Всегда у нас прошлый начальник дурак,
А нынешний – просто конфетка!
Поэтому пишем историю так,
Как мир ощущает трехлетка.
А завтра её перепишем в слезах,
Как послеинфарктные дяди,
Поэтому я о сегодняшних днях
Молчу, как разведчик в засаде.
(В. Соловьев, из песни начала 90-х годов)
Поводом к этому рассказу послужила беседа с молодой девушкой, нашей студенткой. Оказалось, она читала мои рассказы в Интернете.
- А почему бы вам, - сказала она, - не написать о так называемом "ленинградском андеграунде", неформальной культуре СССР? Наверняка ведь были люди, резко отличающиеся своими взглядами от принятых тогда.
Эта просьба заставила меня задуматься вообще о своих отношениях с официозом России и СССР. Сразу скажу – если кто-то ждет от этого рассказика описаний борьбы с властью, диссидентских деяний на грани детектива – то можно его не читать. Диссидентом я не был.
О существовании понятия «государство», «власть», «правительство» я узнал еще до поступления в школу. А за полгода до моего поступления в первый класс умер Сталин. Эти дни я помню, когда сообщали о его здоровье, когда гудели гудки всех заводов и фабрик, и на 5 минут остановилось все движение. Мама нас вывела из дома, и мы с братом стояли на берегу Кировского и Карповки. Многие плакали. В нашей семье при нас, детях, это событие никак не комментировали. Я помню только, что очень волновался, когда сообщили, что теперь будет траур. Я боялся, что это помешает отпраздновать мой день рождения в конце марта. Но родители легко успокоили меня, и день рождения отпраздновали как обычно.
Я помню портреты Сталина на всех зданиях и перекрестках. Никаких вопросов по этому поводу у меня не возникало - всё правильно, Сталин есть Сталин! О нем говорили нам в школе, о нем говорили везде. Однажды, когда я в школе учился писать, я сделал ошибку в его имени. Моя мать страшно испугалась. Она заставила меня вырвать листок с ошибкой и переписать всю страницу заново.
– Ты знаешь, что делают с теми, кто неправильно пишет имя Сталина?! – выговаривала она мне. – Таких людей сажают в тюрьму!
Её испуг передался мне. Я, как полагается ребенку, покапризничал, но все переписал без ошибок. Опять-таки, по существу сказанного у меня не возникло никаких вопросов. Конечно, так и надо поступать! Ведь это же Сталин!
Следующей ступенькой был прием в пионеры. Учился я хорошо, меня приняли в числе первых учеников. Нам объясняли, что в пионеры принимают «лучших из лучших», о чем я гордо сообщил дома. Моя бабушка тогда засмеялась, но я отнес этот смех к её справедливым сомнениям по поводу моей принадлежности к этой категории. Это было во втором классе, пионеров среди нас было немного, и это были действительно хорошие мальчики и девочки. Правда, потом, в третьем классе стали принимать и других. Постепенно все в нашем классе – как и в других классах – стали пионерами. Вот тут у меня впервые возникли сомнения. Как же так? Не могут же все быть «лучшими из лучших»? Да и те, кого не приняли раньше, но приняли теперь, вовсе не производили впечатление внезапно исправившихся. Были те же двойки и тройки, те же хулиганства. Но теперь эти люди были такими же пионерами, как и я.
Следующим сдвигом моего сознания был ХХ съезд партии, когда Хрущев разоблачил «культ личности Сталина». Мы тогда были в третьем классе. На следующий день после того, как об этом было сообщено в печати, мы пришли в школу возбуждённые.
- Ребята, а правда же, Сталин – предатель! Сколько людей убил! – сказал один из нас.
- Ты что говоришь?! – возразил другой. – Это Берия делал, а Сталин просто был очень доверчивым человеком! Никого он не убивал, дурак ты!
В нашем маленьком классе мнения разделились точно так же, как и во всей стране. Кстати, и сейчас многие считают Сталина доверчивым простачком, но при этом гением.
Только тогда родители раскрыли мне то, что раньше тщательно скрывали от нас, детей. Оказывается, в 1937 году мой дед был арестован и погиб в тюрьме. В нашей квартире после его ареста было три обыска. Рассказали мне и подробности его ареста. Он выступил на собрании с критикой управдома. А так как дед мой был до революции дворянином, то для ареста этого было более чем достаточно. Моя бабушка собиралась ехать за ним в Сибирь, как декабристки (наивная, она не знала сталинских лагерей!), но не успела. Через несколько дней ей сообщили о его смерти.
