По приезде из отпуска Валерия со всей очевидностью пришла к убеждению, что жить по-старому она не хочет и не сможет. В голове вертелась песенка из репертуара Аллы Пугачёвой: «Надо же, надо же, надо ж такому случиться…»
«Что это за семейная жизнь, если мы целыми днями молчим, если у каждого свои интересы, друзья, забавы!.. Нет, так продолжаться не может. Я ещё найду своё счастье…» - подобные мысли вселяли в душу Валерии азарт, хотя временами тревожила неизвестность дальнейшей судьбы.
«Нет, это пустые страхи, малодушие, пресмыкательство… После того, что я пережила, встретив Илью Ильича, было бы просто идиотизмом оставить всё, как есть… Как бы не так! У меня одна жизнь, и молодость уже за плечами», - Валерия оглядывалась на тех, кто оказывался в данный момент рядом – горожане, попутчики в транспорте, современники, участники жизни – все вызывали у неё подобие жалости, потому как остаются во власти своих привычек, стереотипов.
Бурцев появился дома дня через два после возвращения Валерии из пансионата. Был длинный эстафетный рейс в Новосибирск. Он не бросился обнимать жену, не спросил о её настроении, впечатлениях от морской экзотики. Он лишь игриво промолвил:
- Приветик!.. – и отправил супруге воздушный поцелуй.
Бурцев суетился, спешил, очевидно, на проспекте в машине его ждали друзья или подруги. Схватив что-то из вещей, проглотив кусок сыра, он кинулся прочь, но в последний момент, вспомнил про Валерию, извинился, с поклоном приложил ладонь к груди. Валерия вполне допускала, что у бравого лётчика есть любовницы, но горько было оттого, что её собственная любовь оказалась такой короткой и ненадёжной. Внезапно обрушилось всё, исчезло очарование и романтика.
- Бурцев, я ухожу от тебя, нам нужно расстаться. Настоящей любви у нас нет, как видишь, и не было, - Валерия говорила это с ощущением тяжести за спиной «между крыльев»; грустно и жутко было сознавать, что именно сейчас между ними образуется пропасть.
- А о дочери ты подумала? – холодным чужим голосом задал ядовитый вопрос муж. – Ты лишаешь её нормального душевного состояния. Вот вырастет Иришка, будет ей двадцать лет, тогда – пожалуйста, уходи, а до этого не моги. И подумай, Лера, разве я плохо к тебе отношусь?!
- Этот разговор, как мёртвому припарки… Всё уже произошло, расставание – тоже. Ты – хороший человек, но я больше не могу так жить.
Бурцев смотрел на неё молча, удручённо, потом неожиданно продекламировал стишок собственной выдумки:
- Из дальних странствий возвратяся, я словно с цепи сорвалася…
Впрочем, несчастным он не выглядел.
- Ты ищешь личной свободы… мало её тебе? Истосковалась по своим друзьям, этим высокоинтеллектуальным алкоголикам, единомышленникам?
- Не вредничай… Лучше перевези нас на машине со всеми узлами на улицу Жарокова, и не будем излишне драматизировать ситуацию.
Валерия уже собирала чемодан и, заполняя сумку вещами, деловито металась по квартире.
- Как же я буду в глаза смотреть твоей маме? – резонно спросил Бурцев, и Валерия на секунду замерла в нерешительности, но справилась с этим.
- Не переживай, я всё улажу.
… Время приобретало острые, зримые приметы напряженности, усталости в жизни общества. В стране уже вовсю вершилась перестройка, гласность достигала таких пределов, что походила на совершенную вседозволенность в публичных высказываниях. И в прессе заваривалась невиданная прежде каша! В поисках истины, справедливости и более светлого будущего бурлили народные страсти, а журналисты в подаче этой самой кипящей фактуры приобретали ловкость ярмарочных скоморохов корпоративного толка. Историки и публицисты, политологи и все, кому не лень, пытались разобраться в прошлом своей страны, начать жить иначе, демократичней. Многим соотечественникам хотелось безграничной свободы и чтобы завтра же была возможность быстро, красиво разбогатеть.
