1
Я нервничал. Она опаздывала на пятнадцать минут!
На двадцатой минуте ожидания, когда я уже развернулся, чтобы оставить свой пост, она наконец выпорхнула из-за угла и, как ни в чём не бывало, радостно и беззаботно пропела:
— Привет, Боренька! Я не опоздала?
Она вся была в белом: белое платье с белым ажурным платком на плечах, белые туфли на каблучках и белая шляпка. Её пышные золотистые волосы, как яркие лучи, струились и разлетались во все стороны. На бледно-розовом лице светились бирюзовые глаза под пушистыми чёрными ресницами, а пунцовые губы не смыкались в улыбке, обнажая ровные белые зубы. Она была неописуемо красива, и сердце моё встрепенулось.
Поглядев на неё, такую лучистую и ослепительную, я моментально всё ей простил и, подхватив под руку, заторопился в сторону городской филармонии.
Необыкновенная радость охватила меня. Я шёл на концерт с очень красивой девушкой в предвкушении замечательной музыки. А после концерта, может быть… От этого мечтательного предположения я едва не воспарил в небеса. Путь к сердцу такой очаровательной девушки должен лежать непременно через прекрасную музыку. Так решил я.
2
Зал был почти полон.
В багровых сумерках под звуки настраиваемых инструментов мы протиснулись на свои места и уселись на мягкие плюшевые сидения.
Раздались отдельные хлопки, призывающие начинать концерт. Наконец на сцену вышла пожилая дама благородной внешности и, выдержав продолжительную паузу, объявила громким и торжественным голосом о начале концерта, в программе которого произведения Баха, Генделя и Моцарта. Занавес медленно и беззвучно раздвинулся в стороны.
На сцене, в полутьме, на фоне тёмно-красного экрана, переливающегося волнообразными бликами, сидели четверо музыкантов. Были видны только их чёрные силуэты.
Вдруг вспыхнули софиты и боковые прожекторы, и мы увидели, что перед нами на сцене — две женщины и двое мужчин.
С левого края сидела девушка в длинном чёрном платье с виолончелью. Рядом с ней — молодой парень в белой рубашке с чёрной бабочкой и с флейтой в руках. Далее, почти по центру, — пожилой мужчина с длинными седыми волосами, в строгом фраке и с алой «бабочкой», у него был альт. Крайней справа была совсем молоденькая девушка в чёрной юбочке, белой блузке с короткими рукавами и чёрным бантиком на шее. Её тонкие руки держали скрипку со смычком.
Перед музыкантами стояли серебристые металлические пюпитры с нотами.
3
Зрители притихли.
Пронзительные звуки всколыхнули пространство. Первой заиграла на своей скрипке девушка в белой блузке. Следом и другие музыканты подхватили мелодию — каждый свою партию, но все вместе они вырисовывали динамичный яркий орнамент. Это было аллегро из кончерто гроссо номер один Георга Фридриха Генделя.
Я замер. Музыка звучала так сладко, что с первых же минут заворожила меня. Я слушал очень внимательно и пристально наблюдал за музыкантами. Движения их рук и раскачивания корпусами создавали впечатление какого-то странного сидячего танца, но это исполнялось так ритмично и красиво, что вызывало особое восхищение.
Когда последний аккорд затих и зал восторженно зааплодировал, музыканты, не поднимаясь, выдержали небольшую паузу и, поглядывая на пожилого альтиста, заиграли снова. Зазвучало торжественное неторопливое анданте из двадцать первого кончерто гроссо Генделя.
Альтист был преподавателем консерватории — Виктором Ивановичем Бессоновым. Он собирал из своих студентов разные творческие коллективы: дуэты, трио, квартеты, квинтеты и даже небольшие симфонические оркестры — и часто выступал вместе с ними, приучая к сцене и публике. Студенты консерватории с удовольствием принимали участие в таких концертах, потому что это было началом их творческого пути.
4
Я слушал со сладостным замиранием сердца и невольно шевелил пальцами в такт музыки. Но мою ладонь вдруг сжала чья-то рука. Я повернул голову вполоборота налево и увидел лицо моей спутницы. Оно было каким-то белым и невыразительным в полумраке зала.
