, – ласково продолжила она. – А с Жекой – это другое. Ну как тебе объяснить?!
      – Не надо ничего объяснять, – обиженно, с хрипотцой в голосе, ответил я.
      А мысли путались в голове, и я никак не мог успокоить и выровнять их. «Как же так, как же так? – думал я. – Какой ещё Жека, видимо, Женька? Ведь мы с ней с детства, ведь мы с ней столько, сколько осознаём окружающий мир и осознаём друг друга».
       В эти минуты как бы исчезло из моей памяти, из моего сознания всё, что было прежде, даже то, что всего лишь полгода назад я едва не женился, что год назад вот так же гулял с другой девушкой только не по Крыму, а по Сухуми. И что удивительного, ведь я был старше на два с половиной года, а в то время, в том возрасте – это срок немалый. Много позже я вывел в стихотворении простую и ясную мысль – чем дальше нас уносят в зрелость годы, тем меньше разница в летах видна. Да, у меня были девушки, и, наверное, их тоже можно было назвать «мои девушки». Кому-то я объяснялся, произнося: «Ты мне нравишься!». Слово люблю говорил вряд ли. Что-то останавливало от этого яркого и могущественного слова. Но в тот момент, на едва светлеющей перед нами гравиевой дорожке, под неумолкающий шум ещё пока далёкого прибоя, я думал, что ничего собственно и не было, да и не могло быть, потому что здесь, в Крыму подрастала моя Черноглазка. А она, как оказалось, вовсе и не моя.
       Молчание затягивалось, и Наташа осторожно убрала со своего плеча мою руку, но немного ещё подержала в своей, даже погладила как-то особенно нежно, и лишь после этого отпустила.
       А я всё молчал, насупившись, потому что не находил слов, потому что потерял дар речи, и, слушая звон цикад, который теперь уже казался не весёлым, а грустным, думал о том, что всё для меня пропало на белом свете.
       – Ты что замолчал, Колюша? – мягко проговорила она. – Обиделся?
       – Нет. На что же обижаться? – проговорил я и тяжело вздохнув, прибавил: – Значит не судьба. А я так мечтал…
       Последняя фраза не могла быть правдой, но я считал, что говорю правду и только правду, мне казалось, что действительно думал и мечтал только о ней, моей, а как оказалось, не моей Черноглазке. «Жекина девушка! – думал я с досадой: – Что, собственность что ли?»
       Я не стал высказывать свои обиды, а просто предложил:
       – Давай посидим.
       Из темноты проступили очертания скамейки, прилаженной к выступу скалы.
       – Поздно уже, – неуверенно проговорила Наташа, но всё же присела на краешек.
       О чём мы говорили тогда? Кажется, я жаловался на свою судьбу, на затворническую жизнь, на то, что ни с кем из девчонок никогда так не дружил так, как с ней. Что всегда её считал своей дорогой и родной… И вдруг такой удар.
      Наташа парировала:
       – Смешной ты, Колюша. Что же я могу поделать? Я к тебе, честное слово, отношусь как к самому дорогому и близкому из своих друзей. Но Жека – это другое. Ведь почти у каждой девчонки есть мальчик… Не знаю, что тебе сказать, чем утешить. Да ты ведь мне даже не писал. Одно письмо за четыре года. Тогда, после прошлого твоего приезда.., – начала она, но замолчала и почему-то не стала говорить, оставив неведомым то, что хотела сказать мне, быть может, то, что тоже вспыхнули у неё тогда чувства, да разлука и время погасили их?
       – Вот-вот, лучший из друзей… А я-то тебя считал своей девочкой, – сказал тихо и печально. – А не писал? Не знаю почему? Ты знаешь, каково учиться в общевойсковом училище, да ещё Московском. Минуты свободной нет.
       – Смешной ты, дорогой мой Колюша, – повторила она, но не стала более разоблачать меня.
       Вполне было ясно, что для писем любимой время всегда найдётся, да ещё как нашлось, когда время пришло. Впрочем, об этом чуть позже.
       Но я уже справился со своими мыслями, привёл их в порядок и не мог не вылить всё, что бурлило и кипело в моём сердце. И вдруг меня словно бросило в жар, и я проговорил, быть может, впервые в жизни с таким откровением и убеждённостью:
       – Наташенька, милая моя Черноглазка, ведь я тебя люблю! 
       И снова волнение охватило меня. Я больше не мог произнести ни слова. Молчала и Наташа. Моё признание потрясло её, но она, пытаясь как-то сгладить сказанное мною, стала говорить что-то вроде того, что нехорошо так шутить, но, видимо, поняла по моему голосу, почувствовала всем существом своим, что я говорю правду.
       Остаток пути до пансионата мы шли молча. Южная ночь уже не представлялась мне такой великолепной, а дорога казалась мучительно долгой. Печальной была и Наташа. Я это чувствовал по её дыханию. Она шла рядом, но держала интервал, словно опасаясь случайным прикосновением больно уколоть меня в самое сердце.
       – Утром разбудишь? – спросила она, стараясь сделать тон независимым и обычным, но сквозили в голосе особые нотки, такие, словно она чувствовала себя виноватой в чём-то.
       Но в чём она была виновата? Ни в чём! Я понимал это где-то в глубине души, но не мог справиться с чувством обиды – на неё ли, на себя или на обстоятельства – неважно. Я ничего не ответил на её вопрос, проводил до двери домика, и, пожелав спокойной ночи, почти побежал к своему павильончику.
       О чём я только не думал в ту ночь. Заснуть долго не удавалось. То я хотел заставить себя выбросить из головы эту «жекину девочку», то укорял себя за такие мысли и находил свои множественные вины в том, что произошло.
        Утром я не стал заходить за ней в домик, как делал это на протяжении предыдущих дней, и решил пойти купаться в гордом одиночестве. Но бывает же так: просила разбудить, а сама оказалась на пляже раньше меня. Да не одна, а в окружении каких-то ребят, как позже выяснилось, бывших её одноклассников.
       – А вот и Колюша! – сказала она, по-прежнему ласково произнеся моё имя, и тут же, обращаясь ко мне, представила ребят: – Это Жека, это…
        Имена остальных я не запомнил, да и незачем было запоминать. Внимание моё, естественно, привлёк этот самый Жека – Женька – худощавый, угловатый юноша с длинными, чуть не до плеч волосами. Он был небрежен в манерах, вертляв и очень неспокоен. Может, я слишком строг был в его оценке, но запомнился он мне именно таким. Конечно, если подумать, можно объяснить его беспокойство и вертлявость – он ведь тоже, как и я, веротяно, был мучим ревностью, поскольку о моём существовании знал давно по Наташиным рассказам, а сейчас оказался в более неблагоприятном положении, отдыхая не с нею в пансионате, а где-то в другом месте.
        Он достал начатую пачку сигарет, протянул мне с вопросом:
        – Дымить будешь?
        – Спасибо, не курю! – ответил ему спокойно.
        Я действительно тогда совсем не курил. Баловаться же этим омерзительным и опаснейшим видом медленного и изуверского самоубийства, меня приучили позднее, уже во второй половине выпускного курса.
        Женька похвалил:
        – Молоток! Здоровее будешь! А я вот никак не брошу.
       Я едва сдержал усмешку, ведь это парень был года на два моложе меня. Когда ж успел стать таким заядлым курильщиком, что бросить не может?
       Выяснилось, что Наташины одноклассники целой компанией приехали на море и разбили маленький лагерь на пустынном месте в нескольких километрах западнее пансионата.
       – Мы целый палаточный город построили, – рассказывал один из парней. – Приходите в гости, а то Женька скучает, – и, посмотрев на меня, многозначительно добавил: – скучает без Наташки! 
       – Накануне вечером я ещё подумывал, а не выкинуть ли её из головы, хотя и понимал, что это уже невозможно. Разве что собраться и уехать, поскольку находиться рядом и знать, что какие-то иные отношения, кроме дружеских, быть не могут, просто каторга… Но в то утро я решил, что буду сражаться за Черноглазку, чего бы мне это ни стоило!
       Наташа, стремясь разрядить напряжённую паузу, предложила:
       – Пойдёмте купаться! 
       И тогда я шагнул к ней, легко поднял на руки, перевернул в воздухе, как пушинку, и положил к себе на плечо, головой вперёд, крепко придерживая, чтобы не уронить. Она была лёгонькой, милая Черноглазка. Первым пошёл к воде, украдкой наблюдая за компанией. Наташа хохотала, но не просила отпустить её. Женька при виде всего этого скривился и, разбежавшись, прыгнул в воду.
       Купались недолго, потому что Наташа твёрдо сказала, что бабушка уже ждёт на завтрак, а после завтрака придёт на пляж. Видимо, Варвару Павловну побаивались не только её ученики в деревне, но и Наташины друзья в Крыму. Они сразу стали прощаться и отправились к себе в лагерь.
      В столовой мы сидели молча, даже Варвара Павловна удивилась, отчего перестали говорить за едой, ведь ещё накануне приходилось унимать нас как детей малых.
       После обеда Варвара Павловна объявила, что уезжает в Симферополь и оставляет Наташу на моё попечение.
       – Смотри, чтобы хорошо вела себя в столовой, чтобы хорошо ела, – полушутя полусерьёзно инструктировала она меня. – Не давай долго сидеть в воде, а то ведь её иной раз из моря не выгонишь.
       Я слушал и думал: «Эх, как бы хорошо было, если бы не эта компания одноклассников. Теперь ведь Женька точно будет торчать здесь с утра до вечера».
       Однако, весь остаток дня после отъезда Варвары Павловны мы с Наташей провели вдвоём. Черноглазка была печальна, задумчива, и я иногда ловил на себе её пытливый, изучающий взгляд. Она о чём-то думала, и какая-то борьба происходила в ней. А вечером, когда мы прогуливались по берегу, вдруг спросила тоном, пронзившим меня подобно электрическому току:
        – Колюша, ты действительно не шутил вчера?
        Я остановился и резко повернулся к ней.
       – Ты о чём? – спросил с горячностью, хотя мог и не спрашивать, а потому, не ожидая ответа, прибавил: – Разве такими словами бросаются? Разве шутят?
        Мы стояли теперь друг против друга. Я потянулся к ней, но она отстранилась и решительно сказала:
        – Подожди, я не знаю, что со мной. Подожди, я не могу так, сразу. Знаешь, пойдём завтра к Людмиле. Мне нужно с ней поговорить.
        У меня замерло сердце. Я понял причину её внутренней борьбы и постарался вести себя более чем корректно, чтобы не спугнуть то, что упорно и настойчиво пробивалось наружу из дальних тайников всего её существа.
       Мы уже жили в одном домике, но с нами была женщина из знакомых Наташиной мамы, да ещё с маленьким ребёнком. Поэтому были не одни: поговорить перед сном – ни малейшей возможности.