Валерия с головой ушла в работу. Теперь журналистам жилось интересней; писали всё больше в скандальном, отвязном стиле. Казалось бы, достигли всего, за что боролись, ан нет, ощутимой отрады новые времена не приносили. Не прекращались митинги, волнения, потрясения, и всё чаще выглядел грустным редакционный коллектив. На планёрках ответственный секретарь Игорь Буренков был погружён в мрачные раздумья, о чём красноречиво говорила его кислая физиономия. Отмалчивались никогда не знавшие печали спецкоры Быков, Маркин и Томилин. Только женщины перешёптывались как всегда энергично и неутомимо. Позже, сойдясь в каком-нибудь в укромном лабиринте редакции – чаще всего в сельхозотделе, сотрудники расправляли души:
- Ну что, мадам Бурцева, отметим День взятия Бастилии?.. Быков, надо организовать торжество. Возьми на себя рычаги, - Буренков исказил лицо отвратительной гримасой. – чем ближе к старости, тем отчётливей вижу: жизнь наша – ничтожная причуда во Вселенной… Живу с ощущением, что всё зря… Зря сегодня брился, да и проснулся зря… Усталость и безнадёга.
- Ещё Шопенгауэр когда-то заметил, что все орехи пустые, - с иронией вмешалась в рассуждение ответсека Валерия. – Человеческая жизнь имеет ту же бессмысленную суть, как появление и исчезновение пузырей на лужах.
- Очень образно!
В этот момент в промотделе, где собрались Буренков, Быков и Маркин, зазвонил телефон.
- Это тебя, - передал Валерии трубку Быков. – Какой-то сукин сын требует аудиенции.
Валерия обрадовалась, узнав голос Володи Аникиенко. В интонациях нежданного собеседника угадывалось желание общаться и не тратить времени зря в противность утверждениям Буренкова. Володя недавно вернулся из Москвы с семинара молодых литераторов. Изредка Валерия встречала своего приятеля то в областном Доме политпросвещения, то на различных мероприятиях и торжествах. С последней их встречи прошло около полугода, и сейчас в голосе Аникиенко чувствовалось радостное волнение.
«Вероятно, знает о моем разрыве с мужем», - успела подумать Валерия, но теперь она и сама испытывала желание встречаться хоть в театре, хоть в кино, хоть на заседаниях литобъединения. Володя изредка посещал эти приятные посиделки в конференц-зале редакции, где читал свои стихи.
И вот вскоре осуществилась их романтическая поездка в Алма-Ату в двухместном купе экспресса «Голубая стрела». Владимиру требовалось побывать в республиканском издательстве «Жазуши»; там готовился к печати уже второй его поэтический сборник, а Валерии пришла идея просто прокатиться, пережить что-то вроде свадебного путешествия. Она вспомнила всё, что чувствовал к ней этот друг юности. Да, прошли годы, но почему бы не вернуть упущенное, не исправить ошибку минувших лет? Теперь Володя ей откровенно нравился, особенно, когда читал стихи и, не смущаясь, как прежде, смотрел на Валерию спокойным, вдохновенным взглядом влюблённого поэта.
- Поздравляю, милый мой! – улыбнулась этому манящему взгляду своего спутника Валерия.
В купе было необыкновенно уютно. На окне пестрели фирменные ажурные занавески, алым цветом радовала глаз драпировка диванов, а мягкий полумрак ночного освещения вносил в атмосферу купе праздность и торжество.
- С чем же поздравляешь? Книгу я ещё не выпустил, никаким особенным героем не стал, богатств не нажил, - с деланным недоумением промолвил Владимир.
- Бедный, несчастный поэт… Догадайся всё-таки… Что, не можешь? Мы – вместе… Мы столько лет ожидали этого часа!..
