В небе были тысячи светлячков, только сейчас каждый из них сидел неподвижно, потирая лапки. Сотни вертикальных столбов, а вернее пирамид, поставленных на вершину, уходили в вышину. Они расширялись медленно, рывками, образовывая перевернутые ступени. Причудливые башни, представлявшие собой нагромождение цифр, были естественно бесконечны.
Я полз по этим цифрам с самого рождения, с тех пор, когда только хватило сил и роста за-цепиться за хвостик двойки. Все мы на это обречены – целую жизнь ползти все выше и выше, к призрачному небу, усеянному светлячками. Каждая из цифр для меня и других отмечает только высоту, может, еще показывает наши силы, возможно – является символом. Особенно это относится к круглым номерам – 100, 200, 500. Цепляясь за нижнюю часть восьмерки, я обнаружил, что скоро будет новая веха – 900...
898. Я присел отдохнуть на выступ девятки. Руки мои, как всегда после восхождения, были разбиты и неприятно сочились кровью, а в натруженных мышцах пульсировала боль. Воздух тут, наверху, был намного холодней, я начинал зябнуть в своем тряпье. Немного сдавший голод снова дал о себе знать, покалывал в животе, лез в голову. Я потянулся ртом к краю каменной цифры и жадно откусил холодный твердый кусок. Пожевал. Он противно скрипел на зубах. Непонятно было, как всегда, он это хрустит или твои зубы крошатся.
Только представьте эту картину – худой оборванный человек, сидящий где-то на немыслимой высоте, на стене бесконечной башни составленной из каменных цифр, стоящих друг на друге. Человек, потерявший свой первоначальный облик, человек, у которого на зубах хрустят камни, потому что ничего другого он в жизни не ел. Обреченный на восхождение, безумный альпинист, покоряющий гору, поставленную на голову, ищущий ее подножие, которого нет, ибо гора эта – столб, достигающий звезд, подчиненный простому математическому правилу – число цифр бесконечно.
Таков я и мой мир. Я не думаю, что кто-то прочтет эти строки, которые я день за днем вы-биваю в камне, но искренне надеюсь – есть другие миры, куда я, быть может, попаду когда-нибудь. И пусть это будет светлый день…
Слева и справа тоже высится по столбу. Вернее, есть и другие. Их, пожалуй, тоже беско-нечно много, но я вижу только ближайшие. До них около десяти метров, но расстояние сокращается с прибавлением нового разряда. Пятизначные числа сливаются где-то в высоте. Где-то, где я уже не могу этого увидеть.
«Едим?» – ехидно спросил меня голос с соседней башни. Это был дряхлый старик, давно потерявший остатки одежды, памяти и разума. Я его видел впервые. Что он тут позабыл? Мог ведь забраться дальше, намного дальше…
«Думаешь, почему я сижу тут? Да, бойкое пошло сейчас поколение, лезете все выше и быстрее…» Он горестно вздохнул и зашелся кашлем. Старикашка был неприятен, космат, уродлив. Даже глаза его не горели, даже сердце, пожалуй, не билось. Он еще что-то сказал, но его слова унес ветер, неожиданно задувший с утроенной энергией, засвистевший в проемах восьмерок и девяток. Я прижался к холодному камню, чтобы не упасть, потом, наконец, снова, повернулся к соседу. Тот обнажил свои желтые зубы, пугал впалыми щеками и черным ртом. Над чем он смеялся, сволочь? Над тем, что скоро сдохнет, а мне еще жить и жить, карабкаться и карабкаться.
«Заткнись! – закричал я ему, – чего привязался?»
«Не бойся, зелененький мой. Не бойся. Еще лет сорок – и таким же будешь. А может, раньше». Он подполз поближе к краю своей цифры, ухватился за отверстие в восьмерке.
«Ты никогда не думал, зайчик, для чего все это. Зачем мы лезем тут в небо, которого нет?»
По коже у меня мурашки побежали. Он говорил о том, о чем я даже помыслить боялся. Я никогда об этом не думал – это самоубийство, это то, что загубит тебя. Если я лез – значит, так надо. К чему задумываться о том, что все равно не поймешь? Чтобы броситься вниз от отчаяния?
Я невольно покосился в черную темноту внизу, а затем заставил себя повернуть голову к старику.
«Тебе какое дело?!» – грубо заорал я: он начинал действовать мне на нервы. Столько лет в одиночестве, наедине с небом, покрытым светлячками, каменными глыбами и отчаяньем, голодом, который невозможно до конца утолить, – и первым, кто мне встретился, стал безобразный бестактный старик.
«А я отвечу. Эти постройки – создание древних демонов, которые проверяют нас, чтобы узнать, кто способен достигнуть вершины. Потому что достигшие вершины становятся богами. Слышишь? Богами. Да, ты не ослышался. Стой, черт тебя побери… дослушай меня, дослушай».