Разумеется, после такого известия мое отношение к Сталину изменилось на прямо противоположное. Кстати, не только моё. Тогда по всей стране прошла борьба с «последствиями культа личности», имя Сталина предавалось анафеме, а тело его после 22-го съезда в 1961 году вынесли из Мавзолея.
А я впервые узнал, что предки мои были дворянами. Отношение к этому известию у меня было сложное. С одной стороны, мне было приятно, я в душе гордился. С другой стороны, дворянское происхождение отнюдь не считалось тогда положительным пунктом анкеты, и я никому из своих школьных друзей об этом не рассказывал.
Много лет спустя, уже будучи взрослым, я подал заявление о реабилитации своего деда. Его реабилитировали, но тот, кто принимал заявление, сказал мне, что сомневается, что мой дед умер своей смертью.
– Вы же понимаете, – сказал он, – его наверняка расстреляли.
Затем было вступление в комсомол. Мне уже было 14 лет, и я не был таким наивным мальчиком, как во втором классе, когда вступал в пионеры. У меня были определенные сомнения в правильности этого шага, и я решил посоветоваться с отцом. Он тогда был деканом химического факультета ленинградского Университета. Отец был высшим авторитетом в нашей семье.
– У нас на факультете все студенты комсомольцы, – сказал он. – Они всё обсуждают на своих собраниях, я иногда бывал там, все решения принимаются вместе. Ничего в этом плохого нет. Вступай.
Я вступил. Сложностей у меня никаких не было, но и гордости из-за этого я не испытывал.
Хочу подчеркнуть – никаких сомнений в правильности развития страны у меня тоже тогда не было! И не только у меня, но и у всех, кто меня тогда окружал. И у сверстников, и у взрослых! Подтверждений правильности развития было множество. Уже был запущен первый искусственный спутник, уже готовился к полету Гагарин (мы об этом не знали, но догадывались, что скоро состоится полет в космос с человеком). Ясно было, что государство развивается! Ну, а то, что мы жили в коммунальных квартирах, где иногда крысы бегали по полу – так недавно ведь была война, тогда люди жили и в землянках, и в бараках! А то, что люди, приехавшие из сталинских лагерей, рассказывали о тех ужасах, которые им пришлось пережить – так ведь это уже в прошлом, и больше не повторится! А то, что в магазинах многого не было, так ведь постепенно появлялось, и у многих тогда появились телевизоры с большим экраном, и холодильники (за ними приходилось записываться в очереди и ждать несколько лет), пылесосы и магнитофоны! А скоро, в 1961 году, была опубликована программа КПСС, где так и было записано – «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!». Ну, значит, мы-то точно доживем до этого! И все тогда с интересом обсуждали, что будет к 1980 году – будет бесплатным транспорт, у всех будут отдельные квартиры с телефонами, будет высокая зарплата и много свободного времени! А потом и вообще деньги отменят, и все будет бесплатным! Мы не очень задумывались, как это будет осуществляться, в экономике мы были не сильны. Но, повторяю – верили в это все! Даже и мои родители, которые никак не могли быть наивными. Это были годы надежд! Мы уже не боялись обсуждать все совершенно свободно.
Мы на себе могли почувствовать многие блага. В самом деле, разве мы не получали прекрасное образование? Разве нас не учили замечательные учителя, что особенно стало заметно, когда я в 1961 году поступил в физико-математическую школу при Университете? Разве мы сами не участвовали (пусть даже наше участие было мизерным) в той научной работе, которая шла на физфаке Университета? Единственное, на что мы могли обижаться, это на строгость учителей, но ведь это все равно, что быть недовольными строгими, но любящими родителями! Мы понимали, что все это для нашей же пользы! И разве страна, в которой всё это происходило, могла быть плохой? Да, мы подсмеивались над Хрущевым, над его длинными речами, над его бестолковыми экспериментами в сельском хозяйстве, но в целом – мы были тогда согласны с тем, что страна развивается правильно.
Практически никто из моих знакомых не бывал за рубежом. Многие из нас были уверены в том, что в Америке до сих пор линчуют негров, а рабочий класс мечтает только о том, чтобы скинуть с себя ярмо «капиталистов-эксплуататоров». А вот у нас – свобода! Бесплатное образование, бесплатная медицина, и лучший в мире общественный строй.
