Бека – это была кличка.
И произвели ее мы, еще совсем сопливые друзья и подружки Гали Белевцевой, от ее фамилии. По праву, что жили в одном местечке нашего поселка, на Вогулке или еще как называли нащ околоток – район гидропорта.
Все, что относилось к этому пятачку, и надо сказать лучшему, у самой реки и в центре поселка, все это было нашим. А мы, это Федька, Котька, Сережка, Колька и девчонки: Руфа, ее сестра Ольга, Галя ШЕ (Шевелева), мы с сестрой и, конечно же, Бека. Видимо, для подстраховки другой Гале мы приставили Ше, но употребляли редко.
Странно, у остальных ребят кличек не было. И наша мама, наверное, чтобы сгладить эту несправедливость, называла Беку за глаза «Белька», ласково, по-матерински, я думаю, включая сюда и ее внешность. Кто и когда впервые произнес «бека», никто не помнил, но, скорее всего, Федька. Он был нештатным главарем нашей округи, и попробуй ему не подчинись. Но Галя этот момент жизни приняла как крещение, и всегда отзывалась охотно на прозвище.
В их семье, где было семеро детей, процветал культ полного имени. Они с пеленок: Владимир, Петр, Сергей… Отчего это, никто не знал, тетя Зина была пожизненная домохозяйка, дядя Миша простой рабочий, прошедший войну…
Нас родители кликали: Катя, Тома… В то время как Бека была Галиной, у нее даже походка была плывущей. И все же, и у них было исключение из правил: самого последнего, поскребыша они звали Сашей. Словно на него не хватило уже величия. А может силы иссякли у родителей, то ли решили махнуть рукой, дескать, все кругом Витьки, да Мишки… А, возможно, под старость пожалели , что их Юрии и Валентины в детстве не побыли Юрочками, Валечками…Но только Саша оставался до самого конца жизни стариков Сашенькой, Сашуней. Он походил на Беку.
У нее были негустые, желтоватые волосы, которые не давались заплетаться в косички, она зачесывала их назад и закрепляла коричневой гребенкой. Когда она рассказывала что-нибудь залихватское, закатывая голубые-голубые глаза, а правой рукой начинала водить гребнем по голове, мы знали – сочиняет. Но Бека не была бы Бекой, отними у нее это.
От частого покусывания, ее губы были чуть припухшими, яркими, при улыбке они обнажали крупные, но чуть на расстоянии поставленные зубы, но и в этом была особая прелесть. Улыбка Беки это песня. И скорее всего нынешний рэп. Да, каждый зуб стоял отдельно, чуть с наклоном в сторону, словно пританцовывая, и, казалось, гордился этим, как слова в рэпе. Но это сегодня я обнаружила такое сходство, а в нашем детстве о жанре этом мы не слышали и не додумались бы назвать этот говор песней.
Нос, как родной брат был схож с губами, мягкий с плавно очерченными ноздрями.. Удивительными были брови у Беки – густые и белые! Их даже поначалу краска не брала, стекала, как с жолоба вода.
Как-то в трескучий мороз они с подружкой, у которой тоже были светлые бровки, зашли в продмагазин погреться, продавщица, тётя Катя Оболтина,
которую все знали как женщину остроумную, всплеснув руками, воскликнула:
- Девки! Да вы брови обморозили!.. Бека сама потом с удовольствием частенько вспоминала этот случай, хохоча, уж в юморе , в сарказме ей нельзя было отказать.
Кожа ее была белоснежной, как у всех рыжеватых, с рассыпанными по лицу, рукам веснушками. В сочетании с крепким, стройным для того времени телом, она была очень привлекательной. Особенно для нас с сестренкой, мы не могли прожить и дня без Беки.
Ее обязанностью в доме было – ходить в магазин. И вот с этим долгом перед семьей, она каждый день восходила на пороге нашего дома, словно солнышко. И мы с радостью шли с ней за хлебом, сахаром, папиросами для своих отцов (папка наш курил “Звездочку” и “Север” фабрики Клары Цеткин, Бека брала “Беломор-канал “) и нам спокойно десятилетним -двенадцатилетним продавали их. Тогда девочки не курили.
Однажды, когда нам было уже лет по четырнадцать, среди лета она заявилась к нам в огромных отцовских серых валенках. Дяде Мише было далеко за шестьдесят, сказалась война на его здоровьи, и он почти круглый год по дому ходил в катанках. Мы еще издали из окна увидали ее, гордо шагающую, как всегда, размахивающую правой рукой, по переулку, который соединял наши дома. В тридцатиградусную жару в ситцевом сарафанчике и в чем-то странном на ногах.
