Liubek Shamsutdiniv London 02.01.2013
(5.) - «серия страшных рассказов». Продолжение.
ЦК ВКП(б) одну за другой выпускали хвалебные революционные фильмы, где Вождя своего изображали как «Самый человечный человек». В одном из них, как Ленин до революции скрывался в шалаше у финского крестьянина под видом работника.
Приехал к нему его член ЦК с вопросом «Как мы будем править страной после захвата власти?». Ленин говорит:
- Мы будем комплектовать руководящие кадры из рабочих от станка. А если он не будет справляться, мы его отправим обратно на завод, к станку на коммунистическое перевоспитание.
Маме как-то удалось сберечь чемодан с папиной одеждой. Он переоделся и стал похож на человека. Его арестантскую робу одел мой брат. Ему особенно понравились арестантские брезентовые колодки на деревянной подошве. Он лихо катался на них по снегу.
Я ходил на станцию, довльно далеко, за хлебом по карточкам, паек двести грамм на взрослого и сто двадцать семь на иждивенца. Папа дал мне, цпециально сшитый им в камере, мешочек для хлеба. Его надо завязывать тесемкой, чтоб не выронить крошки.
После обеда я терпеливо дожидался очередь пока првезут хлеб и отккроется магазин. Продавщица аккуратно отрезала талончики и взвешивала какой-то сырой отрезок от черной буханки. Мне она старалась положить горбушку с края буханки, там будет хлеба чуть больше.
Папа постоянно рассказывал о тюрьме.
- Кто в тюрьме не сидел, тот еще не человек. Коммунисты там показывают настоящую свою политику. Там идеальная чистота! Ни одного вша не найдешь!
Началась наша счастливая семейная жизнь. Я крепко молчал свой секрет о том, что папу выручил по блату его и мой дружок Никита Сергеевич Хрущев и то совершенно случайно. Если раскопают, то ему и нам кранты, как научил меня выражаться по ремеслухе братик Ахмет. Я тоже стал блатным по всем его тюремным ЗАКОНАМ ФЕНИ.
Ахмет в ремеслуху возвращаться не захотел. Там блатные из тюрмы под кличками Гоголь, Целик и Рыжик грозились его убить. Виноват сам Ахмет.
Показал он мне маленькие фотки дружков своих Баева и Муфтеева. С Баевым над Муфтеевым они подшутили. Поймали его в уборной и, угрожая ножами, сказали
- Ты что на нас насиксотил? Убьем тебя сейчас!
- Муфтеев, - Ахмет рассказывает, - Такой трус оказался! Говорит, - «Ребята, не убивайте меня! Я вам и пайку свою отдавать буду!». Но потом он стал пайку отдавать блатным, которые в самом деле убили Баева.
***
Наступили холода. В сорокаградусный мороз я ходил в летних тапочках. Папа без арестантской одежды стал похож на человека. Он разыскал знакомого диретора школы глухонемых Потапова и через него раздобыл мне подержанные ботиночки.
Хотелось папе кому-то отомстить за свои обиды. Но секретарь райкома его остудил. Он сказал, что прислали разнарядку посадить восемьнацать председателей. Пришлось и тебя дать в жертву. И рассказал известную всем им секретную притчу – «Воробей замерз, упал заметво. Проходила корова, насрала на него. Воробей отогрелся, начал возмущаться – (Я честный советский человек! Меня обосрали!)). Прилетел коршун. Вытащил его из говна и съел! Отсюда мораль – если тебя обосрали, не чирикай. А то вытащат и съедят вместе с говном!».
В тюрьме папу научили ремеслу жестянщика, у помойного ведра отрезать гнилое дно и приделывать новое. Стал он теперь пролетариатом, приняли его на завод МТС.
Поселили нас в бараке вместе другой с семьей с детьми. Появилась у нас надежда, при коммунизме получить отдельную квартиру.
Стал я ходить в школу, не знаю в какой класс. Сидела со мной девочка – цыганка. Она бойкая такая смело выступала, пела, танцевала. Её родители работали на мясокомбинате. Она иногда приносила мне кусочек мяса.