— Света, ты чего? — шепнул я, наклонившись к ней.
— Чего они так громко играют?! — выдохнула она мне в ухо, обдав лёгким ароматом розовых духов.
— Да нет же! Они играют превосходно! И инструменты — классные, прекрасно звучат. Слушай! — и я снова откинулся на спинку кресла и погрузился в неописуемый восторг.
Музыканты вдохновенно играли произведения Генделя, делая небольшие паузы, чтобы выслушать нарастающие аплодисменты и вновь продолжить своё великолепное исполнение.
Вот, вступая, запела виолончель. Исполнялось адажио из небольшого концерта для виолончели с оркестром. Мелодия с томным вибрированием полилась из тёмно-вишнёвого корпуса старинного инструмента. Я скользил взглядом по нему снизу вверх. От шпильки, упирающейся в пол, вдоль струн, пересекаемых прыгающим смычком, к грифу и колкам. По грифу двигались белые тонкие пальцы, замирая на мгновение в районе какой-нибудь ноты и, потрепетав, снова перемещались в другую точку, снова трепетали и опять меняли положение. Я стал пристально следить за этими перемещающимися и трепещущими перстами, извлекающими медленную и сладкую, как мёд, мелодию.
Эти пальцы, как будто бы жили отдельно, сами по себе. Как маленькие птички, они будто перелетали с места на место. Они были очаровательны. Я увидел кисть — она была изящна. Затем я увидел вторую руку со смычком. Когда кисть отъезжала далеко от корпуса виолончели, смычок, подобно натянутой пружине, снова притягивал её назад. Это походило на какую-то детскую забаву.
5
Мой взгляд выхватил девушку-виолончелистку целиком. Я вдруг увидел её заново.
Она сидела, широко расставив ноги, покрытые длинным подолом чёрного платья. Складки ткани красиво струились книзу, и только небольшой зазор возле пола показывал блестящие носки чёрных туфель.
Её руки, оголённые от покатых плеч, были столь белокожи и красивы, что невозможно было не залюбоваться ими. Правое предплечье напрягалось приятной округлостью гладких мышц, а локтевой сгиб, приподнятый вверх, плавно и ритмично опускался и подымался в такт музыке.
Из-под высокого закрытого воротника высились упругая шея и голова с красивой причёской. Вьющиеся каштановые волосы, спадая по обеим сторонам бледного лица, обрамляли его восхитительный овал. Глаза, полуприкрытые веками с пушистыми чёрными ресницами, пристально вглядывались вниз — на точку касания смычка со струнами.
Прямой нос и тонкие яркие губы дополняли необыкновенный лик виолончелистки. Округлый, немного крупноватый подбородок чуть выдавался вперёд, и когда она поднимала лицо, он становился особо выразительным. Девушка слегка прикусывала губы в нервной улыбке и встряхивала головой. Волосы, колыхнувшись, заплёскивались на лицо и снова откатывались назад упругими волнами.
Виолончелистка находилась в каком-то сосредоточенном самозабвении, как будто погружённая в транс, но её игра была чётко подчинена слаженности оркестра, и она двигалась скорее механически, повторяя запрограммированные долгими репетициями движения, извлекая нужные и своевременные звуки. Её игра была безупречна, и весь квартет звучал потрясающе стройно и чисто…
Номер закончился протяжной нотой на вибрирующей струне виолончели, и лицо девушки опустилось вниз, скрытое свисающими волосами. Но через несколько секунд, когда звук окончательно погас в глубине зала, она подняла лицо и дерзко взглянула впереди себя.
И я увидел её глаза. Это были большие карие очи в ореоле чёрных ресниц. На веках лежала лёгкая тень. Это был взгляд богини с Олимпа. В них светился скрытый огонь. Лицо её восхитительно трепетало и излучало торжествующую улыбку.
Зал взорвался настолько громкими аплодисментами, что я невольно оглянулся. Люди самозабвенно хлопали, поднимая руки над головой.