       Домик был крошечным, но… Боже мой, по прошествии многих лет, отдыхая в весьма приличных для военного дома отдыха двух или даже иногда трёхкомнатных люксах, я нет-нет да и вспоминал те спартанские условия с невероятной ностальгией. Лишнее подтверждение непреложной Истины – не материальное, а духовное есть то главное, что делает нашу жизнь счастливой!
       На следующий день после обеда мы отправились в посёлок к Людмиле. И, когда встретились, я почувствовал, что Наташе необходимо поговорить с ней наедине. Сразу нашёл выход, встав в очередь за шашлыком – очередь была приличной, потому что близилось время ужина. Я стоял, а Наташа с Людмилой бродили неподалёку и о чём-то говорили, иногда отчаянно жестикулируя. И вдруг Наташа подошла ко мне и вцепилась двумя руками в левую мою руку. Правой я уже опирался на прилавок уличной шашлычной. Она ничего не говорила, просто держала меня крепко и смотрела на меня каким-то особенным взглядом. Людмила в это время ходила покупать газированную воду и занимать место за столиком.
       Пока уничтожали шашлык, говорили на отвлечённые темы, только уже потом, в автобусе, Наташа неожиданно сказала:
       – Завтра надо сходить в лагерь к Жеке. Людмила подойдёт после завтрака. Она проводит меня.
       У меня опять всё похолодело внутри, и я почти с ужасом в голосе спросил:
       – Зачем?
       – Я должна ему всё объяснить! – твёрдо сказала Наташа.
       – Да что объяснять-то?
       – Всё! Он же не виноват, что я ошиблась.
       – У вас так далеко всё зашло?
       – Ничего и никуда у нас не заходило, – немножко обиженно проговорила Наташа. – Мы, по существу, и не целовались. Так, чуть-чуть.
      Продолжать разговор об этом не стала и, когда мы уже вышли из автобуса на том месте, где и прошлый раз, после поездки на водопад, сказала то, о чём думала:
      – Нужно быть до конца честной. Я ему объясню.., – она сделала паузу. – Я ему объясню, что люблю только тебя!
       Несколько мгновений я стоял как вкопанный, потом подхватил её на руки и закружил, а она, смеясь тихим грудным смехом, обнимала меня за шею.
       И снова зашуршало под ногами гравиевое покрытие дороги, ведущей к пансионату, и снова торжественно, весело и задорно пели цикады, и снова доносились издалека чарующие звуки морского прибоя. Мы шли, тесно прижавшись и поминутно останавливаясь для горячих поцелуев. Вдруг впереди послышались голоса. Видимо большая компания шла от пансионата – может с моря, может, после фильма, который показывали у нас как раз в тот день. Видеть нам никого не хотелось, и мы, пробравшись сквозь кустарник, спустились на несколько шагов по склону долины, где присели на травку, точнее присел я, а Наташу устроил у себя на коленях. Мы долго целовались, потом вдруг заговорили о деревне, о моей бабушке, которая покинула сей мир весной этого года. Я почувствовал на щеках Наташи слёзы.
       – Помнишь, как она звала тебя? – спросил я.
       – Ты мне недавно напомнил, назвав также, и мне было так приятно – как будто детством пахнуло.
       – Да, милая, родная моя Черноглазка, разве можно всё это забыть?
       Я обнимал её нежно и ласково, я осмелел настолько, что рука моя проникла через лёгкую блузочку и стала гладить маленькую упругую грудь. Наташа замерла, но нисколько не противилась, и сама стала гладить мои волосы, нашёптывая ласковые и нежные слова. Я не в состоянии их воспроизвести сейчас, боясь ошибиться, они просто не могли запомниться, потому что у меня от счастья кружилась голоса. Это было какое-то чудо – мы были настолько близки, но близки духовно, близки, как самые родные люди. Я был ещё не опытен, а потому не мог предположить, какой восхитительной, какой волшебной может быть близость физическая, когда настанет её время.
       Мы ещё не строили никаких планов, мы просто наслаждались восторженным общением. Нам казалось, что мы одни – одни на всём свете, под торжественным шатром звёздного Неба, под таинственным и манящим Млечным Путём. Компания давно уже прошла, на дороге было тихо, а мы всё сидели, предаваясь самым нежным, но пока ещё довольно скромным ласкам. А ведь мне на днях исполнялось двадцать. В этом возрасте многие уже женаты… Я же всё ещё испытывал «робость юного осла», как точно и выразительно именовал такое состояние Генрих Гейне.
       Домой мы пришли поздно. Соседи наши спали. Моя койка стояла у стены, затем посреди комнаты была койка Наташи. А у противоположной стены – койка нашей соседки, которая каким-то чудом умещалась на ней с маленьким своим ребёнком.
       На следующий день вскоре после завтрака к нам пришла Людмила. Я не уточнял, чьё решение было идти к Женьке для объяснений. Девочки хотели отправиться одни, но я был против этого и пошёл с ними, хотя, конечно, появляться в том лагере было с моей стороны весьма опрометчиво.
       – Не ходи, подожди нас, – говорила Наташа. – Ты боишься, что я передумаю. Нет, никогда. Ты мой и я твоя. Как же ты не понимаешь, что вся наша жизнь была подготовкой к нашей любви.
       И всё-таки я пошёл.
       Нас заметили издали.
       – Смотрите, кто к нам пожаловал, – объявил один из приятелей Женьки, и тут же вся компания окружила нас.
       – Хорошо, что пришли, – важно сказал Женька. – Теперь не грех и бутылочку за встречу раздавить.   
       Вся компания горячо поддержала предложение, но я сразу сказал, что не пью.
       – По уставу не положено, – пренебрежительно бросил Женька, но я оставил эту реплику без комментариев, тем более, заметил в стороне перекладину и решил показать ребятам что-нибудь заковыристое.
       Между тем, Наташа тихо сказала:    
       – Женя, нам надо поговорить. Прогуляемся по берегу?
      Они долго бродили неподалёку от лагеря. Я украдкой наблюдал за ними, хотя делать это было трудно, поскольку Наташины одноклассники окружили меня и стали расспрашивать об училище, о новых видах вооружения, словом, об армейской жизни. А Наташа всё что-то доказывала Евгению, иногда жестикулируя, почти как накануне при разговоре с Людмилой, а он слушал, молча опустив голову.
        Между тем, кто-то попросил, чтобы я показал упражнения на перекладине, которые обязательны для каждого курсанта. Я тогда был подтянут, строен и легко делал подъём переворотом, выход силой и прочие приёмы.
       Увлечённые этим занятием, мы не заметили, как подошли Наташа с Женей.
       – Пошли домой, – тихо сказала она мне и стоявшей в сторонке Людмиле, которая всё это время с интересом наблюдала за моим общением с её и Наташиными одноклассниками.
       – Подождите, – стали уговаривать Женькины друзья. – Оставайтесь пообедать или хотя бы чаю попейте.
       – Пусть идут! – резко, с надрывом бросил Женька.
      Все поняли: что-то произошло.
       Я попрощался с ребятами и, кивнув Женьке, не спеша пошёл вперёд. Наташа и Людмила последовали за мною. Мы уже прошли метров пятьдесят, когда Женька крикнул:
       – Коля, будешь в Симферополе, заходи – гостем будешь!
       Вот это повторение «будешь» в вариациях и стало причиной того, что я дословно запомнил ту фразу, ну и, конечно, реакцию на неё. Наташа промолчала – она была не в очень хорошем настроении. Это и понятно, ведь ей пришлось сказать этому Жеке такие слова, которые нелегко выговорить, а он ей был не враг и ничего плохого, наверное, никогда не делал. И вот ни с того ни сего она ему высказала то, что слушать молодому парню, да и вообще, даже и зрелому мужчине, очень тяжело. Я это понимал и шёл молча. Зато Людмила, чтобы разрядить напряжённое молчание, смешливо заметила:
       – Представляю, как Коля с Женей сидят за столом и пьют отравленный чай.
       Но эти слова её остались без внимания. Мы уже удалились на приличное расстояние, а я всё ещё был настороже, не исключая того, что Женька подговорит друзей расправиться со мной. Но этого не произошло – залогом того стал, как я понял, высочайший авторитет Наташи среди одноклассников. Да, она не верховодила среди подруг – эта роль принадлежала Людмиле, да, она была очень скромна, да, характер её был кротким и спокойным, но что-то было в ней такое, на первый взгляд, незаметное, что заставляло относиться к ней с особым уважением.
      Конечно, наверное, и в их отношениях с Евгением не всегда и не всё было гладко. Это я понял по оброненной как-то фразе, касающейся того, что Женя пользовался её кротостью и иногда пытался подавить своей напористостью. Она не сказала наглостью, но эти черты, быть может, конечно, напускные, проскальзывали в его поведении. Впрочем, всё это могло быть игрой, вызванной охватившей его при виде меня ревностью. Быть может, он даже предполагал такой исход, боялся его и, как мог, старался защищаться, при этом делая себе только хуже.
      Тот день можно было считать моим триумфом, но уж слишком дорого давался тот триумф. Если бы на месте Наташи была другая девушка, быть может, и переживать за неё не стоило, но я отлично знал характер теперь уже своей Черноглазки, а потому сознавал, что нелегко ей далось объяснение.
       Уже потом, по прошествии нескольких дней, Наташа призналась, что серьёзную роль в её решении сыграла Людмила. Та рассудила просто: какая ещё «жекина девочка», а почему не Колина? Ведь с Николаем ты с детства, с раннего детства. Упомянула и о дружбе бабушек и мам, словом обо всём, что было известно ей о наших отношениях. К тому же, видимо, не очень ей нравился Женька чем-то мне неизвестным, ибо я видел его всего два раза.
       На пути в пансионат был лагерь Московского энергетического института. Там во всю шло купанье. Студенты веселились, ныряли со специально установленной над глубоким место широкой доски. А я тогда очень любил блеснуть ловкостью.
        Решили искупаться. Я тут же побежал к импровизированному ныряльному трамплину, развернулся и, раскачавшись на доске, прыгнул, сделав обратное сальто. Ныряльщики приуныли – не всякий так умел. А я уже выбрался и сделал сальто вперёд, потом снова назад. Какой-то очень шустрый ребёнок – я так и не понял мальчик или девочка, стал подзадоривать, крича: 
       – Дяденька, здорово! Так здорово. А ещё?! А два кувырка можешь?
       Я раскачался как можно сильнее, прыгнул повыше, да видно не рассчитал и не слишком сильно оттолкнулся в сторону от доски. В следующее мгновение почувствовал удар, и меня как мячик бросило в сторону. Оказавшись на мелководье, встал, ещё ничего не понимая, и тут же услышал крик того шустрого ребёнка:
       – Дяденька, кровь…
       Все свидетели моих ухарств замерли в оцепенении, но этот ребёнок уже схватил меня за руку и потащил, крича:
        – В медпункт, скорее в медпункт!
