Мне, родившемуся в семье блокадников, довелось услышать немало историй о жизни осажденного Ленинграда из уст родителей, их однополчан, соседей по дому. Один совсем коротенький эпизод не стирается из памяти много лет. Перескажу его от лица моей мамы.
Однажды холоднющей блокадной зимой я шла мимо Стрелки Васильевского острова, на которой повсюду стояли смотрящие стволами в небо зенитки. Возле них нёс вахту закутанный в длинный тулуп часовой. Взглянула и поняла, что он ещё совсем молоденький парнишка. Подошла. Отломила корочку от тонкой пластинки своей хлебной пайки.
-- Помусоль,- говорю,- замерз совсем.
-- А как же Вы, мамаша? - отвечает.
-- Бери и не спорь. Скажи мне лучше, сынок, немец сюда не явится?
Он молча отвернул ворот тулупа, ткнул большим пальцем рукавицы в тельняшку на груди и сказал:
-- Видишь, мамаша? Пока она на мне, немцу в Ленинграде не бывать.
Я обняла его, поцеловала в холодную щеку и пошла к своей Девятой линии, откуда-то вернувшейся бодрой, как мне показалось, походкой. Я уже точно, безо всяких сомнений знала - он слово сдержит, а мы все - ленинградцы - поможем ему. Не будет немца в городе никогда! Мамашей меня назвал... В 33-то года! Беда, видно, лишила всех нас возраста... Но не стойкости и силы духа!
Где он теперь - тот матрос? Жив ли?
Спасибо тебе, сынок! Я помню твой палец, прикоснувшийся к тельняшке. Ты сдержал своё слово!