Толчок в бок отрезвил меня. Я повернулся к Светлане. Она глядела на меня с каким-то непонятным раздражением:
— Слушай, мне скучно. Они что так и будут пиликать? Это же невыносимо! Давай уйдём отсюда!
Я растерялся от такой неожиданной просьбы. В самом деле, чего я потащил её на этот концерт? Мы видимся с ней всего третий раз, наше знакомство ещё даже не стало дружбой, не говоря уже о большем, а я решил поразить её своим музыкальным вкусом, даже не проведав про круг её интересов.
Мне казалось, что Светлана должна была вся ликовать от звуков возвышенной классической музыки. Мне думалось, что её душа, обитающая в божественном теле, откликнется на чарующие звуки шедевров великих композиторов. Как я ошибался!..
— Светлана, — я наклонился к ней так, чтобы никто не слышал нашего разговора, и, страстно пытаясь её переубедить, зашептал, — это будет некрасиво. Давай досидим до конца. Дальше будет интересно. Будут исполнять Баха…
— Ну сам и слушай своего Баха! — она произнесла это нарочито громко и резко отвернулась от меня. И я обрадовался, что у меня есть возможность ещё хоть немного продлить мгновения моего возвышенного удовольствия.
6
Тем временем выступление продолжалось. Музыканты, сев на свои места, заиграли концерт для двух скрипок Иоганна Себастьяна Баха. Динамично запела солирующая скрипка, а ей вторым голосом вторил альт Виктора Бессонова. Вступила флейта, и подпела виолончель.
Произведение, изящно сплетённое из четырёх партий, звучало так торжественно и величаво, вызывая моё восхищение, что я моментально забыл про свою капризную подругу и поплыл по эфирным волнам прекрасной мелодии. Я весь растворился в ней. Мои нервы вибрировали в резонанс со струнами скрипки, душа взлетала от звука флейты, а сердце пульсировало в такт с виолончелью. И только альт повторял ритм моего дыхания. Я весь был наполнен музыкой…
На сцену выплыла мягкой походкой аристократическая дама-конферансье, поочерёдно представила музыкантов под бурные аплодисменты, и торжественно произнесла:
— Объявляется антракт!
Занавес сдвинулся. Включился свет в больших люстрах, и публика двинулась в фойе передохнуть, размяться и проверить буфет.
Мы со Светланой тоже вышли из зала.
— Ну, как тебе концерт? — спросил я и осёкся — излишний вопрос. Лицо Светланы было потухшим. Она с рассеянным взглядом осматривалась по сторонам и, нервно теребя наплечный платок, капризно произнесла:
— Боря, я устала. Мне скучно. Проводи меня домой… Пожалуйста.
Выбора у меня не было. Я не мог отказаться. Иначе это выглядело бы невежливо. Но внутри меня всё оборвалось. Сладостное ощущение от пережитого во время концерта восторга — вдруг улетучилось. От светлого настроения, оставленного прекрасной музыкой, почти ничего не осталось. Горькая досада появилась в моей душе.
— Конечно, — пробормотал я неуверенно, — Пойдём. Я провожу тебя.
7
Мы шли не спеша. Она не торопилась и, видимо, надеялась, что я приглашу её куда-нибудь прогуляться. Было ещё достаточно рано — всего четверть восьмого.
Стоял тёплый вечер, и лёгкий ветерок шелестел в верхушках уличных тополей. Светлана о чём-то щебетала без умолку, но я почти не слушал её. Во мне всплывали волны музыки, вызывая у меня приступы эйфории, и мгновенно откатывались куда-то вглубь. Я пытался задержать эти сладостные мгновения, но звонкий голос справа возвращал меня в реальность и я чувствовал какую-то необъяснимую горечь, досаду, неудовлетворённость.
Мне хотелось поскорее проводить её до дома и вернуться назад, в филармонию, дослушать чудный концерт. Но Светлана замедляла шаг и всё сильнее опиралась на мою руку. Она заглядывала мне в лицо, улыбалась, о чём-то спрашивала, задорно смеялась, строила мне глазки и изредка тормошила за плечо.
— Боря, ты меня совсем не слушаешь! Да очнись же! Ты чего такой? Куда улетел? Да вернись же, наконец! — уже наигранно сердясь, приговаривала она.