       И ведь притащил в палатку с красным крестом. Там меня положили на топчан, спросили: не тошнит ли, не кружится ли голова – как я позже понял, старались выяснить, нет ли сотрясения мозга. Но я уже оправился от неожиданного удара, который оказался скользящим, а потому доской лишь слегка содрало кожу на голове. Быстро выстригли волосы вокруг ранки и остановили кровь, затем наложили и укрепили бинт. Во время этих процедур в палатку прорвались перепуганные Наташа и Людмила. Их не пускали, но они заявили, что я их товарищ, и что мы вовсе не студенты Московского энергетического института, а отдыхаем в пансионате неподалёку.
        Услышав это, женщина-фельдшер, сделавшая перевязку, проинструктировала как себя вести далее и велела, чтобы, когда доберёмся до пансионата, меня обязательно уложили отдохнуть.
       Этот эпизод, очень напугавший Наташу, одновременно стёр все недавние переживания, и она стала с трогательной нежностью ухаживать за мной. Людмила ушла домой, а я ещё некоторое время лежал на топчане в медпункте пансионата, куда нам велели сразу обратиться по приходу домой, и Наташа сидела рядом, гладила мне руки, поправляла наброшенное одеяло. Собственно, долгого ухода не потребовалось. Голова у меня не кружилась, чувствовал себя прекрасно.
       Казалось бы, странный случай. И лишь теперь я понимаю, что произошло – я был предупреждён за ненужное бахвальства, да ещё в такой день, когда другому, в общем-то, ни в чём не повинному человеку, по моей вине, пусть и вине безвинной, была причинена боль. Но если бы мы с ранних лет понимали, что и за что нам даётся в этом мире?!
      Забегая вперёд, скажу, что с очень большим трудом я заставил себя снова нырять. Но уже сделал это лишь при одном свидетеле. Несколько раз подходил к краю волнореза, с которого прежде прыгал в воду, но оторопь брала. И лишь присутствие Наташи помогло преодолеть некоторые опасения, хотя она-то как раз всеми силами отговаривала от этого. А я повторял:
       – Нет, я должен. Любой страх необходимо перебарывать в корне.
       И наконец, всё-таки нырнул, сделав сальто назад. Когда выбрался на волнорез, Наташа подошла, нежно поцеловала и сказала:
       – Ну, вот и молодец… Просто молодец, но очень тебя прошу: не ныряй так больше. Это ж не бассейн, а море…
       При ней я больше не нырял. Зато, когда в училище на занятиях в бассейне мы должны были все по одному разу прыгнуть с трёхметровой вышки солдатиком, я тоже подошёл в свою очередь, остановился на краю, затем мгновенно развернулся и, сделал аж два кувырка назад, выпрямился и почти без всплеска вошёл в воду. Высота в бассейне позволяла. За это получил от командира взвода два наряда вне очереди, по одному за каждый кувырок.
       Но всё это было уже потом. А в те волшебные дни мы с Наташей практически не разлучались. После того, как меня ещё раз осмотрели в медпункте, посоветовали всё же пойти полежать в домике. Я лёг на свою койку, а Наташа – на свою. Соседка была на пляже, кругом тишина, нарушаемая лишь шумом прибоя, да монотонным гулом, одинаковым для всех пляжей – сливались в этот радостный гул крики детей, играющих у кромки воды, крики родителей, требующих, чтобы их чада не заплывали далеко, обрывки музыки и песен, источаемых транзисторами. Но этот шум был настолько уже привычен, что не ощущался.
       Видно и Наташе досталось в этот день, потому что она вскоре заснула. Я осторожно просунул руку к ней под одеяло, отыскал грудь и стал осторожно ласкать её. Вряд ли я её не разбудил этим, но она продолжала делать вид, что спит. И эта маленькая общая хитрость умиляла меня. Я делал вид, что думаю, будто она спит, а она, принимая мои ласки, делала вид, что не замечает их в крепком сне.
       Она всегда была девочкой очень строгих правил. Может быть, этому способствовало то, что очень строгой и правильной была её бабушка, которая была настоящим педагогом, недаром же отметили её орденом Ленина – высшей в то время наградой страны. Её побаивались ученики, даже бывшие, которые уже детей своих отправляли к ней в школу.
       Да, Черноглазка была очень строгих правил, и меня до глубины души трогало то, что со мною она позволяла то, что никогда и ни с кем не позволяла. Мы были одни, совсем одни в этом прибрежном пансионате, где каждый был предоставлен себе. Мы могли возвращаться домой, когда угодно, главное, не разбудить малыша у соседки. Но мы научились всё делать бесшумно.
       Шли дни, точнее, дни летели, и мы не замечали их. Неожиданно наша соседка заявила, что собирается уезжать. Путёвка у неё заканчивалась только на следующий день, но она хотела уехать, не дожидаясь её окончания. Следовательно, нам предстояло остаться одним на всю ночь, ведь до следующего дня поселить никого не могли – место числилось занятым. Но в тот день почему-то не пришёл заводской «Рафик», и соседка наша стала интересоваться, как ещё можно выбраться отсюда. Была возможность дойти до шоссе и там сесть на автобус, или воспользоваться катером, который ходил до Алупки и причал которого – простенький деревянный причал – располагался возле пансионата у левой кромки пляжа.
       Затаив дыхание, и тщательно скрывая, что рады её отъезду, мы рассказали ей об этих двух вариантах и даже обещали проводить, хоть до катера, хоть до автобуса.
       Вполне естественно моё желание, но Наташа? Она же понимала, что останется со мною вдвоём на всю ночь… Какое же было огромное доверие ко мне и какое встречное желание провести эту ночь вместе, конечно, обнявшись, прижавшись друг к другу… К чему это могло привести? Но могло ли? При желании ведь можно было найти немало укромных мест на пустынном в те годы берегу, причём, мест, укрытых от посторонних глаз.
Мы не обсуждали, почему так хотим, чтобы уехала соседка, потому что понимали друг друга без слов, и наши желания были совершенно одинаковы. Мы словно существовали в каком-то другом измерении, для нас будто бы исчезло всё вокруг – мы были одни, хотя вокруг столько народу!
       Недавно я прочитал изречение одного философа: «Любить – значит «не могу без тебя быть», «мне тяжело без тебя», «везде скучно, где не ты». Прочитал и подумал, что это о нас с Черноглазкой – это о том далёком, от которого отделяют теперь более четырех десятков лет… Но то далёкое настолько свежо в памяти, настолько волнует сердце, что и сейчас ещё кажется – собери в кулак свою волю, все свои желания, вложи всю силу в энергию Мысли, и снова окажешься там – на морском берегу, рядом с Небесным созданием, рядом с Черноглазкой. А может, это действительно так, может быть, придёт время, когда мы получим возможность переноситься единой мыслью в любые времена и любые самые памятные места? Быть может Там, в Тонких Мирах, где нет времени, мы сможем увидеть тех, кого любили именно в том образе, в котором остались они в нашей памяти на всю жизнь? Ведь близок, очень близок загадочный Квантовый Переход, который сделает неузнаваемым не только окружающий мир, но и нас самих?
       Увы, наша соседка не уехала, и только теперь я вижу в том первый знак, не слишком благоприятствующий развитию наших отношений.
       А на следующий день нас ожидал очередной, уже более ощутимый удар. Соседка уехала, и тут же кому-то понадобился отдельный домик. Сразу же выяснили, что живут в нём девушка и юноша с разными фамилиями – непорядок. Конечно, по тем временам, непорядок. Но в пансионате никто особенно на это внимания не обращал, поскольку туда ехал рабочий люд вовсе не для утех любовных, а ради моря.
       Подозреваю, что заметили непорядок только потому, что кому-то приглянулся домик, и нас тут же попытались расселить. Меня хотели вернуть в тот же павильончик, где я начал свой отдых, а Наташе выделили место в аналогичном женском строении.
       И тут неожиданно в пансионат приехала Наташина мама. Наташа бросилась к ней с отчаянно жалобой на грубых начальников, желающих испортить нам с ней жизнь. Мама посмеивалась. Она понимала щекотливость ситуации. С одной стороны, видела, что Наташа готова разрыдаться от обиды на то, что её со мною разлучают, с другой стороны, она, видимо, не слишком была расположена к тому, чтобы поселить нас вдвоём. Ведь мы действительно выросли!
        Я тоже, конечно, возмущался, но мне не так удобно было требовать непременного поселения с Наташей в отдельном домике. Тут я напомню, что мама её была парторгом завода, а парторг в то время – второе лицо после директора завода. Вполне естественно, тот, кто возглавлял пансионат, был как командир отделения для комбата или даже командира полка.
       Доводы о том, что только ночевать нам придётся врозь, а с раннего утра и до позднего вечера мы сможем быть как прежде вместе, Наташу не убедили, и её мама нашла компромиссный вариант. В тот домик нас не вернули, а поселили в какое-то каменное строение. Там в просторной комнате на четыре койки уже жили отец и сын-школьник явно не старших классов.
        Отец этого школьника выдвинул предположение, что мы вовсе не брат и сестра, что он понял это по нашему поведению, подсмотрел как целовались что ли, а потому против того, чтобы нас поселяли с ним. Мол, будем показывать дурной пример сыну. Но узнав, чья Наташа дочка, замолчал, но ещё некоторое время, пока мы устраивались, ворчал, хотя мы и обещали, что дурного примера подавать не будем. Так мы оказались в более стационарных условиях – даже умывальник и прочие удобства были коридоре, а не на улице – но… под бдительным оком «народного мстителя», при котором не то что обняться, рядом с Наташей сесть было опасно, потому что он сразу бы помчался стучать начальству.
       Конечно, Наташина мама могла настоять, чтобы мы поселились врозь, но ведь мы оставались одни, совсем одни, и уж если бы чего-то захотели, без всякого труда сделали. Но она, безусловно, очень доверяла и дочке, и мне.
       В новом своём жилище мы отметили и день моего рождения. Приходила Людмила, мы пили чай, ели торт и даже угощали этого угрюмого «народного мстителя» и его сына. Думаю, что если бы я был любителем выпить, и мы что-то кроме чая припасли на день рождения, он сразу бы сменил гнев на милость.
       О, эти народные мстители. Ладно ещё бабки-сплетницы, но сплетники и стукачи мужского рода, совершенно отвратительны.