На уроке военной подгодовки военрук, по прозвищу Кирибеевич, за чем то вызвал меня к доске. С передней парты девочка Ала Кутепова засмеялась и сказала:
- Этот мальчик ходил попрошайничал.
Кирибеевича эта реплика так сильно ударила, что он стал громко ругаться:
- Нельзя так насмехаться!!! Мало ли что могло случиться! Может его родители умерли!
Урока больше небыло. Я в эту школу, больше ни ногой!
***
Папа в своей одежде, похожий на человека, съездил в Уфу. Разузнал по секрету, что Роза наша попала в Аскинский детдом. Братишка Алюк пропал безвести. Через своего прокурора Блинова он докапался, что его арестом занимался Микаян, в отместку за его победу над ними на выборах в ВЦСПС. Папе вновь грозил арест. Чтоб уехать отсюда нужен специальный Пропуск НКВД.
Тетя наша Хатыма работала секретарем Шахринауского райна республики Таджикистан. Она каким-то образом прислала нам Вызов. Решили ехать. Здесь морозы и НКВД! Там хотя бы будет тепло! Начнем жить по-человечески!
На все карточки наперед получили мы четыре буханки хлеба, если это можно назвать хлебом. Сели мы на переполненном вокзале Чишма, Билеты папа достал, уехать невозможно! Гитлер отступал, эвакуированный народ спешил домой, в освобожденный Ленинград.
Папа за буханку хлеба нанял знакомого татарина и тот помог затолкаться нам в вагон. Поезд был битком набит, хуже чем в кинофильмах о Ленине.
По нужде я кое-как пролез в тамбур. Там висели на подножках между вагонами торчали советские люди. Возмущенный еврей начал девушку сталкивать. Она таким жутким визгом кричала!!! Никто не заступился. Еврей отступился. Оказалось, что ступня девушки попала между буферами.
На станции Раевка нас всех высадили – дальше так ехать невозможно! Мы с братом подошли к санитарному вагону. Открылась дверьца санитарка нас попросила:
- Ребята выбросьте эти сухари!
Цeлая пачка сухарей! Радуемся, ходим грызем. Санитарка нас увидела и закричала:
- Мальчики! Не ешьте! Это сухари от больного туберкулезом!
Нас чахотка не пугала. Нам бы дожить хоть до завтра!
Папа наш был человек общительный. К нему какие-то люди обращались со своими жалобами. Билеты он закомпостировал. Какие-то татарки пристроили к нам старика без билетов. В Талды-Кургане встретит его сын, колхозник. Был при старике мешок сухарей с хлебом и банка сливочного масла. При посадке банка загремела. Ночью папа по одному нас вызывал в тамбур и из этого мешка кормил нас ворованным хлебом с маслом. Стыдно мне было. Чужой хлеб застревал в горле и от масла ворованного поташнивало. Но отец мой теперь был человеком, прошедшим коммунистическое перевоспитание. «Стыд не дым, глаза не выест!». За это наш Ахмет им теперь гордился.
Утром через день старик стал есть свои запасы. Кусочек стекла хрустнул у него в беззубом рту. Он улыбнулся и выкинул стеклышко. Голодная наша мама с ребенком попросила кусочек – он не дал.
В Талды-Кургане отец старика пересадил на пригородный поезд. А мне он вшутку показал краденый у старика мешок сухарей. Без него нам предстояла смерть.
Разыскал нас по вагонам, весь перепуганый, сын старика. Он бегом побежал к пригородному поезду, который уже чуть тронулся. Мы видели как его глупый старик озабоченно смотрел из окна, не зная куда его везут.
В Ташкенте нас высадили на санобработку. Оказывается там вши и свирепствует тиф. В каком то грязном дворе продержали нас сутки, обыскивали, шмонали. Мама моя с ребенком стиснув зубы молчала. Её забрали в комнату с ребенком и остригли, как тифозную. Косы были знаменитые длиной до пят. Она там боялась подхватить «червонцы», так называли теперь вшей.
