На переправе через Исеть встретились два старых знакомца: Алексей Михайлович Клушин и Павел Иванович Ниретин. Они лет пятнадцать не виделись, однако сразу же признали друг друга и обнялись со скупой мужской неловкостью.
Обоим нужно было в Подгоры: Ниретину домой, он там жил, а Клушину, оказывается, требовалась справка для оформления пенсии. Он когда-то преподавал историю в Подгоровской восьмилетке. Ниретин тогда в этой же школе исполнял должность конюха и завхоза одновременно. И они дружили. Оба были в то время еще молоды, полны жизненных сил. И оба одинаково умело закладывали за воротник. А Клушин еще и за молодыми доярками ухлестывал. Собственно, на этом и погорел. Правда, из школы его выперли за выпивку. Он и на уроках стал появляться под градусом. Вот и уволили. Тогда они с женой, тоже училкой, быстренько переехали в Алапаевск, где Алексей Михайлович устроился экспедитором в продкооперацию и работал в ней, пока ее окончательно не разворовали.
И вот теперь такая встреча. До Подгор ходил автобус местного маршрута один раз в сутки. Его нужно было ждать еще целых полтора часа. И приятели решили сообразить бутылочку, чтобы скоротать время. Тут же скинулись, взяли в комке водки, пакет чипсов на закусь и два разовых пластиковых стакана. Отошли подальше от дороги, чтобы не нюхать щекочущую ноздри автомобильную вонь, уселись в тень под куст черноклена на крутом бережку и бросились с расспросы. Оно, собственно, и расспрашивать-то было нечего: жили оба, как вот эта трава под раскидистым кустом, никого особо не задевая. Павел Иванович Ниретин за эти годы успел овдоветь и жил теперь бобылем. Дочка давно одетилась и как уехала после свадьбы с мужем в Пермь, так с тех пор с ним там и обретались. И Ниретину во всем приходилось полагаться только на себя: и кормиться, и самому обстирываться. Ему было уже за семьдесят. Он успел краешком своей молодости и окопного лиха зачерпнуть и теперь как фронтовик получал ветеранскую пенсию. Вид у него был еще нестарый: наверное, природная поджарость до гладко выбритое лицо делали его еще моложе своих лет. Был он мужик хотя и баламутистый, однако безвредный. Любил читать газеты и делиться новостями. Его в селе так и звали Политработник.
Клушин тоже, несмотря на свои неожиданно подкатившие шестьдесят, нисколечко не утратил ни былой красоты, ни мужской стати. Все так же высок, с тонкими чертами бронзового скифского лица, с черным разлетом узких бровей. Правда, за эти годы время легким серебром седины все-таки коснулось его висков. Но это лишь придавало ему особый шарм. Он не мог не нравиться женщинам. Да и язык у него был подвешен хорошо: как-никак историк, хотя и недоучившийся.
Ниретин по праву старшего сам взялся разливать. При этом он встал на колени и лихо сдвинул на затылок свою суконную кепку с затертым козырьком. Клушин уселся по-восточному, подложив под себя ноги калачиком.
- Ну, за встречу! – с чувством сказал он, принимая стаканчик и морщась.
- Побудем! – резко выгнал из себя воздух Ниретин и рывком опрокинул водку прямо в рот.
Похрустели чипсами, молча осмотрелись и решили рвануть по второй.
- Давай еще, чтобы скушно не было первой в животе, - деловито предложил Ниретин.
Его узкое, продубленное деревенскими ветрами лицо как-то сразу подобрело и расправилось.
- Давай, - согласился Клушин и решительно надвинул зеленую бейсболку себе на лоб, словно бы изготовился ударить битой по мячу.
- А за что пить-то будем? – спросил Ниретин. – Может, за баб? –бросил он намек, помня слабость Клушина к женскому полу, и засмеялся.
-А ну их! –весело отозвался Клушин и, шевельнув бровями, добавил:- Соловьем залетным юность пролетела!.. Слушай, - вспомнил он, удобнее подбирая под себя ноги, - вчера же как бы царские кости хоронили… Давай выпьем за помин их души.
- Это можно, - отозвался Ниретин и покряхтел, прочищая горло. – Только это, Михалыч, были не царские кости. –И, посмотрев на Клушина своими выпуклыми глазами, уверенно произнес: -Это были собачьи…
Клушин аж поперхнулся от такого сообщения и покачал головой.