Правда, случались какие-то странные вещи. Вдруг в 1962 году подорожал хлеб, в булочных скапливались очереди. Дошли глухие слухи о событиях в Новочеркасске, где была расстреляна рабочая демонстрация. В октябре 1962 года вдруг разразился Карибский кризис, когда Хрущев повез на Кубу ракеты, и мир оказался на волосок от ядерной войны. Вот тогда все испугались! Я помню леденящий душу страх, когда по радио объявили: «Товарищи, не выключайте радиоприемники! Через несколько минут будет передано важное правительственное сообщение».
– Господи, – сказала моя мать, – только бы не объявление мобилизации! Это же война!
Войны тогда удалось избежать. И вот с той поры родилась в народе присказка: «Что угодно, лишь бы не было войны!» Ядерной войны тогда боялись все.
Да, наверно, и тогда были люди, которые понимали, куда может завести извилистый путь истории. Были опубликованы первые рассказы Солженицына, и сразу же он официально был признан выдающимся писателем. Вот тогда все узнали о том, что творилось в сталинских лагерях! Правда, наша знакомая, вернувшись оттуда, назвала лагерь Солженицына «курортом». Она была в гораздо более страшных лагерях…
К тому времени я уже начал прислушиваться к тому, что говорили взрослые. К нам приходили родственники, знакомые отца и матери. От одного из них я узнал о крымских татарах. Оказывается, во время войны все крымские татары были выселены без права возвращения в Крым! Но один из них во время войны был подводником, стал Героем Советского Союза, затем вышел на пенсию. Он повел последовательную борьбу за возвращение всех татар на родину, в Крым. Высокое звание защищало его от преследования властей. В дальнейшем я познакомился с ним – милейший человек, прекрасный охотник, хороший садовод и пчеловод. Однако, довести дело своей жизни до конца он не смог. Так и умер, не дождавшись возвращения в Крым.
Но мы – мы верили в будущее! Да и как не верить?! – мы были молоды, мы только начали ощущать свои возможности и силы! Я поступил на физический факультет Университета, и имел возможность слушать замечательных лекторов! Толстой, Широхов, Кватер, академик Фок, Ансельм, супруги Петрашень – ведь это были титаны тогдашней науки! Под руководством таких «зубров» все казалось возможным.
В 1964 году внезапно сняли Хрущева. Для нас это было неожиданно, но осуждения не вызвало. Мы видели – он, что называется, зарвался. Начинался новый культ, который рано или поздно расцвел бы махровым цветом. Все эти выкрутасы с кукурузой, стук ботинком по трибуне ООН, блеф с Карибским кризисом на грани войны – все это было ясно видно. Помню, как он в явном подпитии полез выступать по радио после полета Гагарина (очевидно после хорошего банкета!). Вся страна смеялась над его пьяной речью… Но вот вместо Хрущева пришел Брежнев. И годы надежд кончились. Началось то, что в официальной истории теперь именуется «период застоя».
Брежнев был, наверно, первым советским руководителем, который не ставил себе цель совершить мировую революцию. О ней продолжали говорить как об исторической неизбежности, но военного решения уже не планировали.
Мы к тому времени были уже студентами первого курса. Особых изменений в окружающей жизни не последовало. Правда, скоро было объявлено о необходимости «взвешенного» подхода к периоду «культа личности Сталина», и всем стало ясно, что страна поворачивает назад. Вдруг оказалось, что Солженицын вовсе не такой уж выдающийся, что он «заблудился в своих воспоминаниях», и в конце концов он был выслан из СССР. Но произошло это не сразу, в конце 60-х годов.
А мы заканчивали первый курс, перед этим не отдыхали два года, и всем хотелось отдохнуть летом. Увы! – на лето была намечена «комсомольская стройка», и наш курс почти в полном составе был послан на Сясьстрой, километрах в 150 от Ленинграда. Я помню, как принималось это решение. На собрании, да, на одном из тех самых комсомольских собраний. Встал секретарь бюро и просто сказал: «Кто за то, чтобы стройка была комсомольской?» Попробуй-ка, проголосуй против! Вот так, с помощью примитивной демагогии нас всех заставили ехать в июле на стройку.