- Ты, чего, Бека?! – с любопытством и со смехом, взирая на нее, в голос с сестрой воскликнули мы.
- Да, помыла на речке всю обувь (парусиновые туфли и тапочки) еще утром, а они не высохли… В этом была пусть не вся, но Бека, она не могла пропустить вечерние посиделки.
Как-то ей понравился симпатичный парень, поселившийся недалеко от нас в маленькой избушке, приехавший в поселок недавно, взрослый уже. Ей до зуда костей хотелось узнать, как он живет и с кем. А любопытство свое Бека старалась всегда удовлетворить любым способом.
Она уговорила мою сестру пойти с ней “переписывать скот”. Раньше частенько этим занимались поселковые работники или общественники. Все было на учете.
Бека записала в тонкую синюю тетрадку по арифметике корову свою, нашу, зачем-то куриц соседей, (наверное для пущей убедительности) свернула “документ” в трубочку, приложила ручку и с каким-то чиновничьим видом, бросив сестре ”пошли”, направилась к цели.
Как они потом рассказывали, дома была старушка мать, жилье у них с сыном было чуть больше “курятника”, скотины не было. Зато на стене красовался его портрет, с которым с гордостью хозяйка познакомила этих авантюристок.
Тот молодой человек еще долго туманил голову Беки, к счастью или к сожалению, но только виртуально. Как нынче бы выразились.
Подруги детства… Сколько с ними было переговорено, пересоветовано, сколько белых душных ночей невыспано.
На севере в былые годы летом стоял такой зной! Земля трескалась, ночь не приносила облегчения, дышать было нечем, несмотря на деревянные дома, а может как раз по этой причине.
Я помню все лето почти спали на полу, там было чуть прохладнее, а мы с подружками частенько и на сеновале. Если это можно было назвать сном. До утра мы хохотали и потешались друг над другом. А душистый запах сена дурманил наши молодые головы и настраивал на сентиментальность, и самые сокровенные мечты открывались легко, что еще больше сближало нас.
Однажды раз Бека пришла с очередной новостью: у соседа Пышкина умерла близкая родственница, ему прислали телеграмму, а он не поехал!.. Мы негодовали. Что с него возьмешь, он у нас всегда вызывал подозрение. И больше того – презрение. Его жена Дуся сама ездила на покос, заготавливала дрова, одна садила, убирала огород, короче, была вместо мужика в доме. Да она и была выше его наполовину, кряжистая, с громким голосом, порой и с матерком…
А он лежал на диване, читал между рабочими сменами. Нам казалось он, не отрываясь от текста, и ел, и вставал с лежанки, и шел, не глядя ни на кого по улице до самого стула в конторе.
Тетя Дуся принимала его таким, какой он есть и относилась к нему снисходительно, как к ребенку, и называла его то ли ласково, то ли пренебрежительно –«Васька».
Глаза его, как два темно-коричневых жука копошились где-то в глубине под тяжелыми надбровьями сами по себе, и поднимал он их на людей, как заметила Бека, только по праздникам.
Быть может, он даже был эрудированным, но тепла от этого не было никому, поэтому для нас ребятишек его не существовало. И шел он мимо нас, играющих на поляне, глядя себе под ноги, и не неслось ему в след «Дядя Вася! Здравствуйте!»
А этот его поступок вопиющий, как мы его расценилили, только добавил еще больше презрения к нему: потому-что причина его отказа ехать, по нашему единодушному мнению, была одна – пожалел денег на дорогу.
Для нас любая смерть в детстве казалась вселенской катастрофой.
Наши родители были уже не молодыми, и любое напоминание о том, что и они могут умереть - лишало нас самообладания. Этого просто не могло быть.
Поэтому мы так осудили соседа, причин настоящих мы не знали, да и не хотели знать.
Пышкин для нас стал героем отрицательным теперь уже пожизненно. Кстати, смерть тети Дуси произошла, когда мы уже поразлетались кто куда, по разговорам, от его же рук, которые она так берегла…
А, может, это всего лишь слухи, и был Пышкин тихим по своей натуре, и от этого страдал сам, а нас детей побаивался, видя наши колючие взгляды.
Дети бывают жестоки…
Да, после окончания школы мы разьехались по городам.
Бека закончила в Омске фармацевтическое училище и получила направление в Челябинскую область, на станцию Агатовка. Вышла там замуж за железнодорожника, стала рожать детей.