Володя без слов упал перед ней на колени и стал покрывать поцелуями её руки, волосы. А затем последовало стремительное раздевание под мерный, неумолчный стук колёс…
Алма-Ата встретила влюблённых путешественников уже утром. Выглянув в окно, Валерия увидела знакомую панораму высоких заснеженных гор, на фоне которых, у подножия предгорий простирался громадный город. Темноватая дымка над ним напоминала утончённую призрачную вуаль. Впереди были два выходных дня, которые должны, непременно должны оставить в памяти фантастический след. Лучшие дни её жизни!.. Так решила и так хотела сама Валерия. Владимир спал глубоким, безмятежным сном; из-под одеяла была видна его покрытая курчавыми волосами грудь. Разглядывая спящего, Валерия любовалась этим телом, находя красоту и гармонию во всём, чем отличается этот её мужчина.
«Это настоящая жизнь… Ах, если бы продлить эти часы, минуты, если бы!» - мысли Валерии будоражили сознание, вносили какую-то неясную тревогу. Хотелось ласки и продолжения этой волшебной ночи. Но поезд уже подходил к Алма-Ате.
- Пора, красавец мой, проснись, открой сомкнуты негой взоры… - женщина с нежностью гладила волосы мужчины, ставшего ей невероятно близким и дорогим. – Сейчас будем кофе пить!
День отдыха на Медео, посещение других памятных мест, где довелось бывать ещё в юности, восхитительное вино, шашлык и незабываемые ночи любви – всё слилось для Валерии в один пленительный образ счастья...
После той головокружительной поездки в Алма-Ату друзья и товарищи по работе не узнавали Валерию:
- Лера, ты такая миленькая в этой смешной шляпке!..
- Обратите внимание, мужики, у Валерии гипнотический дар. Я смотрю на неё и чувствую себя кроликом в объятиях удава.
- Не обольщайся, Быков, тебя давно уже бабы съели…
Валерия как всегда горделиво и с упоительным ощущением обожания держалась среди мужчин редакции. Ни перед кем в конторе сильный пол так не заискивал, не долбил копытами землю, как перед ней, великолепной Валерией. Но с ещё большим удовлетворением она ловила на себе потаённые, завистливые взгляды женской половины коллектива. Всё же это была реакция второго плана, а главные помыслы и ожидания у Валерии прочно связывались с Володей Аникиенко. Теперь авторитет поэта вырос в её глазах до небес и призраком витал в поле зрения, мешая сосредоточиться на работе. Ей нравилось сравнивать своего друга с Аленом Делоном.
«Есть у них что-то общее – гордая повадка, улыбка, чёрные волосы… Да, это настоящий мужчина… Не хочу его терять…»
Валерия набрала Володин номер телефона с намерением почирикать всласть и наметить контуры скорейшей встречи. Но к немалому её удивлению, поэт не проявил заметной жажды увидеться в тот же день, сослался на срочные дела и неважное самочувствие. Ещё через несколько дней Валерия пригласила Володю в гости, на званый, так сказать, ужин. И тут Аникиенко стал что-то мямлить, дескать, не готов к такому развороту обстоятельств, лучше как-нибудь потом, и Валерия сорвалась, с негодованием закатила скандал:
- Неужели ты настолько ко мне равнодушен, что так бессовестно избегаешь встреч!? О, проклятие! Пропади оно всё пропадом! – у неё дрожали руки и нервы далеко не сразу удалось унять.
Дома она разрыдалась, упав на постель в спальне; было нестерпимо жаль своего чувства, своей судьбы, которая, уже очевидно, не задалась.
«Стало быть, у него завелась ещё какая-то дама сердца… А мной он просто увлёкся на двое суток… кровь играла. Какой же он болван, ну да ладно, ещё пожалеет…» - обида терзала душу Валерии; такого пренебрежения она ещё не испытывала. И от кого! От того, с кем сама когда-то обошлась весьма сурово. Значит это роковое возмездие… Всё равно! Валерия решила, что с Аникиенко покончено, больше она знать его не желает.