      
       Когда заштормило море, мы уходили в горы по просёлочной дороге, отделённой от той гравиевой дороги к пансионату вытянутой к морю горой. Мы брали с собой одеяло, расстилали его где-то в укромном месте, и сидели там часами, иногда с завтрака до обеда. Мы говорили, говорили, и в наших разговорах постепенно затрагивалось будущее. Мы готовы были хоть завтра идти и расписаться, мы считали, что не можем более друг без друга. И это действительно так. Мы ласкались, мы играли в любовные игры, которые всё ещё были безвинными. И Черноглазка спросила однажды:
        – А когда мы будем мужем и женой, тоже иногда сможем так играть? Или взрослым это не положено?
       – Будем всегда, конечно всегда, – уверенно сказал я, осыпая её поцелуями, а потом осторожно спросил: – А может, не надо дожидаться ничего, может, сейчас согрешим?
        Так деликатно мы именовали следующий шаг в наших отношениях, так именовали близость, к которой стремились наши существа, наши сердца, наши души.
        Она долго думала, потом совершенно серьёзно и осознанно проговорила:
       – Колюша, если ты очень хочешь… Но мне будет неудобно перед мамой и бабушкой….
       Нет, я, конечно, не мог воспользоваться её доверием, её искренними чувствами ко мне, её желанием быть моею навсегда, на всю жизнь. С одной стороны, раз уж решили на всю жизнь, чего же ждать? Но что-то останавливало. Конечно, и ответственность, ведь мне доверили Наташу её родители, доверила бабушка – первая моя учительница. Да и как-то не вязалась и сама обстановка – первый раз, такой волнующий и значительный первый шаг близости и где-то под кустами, на расстеленном одеяле… Вот если бы мы остались несколько дней назад одни в домике, трудно сказать чем бы всё закончилось. Наверное, и Наташа понимала это, но стремилась, отдавая себя в мою волю. Наверное, если бы случилось нам тогда остаться вдвоём, всё зависело бы только от меня. Внутренне она была готова, и я начинал понимать и осознавать это со всею отчётливостью. Фразу из её письма – одного из множества писем «Твоя, пойми же, твоя Наташа!» я запомнил на всю жизнь. Тогда, в пансионате, я ещё не знал о том, сколь выразительно напишет она эти прекрасные для меня слова, но я чувствовал и без слов то, что происходило между нами.
       А дни летели стремительно, хотя и были насыщены до предела событиями – ведь каждое слово Черноглазки, каждое её движение ко мне, навстречу нашему, казавшемуся вполне достижимым и реальным счастью – было целым событием. Время летело, но иногда казалось, оно останавливалось на какое-то время, потому что такую насыщенность радости, счастья, любви ни я, ни Наташа не испытывали никогда прежде.
       Мы возвращались в Симферополь на том же заводском «Рафике», что привёз меня на берег. Устроились на заднем сиденье, прижавшись, и Наташа взяла мою руку обеими руками, точно также как в посёлке накануне решающего объяснения с Женей, взяла и сжимала и теребила ей, иногда сжимая особенно сильно, словно это ей помогало не расплакаться там же в микроавтобусе. А слёзы стояли в её прекрасных чёрных глазах, да и у меня они бунтовали и искали выхода, едва сдерживаемые усилием воли.
       Когда я ехал в пансионат, дорога показалась длиннющей, теперь же мы доехали очень быстро – это всё ощущения, это всё временной обман. Просто нам хотелось ехать вот так, прижавшись и почти обнявшись, целую вечность.
       И вот мы дома у Наташи. До моего отлёта в Москву – всего два или три дня. У нас ещё было время погулять по Симферополю, встретиться с Людмилой, у нас ещё было время побыть вдвоём.
      Тот утопающий в зелени домик на улице Лодыгина памятен мне до сих пор. В одной из них, небольшой Наташиной, обычно в свои приезды спал я, а Наташа переходила в комнату родителей. Мы впервые за столько дней были, хоть и в одном доме, но разных комнатах. Утром я осторожно заглянул в ту комнату, где спала она. Наташа уже проснулась, но ещё нежилась под одеялом. Родители были на работе, бабушка с дедушкой – на кухне, которая находилась метрах в десяти от дома, в саду.
       Я быстро подошёл к кровати, обернул Наташу одеялом и стал целовать. Почудилось, что скрипнула дверь, и я поспешил удалиться. Наташа тихо и радостно смеялась. В те дни мы постоянно улучали момент, чтобы найти укромное место и прижаться друг к другу, хотя бы на мгновение. Потом Наташа писала, что дедушка заметил это и спросил у бабушки, что это они всё время целуются? Странный вопрос. Собственно, никто и не был против такого поворота событий. Всё это я узнавал потом, из Наташиных писем. В одном из таких писем она сообщала, что над ней подшучивают: «А вчера мама позвала меня в свою комнату: «Наташа, иди учиться погоны пришивать!» Она новые погоны к папиному кителю пришивала».
       А между тем истекли и те последние деньки, которые выпало провести нам вместе уже не на море, а в Симферополе. Рейс был вечерним. Наташа хотела поехать провожать одна, но бабушка не отпустила, сказала, что поедет тоже.
       Наташа шепнула мне:
       – Вот ведь, знает, что мне хочется побыть с тобой вдвоём…
       – Тут ты не права, – ласково сказал я. – Вылет поздний. Я бы беспокоился за тебя. Как бы домой одна поехала?
       Она улыбнулась и кивнула в знак согласия, а я поцеловал её в глазки, проговорив:
       – Мы же скоро увидимся. Правда? Уже на октябрьские праздники.      
       Ещё в пансионате мы решили, что Наташа обязательно приедет в Москву, ведь будет несколько свободных дней. Мне-то было ехать невозможно. Отпускали нас обычно после октябрьского парада, то есть во второй половине дня 7 ноября.
       Автобус до аэропорта шёл долго. Мы, видно, на какой-то не такой сели. Выписывал зигзаги по окраинным улицам, но мы не торопили его, мы сидели рядышком, и Наташа опять держала двумя руками мою руку. Лицо было печальным, слёзки сверкали в глазах. Варвара Павловна старалась не замечать этого.
       И вот аэропорт. Оставались считанные минуты. В то время особых сложностей в регистрации и при проходе на посадку не было, ведь демонократия ещё не вступила в свои права и не принесла с собой свойственный ей терроризм.
       Было очень спокойно, чинно, люди вокруг были с добрыми, приветливыми лицами. Я вылетал под самый обрез отпуска. На следующий день во второй половине дня нужно было прибыть в училище.
       Объявили посадку… Вот он самый нелёгкий момент. Нужно было видеть лицо Наташи! Она готова была разрыдаться, а я? Только что не видел своего лица. Вряд ли оно было веселее. Сейчас, выводя эти строки, я вспомнил кинофильм «Судьба человека». Вспомнил сцену прощания Андрея Соколова. У Наташи было такое же лицо, как у актрисы Зинаиды Кириенко. Но та играла в фильме, а эта была сама собой в жизни, и также точно, только без слов, никак не хотела выпускать мою руку из своих рук. Я, не стесняясь Варвары Павловны, поцеловал её в губы и оторвался, потому что оставался последним из пассажиров у железной решётки, за которую провожающих не пускали. Но ведь я же не на войну улетал, а в училище и улетал не навсегда, а с большими надеждами на скорую встречу… Если бы я знал тогда, что нас ждёт впереди? Но этого я знать не мог, а если бы кто предсказал судьбу наших отношений, ни за что бы не поверил.
        Я шёл к трапу, постоянно оборачиваясь, и, казалось, видел горячий свет её глаз даже тогда, когда силуэты провожающих скрылись в быстро густевших сумерках, превращающихся в ночную тьму, тускло освещённую фонарями. Посадка завершилась, и там, где стояли провожающие, был выключен свет.
       Самолёт взмыл в ночное небо, и замелькали внизу огоньки городских окраин и самого города. Словно что-то оторвалось от моего сердца и осталось там, внизу, на прекрасной Крымской земле.
       А дальше полёт, автобус до Москвы, метро… Я вышел на Кировской, не стал садиться в трамвай, а пошёл по Чистопрудному бульвару, всё ещё в каком-то оцепенении, в состоянии полусна, правда полусна не счастливого, а печального. Сердце сжималось, и комок подступал к горлу. Вы скажете, что тут такого, подумаешь, разлука с девчонкой?! Действительно, что уж такого, когда прощаешься с девушкой, разве мало было прежде расставаний. Не мало, конечно, не мало, но таких, именно таких, не было. Не было прежде, да и в будущем тоже не случалось.
       И сразу началась переписка. Мы писали во всякую свободную минуту, не дожидаясь ответа на предыдущие письма, и, порою, в день приходило даже по два письма от Наташи. Какие это были письма! Я хранил их, перечитывал много раз, но негде мне было их надёжно сохранить. Однажды отец сказал извиняющимся тоном, что случайно наткнулся на Наташины письма, прочитал одно, а потом не мог оторваться. Он был в восторге. Я сказал, что не сержусь. Просил только, чтобы они не пропали. Но куда там… Такие реликвии дороги, понятны и необходимы только человеку, которому они адресованы. Они не сохранились не по моей вине, и это невосполнимая потеря. Невосполнима она и стой точки зрения, с которой теперь оцениваются подобные вещи – письма, сохраняют энергетику, сохраняют так, как и всё написанное от руки. Какова же была энергетика Наташиных писем!
        А между тем, время шло, и как казалось, оно работало на нас. Всё ближе были октябрьские праздники. Мы считали дни! И вдруг, как удар молнии. Наташа сообщила, что в Москву её не пустят. О, если бы я мог сейчас процитировать те печальные строки. Суть же состояла в том, что мама спросила у неё, было ли что-то очень серьёзное между нами. Наташа ответила, что ничего не было. И тогда мама заявила, что она никуда не поедет, потому что, на каких же правах она поедет в Москву.
        Я долго искал выход из этого странного положения. Что значит, на каких правах? А если бы у нас всё было, тогда как? И я решил, что тогда бы отпустили, тогда уж ничего не поделаешь – точка невозврата пройдена. И я решил вызвать Наташу на переговоры и попросить «признаться» маме в том, что «у нас всё было». Я надеялся, что тогда её отпустят. Быть может, я и ошибался, но, с другой стороны, родителей её тоже нужно понять. Одно дело растить парня, другое – девушку. Я думаю, что читателям не надо объяснять разницу.