А я полз, полз наверх. С такой скоростью, на которую только был способен, – лишь бы убраться от этого безумного старика, который порол очевидную чушь. Не нужно мне таких собесед-ников. С ним я бы через пару минут бросился вниз, а я этого не хочу. В один момент я услышу крик снизу: это сигнал, что безумный, сбрендивший старик упал-таки и уже не будет никого смущать своими небылицами. Почему, спросите, я ему не поверил? Да потому что этого не может быть, вот и все. Какие демоны! Нет никаких демонов. Только пустота, гравитация и математика, а иначе бы было совсем не страшно. Впереди была бы надежда, а ее нет. Нет надежды никакой – не наш это удел. Наверху нет Небес – вот в чем он был прав.
Я устал в районе 950, но прополз еще несколько цифр, выискивая удобную для ночлега. 952. На хвостике двойки заночую – этого достаточно.
Сон навалился на меня, как борец на своего противника, задушил, заморозил, обездвижил. Мне снился солнечный край. Такой зеленый, синий и красновато-белый, какой только можно было себе представить…
Если бы люди жили на земле, они бы обязательно придумали себе небо. Синее-синее с прорехами в облаках, переливчато-хмурое, беспечное. Там бы светило настоящее солнце, порхали в выси настоящие птицы, а порой пролетали белые ангелы. Люди предавались бы мечтам взлететь туда, расправить несуществующие крылья и взлететь.
И я увидел, как на траве чуть поодаль стоит маленький самолет-кукурузник. Весь раскра-шенный ненастоящими цветами, подмигивающий стеклами и улыбающийся винтом. Радостно побежал я к маленькой летной машинке, но почти сразу почувствовал, что меня что-то держит. Не дает продохнуть и пошевелить рукой или ногой. Все тело налилось тяжестью, а сонный мир по-мерк и превратился в мой мир, настоящий. Я снова лежал на жестком выступе цифры два, а ветер снова дул холодно и протяжно.
Странно было бы, если б я ее не встретил. Странно. Она же была на соседнем (теперь уже левом) столбе. Труд моего дня – еще пятьдесят ступеней вверх – и уже 1000. Знаменательное число…
Время тоже не пощадило ее робу, но она не была до неприличия раскрытой. Она была, такой, какой я и должен был ее встретить, и лучшего мне не надо. Она тут была давно – все углы были поломаны, покусаны. Будто ждала чего-то. Или меня?
На тысячеметровой высоте холодный ветер стал постоянным, свист в ушах – почти нестер-пимым, а подъем – нереальным. Но я забыл об этом, когда увидел ее. Я обо всем забыл. Даже синее небо, зеленая трава и металлический кукурузник разлетелись на осколки, разбились о ее острые колени, тонкие руки и мечтательный взгляд. Ее каштановые волосы лежали на плечах, как золотая парча, ее старая роба преобразилась для меня в бальное платье, а ее чернее глаза обрамляли лучшие краски и туши, какие только можно представить. Я понял, как мне повезло, ведь на ее месте мог оказаться кто-то другой (я поморщился от этой мысли), а возможно даже, иссохший труп, вцепившийся в ноль.
И мы смотрели друг на друга долго-долго, не в силах найти слова, не в силах оторвать взгляд. «Как тебя зовут?» – спросил я, а вернее прокричал, в надежде, что она не услышит.
«Джулия», – донеслось на границе слуха. Какое красивое имя. Оно как-то потерялось в ночной тьме и ветре, ему место в том зеленом уголке, что мне так часто снится.
Дальше мы поднимались вместе, приближаясь друг к другу, ожидая той минуты, когда сможем взяться за руки, обняться и быть вместе уже навсегда.
Мы не могли много разговаривать – было плохо слышно и неприятно терять тепло на холодных камнях, но я ощущал ее, а она, надеюсь, меня, а потому мне было тепло и почти не страшно на безумной высоте четвертого разряда. «Не бойся. Ничего не бойся», – порой кричал я через ту пропасть, что разделяла нас, и Джулия улыбкой давала понять, что понимает меня, а большего мне и не нужно было.
Мне впервые приснился мой мир. Я увидел, как я прыгаю на соседний столб, до которого метров пять, но недолетаю, падаю и разбиваюсь, и от меня ничего не остается. Совсем-совсем ничего. Меня размазывает о бесконечно твердую землю, а последнее, что, успеваю запомнить, – лицо Джулии. Перекошенное ужасом и страхом, ожидания одиночества.
Проснулся в холодном поту на 5672… Она жива. Я жив. В нас полно сил, мы молоды. Впереди – бесконечный подъем, но теперь я знаю, смысл в нем есть, как есть он во всем, а иначе и мира бы не было. И когда я одолею еще какие-то четыре тысячи ступеней, мы будем вместе. Может, нас даже назовут богами?