На Сясьстрое строился целлюлозно-бумажный комбинат (из-за чего потом вода в Ладоге стала гораздо грязнее). Мы там были не нужны, и руководство не знало, что делать с нами. Давали подручную работу – вытаскивать старые рельсы, выпрямлять вытащенные гвозди (гвоздей на стройке почему-то не хватало). Заработали мы немного. Мой заработок за месяц составил, за вычетом ежедневного питания …19 копеек!
Зато обком комсомола отчитался за проведенную комсомольскую стройку…
А по телевизору показывали новости одна другой грандиознее! Вот досрочно пущен трубопрокатный завод (потом оказалось, что первую трубу для показа телепередачи пришлось привезти с другого завода!). Вот выступает «дорогой Леонид Ильич Брежнев» на очередном съезде. Вот читаю стихи для детей:
У меня перед глазами
Зал кремлевского дворца.
Выступает перед нами
Человек с душой борца.
Мы следим за каждым словом,
И доклад его таков,
Что ему внимать готовы
Люди всех материков,
Люди разных поколений
Всех народов, наций, рас...
Это Сергей Михалков написал, между прочим! Да-да, тот самый, что написал «Дядю Степу», а заодно и слова всех трех гимнов – сталинского, брежневского, и современного гимна России.
Отдохнуть как следует мне довелось после четвертого курса, летом 1968 года. Мы с братом поехали в турпоход на Кавказ. Покорение снежных перевалов, долгие переходы по горам – и все это закончилось отдыхом у моря, в Гаграх! И тут вдруг как гром среди ясного неба, сообщение – наши войска вошли в Чехословакию! Все мужчины нашей группы были призывного возраста, и тут же все стали гадать – возьмут нас или не возьмут? Настроение было тревожное. Много было разговоров о политике. И все, абсолютно все, критиковали действия нынешней власти.
Правда, было одно, что отделяло нас от эпохи сталинщины. Тогда вообще было нельзя критиковать политику партии. А мы это делали, правда, не публично, а в разговорах друг с другом.
Много позже я узнал, что в Москве, на Красной площади в эти дни прошла маленькая демонстрация против ввода войск в Чехословакию. Она продолжалась не более минуты – столько времени потребовалось милиционерам, чтобы добежать до кучки митингующих, развернувших свои лозунги. Всех их осудили и посадили. Руководителем демонстрантов была Лариса Богораз. Судьба её оказалась сломленной, она потом сидела по лагерям и психиатрическим лечебницам.
А в официальных сообщениях продолжало нарастать крещендо и фортиссимо во славу политики «родной коммунистической партии и лично Леонида Ильича Брежнева». Это словосочетание сделалось настолько привычным, что его уже и не замечали. Но мы – студенты – в своих разговорах подсмеивались над этим, причем иногда достаточно громко, например, на студенческих капустниках. Последствий, впрочем, не было.
В 1970 году вся страна отмечала 100-летие со дня рождения Ленина. Все стекла наземного транспорта украшала огромная цифра «100» Казалось, каждая улица соревновалась – где больше лозунгов повесят? Доходило до совершенного идиотизма. В витрине одного из винных магазинов среди бутылок водки был вывешен лозунг: «Здесь каждый камень Ленина знает!»
Смеялся народ, рассказывали едкие анекдоты про Ленина. Но по радио и телевидению пели аллилуйя в честь Ленина и его мудрого последователя Леонида Ильича Брежнева…
Я в то время уже работал инженером в Гидромете. Всех нас, комсомольцев, (а значит, всех студентов и молодых сотрудников) 22 апреля сняли с занятий и с работы и погнали на демонстрацию. Пошли…
Вскоре после этого меня избрали секретарем комсомольской организации сотрудников метеорологического факультета. По статусу я стал членом комитета комсомола института.
– Займись-ка ты подпиской на печать! – сказал мне секретарь комитета комсомола. – У нас среди сотрудников подписка хромает!
Подписка на многие печатные издания тогда была дефицитной. Я охотно взялся за дело. Обошел всех сотрудников-комсомольцев, выяснил, кто какие издания хочет выписывать. Многие хотели выписывать журнал «Радио», «Новый Мир», «Литературную газету» и другие интересные издания. Люди радовались, что комитет комсомола помогает в таком полезном деле. С длинным списком я пришел в комитет. На меня посмотрели, как на дурака.
– Мы подписываем только на комсомольские и партийные газеты! – сказали мне. – «Правда», «Смена», «Комсомольская правда», журнал «Молодой коммунист»! А эти издания пусть они сами выписывают!