        Разговор заказал с центрального почтамта, потому что он был поблизости от дома, где жила бабушка – мать моего отца. Приехал туда загодя. Назвал телефонисткам номер своего заказа и получил ответ: ждите. И я ждал. Ждал 10 минут, двадцать, тридцать, ждал час, даже, по-моему полтора. Меня так и не вызвали. Когда понял, что ждать бесполезно, пошёл домой, чтобы перекусить и ехать в училище. Я негодовал. Как же так, почему она не пришла!? Вот тогда в ответ на моё раздосадованное письмо она и ответила «Твоя, пойми же, твоя Наташа!» В своём письме она сообщила мне о том, что они с Людмилой просидели на переговорном пункте тоже полтора часа. Просто мы тогда были слишком скромными и слишком верили в добросовестность других людей. Мы так и не узнали, что произошло, скорее всего, о нас просто забыли. А ведь стоило напомнить, и разговор состоялся бы. Но с того самого момента, как не уехала накануне окончания путёвки наша соседка по домику в пансионате, как сорвался телефонный разговор, словно какая-то неведомая сила разводила нас.
       Узнав, что Наташа приехать не может, я решился лететь в Симферополь сам. Узнал расписание самолетов. На рейс в 20.00 7 ноября я успевал легко. Ну а назад мог вылететь 9 ноября утром, потому что отпускали нас до 16 или 18 часов этого дня. Я тогда совершенно не думал о том, что рейсы иногда задерживают, что могу опоздать… Собственно, я бы мог выехать назад и 8 ноября поездом. Полетел бы к Наташе, даже ради того, чтобы побыть с нею меньше чем сутки.
       Но теперь возникал вопрос, как же лететь в другой гарнизон, тем более, лететь в любом случае надо было в форме, иначе бы мог просто не успеть на обратном пути заехать домой, чтобы переодеться. Да и хотелось предстать перед Наташей в той форме, которая была только для парадов – с шевронами и прочими новыми усовершенствованиями, которые ещё не были введены во всех Вооружённых Силах.
       Командир роты выписать билет в Симферополь отказался. Понимая же, что я буду наверняка искать возможность туда лететь – у меня на лице было написано это желание, сказал, что если попадусь, он меня спасти от сурового наказания не сможет.
       Мне подсказали выход, и я купил отпускной билет с печатью и подписью у сверхсрочника из отдела кадров. Как выяснилось, это очень даже практиковалось.
       И вот как всегда с блеском прошёл октябрьский парад. Мы вернулись в училище, сдали оружие и получили увольнительные. Тот, кто хотел пойти на обед, пошёл на обед, кто не хотел, отправился в город.
       У меня оставалось ещё много времени, и я успел заехать к бабушке на Покровку. Позвонил отцу, и сообщил, что вылетаю в Симферополь.
       – А мы думали, что ты с нами в ЦДЛ пойдёшь, – сказал он.
      В Центральном Доме Литераторов устраивались празднования 7 ноября, затем на Новый и Старый Новый год и 1 мая.
       – В другой раз, – ответил я на приглашение.
       И вот знакомый гул аэропорта. Я купил билет – с этим никаких проблем не было, ведь уже не летняя страда. До вылета ещё оставалось время, и я сел в зале ожидания. И вдруг объявили о том, что рейс на Симферополь откладывается на два часа. Было, конечно, обидно. Ведь мне теперь предстояло находиться в воздухе в то время, когда я мог быть уже рядом с Наташей. Но что поделаешь? Оставалось терпеливо ждать. Минуло два часа, подошло время отложенного вылета, и тут диктор снова объявил, что рейс откладывается до 8.00.
      Я опешил. Что желать? Сидеть ночь в аэропорту? Но и не это главное. Рейс могли с таким же успехом отложить снова. Я тут же подумал о поезде. Сдал билет и стал изучать расписание. Но те поезда, которые могли выручить меня, ушли. Уж лучше бы я сразу поехал на Курский вокзал, чтобы успеть на дневной поезд. Дал бы телеграмму Наташе, и мы повидались хотя бы на вокзале, потому что обратный поезд, на котором я успевал в училище, отходил примерно через два-три часа после прихода выбранного мною в расписании поезда в Симферополь. Я был готов трястись в вагоне сутки туда и сутки обратно, чтобы только обнять свою Черноглазку. Но всё было против меня, всё было против нас…
        Что же делать? Вспомнил, что отец в Центральном доме литераторов. Поехал туда. Настроение было никудышнее. Утром написал Наташе письмо, в котором поведал о своих злоключениях. Ответ получил уже в училище. Она писала, что, несмотря на то, что очень, очень хочет увидеть меня, решение лететь с таким риском не одобряет. Она была совершенно права. И я написал об этом, написал, ещё не зная, что пишу одно из последних писем.
       Какая-то дурная сила продолжала воздействовать на меня, заставляя совершать нелепые поступки. А жизнь неслась стрелой, и некогда было остановиться и задуматься хотя бы на минуту.
       У меня вдруг ни с того ни с сего появилось какое-то чувство не то обиды, не то протеста, я стал ни с того ни с сего искать вину Наташи в том, что мы не встретились. Нет, я ни в чём не укорял её в письмах, просто писать стал суше, холоднее, а главное – реже. Я не знаю, что происходило в её душе, и как она реагировала на такое моё поведение. Её цельная натура вряд ли могла допустить метания, подобные моим.
        Теперь, задумываясь над тем, что произошло, я никак не могу понять, какая муха меня укусила? Ну не получилась встреча… Так что ж. Ведь впереди каникулы, и до них не так уж и долго. Ноябрь уже прошёл на половину, оставался декабрь, а дальше сессия и у меня, и у Наташи. А там и зимний отпуск. Две недели, целых две недели. И я, конечно, вполне мог поехать в Симферополь. Разве кто-то был бы против? Недаром шутила мама Черноглазки: «Наташа, иди учиться пришивать погоны!»
        Почему я не подумал тогда о каникулах, почему не подумал о будущем, а сосредоточился на прошлом, причём на поисках без вины виноватых. Я ведь ни с кем не только не встречался всё то время, но даже не думал ни о ком из своих старых знакомых представительниц прекрасного пола. Они перестали существовать для меня.
        В одну из суббот второй половины ноября я заступил в наряд помощником дежурного по училищу.
       После ужина я вышел на улицу, за пределы училища. Это дозволялось. Правда далеко, разумеется, отходить было нельзя. Возле КПП стояли какие-то девушки. Одна из них ждала знакомого курсанта, вторая стояла просто так. Была она недурна собой, и я заговорил с нею. Неожиданно мне захотелось назло неведомо кому совершить какой-то дрянной поступок. Нет, не неведомо кому, а, конечно, хоть и не отдавал себе отчёта, Наташе. Вот, мол, не приехала, так обойдёмся без тебя.
       Что это, детство? Даже не детство, а просто глупость.
       Поговорили, взял телефон, обещал позвонить, чтобы встретиться в увольнении.
       Что творилось в душе? Зачем мне было это знакомство? Ведь я даже теперь и имя той девушки не помню. Но девушка та призвана была сыграть свою роль в отдалении меня от Наташи. Ведь ещё могло всё измениться, ещё могло всё как-то поправиться, хотя, признаться, уже дурной показатель, что я не думал и не мечтал о новой встрече, словно за октябрьскими праздниками была одна пустота.
       Записал телефон, да и забыл.
       А через некоторое время, тоже ещё в ноябре, меня направили в город купить билеты в кинотеатр Россия на всех желающих из нашей роты. Деньги собрали, и я отправился выполнять задачу. Уже на обратном пути оказался притиснутым  вместе с тремя девушками к стенке в 79 автобусе, на котором мы тогда ездили до остановки 11 километр окружной дороги. Оттуда – пешком по золотому километру, то есть ровно километр до училища. Девушки оказались веселыми и шустрыми. Сразу выяснилось, что едут они к нам в училище. Я спросил, кто и к кому едет? То есть, на самом деле интересно было мне знать не кто к кому, а есть ли среди них кто-то, кто просто сопровождает подруг. Так, к примеру, как недавняя моя знакомая.
       – Вот Люба едет ни к кому, – сказали мне.
       – Раз ни к кому, значит, ко мне, – заявил я.
       В автобусе я не очень рассмотрел ту девушку, хотя и отметил, что лицо, кажется, красиво. А вот когда ввёл её в наш танцевальный зал, уже бывшую во всеоружии, просто остолбенел – это была настоящая, яркая красавица, к тому же блондинка с голубыми глазами и ногами ровными, стройными, о которых говорят, что они растут от ушей. Тут уж я был увлечён с первого взгляда и не на шутку. Девчонки хулиганки скрыли от меня, что везли они Любу знакомиться с нашим курсантом из компании их друзей. Две пары сложились, вот хотели и третью сложить – все ребята были веселые и любили шумные компании. Но я то этого не знал, и за весь вечер никого не подпустил к Любе, хотя один из курсантов нашей роты Андрей Конорев, кстати, тоже выпускник суворовского училища, только не Калининского, как я, а Ленинградского, постоянно ходил вокруг нас, поглядывая на Любу. Не будь он суворовцем-выпускником, наверное, сразу бы попытался всё поставить на место и на совершенно законных основаниях оттеснить меня. Девушка, в конце концов, ему предназначалась.
       Но он походил, походил и ушёл на сцену. Он прекрасно пел и играл на гитаре. Я ревниво наблюдал за тем, с каким восторгом смотрела Люба на то, как он поёт и играет.
      А потом всех тех, к кому на вечер пришли девушки, отпустили в увольнение – проводить.
       Помню тихий и тёплый зимний вечер. Мы доехали с Любой до станции Маленковская, а потом ещё долгое время гуляли по аллеям. Мне спешить было некуда – увольнительную дали до вечера в воскресенье. На следующий день мы снова встретились, потому что я пригласил её в кино. Лишний билет взял заранее, возможно, потому, что хотел пригласить ту девушку, с которой познакомился во время дежурства. После кино снова отправился провожать, но теперь уж почти бегом, потому что к 22.00 нужно было вернуться в училище.
       Договорились, что встретимся в следующие выходные, а они попадали на День Конституции 5 декабря. День был выходной, к тому же к нему примыкало ещё и воскресенье. Получалось, что в увольнение нас могли отпустить на двое суток.
       И вдруг среди недели вызов на КПП. Прибежал я туда, зашёл в коридорчик перед комнатой посетителей и увидел почти одновременно Любу в одном углу и ту девушку, с которой познакомился неделей раньше – в другом. Люба была с двумя подругами, с теми самыми, с которыми приходила к нам на вечер, а та, другая – с одной.
        – Николай! – воскликнула первая моя знакомая.
       Но я уже направлялся к Любе.
       – Куда же ты, Николай? – услышал он уже позади себя и, полуобернувшись, отрезал:
       – Девушка, я вас не приглашал!
       Удар ниже пояса… В какое положение я поставил ни в чём неповинную девушку перед подругой?! Но разве тогда об этом думал? Разве мог подумать, что с теми, кто так поступает, судьба немедленно играет злую шутку. Впрочем, было одно оправдание – я действительно ту знакомую не приглашал. Но не приглашал я и Любу. Тем не менее, к красавице Любе я подошёл сияющим и радостным.
