Особая милость

   
Мне сейчас пятьдесят и я не была на этом кладбище двадцать лет. Последний раз это было, когда хоронили мою бабушку. Ту бабушку, у которой я часто жила летом на каникулах и с которой  часто ходила на это кладбище.

Село, где похоронено много моих предков, называется Хлевное. Село сильно изрезано балками и оврагами, буераками, как называла их бабушка. Оно находится на левом берегу верхнего Дона. Чередование лесной и степной растительности, обилие оврагов и трав, придает ему особое русское очарование.

Кладбище сильно отличается от кладбища моего города. Наше мрачное, заросшее большими деревьями, на которых много вороньих гнезд и  вечно орущих ворон. А внизу почти всегда холодно и сыро. Сумрачное кладбище.

А Хлевенское кладбище светлое, продуваемое ветерком. И, если  на нем и есть деревья, то это небольшие елочки, рябинки или березки, но их мало.

Я постояла у могилок своих родных. Положила привезенные цветы и зачем-то  конфеты.

Последняя могилка бабушки. На фотографии она смотрит ласково, так же, как смотрела на меня при жизни. Гладко зачесанные назад седые волосы, неизменный белый воротничок, и такие знакомые морщины.

В сумке осталось четыре конфеты «Аленка»,  и я кладу их  на могильный холмик. Но почему – то моя рука, помимо воли, берет назад две конфеты и опускает их в сумку.
«Зачем они мне», - думаю я. - Надо вынуть». - Но не делаю этого и ухожу, еще раз взглянув на дорогую сердцу фотографию.

Уезжать не хотелось. Осень в этом году необыкновенная, теплая и сухая. Под ногами шуршали  сухие трава и листья. И тогда я решаю обойти все кладбище, от одного забора до другого, все ряды могил.

Я иду и разглядываю фотографии, читаю надписи: «Пополитовы, Пожидаевы, Родионовы….».  Много одинаковых фамилий. Редко кто раньше покидал свои деревни и села, женились, рожали детей, которые тоже были Пополитовы, Пожидаевы, Родионовы, которые тоже женились и дети их становились Пополитовы, Пожидаевы, Родионовы…. Одни умирали,  другие рождались, и так сотни  лет.

Я подхожу к следующей невысокой оградке и вижу на фотографии маленькую девочку: она стоит в светлой пестрой шубке, подняв кверху руки. На голове у нее вязаная мохеровая шапка с длинными, завязанными под подбородком, ушками. Она широко и радостно улыбается  миру.

Я знаю эту девочку – Ларису Бутову. Вернее, я ее не знаю, никогда не видела, но бабушка рассказывала мне про нее. Она – первая внучка двоюродной сестры моей мамы.
Я захожу за оградку и сажусь на лавочку. Вот для чего мне нужно было оставить две конфеты «Аленка», которые я кладу  на могилку. И начинаю вспоминать то, что рассказывала мне, десятилетней девочке, моя бабушка.

У Марфы Васильевны  Бутовой был один сын – Стасик. Когда он женился, то у них родилась девочка, которую назвали Лариса.

У Марфы Васильевны была одна, но трепетная  страсть – любовь к деньгам. То она  с мужем заводила  пчел и продавали потом мед, пергу и мумие, то она заставляла  мужа и сына строить теплицы, в которых  выращивались тюльпаны и потом продавались к 8 марта на рынках Воронежа, то выращивались особые цыплята для продажи.

Каждый год у нее возникали новые идеи, которые она с неимоверным упорством и неистощимой энергией воплощала в жизнь.  У них был уже телевизор,  холодильник и телефон, что было тогда большой редкостью, автомобиль «Победа», и много чего еще, чего не было у других.

Несмотря на достаток, сын и сноха ссорились, расходились,  заводили себе других жен и мужей, потом опять сходились и снова разбегались. Постоянно ругалась с ними и Марфа Васильевна.

Когда родилась Лариса, Марфа Васильевна немного охладела к деньгам, к ссорам, и принялась опекать,  лелеять и взращивать маленькую внучку.
Сказать, что Марфуша любила Ларису, значит, ничего не сказать. Она просто рассудок теряла от своей любви. У них была особая доверительная любовь, сложившаяся в результате того, что родители забыли про Ларису и постоянно выясняли свои сложные взрослые отношения.  Лариса называла бабушку просто «Марфуша», а Марфуша называла Ларису «Моя Ласточка», хотя имя «Лариса» означало чайку, а не ласточку.