***
В Таджикистане нас удивила природа. Фруктовые деревья, плотное голубое небо, вечная весна! Свекающие белизной цепи гор! Нам казалось, будто мы видим гигантские остатки древних стен крепостей инопланетян. Начинаются наши счастливые времена!
Говорили, что тетя Хатыма своим крепким характером держит весь Исполком. Её муж, наш дядя Ислам, был на фронте. Её сын, наш племянник Ирик, ходил в детсад. Меня он научился называть Зейзи... Я приспособил заброшенную колясочку и стал отвозить и привозить его. Я еще не понимал, как это важно для тети.
Тетя моя селилась, по татарским обычаям, в общем дворе с родней и родителями мужа. Особой дружбы между ними я не заметил.
У мамы моей сорвались нервы, она по-свойски накричала на тетю. Теперь я мог понять её мучения и сказать,. что у нее слишком был накоплен стресс! Тетя Хатыма потом пожалела, что маму с ребенком отпустила от себя. Была возможность спасти им жизни!
Папа в министерстве Просвещения получил направление в горы, в дикие, неизвестные места!
Меня оставили у тети и подались, уехали неизвестно куда. Я думал, что это нормально. В возрасте десять лет я мог нянчить Ирика. В арыке стирал его пеленки, готовил мамалыгу, кормил и возил в садик.
В конце лета, как начали зреть яблоки, папа приехал за мной. В Сталинабаде мы ночевали с ним в общежитии пединститута, где его знают. Доехали мы с ним поездом до Орджоникидзеабада. А там надо в горы, сорок километров пешком до горного райцентра Ромит. Мама с ребенком на руках, папа с багажем через плечо как-то прошли этот путь. Я был рад, что наконец-то будем подальше от властей! И был готов топать отсюда сколько угодно!
В какой-то усадьбе, на окраине города, таджики трясли яблоню. Спелые плоды сыпались градом. Папа сказал мне:
- Сейчас тебе куплю яблоки!
Он говорил что-то таджику. Но я услышал грубый окрик жадного человека. Пошли мы отсюда подальше. Я уже был наслышан об этих дикарях. Нищета вечная!
Стали мы приближаться к мощной реке Кафирниган. Всюду были озера, промоины остатки от наводнения. Купаться там нельзя. В водоёмах личинки малярийных комаров. Специальная Тропическая станция разводит там мелкие рыбки гамбузии, которые поедают эти опасные личинки.
Кафирниган вытекал к нам светлыми волнами из между гор. Над горами облачка принимали причудливые формы. И мне казалось, будто какие то Боги сидят на тронах. Там в горах моя мама с дочкой Бану, брат Ахмет! ждут меня!
Дорога зигзагами приближала горы к нам все ближе и ближе. Обида моя на таджиков с яблоками не унималась, мучила висела надо мной. Сколько уже я насмотрелся фруктовых деревьев, а вкуса яблок во рту еще небыло. Недалеко от тети Хатыма слышал я воспитательные звуки пионерского горна для детдомовцев. Приходил оттуда к нам мальчик по кличке Малышка. Он дружил с моим племянником, вернее братишкой Ильгам. Он предупреждал, что чужое яблоко не трогай, могут даже и убить.
Малышка жаловался на голод. Я научился варить мамалыгу из чего попало. Тетя ездила в подчиненный ей совхоз Шулюм, достала там муку, чечевицу, маш, ячменную крупу и главное – горькое зыгирное масло. Чтоб снять горечь она его прожаривала и обожгла пальцы, так силно, что не смогла идти на работу.
Приходил за ней военком. Тетя Хатыма его так ненавидела, что дверь не открыла, а разговаривала с ним через меня, что ему тут еще надо? Оказывается из-за него дядя Ислам не смог попрощаться с родными.
Случилось такое. Офицер дядя Ислам тоже работал в военкомате. Одолжил там керосиновую лампу и забыл вернуть. Этот военком задержал документы «Принеси мне и сдай лампу казенную!». Дядя Ислам разыскал эту лампу, бросил ему на стол так, что тот облился весь керосином. Дядя сказал ему по татарски «М-МЯ!».