       Я даже не заметил удивления на лицах её подруг. Я взял Любу за руки и провёл в комнату посетителей. Подруги вызвали курсантов из моей же роты. Но те пришли позже, причём, пришли втроём, на что я впрочем, внимания не обратил. Хотя, что было делать в комнате посетителей Андрею Конореву, тому самому, что крутился возле нас с любой на вечере, а потом пел со сцены? Он, как говорил мне однажды, не имел знакомых девушек в Москве, будучи ленинградцем и выпускником Ленинградского суворовского училища. Некоторое замешательство окружающих, которое особенно не обеспокоило меня, быстро прошло. Наконец, одна из подруг сказала Любе:
       – Ну, так выкладывай, зачем мы приехали!
       – Всё так ужасно! – жеманно сказала та.
       – Почему? – удивлённо переспросил я.
      Тогда ещё не знал, что эпитеты «ужасный» и «шикарный», «ужасен» и «шикарен» имеют одно и тоже значение. Отличались они разве что интонацией. Впрочем, весьма неуловим характер этого отличия.   
       – Я в смысле, что всё шикарно, – уточнила Люба. – Мы приехали пригласить вас всех троих, – она указала на меня и двух курсантов, приятелей её подруг, на пятое декабря в гости. Отметим День Конституции у меня дома.
        – С большим удовольствием! – первым воскликнул я.
         Не обратить внимания на то, что Андрей Звонарёв после этих слов покинул комнату посетителей, я не мог, но снова не придал этому значения.
Лишь позднее узнал, почему тот вообще появлялся на КПП и что на самом деле планировали гостьи. А в тот вечер я был без ума от счастья. Люба действительно была очень привлекательна, просто верх совершенства. Недаром, её портрет красовался на обложке журнала «Работница».
       Вечер 5 декабря был замечательным. Танцевали, пели, смеялись… Все были, должно быть, «ужасны» и «прекрасны» одновременно. Но на лексикон я внимания не обращал. Я был поглощён своей новой знакомой.
       Уже за полночь разбрелись по уголкам. Нет, спать никто не ложился. Родители находились в соседней комнате, да и не так это просто было в тот давний, давний период конца шестидесятых.
       Я сел в кресло у окна, и Люба устроилась у меня на коленях. И так, обнимаясь и целуясь, просидели, лишь иногда впадая в полудрёму, до самого утра. А утром все разошлись по своим делам.
       Расставаясь, попросил назначить встречу. Она помялась, но конкретно ничего не обещала. Сказала, чтоб позвонил, когда буду в увольнении. Долго тянулась неделя. Но вот, наконец, подошли выходные, и я решил не записываться в увольнение в субботу – что там суббота. Отпустят поздно, погулять удастся недолго. Потом к бабушке переночевать и к 10.00 в училище. Уж лучше в воскресенье. Там отпустят в 11.00 и до 22.00. Так и сделал. В воскресенье, получив увольнительную, отправился к бабушке, на Покровку, и оттуда позвонил Любе. Ответ удивил: «Её нет дома». Я позвонил через полчаса. Результат тот же. Так и прозвонил почти до самого вечера, а потом, когда уже и времени не оставалось для встречи, Люба вдруг подошла к телефону и заявила, что должна вернуть мне мою книгу. Мол, мама сказала, что не хорошо держать дома вещи постороннего человека… Я дал почитать старинную, дореволюционного издания книгу о Лермонтове, которая мне очень понравилась. У бабушки было много старых книг.
       И вот мы встретились с Любой. Нет, не из-за книги спешил я на эту встречу – меня интересовала причина столь странного её заявления.
       Люба уклонилась от поцелуя, протянула книгу, долго мялась и начала со своего излюбленного «ужасно», «всё ужасно». Одним словом, она с большим трудом объяснила, что я попал не в свою компанию, что везли её подруги знакомить с другим курсантом, приятелем их друзей. Да и приглашать она приезжала не меня, а именного того курсанта.
       – Кто же он?
       Люба уклонилась от ответа и поспешила распрощаться. Да и мне пора уже было бежать в училище.
       Когда я узнал, что курсантом тем был Андрей Конорёв, поразился. Ведь на минувших учениях мы были с ним постоянно вместе, как лучшие друзья. И в боевом охранении, и ночью на дежурстве в окопах. И даже продукты покупали вместе и держали в одном вещмешке. Командование разрешило закупить доппаёк в виде сгущёнки, печенья и прочего. В боевом охранении службу несли тоже вместе. О многом говорили, многим делились друг с другом. Как же такое могло случиться теперь?
       Обидно и то, что вся компания состояла из выпускников суворовских училищ, причём один из ребят был однокашником моим по Калининскому СВУ.
       Я был раздавлен морально, поскольку жил уже новым знакомством, словно был влюблён без памяти. Вот это теперь мне кажется самым удивительным и непонятным. Почему же даже не вспоминал о Наташе, ведь то, что питал к ней чувства искренние и серьёзные, ещё недавно сомнений не вызывало. И вдруг такой поворот, причём, мне и в голову не приходило подумать о том, как поступаю с Наташей, что просто предаю её, а уж тем более не задумывался, что напрасно осрамил перед подругой и другую девушку, которой сам предложил знакомство. Пусть в тот день я её не приглашал и не ждал, но ведь когда знакомились просил, чтобы навещала, если будет желание… Впрочем, в то время не только я – все были далеки от мыслей о том, что мы за свои поступки должны отвечать и отвечаем, прежде всего, перед Богом, но и не только перед Ним, а также перед людьми, которым делаем больно.
       Эта история с влюблённостью, разрывом и новой встречей лишь много позже вдруг высветилась в мыслях моих совершенно в ином плане. Она стала причиной целого ряда событий, которые тоже в то время воспринимались, как, если и не обычные, то случайные. Но много лет спустя оказалось, что из главных действующих лиц того амурного происшествия в живых остался из мужской половины только я. А те, кто столь жестоко поступили со мной, рано ушли из жизни. Впрочем, разве могло это быть наказанием за меня, столь жестоко предавшего большую свою любовь?
        С другой стороны, то событие, в котором повинны были те ребята, сыграло роль в крушении семьи… Казалось бы, подумаешь, краткое знакомство, подумаешь, смена знакомого, с которым и отношений-то никаких ещё не сложилось… Но дело в том, что всё повернулось совершенно неожиданным образом.
       Во-первых, это дало мне резкий толчок в творчестве. Прежде я лишь баловался рифмой, а теперь написал новой знакомой несколько весьма приличных посвящений, которые так и не передал из-за разрыва, а разрыв обозначил строчками, поистине поэтическими:
Я вырываю из блокнота
Свои разбитые мечты…
       Люба постепенно забывалась. Но почему же не вспомнилась Наташа? Может от того, что я тогда был довольно совестлив, и, хотя она никак не могла узнать о моих любовных приключениях, я чувствовал невозможность общения с ней, словно это как-то роняло и унижало светлую мою любовь?
        Но вот закончились выпускные экзамены, отгремели выпускные мероприятия, и началась служба. Назначение я получил в Москву, в первую отдельную бригаду охраны Министерства Обороны. Как-то, когда выпала свободная минутка, позвонил Любе, мы встретились, и уже в январе-месяце поженились.
       Так началась семейная жизнь, причём, совершенно явно не по Подсказке Создателя, потому что уже к лету я почувствовал, что нет у нас того, что было с Черноглазкой. Я ещё не знал, как это назвать – то, что было. Но чего-то не хватало. И я неожиданно вспомнил о своей Черноглазке. Ну почему не вспомнил раньше, почему не вспомнил в минувшее лето – выпускное лето, когда был свободен, как птица, вылетевшая из тесного гнезда, правда, всё же окольцованная жёсткими рамками дисциплины.
        Мне хотелось рыдать, когда я слышал по радио песню на стихи Есенина «Не жалею, не зову не плачу…» Особенно будоражили душу слова: «Я не буду больше молодым». Надо же… Ещё и 22 лет не было, а уже считал, что молодость прошла, и крышка клетки, в которую я попал столь скоро, захлопнулась.
       Первое время всё скрашивало так называемое «продолжение холостых удовольствий». Но оно не вечно…
       Теперь, напитываясь знаниями, которые дают нам «Откровения…» ответить не трудно, что печалило и удручало. Ведь даже ещё не осознавая смысла любви, да и вообще смысла существования на Земле, человек чувствует сердцем, в чём этот смысл, хотя и не может пока выразить словами. Теперь-то всё ясно – Гармонии, которая делает браки счастливыми, не было с самого начала. А ведь, по словам Создателя: «Идеальная пара, идеальный брак достигается только при гармонии Духа и Гармонии сексуальных отношений, – одно без другого невозможно».
       Семейный союз – вовсе не продолжение холостых удовольствий, поскольку «Любовь это ещё и чувство Гармонии двух Миров, двух начал, когда два Мира, когда мужская и женская энергии, достигают при соединении совершенства!»
       Не было гармонии, не было и совершенства, потому что полностью отсутствовало духовное единение, то духовное единение, которое иногда явно, а иногда незримо, но постоянно присутствовало в отношениях с Черноглазкой. Что же делать? Я не знал, что делать в этой непонятной мне ситуации. Конечно, играло роль и то, что вскоре после нашего знакомства и нескольких встреч, я по существу, был предан своей будущей женой, играло роль и то, что она, когда мы снова встретились, уже не была той чистой девушкой, которую я знал за год до этого.
       Я не мог винить её ни в чём, поскольку она не заставляла жениться на ней, но маленькая трещинка так и осталась в наших отношениях. Итак, ошибка была налицо, но я не мог её исправить долгое время. Нужно ли было разрушать «социальную ячейку»? На этот вопрос есть чёткий ответ в «Откровениях…». Создатель указывает: «Я не призываю к разрушению социальных ячеек. Наоборот, Я прошу вас взглянуть на своего партнёра с Духовной стороны, а Я создам условия достижения вашей Гармонии, ибо только с Любовью в Душе можно надеяться на прохождение испытаний Квантового перехода».
      Об этом говорится в Диктовках не один раз, говорится в различных контекстах: «Я не призываю к нарушению моральных устоев вашего Мира, Я призываю к достижению Любви и Гармонии двух начал, которые пока трудно реализуются в силу условностей вашего несовершенного Мира!» 
       А условности несовершенного материального мира действительно имели
Решающее значение. Для расторжения брака нужны были очень веские причины. Если бы я даже знал тогда, в чём основа идеальной пары, если бы даже сумел сформулировать причину, по которой необходим развод, меня бы партийно-политические органы ни за что бы не поняли.