- Ну ты даешь, Иваныч! – с насмешкой сказал он Ниретину и, приняв строгое выражение лица, принялся объяснять, как учитель на уроке: -То, что это были не царские останки,- это точно… Царские-то они еще в революцию пожгли. А вот то, что ты сказал, - это чистой воды вранье.
- Я – вранье? – возмутился Ниретин и даже привстал на коленях. – Да я сам, если хочешь знать, их откапывал! Меня этот хмырь за три пузыря нанимал… Этот искатель, который якобы нашел их… А их и искать-то нечего было. Их мой дед и закапывал перед самой войной. Тогда объявили декадник по отстрелу собак, чтобы бешенства не было. А отец вот у этого самого искателя был ветеринаром в районе. Вот он и скомандовал в лес отвезти и зарыть, чтобы инфекции не допустить… А этот сынок-то его, видишь, как ловко сообразил. На костях-то, оказывается, можно сразу двух зайцев убить: и бизнес сделать, и к верхам прибиться. Вот он и понес: так и так, мол, знаю, где царские кости лежат. Тут нынешние шустряки и ухватились за это…
- Нет, нет, - мягко перебил его Клушин, - ты, Иваныч, тут не прав. – И со знанием дела принялся объяснять:- Останки царской семьи нечего было и искать. До них еще колчаковский следователь Соколов докопался. Только он не в чести у наших Юровских. Они и все бумаги его от нас запрятали. Нашли своего ручного следователя – вот и пудрят народу мозги. Мол, давайте забудем все старое, примиримся и покаемся. А в чем я должен каяться? – уже разгорячено говорил Клушин. – Хаим Юровский прикончил всю царскую семью, а я, видите ли, должен за него каяться!.. А хрен они не хотят?.. Он ведь, эта сволочь, Юровский, аж из Америки прискакал, чтобы прикончить царя!
Клушин гневно сверкнул глазами и отвернулся, глядя на бегущую воду. С дороги доносился шум машин, возле комка на пятачке, куда прибывал автобус, толпились мужики. Но оба до того увлеклись, что ничего не замечали вокруг.
- Там не только Юровский, но и наши русаки были, - хрипловато заметил Ниретин. – Мой дед тогда конюхом по мобилизации работал в их шарашке. Он сам видел все. И мне потом говорил: целый полк был при расстреле. А подписывал приказ по наущению Свердлова тоже русский мужик по фамилии Белобородов. Такой, говорит, солидный и медлительный был человек. Все делал основательно.
- Какой же он русский? –взвился Клушин. – Да его отец мехами торговал. И звали отца Исидором. А фамилия у него Вайсбарт… Он такой же русский,- засмеялся Клушин,- как я еврей… И потом, - опять строго начал он,- я не знаю, что плел твой дед. А сам я кое-что почитывал из этой истории еще до того, как Ельцин Ипатьевский дом взорвал…
и он принялся горячо рассказывать Ниретину все, как было. Павел Иванович с вытянутым лицом слушал его и удивленно хлопал глазами.
- Они ведь, гады, эти интернационалисты, загодя все рассчитали. Вот династия Романовых откуда пошла? От царя Михаила. Его на царствие избрали всем земским собором. А известие об этом он получил, будучи в Ипатьевском монастыре. И вот теперь заметь. И началась династия в Ипатьевском и закончилась в Ипатьевском. Круг замкнулся. Случайно ли это? Хрен тебе в сумку! Такое случайно не бывает. И потом, - перевел дыхание Клушин, - венчался на царствие Михаил одиннадцатого июля. Всю семью последнего царя истребили тоже в июле в ночь на семнадцатое. Видишь, как все подладили хитро?
Ниретин нетерпеливо поворочался, поерзал на коленях, подвигаясь в тень от солнца, и обиженно заметил с некоторым вызовом:
- Ну, я этих тонкостей не знаю, учителем не работал. Говорю только со слов своего деда. А он рассказывал как? – и выкатил на Клушина свои выпуклые глаза. – Пришел среди ночи к царю этот самый Юровский. Дед говорил, что он был высоченного роста, сильный, с бородой, как у Карла Маркса, только очень неряшливый.