Оказывается с нашим приездом этот вояка на папу уже завел Дело в особом отделе. Из-за него мы теперь топаем здесь!
Вошли мы в ущелье. Кафирниган внизу гудел и клокотал. Прозрачная его вода казалась белой пеной. Шум этот мне показался приятным гулом, но потом начал давить на мозги. Разговор мой с отцом был затруднен. Слышимость была такая, что я почти кричал.
Приближались мы к сельсовету Явроз. Уже вечеро. Этот кышлак располагался внизу. Папа показал мне с обрыва грузовую полуторку внизу, с которой погибло двенадцать человек из райисполкома. Здесь надежнее ходить пешком!
На берегу Кафирнигана попали мы в дикий сад черного винограда. Дикие яблони росли, были такие высокие и обвиты лианами винограда, что лезть и достать несколько яблок было невозможно. Пытался я сбивать их камнями, булыжники мои не долетали. Среди таких высоких скал я чувствовал себя маленьким букашкой. Папа меня предупредил, что здесь много змей но таджики их не трогают, чтоб змеиный царь не обиделся.
Заночевали мы у учителя. Собрались его гости человек пятьнадцать, как мне показалсь. В ступе натолкли ячмень, провеили и сварили похлебку «аталя». Кушали одной поварешкой на всех по братски. Ложка ходит по кругу. Зачепрнешь два раза и передаешь её следующему. Потом мужики пальцами облизали всю деревянную посуду. Хозяйка к чаю подала сушеный тутовник и грецкие орехи. Это продукты, которые власть не могла у них отобрать. Папа производил на мужиков огромное впечатление. Оказывается, он человек с большим государственным интеллектом. Имел он и образование Медресе. Он устроил молебен в память Абдула Шамсутдинова, имама Московской мечети в Москве, казненного коммунистами в 1936 году. Разговоры были запрещенные, под глубоким секретом. Я начал понимать, откуда на нашу семью обрушились столь страшные несчастья!
Женщины и дети кучковалитсь в другой комнате. Чай нам разливал самый старший таджик по их обычаям.. Пили по очереди по братски из одной пиалки. Здоровенные мужики рассказывали по очереди детские сказки. Один дезертир пел, приложив фарфоровое блюдце к щеке. Слушали его затаив дыхание. Было у меня полное впечатление, что попались мы к басмачам из кинофильма «Джульбарс». Но было мне приятно и вовсе не страшно.
Хотелось мне здесь оставить все и добраться скорее к нашим, в семью. Бану уже могла произнести некоторые буквы и слова. Но мама её не отрывала от груди, чтоб дочь выжила в такой то голод! Она и папу скорее отправила за мной. Мы её жизнь! Углубляясь в свои воспоминания о них, я не заметил, как уснул.
Утром нам до мамы оставалось еще двенадцать километров. Папа мне доверял. Он предупредил, чтоб я , даже Ахмету, ничего на рассказывал. Здесь скрываются дезертиры, которые отлично знают, что война выгодна только верхушке. Вожди с одной и другой стороны крутят одну и ту же мясорубку, по уничтожению своих политических противников.
Продолжение смотри - «ЖУТКАЯ ПРАВДА» -(6.)
***
TERIBLE HISTORIES Liubek Shamsutdiniv London 02.01.2013
TERRIBLE HISTORIES
Central Committees VKP (b) one for another let out laudatory revolutionary films where the Leader represented as «the Most human person». In one of them as Lenin before revolution disappeared in a tent at the Finnish peasant under the pretext of the worker.
There has arrived to it its member of the Central Committee with a question «As we will correct the country after power capture». Lenin speaks
- We will complete the managerial personnel from workers from the machine tool. And if it does not consult, we will send it back on factory, to the machine tool on communistic re-education.
Mum somehow managed to save up a suitcase with daddy's clothes. It has changed clothes and became similar to the person. Its prisoner uniform was dressed by my brother. To it have especially liked prisoner canvas shoetree on a wooden sole. It is dashing went for a drive on them on snow.
