Отец из Беги и смотри

Леонид Машинский
«С приличествующим случаю величием духа         он должен скрывать свою боль…»
                С.Кьеркегор


И вот я стою и торгую видеокассетами на рынке. Всё как обычно. Распространяюсь перед покупателями, что новенького и припоминаю, что они ещё не смотрели из старенького. Суббота – самый бойкий день. Я только и делаю, что грешу – в субботу по еврейским понятиям, в воскресенье – по православным. Народа на редкость много. Такой час. Но может быть, уже через несколько минут все разбегутся, и будешь здесь сидеть и куковать в гордом одиночестве.
     На рабочем месте меня нередко навещают друзья. Так что я не очень удивляюсь, разглядев среди лиц клиентов какое-нибудь уж слишком знакомое и не вписывающееся сюда лицо. Клиенты, впрочем, тоже почти сплошь мои знакомцы. Только тот клиент ценен, который постоянен. Только тот хорош, с которым поговорить приятно, если даже ничего ему и не продашь.
Я на секунду закрыл глаза. Просто моргнул. Только что мне пришлось общаться сразу с несколькими заинтересованными людьми. Одному объяснять возможную причину брака на возвращённой им кассете, другому отдавать сдачу, с третьим просто здороваться и улыбаться. К тому же, необходимо было записать все проданные кассеты в тетрадь.
Я закрыл глаза и почувствовал это. Мне стало страшно. Вернее, я не успел испугаться и поплыл. Я понял, что плыву, и это меня испугало. Испуг отрезвил меня, и я  открыл глаза. Не могу сказать, что я им не поверил. Просто на тот момент у меня не нашлось  ни слов, ни мыслей, ни эмоций. Вдруг напала какая-то лень, дрёма, слабость. Так на лицо наползает мертвецкая бледность, когда тебя избивают, а ты не находишь в себе ни сил, ни воли защищаться.
Это была не какая-нибудь моя старая любовь, на что я в тайне надеялся. Это был… отец. Он стоял, зажатый с обеих сторон клиентами. Мужчины по сторонам были мне не очень знакомы – благо, они, не задавая вопросов, углублённо изучали товар, разложенный на столе. Отец тоже молчал и виновато улыбался.
- Привет, - зачем-то сказал я и удивился гулкости своего голоса.
- Привет, - ответил он приглушённо.
Я опустил глаза. Брови были тяжёлыми как гири. Я очень-очень рассчитывал, что когда я их подниму, он исчезнет. Пауза зрела и звенела. Я рывком поднял веки и голову. Отец стоял передо мной. Оба клиента исчезли, так ничего и не купив. «Философы» - как мы таких называем.
- Может быть, зайдёшь сюда, присядешь, - опять-таки неожиданно для самого себя предложил я отцу.
- Да нет, - ответил он тихо и покачал головой. Его голос едва пробивался через рыночную музыкальную какофонию.
Я вздохнул. Так тяжело, что отец не мог этого не заметить. Я всё ещё отводил взор, боялся смотреть ему в глаза.
«Наверное, надо что-то спросить…», - мелькнула у меня мысль. Отец, по всей видимости, моих мыслей не читал. Он - то ли не хотел, то ли не мог подсказать мне образ действий.
Я пожевал губами, и, набравшись духа, сфокусировал зрение прямо перед собой.
- Я не знаю, на самом деле это происходит или нет – выговорил я . – Но то, что происходит, для меня очень тяжело. Скажи пожалуйста, зачем ты пришёл.
Я говорил, но мне казалось, что я скорее не говорю, а слушаю сам себя - голос звучал как чужой, раздавался как в бочке. Мало того, я не понимал, нужно ли это говорить. Мне вовсе не хотелось обижать отца. Но что я должен был делать? Обнять его, повиснуть на шее?
Отец улыбался всё той же, довольно жалкой, улыбкой. Эту улыбку я помнил у него с тех пор, как мне в малолетстве пришлось отбиваться от навязываемой им дружбы, после того как он разошёлся с матерью.