Мне было стыдно потом показаться людям на глаза…
Постепенно становилось ясно, что слова, которые нам говорят – это одно, а действительность – это совсем другое, часто прямо противоположное.
Как секретарь бюро, я вынужден был заниматься многими вещами, которые теперь считаю неправильными. Например, пришлось долго выяснять, кто из молодых сотрудников является комсомольцами, а кто нет, кто выбыл из комсомола за неуплату членских взносов. Были и такие, просто клали свой билет в ящик и переставали платить взносы. В их биографии появлялась неприятная строка. Кому, зачем это надо было?
После выступления на одном из собраний института меня заметили. Ко мне подошла секретарь парткома института и предложила стать освобожденным секретарем комитета комсомола. Это был прямой путь к вступлению в партию и к дальнейшей партийной карьере. Я отказался. В то время я был уже аспирантом и готовился к защите диссертации.
Отказываться было тоже нежелательно. К счастью, секретарь парткома была умной женщиной, настоящим ученым и преподавателем, и поняла меня правильно. Никаких неприятных последствий мой отказ не имел.
Надо сказать, работа в комсомольском бюро имела для меня положительные стороны. Я учился быть руководителем, что потом очень пригодилось в работе со студентами. Например, трижды меня посылали в колхоз убирать картошку – в качестве одного из руководителей студенческих отрядов. Тогда это было ежегодной практикой – весь курс снимали с занятий на сентябрь и посылали убирать картошку в колхоз. Называлась это «битва за урожай». Почему-то каждый раз уборка урожая превращалась в «битву». Со студентами ехали несколько молодых сотрудников. И я вспоминаю эти дни с удовольствием. Да, случалось, что я совершал ошибки, которых наверно, сейчас бы не сделал. Что ж, без ошибок ничему не научишься! В третий раз, когда мне уже было около 30 лет, командировка была даже приятной. У меня сложились очень хорошие отношения со студентами, с некоторыми из них я до сих пор переписываюсь.
Сейчас, проезжая мимо тех полей, с которых когда-то мы убирали картошку, я вижу сплошные заросли борщевика. Никто ничего не сажает, колхозы по большей части прекратили существование. «Битвы» нет… но и урожая нет. А картошку мы покупаем в Израиле…
Помню, однажды мы разговорились с одним из колхозных бригадиров, жителем деревни Выра, недалеко от нашей студенческой базы практики Даймище. Очень хороший мужик, умный. Работяги слушались его беспрекословно.
– Никто не хочет работать, – сказал он тогда мне, – все начальники врут и занимаются очковтирательством. Мы все катимся к чему-то очень страшному. Это будет примерно в 85 году.
Тогда я думал, что под словами «страшное» имелась в виде атомная война. Страшнее этого я ничего не мог представить, это было бы концом человечества. Но мне и в голову не могло придти, что может развалиться Советский Союз. Все-таки я считал нашу страну действительно великой. Да такой она и была, несмотря на все безобразия, которые творились на наших глазах.
Процветала показуха. Например, все молодые сотрудники тогда должны были принимать участие в рейдах добровольной народной дружины. Эта работа контролировалась комсомольскими и партийными органами нашего института, а также отделениями милиции. Главным критерием было количество участников рейда. Эффективность работы мало кого интересовала. Главное – сколько человек вышло. В результате руководитель рейда просто приписывал недостающих до контрольной цифры участников.
Так было во всем. Отчетность! – вот что главное. Например, принималось «социалистическое обязательство» - завершить хоздоговорную тему на несколько дней раньше срока, скажем, 25 декабря вместо 31 декабря. Значит, надо было поставить дату сдачи отчета по теме именно 25 декабря! Никого не интересовало, есть ли смысл в этой досрочной сдаче. Ясно, что за эти несколько дней отчет даже не будет прочитан заказчиком.
Должен, однако, сказать, что тогда наука в институте была на гораздо более высоком уровне, чем сейчас. В рамках хоздоговорных тем можно было поставить настоящие научные исследования, организовать работу, наблюдения, экспедиции. У нас почти двадцать лет подряд действовала постоянная экспедиция в Алазанскую долину (Грузия) для изучения гроз. Мне довелось участвовать в работах по изучению схода лавин на Северном Кавказе, в экспедициях на Ладожское озеро и в Приэльбрусье.