I went on station, довльно is far, behind bread by cards, a ration of two hundred gramme on the adult and hundred twenty seven on the dependent. The daddy has given to me, цпециально sewed by it in the chamber, a sack for bread. The sack should be fastened a tape not to drop a crumb.
After a dinner I patiently waited turn while првезут bread and отккроется shop. The saleswoman accurately cut off coupon and weighed any crude piece from a black loaf. To me she tried to put a top crust from loaf edge, there there will be breads hardly more.
The daddy constantly told about prison.
- Who in prison did not sit, that yet the person. Communists there show the present policy. There ideal cleanliness! Any вша you will not find!
Our happy home life has begun. I strong was silent the secret that has gained the daddy on its protection and my friend Nikita Sergeevich Khruschev and that is absolutely casual. If will dig out, to it and us crants as brother Ahmet has learnt me to be expressed on college. I too became criminal under all its prison LAWS FENY.
Ahmet in college to come back has not wanted. There criminal from тюрмы under nicknames Gogol, Целик and the Saffron milk cap threatened to kill him. Ahmet is guilty.
It has shown me small photos of friends Баева and Муфтеева. With Баевым over Муфтеевым they have played a trick. Have caught it in a lavatory and, threatening with knifes, have told
- You that on us to expose? We will kill you now!
- Мoufteew, - he tells, - Such coward has appeared! Speaks, - «Children, do not kill me! I and the soldering will give to you!». But then it began a ration to give criminal which really have killed to Baew.
***
There have come colds. I went to a forty-degree frost in summer slippers. The daddy without prisoner clothes became similar to the person. He has found for the acquaintance диретора schools of deaf-mutes of Potapov and through it has got to me second-hand boots.
It would be desirable the daddy someone to revenge. But the secretary of a district committee has cooled it. He has told, that have sent the order to plant восемьнацать chairmen. It was necessary to give also you in a victim. Also has told a confidential parable known to all of them – «the Sparrow has frozen, has fallen заметво. There passed a cow, насрала on it. The sparrow has got warm, has started to be indignant – (I the fair Soviet person! Me обосрали!)). The kite has arrived. Has pulled out it from a shit and has eaten! From here morals – if you обосрали, do not chirp. And that will pull out and will eat together with a shit!».
In prison the daddy have learnt to craft of the tinman, have learnt to cut off at a garbage can a rotten bottom and to attach a new bottom. There was it now proletariat, have accepted on MTS factory.
Have lodged us in a barrack together another with a family with children. There was at us a hope, at communism to receive separate apartment.
I began to go to school, I do not know in what class. The girl – the gipsy sat with me. It brisk such safely acted, sang, danced. Her parents worked on a meat-packing plant. It sometimes brought to me a meat slice.
At a lesson military teacher, by nickname Кирибеевич behind what that has caused me to a board. With front line school desks girl Ala Kutepov has laughed and has told
- This boy went begged.
Кирибеевича this remark so has strongly struck, that he began to swear loudly:
- It is impossible so to sneer!!! Whether a little that could happen! Can his parents have died!
It is more than lesson небыло. I in this school, am more a foot!
***
The daddy in the clothes, similar to the person, has gone to Ufa. Has found out on a secret, that our Rose has got to Askinsky children's home. Brother Aljuk was gone unknown. Through public prosecutor Blinova he to get through, that was engaged in its arrest Мikajan, in revenge for its victory over them elections in the All-Union Central Council of Trade Unions. The daddy was threatened again with arrest. To leave from here the special Admission of People's Commissariat of Internal Affairs is necessary.
Our aunt Khatima worked as the secretary Shahrinausky main town republics Tajikistan. It has somehow sent us the Call. Have decided to go. Here frosts and People's Commissariat of Internal Affairs! There it will be at least warm! We will start to live humanly!
On all cards we have beforehand received four loaves of bread if it is possible to name it bread. We have sat down at station Chishma, the daddy has got Tickets, to leave it is impossible! Hitler receded, the evacuated people hastened home, to the released Leningrad.
The daddy has employed the familiar Tatar and that has helped to be jostled to us in the car. The train was chock filled, as in films about Lenin.