В течение целого месяца не проходило состояние соблазнённой и покинутой. На работе тоже заметили мрачную перемену в жизни примы.
- Валерьяночка! - страстным возгласом позвал заявившийся в кабинете Валерии Буренков. – Какого чёрта ты здесь скучаешь? Пошли в кафе посидим, накатим… Ах, как болит сердце!
- Игорь, тебе лечиться надо, а не накатывать, ну хоть немного пожалей себя, - Валерия умоляюще взглянула на коллегу. – Я не хочу хоронить своих друзей.
Буренков с некоторой бравадой обреченно махнул рукой.
В середине лета в редакцию был принят новый сотрудник – невысокий молодой человек, неказистый, стеснительный. При первом взгляде трудно было и вообразить, что это журналист. По характеру - рохля: ни ловкости, ни наглости, ни уверенности в себе. А ведь от умения держаться зависит полдела. Вот Быков или Маркин - лентяи, работают неровно, от случая к случаю, но впечатление от них, как от молодых тигров. Роберт Анашкин на их фоне – тихий, стеснительный кролик. Впрочем, в областную газету случайные люди не попадали. И точно, вскоре заговорили что этот Анашкин умеет оригинально, толково писать, да ещё фотографией занимается. Редакционные друзья Валерии приняли его в свой круг, как родного.
- Роберт, поскольку ты самый молодой сотрудник, организуй нам по-дружески два пузыря, вот деньги… Рабочий процесс у нас творческий, требующий разрядки, - наставительно говорил Буренков во время шахматной баталии в сельхозотделе.
- Да, работа работой, а обед по расписанию! - взглянув на часы, заметил Быков.
- Так немцы в час обеда бросали автоматы, а наши их как всегда мочили, - потягиваясь, подхватил Буренков.
Роберт проводил в секретариате часы, ненавязчиво обсуждал газетные материалы, предлагал свои снимки, и их регулярно печатали. К тому же у этого парня имелся «Москвич». Незаметно редакционная братия стала пользоваться этой машиной, как Остап Бендер и его приятели - «Антилопой-гну». Женщины редакции тоже с симпатией относились к молодому человеку с таким роскошным именем – Роберт.
- Он такой забавный, на котёнка похож… - с улыбкой заметила как-то секретарша, глядя вслед удалявшемуся по коридору Анашкину.
- Что и мышей уже ловит? - по-своему отреагировал сидевший на стуле в приемной Буренков.
Секретарша немного смутилась, однако предположила:
- Может быть, и ловит, да больно уж молод, красавчик…
В конце августа почти весь коллектив редакции выбрался на отдых в горы, точнее – в предгорья дальних отрогов Тянь-Шаня. Решено было провести выходные на природе; погода стояла великолепная – целыми днями светило солнце, радовала глаз успевшая стать багряной и жёлтой листва, серебрясь на солнце, летела паутина. К вечеру становилось прохладно. Свой лагерь журналисты разбили в живописном месте на лужайке вблизи ручья с быстрым потоком ледяной воды.
Днём, выпив водки, мужская половина куражилась, соревновалась в восхождении на ближайшую вершину довольно высокой горы. Некоторые умудрялись купаться в ручье, а женщины скромно нежились на расстеленных цветных одеялах. Для ночлега слабому полу подготовили палатки, а мужчины по-спартански бросили для себя на траву брезент, одеяла и спальные мешки.
Вечером, в сумерках, развели костёр, и под звон бокалов продолжили трапезу. Над лагерем на тёмно-синем небосклоне горели ясные звёзды. После выпитого у всех было бодрое и весёлое настроение. Валерия полагала, что знает своих друзей, что называется, вдоль и поперёк, но это, оказывается, не так. Кто бы мог подумать, что у Томилина такой роскошный бас-баритон!.. И гитара в его руках, и дивная песня на стихи Ярослава Смелякова…
… Я шагал напролом, никогда я не слыл недотрогой;
Если ж ранят меня в справедливых, жестоких боях,
Забинтуйте мне голову русской лесною дорогой
И укройте меня одеялом в осенних цветах.