Однажды, в начале лета,  Лариса прибежала к бабушке. Глаза ее горели, и она была сильно возбуждена. Сбиваясь и глотая слова, она рассказала, что у девочки Вики, дочки директора хлебоприемного пункта,  она увидела маленькую игрушечную швейную машинку. И что эта машинка, хотя и была игрушечной, но она по - настоящему шила, у нее была и шпулька, и челнок, и катушечка, и иголочка. И что Вика показала ей, Ларисе, платье для куклы, которое она сама сшила на этой машинке.
- Марфуша, Марфуша,  пообещай мне, что ты купишь мне такую же машинку. Пожалуйста. Я ничего больше не буду у тебя просить, только машинку, - Лариса хватала бабушку за руки.
- Успокойся, моя Ласточка, обязательно купим такую - же, а может даже и лучше, - Марфуша прижала к себе Ларису.

Вечером Марфа Васильевна  уже звонила в Москву своей знакомой, чтобы та дала денег продавцу «Детского мира». Сделать это нужно было  для того, чтобы продавец при первом же поступлении  таких швейных машинок, обязательно оставил бы одну для Ларисы.

Это был шестьдесят девятый год. И в этом году Лариса должна была пойти в первый класс. Они уже все закупили для школы: и портфель, и карандаши, и палочки. Была уже куплена форма и выбраны самые красивые фартуки: белый и черный.
И тут грянула беда. Лариса вдруг стала вялой, слабой, не хотела бегать, больше лежала и много спала. У нее ни с того, ни с сего, поднималась  температура. Часто носом шла кровь.

Решили показать ее врачам. Те провели обследование и вынесли вердикт – лейкемия, а по - простому – белокровие. И что жить ей оставалось всего ничего.
Когда в сентябре все дети пошли в школу, Лариса умирала в больнице. Марфа Васильевна потеряла аппетит, покой и сон, и все время плакала. Родители опомнились и  перестали ссориться.

Как – то в один из дней Стасик сказал:
- мама, тебе извещение на посылку из Москвы, получить?
- получи, - мать не знала, что за посылка и от кого, и ей было все равно.

В посылке оказалась игрушечная швейная машинка, представляющая собой маленькую копию настоящей: блестящая черная с золотым орнаментом, маленьким челноком, шпулькой, иголкой и катушечкой.

Марфуша собиралась ехать в больницу и взяла эту машинку, надеясь, хоть немного порадовать умирающую внучку.

Лариса была очень слаба и бледна, под глазками ее, в которые так любила ее целовать Марфуша, залегли синие тени. Кожа казалась прозрачной и на височках просвечивались синие ниточки сосудов.
- Ну – ка, посмотри, моя Ласточка, что я тебе принесла.

Лариса посмотрела на машинку:  радость в ее глазах не отразилась даже на мгновение.
- Марфуша, разве ты не знаешь, что я  умру? Зачем мне теперь машинка?

Из выцветших Марфушиных глаз полились слезы, которые она  уже не смогла сдерживать.
- Не плачь, разве ты не знаешь, почему я должна умереть?
- Нет, не знаю, скажи – почему?
- Это особая милость Бога.
- Кто это тебе сказал? – Марфа Васильевна  была потрясена до глубины души  совсем не детскими словами.
- Один батюшка, он сегодня приходил в больницу и зашел ко мне.
Я у него спросила, почему я должна умереть, я так хочу жить. Он ответил, чтобы я не боялась, мне там будет очень хорошо на небе, потому что я безгрешная. А умереть я должна за ваши грехи. И  что это от  большой любви к вам Господа. Когда я умру, вы будете плакать обо мне и  своих грехах,  и раскаиваться.  А когда раскаетесь, то  придете ко мне на небо. И мы там уже будем вместе вечно, я буду там вас там ждать.
Разве ты этого не знала, Марфуша? – Лариса смотрела на бабушку с укоризной. - Ну, вот теперь знай. Не плач, иди домой, я теперь не боюсь.

Марфуша вышла из палаты на подгибающихся ногах, шатаясь и держась за стены. Она ничего не видела из-за слез. А в голове стучало: «Особая милость… особая милость… особая милость…».