- Ну, ты скажешь что-нибудь? – вдруг спросил я почти раздражённо.
Отец опять улыбнулся, на этот раз более галантно. Это несколько смягчило ситуацию. Он вообще был светским человеком, весьма светским:
- Я узнал, что ты здесь. Смотрю, как устроился.
- Если хочешь, расскажу, чем мы торгуем, - предложил я.
Отец очередной раз улыбнулся, теперь уже на какой-то свой иронический и развлекающий лад.
Я натянуто улыбнулся в ответ. Улыбаясь, я осознал, насколько устал за последние минуты. Будто на самом деле на мне воду возили. Захотелось сесть, но было неудобно перед отцом.
- Как ты себя чувствуешь? – предупредительно спросил он.
Голос у него был, как я уже сказал, очень тихий, но всё-таки я его отчётливо слышал, в то время как, чтобы расслышать сквозь окружающий шум некоторых клиентов, мне приходилось заставлять их по три раза повторять на повышенных тонах одно и то же.
«Может быть, это звучит всё-таки только в моей голове?» - сделал я осторожный, но обнадёживающий вывод.
Отец наклонился к моему уху. Была, кажется, у него такая привычка. И я ощутил знакомое дыхание, дыхание с придыханием. Услышал, как посвистывает его горло, как он сглатывает слюну. Это был несомненно он – целиком и полностью. Был даже его слегка кисловатый запах.
- Ты долго здесь будешь? – спросил меня отец на ухо – так, точно собирался вступить со мной в какой-нибудь сговор.
- А что? – спросил я, невольно отпрянув, ибо его дыхание щекотало волоски у меня внутри уха.
- Да может быть, я мог бы тебя дождаться?
Я посмотрел на часы:
- Нет, ещё долго. Мне здесь надо быть хотя бы до семи часов, - а сам подумал: «Что я говорю? Мне наверно в таком случае следует всё бросить и идти за отцом, куда он пожелает…»
- Жаль, - отец разочарованно нажал плечами.
- Ты торопишься? – спросил я.
Отец замялся.
- В общем, нет – сказал он вскоре. – Но если ты занят…
- Только ты не обижайся! – взмолился я. – Суббота – у меня самый доходный день!
Отец улыбнулся понимающе и панибратски вскинул подбородком.
- Блин! - выругался я. – Был бы кто-нибудь, кто мог меня заменить... Как на зло - все разбежались. А клиенты так и прут.
Отец стал озираться по сторонам. Я врал. Вернее, уже врал. Клиенты были, но вот их и след простыл. Толпы бродили по рынку, но всё мимо. Так бывает. Не всякий ведь забредёт в нашу закуту.
Отец почесал нос:
- Жарко тут у вас, - сказал он.
- Кондиционеры работают, - похвастался я. – А ты сними плащ, я на спинку повешу.
- Да ладно, - отмахнулся отец. – Расскажи лучше, как ты здесь? Как заработки?
- Ну, когда как. В общем, ничего. – Ушёл я от прямого ответа, сам не знаю зачем.
- Как семья?
- Семья – как семья, - снова неопределённо ответил я. Как будто у меня могли быть какие-то основания что-то скрывать от отца.
Он помолчал.
- А в поездки больше не ездишь?
- Что? – не понял я.
- Ну, на поездах?
- А, нет. Уже давно. Там перестали платить. Да и поездок мало. А сидеть здесь – сторожить вагоны – не велика радость.
Это я отцу - про свою, не так уж давно оставленную, профессию проводника почтового вагона.
- Да-а, - протянул отец, чтобы что-нибудь сказать. А как стихи?
Я шмыгнул носом:
- Ну, пишу иногда. Но щас мало.
- А почему? – вроде расстроился отец.
- Да возраст уже, - смущённо улыбнулся я. – Хватит. Или придётся ещё раз влюбиться. Возможен адюльтер – сам понимаешь, нехорошо.