Во время одной из экспедиций на Кавказ произошла интересная встреча с живыми представителями власти. Я в то время защитил диссертацию и заключил хоздоговорную тему для изучения электрических процессов при деформации льда и сходе снежных лавин. Заведующий кафедрой относился к этой работе скептически, и поговаривал о закрытии работ и переходе на другое направление. Тем не менее, мы организовали экспедицию в Приэльбрусье, на ледники Кавказа. Поехали четверо сотрудников. А там в это время только-только построили канатную дорогу на склон Эльбруса, причем одна очередь функционировала регулярно, а вторая – очень редко. Этот отрезок пути нам чаще всего приходилось идти пешком, что требовало около двух часов.
Вот однажды мы вдвоем с моим напарником приехали в вагончике на промежуточную станцию, и сразу увидели, что вагон второй очереди готов к отправлению – в нём стояли какие-то люди и пели песни. Мы бегом влетели в вагончик. На нас с любопытством смотрели двое пожилых людей и несколько человек помоложе. Один из них сразу же спросил, откуда мы, и профессиональным жестом охранника провел руками по моей одежде. Отсутствие оружия его успокоило, и нас спросили, что мы здесь делаем. Скрывать нечего! – научные сотрудники, вот в рюкзаках приборы, приехали из Ленинграда…
- Ах, из Ленинграда? Из какого института?
- Из Гидрометеорологического.
- А вы своего министра знаете?
- Елютина? Лично не знакомы.
- Ну, так познакомьтесь, вот он стоит!
Я даже не поверил. Но второй представился министром радиопромышленности, завязался разговор. Министры были настроены благодушно, и согласились даже с нами сфотографироваться.
Тот день оказался для нас удачным! Мы зафиксировали радиоизлучение при раскалывании ледника. В дальнейшем это подтвердилось, и мы возвратились в институт с хорошими материалами.
Однако, руководство заинтересовалось прежде всего нашим знакомством с министрами. Вызванный на кафедру проректор по научной работе сразу же узнал министра по фотографии. Заведующий кафедрой гордо показал наши результаты, и объявил, что следует подать заявку на изобретение! О закрытии работ уже никто не заикался. Кстати, заявка была подана, и свидетельство об изобретении было получено. А затем и еще несколько.
Я не уверен, что реакция была бы такой, если бы не было этой случайной встречи, о которой сами министры, наверно, сразу же забыли.
Между тем приближался 1980 год – год, когда согласно Программе КПСС, мы должны были построить коммунизм. Но коммунизма что-то не было видно. Он, как горизонт, отодвигался все дальше и дальше. Ни одно из декларированных обещаний выполнено не было. И тогда придуман был «развитой социализм». Вот, мол, социализм оказался очень длительной стадией развития, и сейчас мы вышли на стадию развитого социализма! Пропагандисты славили имя Ленина, восторгаясь тем, как далеко простиралось его мудрое предвидение!
А на рубеже 1979-80 года страна вступила в войну. Мы, впрочем, её сначала не заметили. Нам объявили – наши войска вошли в Афганистан, чтобы защитить Афганскую социалистическую революцию. Сначала ничего страшного, вроде бы и не было. Но потом… из Афганистана стали привозить гробы с нашими военнослужащими! Народ встревожился. Самое заветное желание «лишь бы не было войны!» оказалось несбывшимся! Это, конечно, была не мировая, не атомная война. Но гибли-то наши мальчики! Что это значит, мы ощутили на себе, когда в Афганистане погиб племянник моей жены. Ему было 19 лет…
Народ возмущался. Афганистан для нас был далекой страной, и было совершенно непонятно, за что, за какие замшелые идеи карлы-марлы там гибнут наши мальчишки. Почему эти распрекрасные идеи надо нести туда с оружием? «За что?!» - этот крик тысяч несчастных матерей уже нельзя было скрыть или замалчивать. Зазвенела песня Розенбаума про «черный тюльпан» – так называли самолеты, вывозившие гробы из Афганистана. На митингах и похоронах погибших воинов открыто выражался протест против непонятной войны. А «черные тюльпаны» привозили все новых и новых жертв. Восемнадцать тысяч погибших! – вот цена той афганской авантюры. Это не считая одного миллиона (!) погибших афганцев.
В 1982 году умер Брежнев. Это событие вызвало неожиданный резонанс – скорбь народа! Причем, совершенно искреннюю! Я в это время был в командировке в Тбилиси. И был свидетелем – грузины тоже скорбели. Наверно, человек должен быть совершенным чудовищем, если по его смерти никто не скорбит.