— Да, Света, извини! Действительно, концерт произвёл на меня такое сильное впечатление, будто бы я побывал в космосе. Жаль, что мы не дослушали его до конца! — последние слова я произнёс с откровенной досадой.
— Ну и иди, возвращайся на свой концерт! — она бросила, оттолкнула мою руку и обиженно отвернулась. Однако не спешила уйти от меня, а через минуту снова, как ни в чём не бывало, взяла меня за руку и, продолжая шагать рядом, спросила:
— Неужели ты так любишь музыку?
— Да. Очень! — ответил я и пристально поглядел на неё. Она была удивительно хороша, как утреннее солнце. Златовласая, синеокая красавица в белых одеяниях. Сердце моё учащённо забилось. Я устыдился своего отчуждения к ней. Во мне проснулось неодолимое желание обнять её, но я не решался, пока мы шли по улице, наполненной гуляющими людьми.
8
Но вот мы и подошли, наконец, к её дому и, остановившись возле подъезда, повернулись друг к другу. Светлана чего-то ждала от меня. Мне показалось, что она готова ответить на мой поцелуй. Я даже был в этом уверен, но… Не спешил.
Она призывно приблизила ко мне лицо и, запрокинув его, смотрела мне прямо в глаза. Я тоже взглянул в её глубокие синие глаза… И ничего там не увидел!
В ушах пронзительной звонкой мелодией неожиданно запела скрипка. Это была сюита «Гавот и рондо» из третьей скрипичной партиты Баха в исполнении Генриха Шеринга.
Пластинку с этой божественной музыкой я купил, ещё будучи студентом, и часто слушал накануне сложных экзаменов. Именно эта сюита возникала в памяти, когда я находился в затруднении или перед сложным выбором. И вот я снова мысленно услышал волнующую мелодию. Мне показалось, что и Светлана услышала эту музыку, которая вроде бы отразилась и в её душе…
Неожиданно она отпрянула от меня. Глаза её потемнели и стали фиолетовыми.
— Уходи! Ты не со мной! — она резко повернулась и стремительно зашагала к своему подъезду. Уже взявшись за ручку массивной двери, она обернулась ко мне и презрительно выкрикнула:
— Ты очень жалок, Боря. Ты весь концерт пялился на эту… Музыканточку с виолончелью между ног… Её она всегда будет любить больше чем тебя, даже если ты когда-нибудь наберёшься смелости подойти к ней… Иди к ней! Слушай эту слащавенькую музычку… И будь доволен!..
Её слова, как острые гвозди, вколачивались мне прямо в сердце, вызывая искромётную боль. Её лицо было искажено злобой, и я увидел перед собой не златокудрую богиню в белых одеждах, а смазливенькую пластмассовую куклу с игрушечными жёлтыми волосами в нелепом наряде. Её губы кривились, обнажая хищный оскал.
И я ужаснулся…
Хлопнула дверь подъезда. Светлана скрылась.
9
Я стоял, переживая полученную душевную травму.
Но тут зазвучала торжественная и минорная виолончель, выводящая мелодию адажио из концерта для органа с оркестром Георга Фридриха Генделя.
Я повернулся и, наполняемый возвышенной грустью и торжественной светлой печалью, превозмогая только что обретённую потерю, зашагал прочь от этого дома.
Мелодия звучала всё громче и громче, и мне становилось всё легче и легче.
Через пять минут, когда я уже бодро шагал по центральной улице Ленина, мне было необыкновенно хорошо. Я снова вспоминал сегодняшний концерт, волшебную музыку, чудесное исполнение и то восхитительное состояние духа, которое никогда и ничем невозможно заменить в обыденной жизни.
Я вспоминал стремительные и трепетные руки виолончелистки, её одухотворённое и нервное лицо. Звуки её виолончели вибрировали во мне, вызывая восхитительную радость и возвышенное сладостное удовольствие.
Я шагал вперёд, и у меня было такое ощущение, что ещё немного, и я оторвусь от земли и воспарю в небо. И небо становилось всё ближе и ближе…
Мне было так хорошо!