Отец помрачнел. И я вспомнил, что он всегда болезненно воспринимал подобные шутки. Кто знает - может быть, сработало подсознание, и я вновь мстил ему, вроде бы невзначай его подковыривал.
- А как мама? – переменил он тему.
- Жива, здорова – слава Богу, - я перекрестился.
- А бабушка?
Я широко раскрыл глаза.
Отец будто что-то припомнил и, оттопырив нижнюю губу, сокрушённо покачал головой:
- Когда это произошло?
- Да уже … почти десять лет назад. Разве ты не знаешь?
Он посмотрел на меня испытующе. Была в этом взгляде какая-то внутренняя боль. Он словно проверял меня на вшивость. Но я даже не мог понять, в какого рода вшивости он пытался меня уличить. Я чуть не утонул в этих глазах, зелёных с разводами растворённого на молоке кофе. Я вовремя спохватился.
- Уу-х! – выдохнул я.
Отец примирительно улыбнулся.
- Ничего, - сказал он. – У меня что-то с памятью, знаешь. Иногда вылетает. Годы.
- Что-то непохожее на тебя рассуждение, - зачем-то сказал я.
Отец поднял брови – он так всегда иронизировал. Вернее - это был привычный сарказм. Отец как отец. Значит всё в порядке. И эта его, тщательно скрываемая, но вечно пробивающаяся сквозь тонкую кожу наружу, нежность… Она сейчас - как никогда сильно чувствовалось. Я, кажется, унаследовал эту его черту. Но чувствует ли хоть кто-нибудь меня так, как я его сейчас?
- Ну, мне наверно пора, – полуспросил он.
Я уже с непритворным сожалением вскинул глаза:
- Уходишь?
Мне очень захотелось спросить у него телефон. Или… я дал бы ему свой. Но ведь он должен знать! В голове у меня опять всколыхнулся какой-то сумбур. Я никак не мог решить: что следует, а чего не следует спрашивать теперь у папы?
Вот, что бабушка умерла, он почему-то не знает. Или притворяется? Или забыл?.. Там ведь ему - должно быть виднее…
Может быть, пойти всё-таки проводить его хотя бы до дверей рынка? Или до метро? Но куда он? Да, куда он едет?
- А куда ты сейчас? – вырвалось у меня.
Отец грустно улыбнулся.
Я знал один из возможных его теперешних адресов. Не так давно мы с дочкой закопали тюльпанные луковицы в его, ещё не успевшую как следует провалиться, могилу.
- А ты оттуда можешь звонить? Хоть иногда? – спросил я, и мне было невыносимо страшно и неудобно за свои вопросы.
Отец криво и загадочно улыбнулся и нетерпеливо повертел головой, его уже подмывало уйти.
- Я что, тебя больше никогда не увижу?
Он посмотрел на меня в упор и не ответил.
Я обессиленно опустил глаза и руки. Веки стали неприподъёмно тяжёлыми.
Казалось, что в слёзных мешочках зреют такие крупные слёзы, которым во веки не пролезть сквозь узкие протоки. Скорее, верблюд…
Я всё-таки поднял лицо. У меня тряслась шея. Отца не было. Я пошарил вокруг сумасшедшими  глазами. Весь мир подёрнулся дымкой. Звуки и запахи тоже. Слава Богу, ещё никто из клиентов меня в этот момент не доставал. Язык прилип к нёбу, вся слюна во рту внезапно кончилась. Надо попить. Но вместо того, чтобы пойти за водой, я водрузился на своё седалище. Пока никого нет - можно закрыть глаза и всё обдумать.
       Случалось, покойники являлись ко мне во сне. Да с кем такого не случалось?
 Бабушка однажды приснилась,  и я обнял её.
 - Наконец-то ты появилась! – возликовал я.
 - Нет, это не я, - сказала бабушка.
 - Как не ты, а где же ты? – удивился и расстроился я – ведь все мои пять чувств совершенно убедительно говорили, что всё это, передо мной, именно моя бабушка.
 - Твоя бабушка в другой комнате, - сказала бабушка неожиданно жёстко, и даже стала отталкивать меня руками.