Как известно, пришел Андропов. Он попытался что-то сделать со страной, сползавшей в пропасть. К сожалению, боролся он своими привычными полицейскими методами. Например, в целях снизить потери рабочего времени он ввел проверку документов у людей, посещавших магазины в рабочее время. А иначе тогда мало что можно было купить, в эпоху всеобщего дефицита продуктов и массовых очередей. Однажды я чуть не попался при такой проверке в нашем универсаме. Едва успел убежать…
В 1984 году мне предложили давно ожидаемую должность доцента. Это давало возможность вплотную заняться преподаванием, к чему я давно стремился, и существенную прибавку в зарплате. И вот тут мне предложили вступить в партию (разумеется, коммунистическую, других тогда и вообразить было нельзя!). Для справки – КПСС была «партией рабочих и крестьян», и большинство в ней должны были составлять рабочие. Вступить в партию сотруднику института можно было только по предложению партийных органов. Предполагалось, что сотрудник тут же радостно соглашается. А вот отвергнуть приглашение было так же чревато последствиями, как отвергнуть любовь могущественной женщины.
Мое положение было сложное. Пока я был только исполняющим обязанности доцента, утверждение и присвоение звания можно было ждать не раньше чем через год. Я согласился… Стал ходить на партсобрания. По разнарядке меня послали в вечерний университет марксизма-ленинизма. Два раза в неделю надо было по вечерам ходить и слушать лекции. К счастью, можно было выбрать наиболее интересный факультет. Я выбрал факультет социологии и социальной психологии. Стиснув зубы, аккуратно вел конспекты и сдавал экзамены.
Затем был университет лекторского мастерства при обществе «Знание». Должен сказать, я там кое-чему научился, хотя мастерство лектора совершенно не зависит от количества законченных университетов. Тем не менее, оба университета я закончил и положил свои дипломы в глубокий ящик, где они лежат до сих пор.
Недолго правил Андропов, чуть больше года. Сменивший его Черненко повернул к привычному старому порядку, но через год и он умер. Таким образом, пышные похороны генеральных секретарей транслировались по заведенному сценарию на всю страну три раза подряд.
Пришедший в 1985 году Горбачев был совершенно иным лидером. Он ничего не обещал, но все почувствовали – грядут перемены! Он был доступен, беседовал с людьми буквально на улицах, без заготовленных «казачков». Он объявил «перестройку» и одновременно «ускорение производства». Все воспрянули духом, повеяло воздухом действительной свободы! Народ уже гласно обсуждал все, что наболело. А наболело многое!
Прошла вторая волна борьбы со Сталиным. Печатались статьи и произведения, до сих пор лежавшие под сукном. Самые смелые уже упоминали и Ленина, как виновника всех бед России. Это вызвало яростное сопротивление «староверов-коммунистов». Выделились партийные группировки и фракции. И партия стала трещать по швам…
Все это происходило на фоне стремительного исчезновения продуктов из продажи. Ввели «талоны» на продукты первой необходимости – мясо, сахар, чай, водку. Помню, я менял «водочные» талоны на «сахарные», и мы варили варенье из собранных в лесу ягод. Да и для того, чтобы «отоварить» талоны, приходилось часами стоять в очередях. Однажды я встал в 6 часов, занял очередь в магазине за 5 остановок до моего дома, и к 10 часам утра получил месячную порцию мяса для нашей семьи… Даже за хлебом и молоком приходилось отстаивать часы!
Существовали, правда, такие магазины, в которых все продавалось сравнительно свободно, но – гораздо дороже. Постоянно покупать продукты за такую цену никто не мог, только иногда можно было себе позволить расслабиться.
Нарастало возмущение действиями правительства. Мне становилось стыдно за то, что ношу в кармане билет с принадлежностью к правящей партии. Созревало решение выйти из КПСС. Отца к тому времени уже не было в живых, и я поведал о своих планах нашему профессору В.Г. Морачевскому, с которым у меня всегда были хорошие, доверительные отношения.
- Коля, не делайте этого, - сказал он. – Ведь скоро настанут очень жесткие времена. Вас просто уничтожат.
Однако, после разгрома демонстрации в Тбилиси и вооруженного взятия телецентра в Вильнюсе я подал парторгу нашей кафедры заявление о выходе из партии.
- Ну, всё! – со вздохом сказал он. – Теперь партия уж точно развалится!