Вот этот самый Юровский пришел, значит, к царю и говорит ему: «Слушай, пойдем в подвал сыграем в подкидного…» Вроде того в картишки перебросимся. А царь ему говорит: «А отчего же нам здесь невозможно сыграть?» -«А здесь,-говорит Юровский,-можно бандитскую пулю словить. В городе идет облава на бандитов, а они с перепугу палят кто куда… Перекрошат вас, как куропаток, а мне потом отвечай».- «Выходит, следует всем эвакуироваться?» - спрашивает царь. «Да, да, - говорит Юровский, всем для вашей же пользы…»
Ну вот сошли они в подвал. А там уже еще такие же верзилы подкарауливают их с револьверами. Дед говорил мне их фамилии, но я уже не помню.
- И нечего помнить, - сурово заметил Клушин. – Все эти одиннадцать расстрельщиков ныне хорошо известны… Вот заметь опять – одиннадцатое июля и одиннадцать убийц. Это те же самые Юровские, только под другими именами.
-Ты вот слушай дальше, - доставая из пакета щепоть чипсов, сердито перебил его Ниретин. – Царь, как только зашли они в подвал, и спрашивает: «А где же карты?..» Юровский как подскочит к нему до как крикнет на весь подвал: «Счас я тебя, царская морда, совсем застрелю, потому как ты нашу еврейскую веру угнетал!..» Он вроде из сильно верующей семьи был, этот Юровский. Но сам песиков не носил. Революция не позволила… Тут царь и говорит: «Да ты совсем ополоумел!» И прямо на Юровского грудью пошел. Тот со страху как стрельнет царю в голову и убил его. Ну и остальные начали палить, кто в кого наметился…
А потом, говорил дед, все бросились мертвецов обшаривать и всякие украшения с них хватать. Тут прибежали Шая Голощекин, чекист Войков – тоже начали шарить, но им почти ничего не досталось. Юровский уже все себе в саквояж сгреб. Он , видишь, какой запасливый был! Специально с сумкой пришел…
А Войков вроде бы перстень с дорогим рубином нацелился с царской руки схватить. Взялся за него, а никак не снимет. Так вместе с пальцем и отломил… Потом хвастался этим царским перстнем. Только его скоро кокнули где-то в Польше. Не пришлось долго попользоваться…
Клушин слушал все это внимательно и иронично улыбался. Было видно, что его забавлял рассказ Ниретина, и это еще больше вдохновляло Павла Ивановича.
- А про Шаю Голощекина дед говорил, что он вроде бы царскую голову потихоньку Свердлову отправил. А тот ее в спирт закатал. Она у него в стеклянной банке плавала. И он для настроения любовался ею… Сидит, чай пьет и любуется… Тоже недолго любоваться пришлось. Подох от этого любования!..
Дед говорил, им всем потом икнулось это убийство. Всей их связке. Уж больно большой власти захотели над Россией! Вот Сталин и умыл их… Потому ныне и злобятся на него…
- Ну, тебе только сказочником быть! – восхитился Клушин. – Прямо настоящий Бажов. И твой дед хороший сказочник. Много чего навыдумывал. Хотя во всех этих его рапсодиях что-то все-таки есть такое!
И он пошевелил пальцами, словно бы пробовал клавиши баяна.
- А сам-то дед как уцелел?
- А никак, - беспечно ответил Ниретин. – Он же конюхом работал и при красных, и при белых. А потом в ветлечебнице опять же конюхом до самой смерти.
И Ниретин засмеялся, довольный тем, что его деде был всю жизнь конюхом. Потом сорвал былинку, пожевал ее и вспомнил:
- Да-а, а еще Ермаков был! Он всей вохрой командовал.
- Вот он и сжигал трупы, твой Ермаков, - заметил Клушин.
-Ну если он, заметил Ниретин, - тогда точно от них ничего не осталось. Дед говорил, что очень уж старательный мужик был во всем: что шлепнуть, что в землю зарыть.
Помолчали. Ниретин закурил. Разлил еще водку, поставил стаканчики в траву так, чтобы не свалились.
Сверху пекло солнце, внизу шумела вода, и редкое порывистое веянье воздуха окатывало обоих речной свежестью, а быстрый бег воды внушал и успокоение и неясную тревогу.
- Михалыч,- неожиданно спросил Ниретин, - вот ты по истории все читал… Откуда они этого наследника-то выкопали? Да он же как разлопавшийся клоп из солдатской казармы! А мамка его? Это же надо такой шнобель, точно тракторный шкворень! И вся аж сизая от черноты… А патриарх-то смикитил, что дело нечистое. Не пришел на похороны…- И он засмеялся, потянувшись к стаканчику. – И этот еще, главный распорядитель похорон. Ему бы очки да бородку, вылитый Свердлов!