 - А кто же ты?
 - Я призрак. Не обнимай меня! – она окончательно отстранилась.
 Я стоял перед ней как оплёванный и смотрел на неё снизу вверх умаляющими глазами. Она почему-то стала очень большой – как башня. Или это я – что гораздо более вероятно – опять стал маленьким, как в детстве.
 Эта бабушка была для меня недоступна и взирала строго. Но в уголках её глаз и губ я всё же угадывал знакомую любовь.
 - Ты не шутишь? – с последней надеждой спросил я.
 - Я не шучу, - отрезала бабушка и, уперев руки в боки, отвернулась.
 Я шагнул к двери, открыл её и уже бегом выбежал в большую комнату. Никого там не было. Я ещё раз лихорадочно осмотрелся. Даже на шкаф и под диван заглянул. Я кинулся обратно в маленькую комнату. Но и там было пусто. Бабушка ушла, испарилась. Зачем-то обманула меня. Может быть, хотела предостеречь? И то – общение с призраками – наверно не самое безобидное занятие. Такого не пожелаешь собственному внуку.
 Ещё ко мне приходил мой двоюродный, безвременно умерший брат, второй внук той же бабушки. У него всегда что-то не в порядке было с лицом – какая-то кровь, и на руках… Но это было понятно – ведь он погиб при весьма загадочных и трагических обстоятельствах…
 Являясь ко мне во сне, брат с каждым разом становился всё чище – пока совсем не исчез. Быть может, Господь наконец-то освободил его заблудившуюся душу? Хотелось бы на это надеться.
 А тут… Призрак отца явился среди белого, пусть и изрядно подсвеченного люминесцентными лампами, но дня, на рынке, а отнюдь не в храме, в цитадели, можно сказать, всех возможных грехов и пороков. Вот это, всё что находилось здесь, – я приоткрыл глаза и вместе со светом поймал в щёлки меж век тревожный и гнетущий гул – это и есть самая что ни на есть вопиющая реальность! Иначе - какая ещё земная реальность может быть на Земле?!
 От этих мыслей с ума можно было сойти. Я опять поплотнее сомкнул веки и постарался переключиться. Клиенты – молодцы – до сих пор меня по-прежнему не беспокоили. Хотя и деньги между тем – какие-никакие – конечно утекали из рук.
 Вдруг я вскочил и заметался, как испуганная лошадь. Никого не было – ни призраков, ни людей. Только девчонки напротив наяривали какую-то до исступления реальную попсу. Я опять присел и вытер со лба засморканным платком липкий горячий пот. Ещё раз встал и для надёжности огляделся. Поджилки дрожали. Ладно. Как бы там ни было – надо отсидеться и … переключиться.  Сейчас, может быть, кто-то придёт... И попить. Но идти куда-то – пока выше моих сил. А вдруг?.. Вдруг - всё это вообще сейчас исчезнет? Я зажмурил с натугой свои, самостийно вылупляющиеся, как подоспевшие цыплята, глаза. Может быть, глаза боялись быть закрытыми? Глаза боятся…
 Мне всё-таки удалось переключиться. Я стал думать о тщете «реальности», о том, что вот уже очень скоро мы будем продавать вместо громоздких кассет DVD, после DVD - какие-нибудь минидиски, а потом – если доживём и не прихлопнет нас, негодников, какая-нибудь инспекция – вовсе станем торговать какими-нибудь микрочипами, которые будут прикрепляться, скажем, к виску, а там, глядишь, и безболезненно внедряться в мозг. Зачем тогда все эти телевизоры, голография? Зачем сами глаза, которые боятся? Можно ведь, наверное, когда-нибудь будет продавать сны, сны в чистом виде. Конечно, это будет выглядеть совсем не так, как в наивном фильме 40-ых годов. Да и нужны ли кому-то чужие сны? Риторический вопрос! Что за болезненное любопытство?!
Тут ко мне пришли клиенты, и я до самого конца рабочего дня уже не задавался никакими вечными вопросами.