В один из моих приездов домой к нам зашла тетя Зина, мать Беки. Она частенько наведывалась к нашей маме.
Мужа она уже похоронила и жила одна в своем теперь просторном, но сиротливом доме с бревенчатыми стенами.
Меня все время поражало это, у всех стены были заштукатурены и покрыты известкой, а их дом был исполнен в каком-то деревенском стиле. И еще, что мне казалось интересным у них, то это не кончающееся сливовое повидло из магазина, изо дня в день на столе, годы подряд рядом с самоваром.
Во всем этом была какая-то неспешность, покой.
Дом стоял над самой рекой, и только благодаря высокому берегу его не затапливало весной, хотя все сараюшки стояли до самого августа в воде.
И обычно спустишься вниз к лодкам, посмотришь наверх, и знаешь, что там, на скамеечке возле дома сидят тетя Зина с дядей Мишей, и глядят на реку.
А у них и все окна выходили на Сосьву.
Прошли годы, Тетя Зина мало изменилась. Только в руках появился посошок. Но он не портил ее.
У нее всегда была какая-то особенная стать, горделивая, несмотря на платочек, повязанный под подбородком. Она выглядела не простой женщиной. Что-то барское проглядывало в ней. И разговаривала она, как будто немного свысока, растягивая последний слог, это Кострома не отпускала ее, ее родина.
Она расспрашивала меня о жизни, чтобы потом написать Беке в письме. Переписка наша, не выдержав времени, прервалась, но мы-то знали: пока живы наши матери, мы не упустим друг друга из виду.
Тетя Зина ни на что не жаловалась, только рассказывала кто, где из ее детей, с гордостью поведала о многочисленных внуках, о Галине, которая забралась так далеко и с тремя детьми едва ли в ближайшее время сможет приехать, да еще время это перестроечное, мужа ее сократили на работе… Я поняла, что Беке в данный момент несладко.
Тут «на минутку» забежала еще одна соседка, Татьяна, довольно-таки молодая женщина, она недавно приехала из гостей от сына, и похвастаться ей было чем. Она сначала присела на краешек стула, готовая вот-вот сорваться и убежать, но незаметно передвинувшись к спинке, заняла прочную позицию. Я поняла, что разговор затянется надолго.
Татьяна расспросила тетю Зину о ее житье, посочуствовала, что та одна и стала вселять в нее надежду.
- А хотите, я Вам поворожу! - неожиданно предложила она старушке. Тетя Зина замахала руками:
- Что ты, Танечка, зачем мне, сроду не ворожила…
Только Таня уже соскочила с насиженного места и бросилась домой за картами. Надо сказать, гадала она здорово… Мы остались ее ждать, смеясь такому обороту.
Минуты через три Татьяна с колодой карт и с одышкой появилась на пороге:
- Фу, сердце колотится, надо бы как-то кардиограмму снять, - отдуваясь, произнесла она мимоходом, и стала раскидывать королей, дам…
- О, Тетя Зина! Готовьтесь встречать гостей! – через минуты две с радостью воскликнула ворожейка. Тетя Зина даже порозовела от этих слов и, мгновенно доверившись Татьяне, ближе придвинулась к столу:
- А кого ждать-то, можешь сказать, - произнесла она и затаила дыхание.
- Дети, тетя Зина, дети! Ой, да все собираются!.. Смотри-ка, один, второй, третий… Так что готовьтесь, бабуля, покупайте конфеты, небось, внуков-то десяток есть?
- Пятнадцать, - улыбаясь, и помолодев на глазах, призналась тетя Зина. – Дак, Сергей-то обещал в июне еще, видно, с деньгами какие проблемы были. А Сашенька тоже в отпуск идет скоро, да и Валентина… Галина, правда, едва ли сможет нынче-то, сынишка-то только родился… Да и Дима у нее ищет работу… - вздохнув, закончила она.
- Ничего, зато с другими повидаетесь, а с Галиной в будущем году, к тому времени может все наладится в стране, платить будут. А на самолеты билеты-то вон как подорожали, слыхано ли, почти в десять раз, и никому дела нет до Севера, куда больше нечем добраться. - перебивая друг друга, галдели мы над тетей Зиной…
Через два дня тетю Зину нашли на крыльце дома их ближайших соседей… Как потом выяснилось, видимо, почувствовав себя плохо, она направилась к ним, чтобы ей вызвали по телефону скорую… Посошок сиротливо лежал рядом.
Слетелись все дети, как и обещала гадалка. Только Бека проститься не смогла.