       Недаром Создатель говорит: «Не будьте ханжами, ведь Мир держится на Любви при слиянии двух энергий в Духовной Гармонии! Слияние двух половин Единой Божественной Сущности есть Богоугодное дело, ибо оно включено в общий энергообмен человека и Целого, но нельзя смешивать примитивный быт и похоть с моментом достижения Гармонии двух начал человека в Тонком плане!»
      Но ханжество расцветало буйным цветом, и многие семьи существовали даже без малейшего намёка на взаимную любовь.
      А между тем, теперь мы знаем, что «на Земле счастливый человек – это гармоничный человек во всём, в том числе и в супружеском браке, когда его половина и он сам гармоничны и являются частью Моего Мироздания».
       Но, увы, по словам Создателя, «В браке эти (между мужчиной и женщиной) отношения вообще принимают форму фальшивого спектакля Любви, предпочитая вечный конфликт интересов внутри пары нормальному, дружескому отношению людей, когда-то выбравших друг друга на основании искры Любви и Гармонии. Согласитесь, что не только удачный, гармоничный брак является критерием достижения комфорта пребывания человека на Земле, но и дружеские, партнёрские отношения есть залог создания вокруг этого человека атмосферы доверия и успеха».
       Но с кем могли быть вот эти самые «дружеские, партнёрские отношения? Только с Черноглазкой, только с ней одной. Во всяком случае, никого, кто бы мог встать на её уровень в то время, как я понял теперь, не было. Тогда я не мог всё это сформулировать, тогда я не мог вразумительно пояснить, почему менее чем через год жалел о том, что женился, почему вдруг стал думать о Черноглазке, о которой словно забыл в то время, когда надо было помнить, думать, мечтать и делать всё, чтобы возвратить прерванные отношения.
       Моя жена чувствовала это настолько, что однажды устроила маленькую, безобидную провокацию. Как-то вечером, когда я только что вернулся со службы, она сказала мне:
       – Я всё поняла… У нас ничего не складывается и ничего сложиться не  может. Ты до сих пор любишь Наташу.
       Я был поражён. Ведь мы даже не говорили о Наташе в последнее время. Когда-то я рассказал ей о своей первой любви, и упомянул, что именно она, тогда ещё будущая жена моя, перебила ту любовь своим появлением на моём жизненном пути. И вдруг такое заявление. Я был поражён ещё и потому, что мы даже не ссорились в те дни. В чём же дело? На всякий случай промолчал.
       Она же продолжила:
       – Я написала Наташе письмо. Я рассказала, что ты любишь её до сих пор, что мучаешься и страдаешь. Написала, что добровольно отдаю тебя ей…
      Не помню уж, что я ответил. Но, кажется, в первую минуту даже поверил тому, что она говорила. Поверил и почувствовал, как тепло разливается по всему моему существу, как в сладкой истоме замирает сердце. Да, это и не случайно, ведь в эту минуту незримая нить связала меня с той далёкой и незабываемой, которая осталась навсегда в моём сердце.
       Если бы жена моя тогда знала, если бы только могла предположить, что буквально через пару недель после того разговора я получу путёвку в Судакский военный санаторий и поеду в Крым.
        Так и случилось. Роту я принял в августе, а с отпуском затянул почти до нового года. Всё дела, дела, дела. И вот в середине декабря наш начальник медпункта – лейтенант-двухгодичник, привёз из Калининского госпиталя путёвку. Начало отдыха – где-то в двадцатых числа. Встретить Новый год мне предстояло в санатории, то есть в Крыму.
        А уже через несколько дней ранним декабрьским вечером я вышел из самолёта в том самом аэропорту, где мы простились с Наташей ровно три года и четыре месяца назад. Какие чувства овладевали мною? Наверное всё-таки моя жена предвосхищала события – до того самого момента, когда я ступил на Крымскую землю, особой остроты переживаний, что сопровождали меня потом всю жизнь, я не испытывал.
        Взял такси, сказал водителю:
        – Город. Улица Лодыгина один!
        В конце декабря темнело рано. Было около шести вечера, когда вышел у ворот знакомого дома. Телеграммы я не давал, а телефона у Наташиных родителей не было. К сожалению, не было. Если бы три года назад был телефон в этом уютном домике на тихой Симферопольской улице, возможно, всё у нас с Наташей сложилось иначе.
        Собственно, предупреждать не имело смысла – в доме том вместе с Наташиными родителями и Наташей жили её бабушка и дедушка. Такого, чтоб все куда-то разъехались, быть не могло. Ну а что касается самого по себе приезда, то я чувствовал, что еду к бесконечно родным людям.
       На какие-то секунды задержался у ворот. Через заборчик был виден свет в окнах, а от кухоньки, что помещалась в саду, доносились ароматы будущего ужина. Был ли я готов к встрече с Наташей? До сих пор не знаю, потому что снова Провидение вмешалось в мою судьбу…
       Я позвонил, мне открыла Наташина мама и ахнула – перед ней стоял бравый, подтянутый офицер. Представьте, я отправился в санаторий в военной форме. Глупость неимоверная. Но так посоветовал мне наш лейтенант-двухгодичник, понятия не имевший об отдыхе в санаториях. Ничего он не знал и о порядках в них. На мой вопрос, в чём ехать, он ответил, что, поскольку учреждение военное, ехать надо, очевидно, в форме.
       И снова меня встретили с прежним радушием. Сразу повели в дом, чтобы снял шинель – на улице было тепло, все даже пользовались ещё уличным умывальником.
       Мне предложили отдохнуть, но я предпочёл посидеть на кухне, где Наташины мама и бабушка заканчивали приготовление ужина. Туда же сразу пришёл и Наташин дедушка. Не было ещё пока её отца, да и самой Наташи тоже не было.
        Я не спешил с вопросом, полагая, что она в ещё в это время едет из института. Судостроительный институт, в котором она училась, был в Севастополе, и приезжала она только по субботам. Я и выбрал специально субботу для своего прилёта, чтобы увидеть ей.
       – Вот сейчас Володя со службы придёт, и сядем за стол, – сказала Варвара Павловна.
       И только тогда я осторожно, дрогнувшим голосом, спросил:
       – А Наташа?
       – А Наташа у нас в Ленинграде, на практике, – сказала её мама таким тоном, словно была удивлена, что это мне не известно.
       Что я почувствовал в те минуты? Не знаю. Мне очень хотелось увидеть её, но я не мог себе представить, как посмотрю ей в глаза. И нужно же было случиться такому совпадению – я приехал в Крым, а она уехала в Ленинград на практику. Самое удивительное, что практика была достаточно долгой, и Наташа должна была вернуться только в январе, причём уже после окончания моей путёвки, а, следовательно, и пребывания в Крыму.
         За ужином сидели долго, Наташин папа живо интересовался моей службой, ведь я после окончания училища два года и четыре месяца командовал взводом, затем ротой в войсках. Мало того, уже сменил два места службы – в Москве, в Калинине, и вот теперь судьба забросила в глушь. База боеприпасов дислоцировалась в 20-30 – километрах от города Бологое. Он очень удивился, что я уже давно командую ротой, к тому же с августа-месяца – отдельной, что управляюсь с пятью взводами и целым, хоть и не очень большим войсковым хозяйством. Собственно, когда меня инструктировали перед направлением на должность командира отдельной роты, кадровик сказал, что там я буду, как маленький командир полка, ну а личного состава в роте больше чем в кадрированном мотострелковом полку.
       – А я ушел в запас, – сказал он и прибавил: – По увольнению присвоили майора.
       Его удивление по поводу моего быстрого продвижения по службе было понятно – в послевоенные годы продвижение по службе было медленным, ведь армия сокращалась до штатов мирного времени. А потом ему ещё пришлось застать не обдуманные и ничем не обоснованные хрущёвские сокращения.
       Я всё время ждал вопроса о том, что случилось между нами с Наташей, но такого вопроса никто не задал. Окунувшись в обстановку, родную до боли сердечной, я вдруг со всею остротой почувствовал и осознал, какую страшную ошибку совершил в своей жизни. Не знал одного – исправима ли теперь эта ошибка?
       Мы выпили, и напряжение немного спало. Тогда я вдруг с полной искренностью и неизъяснимой печалью сказал, что очень жалею, что вышло так, как вышло.
       Наташина мама стала успокаивать, но о том, как сложилась личная жизнь Наташи, так и не сказала. А я и спросить боялся. Любой ответ был ужасен для меня. Замуж вышла – удар, не вышла – тоже, поскольку в этом случае она оказывалась свободной, а я нет. Да и могла ли она простить то моё предательство? Если б ещё не был женат, полбеды, а уж коль женился, говорить нечего.
       Наутро я отправился рейсовым автобусом в Судак. В Симферополе побывал ещё дважды. Один раз посреди отпуска, второй – перед самым отъездом. В Москву возвращался поездом. Но Наташи так и не повидал. Я мечтал о том, что возьму телефон, позвоню ей в Ленинград и хотя бы подойду к поезду во время его остановки на Курском вокзале, когда она будет возвращаться назад, но… Это были только неосуществимые мечты.
       Следующим летом мы с женой отдыхали на берегу Азовского моря. Остановились у её родственников. Мы уже почему-то часто ссорились. И я глядел на море, в том направлении, где по моим расчётам должен был быть Крымский берег и думал, а не сбежать ли от жены, не махнуть ли в Крым, чтобы повидать Черноглазку. Так думал ни день, ни два… так думал на протяжении всего отдыха, и даже узнал зачем-то расписание морских судов, следующих до Ялты, откуда удобнее всего добраться до Симферополя. И почему-то даже не задумывался, замужем Наташа или нет. Эти бы мысли, да пораньше, ну хотя бы, если не на четвёртом курсе, то сразу после выпуска. Это бы желание рвануть в Крым, да на отпуск после выпуска!
        Долгие годы я ничего не знал о Черноглазке. С 1971-го и по 1981-й год в
Крыму мне бывать не доводилось. Но в 1981-м направил меня главный редактор журнала в командировку в Севастополь, а из Севастополя ещё довелось сходить в Варну с визитом кораблей для празднования дня военно-морского флота социалистической в ту пору Болгарии.
       В Севастополь я ехал поездом Севастопольским, а потому в Симферополе не останавливался и в гости в дом на улице Лодыгина не заходил.
        Назад возвращался не сразу. На несколько дней заехал в посёлок, находившийся в Крымских степях, где отдыхала у старшей своей сестры моя жена. Отдыхала с маленьким ещё нашим сынишкой. Жена у меня была уже вторая. С первой я всё-таки развёлся, но после развода с ней, почему-то снова не подумал о том, чтобы узнать хоть что-то о жизни Наташе… А ведь надо было бы узнать!
        Погостил я в Крымском посёлке, и пришла пора возвращаться в Москву. Из Севастополя билет взять проблем не было, но возвращаться туда не имело смысла – далёковато. Посёлок находился ближе к Симферополю.