On need I have somehow climbed through in platform. There hung on footboards between cars the Soviet people stuck out. The indignant Jew has started the girl to push together. She such terrible squeal shouted!!! Nobody has interceded. The Jew was receded. It has appeared, that the foot of the girl has got between buffers.
At station Raevka all of us have landed – further so to go it is impossible! We with the brother have approached to the sanitary car. Has opened the door auxiliary us has asked:
- Children throw out these crackers!
Цeлая a pack of crackers! We rejoice, we go we gnaw. Auxiliary us has seen and has cried:
- Boys! Do not eat! These are crackers from sick of a tuberculosis!
The consumption did not frighten us. To us to live though to tomorrow!
Our daddy was the person sociable. To it any people addressed with the complaints. Tickets it to punch. Any Tatars have attached to us the old man without tickets. In Taldy-Kurgan his son, the collective farmer will meet. Was at the old man a bag of crackers with bread and butter bank. At bank planting has rung out. At night the daddy on one us caused in platform and from this bag fed us with a stolen bread and butter. It was a shame to me. Another's bread jammed in a throat and from oil stolen too sic. But my father was now the person, passed communistic re-education. «The shame not a smoke, will not eat away an eye!». For it our Ahmet was proud of it.
In the morning a day later the old man began to eat the stocks. The glass slice has crackled at it in a toothless mouth. Hungry our mum with the child has asked a slice – it has not given.
In Taldy-Kurgan the father of the old man has replaced to a suburban train. And it to jok has shown me a stolen bag at the old man. Without it the death was coming us.
Has found for us on cars, all to get confused, the son of the old man. He run has run to a suburban train which already hardly has got under way. The silly old man worried looked from a window, not knowing where it carry.
In Tashkent us have landed on cleaning day. There are there louses and the typhus rages. In what that a dirty court yard days have kept us, searched, шмонали. My mum with the child having squeezed a teeth was silent. It have taken away in a room with the child and have cut, as typhus. Plaits were well-known in the length to toe. She there was afraid to pick up "tchervonetses" so named now louses.
***
In Tajikistan we were surprised with the nature. Fruit trees, the dense blue sky, eternal spring! To twinkle a whiteness of a chain of mountains! It seemed to us, as if we see the huge rests of ancient walls of fortresses of aliens. Our happy times begin!
Said, that aunt Hatyma the strong character holds all Executive committee. Her husband, our uncle Islam, was at the front. Her son, our nephew Irik, went to a kindergarten. He has learnt to name me Зейзи... I have adapted the thrown carriage and began to bring and bring it in kindergarden. I yet did not understand, how it is important for the aunt.
The aunt washing lodged, on the Tatar customs, in the general court yard with relatives and parents of the husband. Between them I have not noticed special friendship.
At my mum nerves have broken, it has in a familiar way shouted at the aunt. Now I could understand its tortures and tell. That at it the stress has been too saved up!
The daddy in the Ministry of Public Education has received a direction in mountains, in wild, unknown places!
Me have left at the aunt and have left it is not known where. I thought, that it is normal. Aged ten years I could nurse to Irik. In water erased its diapers, prepared maize porridge, fed and carried in a child garden.
In the end of summer as apples have started to ripen, the daddy has arrived for me. In town Stalinabad to spend the night with it in a teacher's college hostel where it know. We have reached with it by train to Ordgonikidzeabad. And there it is necessary in the mountains, forty kilometres on foot to mountain district Romit. I was glad, that at last far away from the authorities! Also was ready to stamp from here as much as necessary!
In any manor, on city suburb, Tadjiks shook an apple-tree. Ripe fruits rained down. The daddy has told to me:
- Now to you I will buy apples!
He spoke something to the Tadjik. But I have heard a rough hail of the greedy person. We have gone further. I already was наслышан about these savages. Poverty eternal!
We began to come nearer to the powerful river Kafirnigan. Everywhere there were lakes, gullies the rests from flooding. It is impossible to bathe there. Everywhere larvae of malarial mosquitoes. The special Tropical station plants there small small fishes гамбузии which eat these dangerous larvae.