От полей и от рек веет свежестью, веет простором,
Как увидишь, почувствуешь: вечно, ребята, живём!
Не больничным от вас, ухожу я, друзья, коридором,
А уйду я, товарищи, сказочным Млечным Путём...
«Жаворонки» вскоре стали ронять головы и забываться в объятьях Морфея. Роберт, этот юноша с честными, наивными глазами, трясся в ознобе; женщины сразу это заметили.
- Да у тебя жар, температура… Простудился в ручье… Докупались, мать вашу!..
- Выпьешь шнапсу – враз полегчает, - советовали расположившиеся поблизости коллеги, «кунаки».
- Не-е-е-ет! – стучал зубами Роберт и пытался свернуться в клубок, словно хотел изобразить ежа.
Даже под несколькими одеялами, которыми его тут же завалили, парню не становилось теплее. Дело принимало серьёзный оборот; те, кто был адекватен, не на шутку взволновались: надо что-то предпринимать… Всполошённые женщины, беспокойно, наперебой судачили, предлагая различные согревающие средства, а лекарств от простуды ни у кого не нашлось. И тут героически поступила Валерия. Нисколько не смущаясь, она позвала дрожащего Роберта к себе… в спальник.
- Ну что ты жмёшься! Раздевайся, иначе, как говорится, медицина бессильна… Буду отогревать тебя своим телом. Есть такой древний способ спасения, - строгим, повелительным тоном приказала Валерия, и Роберт сдался.
В палатке он позволил стащить с себя свитер, нижнее бельё и только слегка ошарашенно поглядывал на свою спасительницу.
- Всё снимать?
- Всё…
После того, как Роберт оказался в спальном мешке, Валерия погасила фонарик и быстро сбросила с себя спортивный костюм, маечку, оставалось потеснить в спальнике бедолагу Роберта. Тот, сжавшись, молча встретил женскую плоть и продолжал дрожать, как испуганный зверёк.
- Не волнуйся, всё замечательно и не стесняйся, обними меня!
А у самой вертелось в голове:
«Вот ещё один заморский гость… Да нет, этот скорее заморыш».
Прошло, должно быть, около часа, прежде чем Роберт перестал дрожать. Валерия согревала его дыханием и телом, в котором шумела и неслась по жилам горячая кровь.
- Ну как, суслик, лучше тебе? – спрашивала она насмешливо.
Вся эта пикантная ситуация представлялась и геройством, и умопомрачительной интригой, провокацией. Это положение, которым она могла управлять, забавляло и веселило Валерию.
- Лучше!.. Может, я пойду уже, укроюсь одеялом, - заикаясь, шевельнулся «суслик», обхваченный руками и ногами Валерии.
- Ну куда же ты пойдёшь! Дурачок, тебя же не гонят. И вообще ты придёшь в себя только к утру.
В голосе спасительницы чувствовалось неподражаемое благоволение, а ласка её губ и рук делали своё дело… Ещё через полчаса Роберт осмелел – начал целовать её грудь и снова задрожал – теперь уже от проснувшееся страсти. В эту ночь молодой журналист настолько выздоровел, что напрочь забыл о своей простуде, и в спальном мешке им двоим не было тесно.
А утром за завтраком коллеги диву давались и многозначительно цокали языками, вскидывали к небу ладони и благодарили аллаха.
- Надо выпить за спасительницу! – спохватился Быков и кинулся к сумке с бутылками.
Спасённый Роберт смущённо помалкивал, а Валерия снова ловила на себе завистливые взгляды молчаливо улыбающихся женщин.
…После свадьбы с Робертом Валерия по-настоящему расцвела. Этот прежде казавшийся никаким молодой человек вдруг приобрёл в редакции невиданный авторитет, а Валерия многозначительно уверяла друзей:
- Я обнаружила в нём столько достоинств!..
Коллеги лишь разводили руками.