       Родственники сестры моей жены пообещали взять мне билет до Москвы из Симферополя. И взяли, да какой – на дополнительный пассажирский поезд, который называли тогда в шутку «девятьсот затёртый номер». И место было плацкартное, причём полка боковая, у самого туалета. «Ну, уж нет, – заявил я. – будем решать этот вопрос иначе».
       В день отъезда в Москву отправился я в Симферополь как можно раньше. Провожать меня поехали жена и муж её сестры, крайне удивлённый моим отказом от билета. Мужа сестры, кстати, звали Женькой. Именно Женькой, потому что он был совершенно безалаберным, но добрым малым. На вокзале я подошёл к окошку военного коменданта, облепленному со всех сторон, и молча протянул через головы своё журнальное удостоверение. Так же без слов получил его обратно с талончиком на билет до Москвы в купе фирменного поезда. Через несколько минут билет был у меня в кармане.
       Оставалась уйма времени. Была у меня мысль поехать на улицу Лодыгина, но как ехать с женой? Впрочем, столько лет прошло – Наташа наверняка уж была замужем. Сказал о своём намерении, правда, пояснил, что хочу повидать свою первую учительницу, да и вообще всех тех людей, которых знал с детства и, конечно, любил по-родственному, но это уже не сказал – об этом только подумал.
        Сразу масса возражений. Мы почему-то обязаны были непременно побывать в гостях у младшего брата Евгения, как тот говорил, дикорастущего комсомольского работника, метившего, естественно, в ближайшем будущем, в работники партийные. Евгений, будучи сам мастером полнейшим на все руки, но неудачником тоже полнейшим, очень гордился своим братом.
       Мне не хотелось идти, но жена упёрлась, чуть не до ссоры. А тут ещё, по пути в гости, мы оказались совсем рядом с улицей Лодыгина. Мы вышли из троллейбуса буквально на следующей остановке после той, от которой всего-то метров сто до такого манящего меня дома. Мало того, мы прошли по улице, параллельной, а когда оказались на перекрестке, я даже дом разглядел вдали… Но, увы, так и не удалось мне повидать – я уж не говорю Наташу – не удалось повидать первую свою учительницу.
        Тогда я, конечно, был раздосадован на жену, но пошёл ей навстречу, не желая конфликтовать при Евгении. Впрочем, время для настоящего возмущения ещё не настало – оно было впереди.
        Ровно через три года я снова оказался в тех краях, получив горящую путёвку в Военный санаторий «Крым». В тот свой приезд я заехал во время своего отдыха в гости, и снова раскрыл свои двери до боли знакомый дом. Только не было уже в том доме ни Варвары Павловны, ни Порфирия Ивановича. Ушли в мир иной Наташины бабушка и дедушка. А ведь моя первая учительница ушла лучший мир уже после того моего приезда в Симферополь, когда жена воспротивилась, чтобы я зашёл в гости. Вот тут я был раздосадован по-настоящему. Ведь мог повидать Варвару Павловну…
       Встретив меня, Наташина мама и тут же направила мужа звонить Наташе, чтобы та всей семьей скорее шла к ним. Черноглазка жила уже в городе. Пока ждали её, Наташина мама рассказала, что замуж Наташа вышла за того самого Женю – Жеку, с которым мне довелось познакомиться на черноморском берегу. Родила дочь, но брак продлился недолго. Теперь она уже второй раз замужем – у мужа её тоже есть ребёнок от первого брака.
       – Ну и слава Богу. Вопрос о детях не стоит, – прибавила Галина Порфирьевна.               
       Наступал, как теперь любят говорить, момент истины. Вот-вот должна была появиться Наташа, та самая милая Черноглазка, образ которой так и не покинул моё сердце.
       Я ещё хотел расспросить Галину Порфирьевну о том, в каком году вышла замуж Наташа, и в котором развелась. Это не было праздным любопытством. Ведь тогда, когда отдыхал в Судакском военном санатории, встреча с нею ещё могла бы что-то изменить. Кто-то скажет, что я был женат. Да, верно. Но уже в принципе был готов к разводу. Летом, перед той поездкой, у меня был сильный роман, который едва к разводу и не привёл – во всяком случае, развод уже не казался мне с тех пор каким-то невозможным делом, а значит был вполне вероятен. Но тогда мы не встретились – словно какая-то сила отвела нас друг от друга. Впрочем, развод в 1971 году мог повлиять на мою службу и помешать переходу в журналистику по целому ряду причин, называть которые не имеет смысла. Важнее было узнать, совпадали ли по времени наши с неё разводы? Для чего? Ведь так или иначе всё упущено – она замужем второй раз… Я не успел спросить, хотя был уверен, что всё по времени совпало – не могло не совпасть. Да ведь и не таким уж важным было совпадение год в год – разводы просто так не случаются. К примеру, мы с первой моей женой пришли к решению расстаться примерно за год или даже полтора до того, как его осуществили. То есть, появление в моей жизни Наташи в тот момент, просто ускорило бы расторжение брака. Вероятнее всего, то же самое можно сказать и ней.
       Я не спрашивал, почему они развелись с тем самым Жекой. Мог лишь предположить, что в его сердце осталась заноза с того самого дня, когда Наташа объявила ему, что больше не является «его девочкой» и любит меня. Такое не забывается. Вступая в брак, он может быть даже хотел забыть и простить, но, видимо, не забыл и не простил, как не забыл и не простил я то, что однажды услышал от своей первой жены в декабре 1968 года.
       Увы, расспросить я ни о чём не успел. Ну и подумал, а нужно ли это? Тогда, действительно, особой нужды в самоедстве я не видел. Но теперь, анализируя всю свою жизнь, я прослеживаю цепь событий, которые со стороны кажутся случайными, а на самом деле представляют собою какую-то строгую закономерность.
       Когда я мог пойти на развод, который бы повредил назначению моему на журналистскую должность, Наташи дома не оказалось, и мы не встретились. Иной встречи быть не могло, поскольку служил я в лесном гарнизоне, самовольный выезд из которого невозможен.
       А вот когда я мог сделать к ней шаг, уже будучи военным журналистом, почему-то даже не подумал, что не только я, но и она могла разорвать свои брачные узы. И уж тут мы были бы на равных.
       В тот вечер я ещё не задумывался столь глубоко, я просто ждал. И вот она вошла. Наши глаза встретились. Что сказали они? Наверное, ничего не успели сказать, потому что мы были в сложном положении – я даже не мог как следует рассмотреть её, потому что это было неприлично при муже. Не потому что он питал чувства, похожие на ревность – нет. Наша любовь вспыхнула ярким пламенем и сгорела ещё до её первого замужества. Я не имел возможности слишком внимательно смотреть на неё, потому что это просто не слишком удобно…
         И всё же я успел хоть чуточку рассмотреть милую и уже не мою Черноглазку, но такую родную и желанную, что сердце сжималось от боли.    
        Впрочем, отчего ж не мою… Я послал этот рассказ ещё в рукописном виде одной своей знакомой по переписке в Интернете, причём женщине глубоко разбирающейся в секретах нашего Земного Мира и секретах Мира Тонкого. И вот, что она ответила на вопрос о том, кто же может второй половиной для Священного Супружества в Вечности: «Жена – в редчайшем случае. Есть такие пары, которые до глубокой старости испытывают друг к другу любовь и... что-то ещё, понимание чего подавляющим большинством наших современников утрачено. Священное Супружество – это гармония душ. Эти две души даются друг другу навечно. В последующих жизнях они снова находят друг друга, во всяком случае, так должно быть. Иногда, чтобы встретиться снова, надо прожить несколько жизней. Сейчас эта гармония почти исчезла, но так снова будет в Новом Мире».
       Кто-то скажет – мистика! Ну что ж, я оставлю без комментариев. Кто-то скажет – эзотерика! Тоже не стану возражать. Мы слишком мало знаем и о первом, и о втором, чтобы так рассуждать. И всё же я получил информацию для размышления о том, кого же можно считать своею второй половиной.
       Наша последняя встреча была в восемьдесят четвёртом году такого разного и такого сложного двадцатого века. Века, в котором люди также любили, также искали свои вторые половины, несмотря на то, что столько испытаний выпало на их долю. И с тех пор моя любовь к Наташе спряталась в моём творчестве. Сколько рассказов я написал о ней! Какие только обрамления не придумывал, чтобы поведать о тех замечательных днях на берегу Черного моря. Все рассказы заканчивались хорошо. Все рассказы заканчивались тем, что я мчался в Симферополь, к ожидавшей встречи со мной Черноглазке. Но за всё это время я так и не получил никаких сведений о том, как она реагировала на наш разрыв, о котором, кстати, ни я, ни она не объявляли. Переживала или нет? И когда снова стала встречаться с этим самым Жекой? Когда окончательно вычеркнула меня из своей жизни? И всё же мне кажется, что она, так же как и я, не сделала этого, потому что вычеркнуть из сердца всё, что было, просто невозможно. Что бы понять это, достаточно взглянуть только на одну фотографию Черноглазки, только на одну. Да, собственно, других у меня и нет. Воплощение печальной кротости, даже покорности. Она смотрела на меня так, словно жить ей оставалось столько, сколько мне гостить у неё дома, словно мы приближались к черте, за которой ничего нет – потому что нет за той чертой меня рядом с нею и её рядом со мной. 
       В одном из рассказов «Анастасии» – наверное, многие, если и не читали, то слышали об этой книге, – есть потрясающая история. Родные души снова нашли друг друга, но через пять тысяч лет! По законам инкарнации…
       Но у нас уже нет этого времени. Россия первой ступает на Великий Путь Божественного Перехода, и нам неведомо, что будет с нами в загадочном Тонком Мире. В «Откровениях…» не раз указывалось, что одинокому человеку гораздо сложнее сдать экзамен Квантового Перехода, который всё чаще именуется Божественным. Но одиноки ли те, чьи души навечно связаны незримою нитью?
       Мы расстались в Симферопольском аэропорту более сорок лет назад, мы виделись в последний раз чуть менее тридцати лет назад. Но почему же тогда во время написания этого повествованием, я словно жил в другом мире, я словно чувствовал рядом свою Черноглазку, и серость будней материального мира исчезала в дни работы, да всё ещё остаётся за пределами моего сознания и сейчас. Если читатель думает, что история моей Любви завершилась, он ошибается. Любовь не может исчезнуть совсем, не может истлеть, растаять. Любовь нам дарит вечность, любовь зовёт нас к Свету и Добру, любовь зовёт нас к Богу, а значит, за неё надо бороться!!!
      В одной из Диктовок сказано: «Человек, испытавший состояние Любви, состояние Гармонии единства Душ есть полноценный, или гармоничный, человек высокой вибрации, познавший вершины единства человека и Мира!»