- А он и есть Свердлов. Тоже из нижнего. Мне один рассказывал, как карьеру он делал. Ну, это когда Ельцин с танка едва не навернулся. Унего, наверное, голова закружилась от радости, что в Кремль засядет. А может, лишку хватнул… Тут его этот самый Свердлов и подхватил под руки… Не дал грохнуться. Ну, его сразу и – в губернаторы!.. они все тогда ездили, словно в Золотую Орду за ярлыком… Вот и возвысился! Вот и мельтешит, вот и старается. Желает увековечиться якобы царскими похоронами… Только лажа все это. Почему они повезли кости в Англию? Что у нас нет своих русских авторитетов, что ль в этой области? Есть и еще какие! Только вот, должно, среди них Юровских не нашлось!.. Ничего, время все расставит на свои места. Как бы не прятали от нас концы, всего не спрячешь. Истина, как шило, всегда проявит себя! Тут уж никому не обрыбится…
Ниретин задумчиво подержал свой стаканчик, Клушин тоже свой поднял. И все ждал чего-то, посматривая на Павла Ивановича. Лицо того было печальным, и смотрел он как-то грустно, уставясь в траву.
- Слушай, Михалыч, че мы все об этих костях? – медленно произнес Ниретин. – Да хрен с ними, пусть хоть медвежьи хоронят! Нам-то че? Мы-то знаем, чья кошка мясо съела!.. Я вот что хочу…
И он опять, помедлив, задумался на мгновение.
- Ты вот Сашку-то Аринина помнишь? – вдруг спросил он.
- А то как же! – обиделся Клушин. – Он же ветврачом был. Всегда при деньгах. И нас выручал.
- Во-от,- грустно сказал Ниретин. – Нет больше Сашки. Застрелили… Девять дней седни будет… Вот кого давай помянем, брат, этого надо!..
-Надо, - еще толком, кажется, ничего не осознав, согласился Клушин.
Они выпили. Клушин похрустел чипсом и стал смотреть на противоположный берег реки, где одиноко торчала сгорбленная фигурка рыбака, приютившегося на обломке вывороченного с корнем дерева.
-Слушай, - наконец пришел в себя Клушин, - вот это новость! Почище всяких царских похорон! Как же это случилось?.. Какой мужик-то был! А на баяне как играл!..
-Отыгрался вот, - оглаживая занемевшую поясницу, опять с грустью произнес Ниретин. – Вечером возле весовой подкараулили. Сказывают, вроде бы на иномарке… Его ведь у нас избрали председателем акционерного общества. Они в прошлом году с подсолнухом удачно вышли. Маслобойка своя. Ну и озолотились на масле. Бойлерами возили в город… Вот к нему и стали намыливаться эти теперешние гниды. Мол, за крышу надо платить. А он ни в какую! Говорит, что пока и у самого крыша крепкая… раза два наезжали все с угрозами. А тут вот шлепнули… Из винтаря вроде бы…
И Ниретин опять замолчал. Чувствовалось, что ему трудно говорить, и он глотал слюну.
- Надо же!.. Вот ты меня ошарашил! Это, что ж, теперь его Лидка одна с двумя девками осталась?
-Какие тебе девки? – вырвалось у Ниретина. – Они замужем давно.
Он крякнул, с досадой махнул рукой и, схватив бутылку, разлил по стаканам последки.
-Давай еще бахнем! Пусть нам хреново будет на том свете, а на этом нечего грустить.
Оба разом выпили, выгребли из пакета чипсы, Ниретин бросил в кусты пустую посудину, вытянул шею, как большая болотная птица, и стал смотреть в сторону переправы на пятачок заасфальтированной площадки.
-Е-мое! – вдруг вскричал он, вскакивая. – Автобус-то наш под всеми парами!
На площадке возле комка и вправду стоял облезлый, с забитыми фанерой окнами тупорылый автобус. Водитель уже запустил мотор, и он чихал, стреляя клубами черной копоти.
Это обоим прибавило резвости. Они бежали и разговаривали на бегу.
-Жалко! – кричал Клушин. – Могли бы еще бутылочку раздавить на помин Сашкиной души.
- Ничего, - задыхаясь и по-стариковски сутулясь, отвечал ему Ниретин, загребая башмаками пыльную траву. – Вот доедем до дома и помянем!.. Сядем у меня да и рванем, как надо…