Эйфория осени

               

                Курю на балконе и мысль:
                "А трава то еще зеленая-
                живая! Больно ли ей,
                когда она замерзает под 
                снегом? Я замерзал, мне 
                не было больно, ощущал
                эйфорию ".

                Иван Паршиков

Точно не скажешь какой на дворе стоял месяц – что то между сентябрем и октябрем. Дожди вовсю моросили, но небыли еще невыносимо холодными. Небо пестрило рваными облаками и разрозненными косяками запоздалых перелетышей. Березки в это ненастное межсезонье потеряли статус русских красавиц и больше походили на убогих, просящих милостыню нищенок. Они отдавали свои последние листья мачехе осени и ждали прихода матушки зимы. Та обещала одеть их в искристо -  белые шубы и вернуть утраченную грацию. Некогда буйноголовые тополя теперь были совершенно голые. Но они и  не думали прятать своей наготы и стояли гордо расправив могучие спины. Ивы не спешили расставаться со своею листвой, хотя та уже давно пожелтела, завяла и плакала не от избытка влаги в корнях, а от все тех же затяжных дождей, оккупировавших бескрайние сибирские степи.
      Младший сержант с именем и фамилией – такими же как у автора этого очерка  сидел в беседке укутавшись плащ – палаткой и наблюдал за вечерней уборкой территории. Физически он в ней не учувствовал, а только лишь контролировал сей нехитрый процесс. Тело отдыхает, а мозг, освобожденный от задач по управлению конечностями начинал работать в направлении нематериального, создавая различные мысли и образы. Аккомпанемент дождя, серый промозглый пейзаж, чистый воздух – разбудили в голове младшего сержанта музу, которая воспарив над убогой прозаичностью направила его мысль вглубь поверхностных восприятий – туда куда заглядывают товарищи с философским складом ума. Он смотрел на небо, на деревья, на солдат, работающих метлами, на листья, сметаемые этими солдатами, этими метлами. Он поглубже вдохнул пронзительный осенний воздух и вдруг задумался над тем, что этот самый воздух в эту самую пору обладает теми оттенками и ароматом, которые никогда более, акромя как сейчас в нем не присутствуют. Он наполнен чем-то неповторимым, пронизывающим душу, рождающем вдохновение и мягкую грусть. Создающим музыку сердца. Ароматом, который словно берется за перо и пишет свой неповторимый сюжет. И это и не поэзия и не проза, не звуки скрипки – это что-то неуловимо высшее, что-то  божественное. Никогда, ни в какую другую пору воздух не бывает таким.
          И, так как внимание сержанта, как уже было сказано фокусировалось в тот момент на листве, он заподозрил именно ее в создании того неповторимого, неуловимого и божественного – что заставляло восхищаться сей казалось бы убогой и промозглой порой!
Листва, умирающая на мокром асфальте отдавала осеннему ветру все то, что видела и переживала за свой короткий век. Отдавало она лучи солнца, которые некогда в избытке заливали ее молодое, полное жизненных сил зеленое тело. Тогда, в разгар июля листва жаловалась на эти самые лучи и всей душой желала укрыться от них, молила чтобы солнце поскорей ушло за линию горизонта. И, любуясь кровавым закатом, предвкушала наступление прохладной летней ночи, когда она могла отдохнуть от всепожирающего зноя и слепящего света. А ночью листва погружалась в беспросветную мглу и любовалась на звезды, рассыпавшиеся по прозрачно-черному июльскому небу. Бывало, что ночь дарила листве капли чистейшей росы, которые та жадно впитывала, зная, что скоро на востоке появится светло-желтая полоска восхода которая, вместе с возвращающимся зноем заберет их. Так повторялось изо дня в день. И листва мечтательно вспоминала те мгновения, когда она, набравшись соку и смелости выбиралась из набухшей до треска почки и улыбнулась тогда еще мягким солнечным лучам – первым в ее жизни. Она глотала свежий майский воздух и захлебывалась ароматами пробуждающейся природы.
        Вспоминала листва и всю мощь летних ливней, которые периодически взбадривали ее, сбивали глиняную пыль, пробуждали. Они были совершенно не такими как те, что вот уже какие сутки нудно и противно скользили по ней в эту ненастную пору.
Отдавала она бесконечную синь летнего безоблачного неба, страсть горячих июньских ветров, вдохновенную задумчивость августовских облаков, и золото сентября, которое совсем недавно так радовало ее, казавшись прекрасным преображением. Отдавала листва свою любовь, свою нежность, свои надежды и переживания, мечты – отдавала всю свою душу. Потому как понимала она, что это последние мгновения, когда она является хоть какой-то еще частью мира, который подарил ей столько противоречивых и красочных чувств. И хотела листва пред последней чертой поделиться всем тем хорошим, что было в ней. И перед тем как отдать осени свою душу, она изо всех сил пыталась отблагодарить мир в котором она жила, даруя ему неповторимую душистую ауру. Душа ее взлетала, тут-же подхватываемая сырым осенним ветерком и выплескивалась в неповторимом пронзительном аромате. И в момент, когда мир с радостью принимал душу листвы, она испытывала невероятный всплеск эмоций она была счастлива от того, что сделала этот мир чуточку прекрасней  – она чувствовала эйфорию!
Наверное великие поэты, писатели, музыканты, художники чувствуют в осеннем воздухе присутствие души умирающих листьев и вообще всей отцветающей природы и так-же впадают в подобие эйфории, создавая прекрасные свои творения. Возможно и товарищи перебравшие со спиртным чувствуют себя подобно умирающим листьям и готовы обнять весь этот мир или отдать ему всю свою душу.
         Не будучи ни великим, поэтом, ни писателем, ни композитором, ни художником, ни тем более пьяным, сержант списал посетившее его прозрение на проделки некой музы, которая пролетая над бескрайней западносибирской равниной, решила присесть отдохнуть и, не найдя ничего более подходящего ненадолго расположилось под его фуражкой, скрывшись тем самым от нозящего дождя и подарив ему несколько мгновений прекрасной блуждающей мысли.
         Сержант встал, затянулся, прищурив глаза прекрасным воздухом, природа которого казалась теперь ему предельно понятной, выдохнул горячий пар и вышел из беседки. По пути к ближайшему солдату, он нагнулся и поднял с асфальта жухлый, мокрый листочек. Внимательно его рассмотрел, поднес к ноздрям, задумчиво вздохнул… За спиной раздался зычный возглас старшины… Муза выпорхнула из-под фуражки сержанта и понеслась куда-то, пронзая промозглую серую бесконечность.