Kafirnigan followed to us light waves between mountains. Over cloudlet mountains accepted freakish forms. And it seemed to me, as if what that Gods sit on thrones. There in mountains my mum with daughter Banu, brother Ahmet! Wait for me!
The road zigzags approached mountains to all of us more close and more close. My insult on Tadjiks with apples was not appeased, tormented hung over me. How many already I have seen enough fruit trees, and taste of apples in a mouth still небыло. Near to aunt Hatyma I heard educational sounds of a pioneer forge for childs in care. The boy on a nickname the Babe came therefrom to us. He was on friendly terms with my nephew, is more true brother Ilgam. He warned, that another's apple do not touch, can even kill.
The babe complained of hunger. I have learnt to cook мамалыгу from what have got. The aunt went in state farm Shuljum subordinated to it, has got there a flour, lentil, маш, barley groats and the main thing – bitter zigir oil. To remove bitterness it it fried and has burnt fingers so hard, that could not go for work.
Came behind it ministry for war. Aunt Hatyma so hated it, what has not opened, and talked to it through me, what here still it is necessary to it? There is because of it an uncle Islam could not say goodbye to the native.
There was a such. The officer the uncle Islam too worked in a military registration and enlistment office. Has borrowed there an oil lamp and has forgotten to return. This военком has detained documents «Bring to me and hand over a lamp state!». The uncle Islam has found for this lamp, has thrown to it on a table so, that that has had a shower bath all kerosene. The uncle has told to it on татарски «M-mja!».
There is with our arrival this the fighter on the daddy has got Business in special department. Because of it we stamp now here!
We have entered into gorge. The river Kafirnigan below hooted and bubbled. Its transparent water seemed white foam. This noise has seemed to me a pleasant rumble, but has then started to press on brains. My conversation with the father has been complicated. Audibility was such, that I almost shouted.
We came nearer to Village Soviet Jawroz. Already to be evening. This wilage settled down below. The daddy has shown to me from breakage cargo ford from which was lost twelve the person from district executive committee. Here it is more reliable to go on foot!
On coast Kafirnigan we have got to a wild garden of black grapes. Crabs grew, were such high and are twisted by grapes lianas, it was impossible what to climb and get some apples. I tried to force down their stones, my cobble-stones did not reach. Among such high rocks I felt small a small insect. The daddy has warned me, that the dragon here is a lot of but their Tadjiks do not touch, that snakes have not taken offence.
We have stayed the night at the teacher. Its visitors the person fifteen as to me has seemed have gathered. In a mortar to get a callus barley, to air also have welded a soup «atalja». To eated wit one serving spoon on all on a bratherhood. The spoon goes on a circle. Having to scoop ap two times also you transfer to its following. Then muzhiks fingers have licked all ware. The mistress to tea has submitted a dried mulberry and walnuts. These are products which the power could not select at them. The daddy made huge impression upon muzhiks. It appears, it the person with the big state intelligence. He had education at Medresse. It has arranged service in memory Abdula Shamsutdinov, the imam of the Moscow mosque in Moscow, executed with communists in 1936. Conversations were forbidden, under a deep secret. I have started to understand, whence so terrible misfortunes have fallen upon our family!
Women and children to lump everythings together in other room. Tea to us was spilt by the senior. Drank by turns on братски from one пиалки. Huge muzhiks told by turns children's fairy tales. One deserter sang, having put a porcelain saucer to a cheek. Listened to it having concealed breath. There was at me a full impression that we have got to басмачам from a film «Джульбарс». But me it was pleasant and not so terrible.
It would be desirable me to leave all and to reach more likely to ours, in a family. Бану already could say some letters and words. But mum did not tear off it from a breast that the daughter has survived in such that hunger! She and the daddy has more likely sent for me. We her life! Going deep into the memoirs on them, I have not noticed, how have fallen asleep.
In the morning to me to mum remains twelve more kilometres. The daddy trusted me. He has warned, that I, even to Ahmet, anything on told. Deserters who perfectly know Here disappear, that war is favourable only to a top. Leaders from one and other party twist the same meat grinder, on destruction of the political opponents.
***