Я помнится, выразил недоумение, почему партия должна развалится после моего ухода, но он оказался прав. В то время проходили выборы в Совет народных депутатов – первые настоящие, альтернативные выборы в нашей стране! Повсюду проходили действительно стихийные митинги, вешали листовки, самодельные стенгазеты, раздавали агитационные материалы за «левых» и «правых», но очевидное преимущество было на стороне оппозиционных к КПСС партий. По нашему округу с большим отрывом победил Анатолий Собчак (кстати, его дочь сейчас считается «светской львицей» шоу-бизнеса). Я написал ему письмо, в котором просил его, как депутата, обратить внимание на экологические проблемы нашей страны.
Письмо не осталось без ответа. Мне предложили придти на одно из собраний с участием А. Собчака, и он просил меня заняться сбором материалов о возможном радиоактивном заражении Васильевского острова. Возможность для этого у меня была. Я поставил курсовую работу, поехал со своим студентом на Балтийский завод, и мы очень тщательно исследовали территорию, где проходила загрузка топлива для атомных ледоколов. Затем мой паренек долго ходил по улицам со счетчиком и измерял радиоактивный фон. Все было в допустимых рамках, загрязнения мы не нашли.
В августе 1991 года я отдыхал с семьей на нашей базе в Даймище. И вдруг 19 августа по радио сообщили – Горбачев болен, назначен временно исполняющий обязанности генсека КПСС Янаев, власть перешла в руки Государственного Комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП)! В тот же день вечером я поехал в город. Уже в дороге почувствовал напряжение. У самого узкого места шоссе стояли большегрузные грузовики, они готовились перекрыть шоссе и не дать войти в город танкам из-под Пскова. В городе народ бурлил на всех улицах. На Дворцовой площади был грандиозный митинг, там собралось более десяти тысяч человек! У телецентра на ул.Чапыгина стояла примитивная баррикада, и несколько молодых людей охраняли её. Господи, что с ними было бы, если бы танки вошли в город! Этих мальчиков бы просто раздавили… К счастью, в Москве нашлись силы, которые взяли положение под контроль. Горбачева, который фактически был арестован в Крыму в Форосе, освободили и привезли в Москву, а ГКЧП в полном составе был отстранен от власти. К власти в России пришел Ельцын, который на глазах Горбачева подписал указ о ликвидации КПСС.
К этому времени я уже вернулся в Даймище, и мы еще с одним сотрудником организовали радиовещание на нашу базу, чтобы все отдыхающие слышали последние новости.
Несмотря на то, что жизнь в этот период существенно осложнилась, настроение было приподнятое. Появились надежды на лучшее будущее! Вот, мол, еще чуть-чуть потерпеть, и все наладится! Будет свободная продажа, будет конкуренция, частное производство и торговля – будет так, как должно быть! Правда, материальное положение нашей семьи резко ухудшилось. Началось постепенное подорожание. Сначала это было сравнительно медленно, но 1 января 1992 года были объявлены свободные цены на все товары.
И все появилось, как по волшебству! Но… цены были такими, что волосы вставали дыбом! А зарплата-то оставалась прежней! То есть, она поднималась, но очень медленно, гораздо медленнее роста цен. Да и зарплату задерживали. Платили с опозданием, причем с таким, что деньги успевали обесцениться. Пришлось искать дополнительный заработок. Когда-то в молодости я подрабатывал, заколачивая гвозди в стену и вешая карнизы по квартирам. Теперь я избрал более «интеллигентный» способ заработка – репетиторство. Это давало некоторый приработок, причем – сразу же. Так поступали многие преподаватели, да я и сейчас занимаюсь с несколькими школьниками и студентами по вечерам.
Последнее, о чем хочу упомянуть в этом затянувшемся очерке – это расстрел Белого Дома правительства 3 октября 1993 года. Мне было стыдно видеть танки в Москве, которые стреляли снарядами (!) по Белому Дому. До сих пор сомневаюсь, что все это было сделано правильно. Нельзя было доводить до такого, нужно было искать мирное решение проблемы.
И вот с тех пор прошло уже почти 20 лет. Это были сложные годы. И еще – это были годы постепенного угасания надежд, пробудившихся в конце 80-х – начале 90-х годов. Стало ясно, что никакой конкуренции производителей нет. Более того, и производство, и сельское хозяйство потихоньку умирало. Есть торговля, да, свободная торговля. Осложненная многими обстоятельствами, и прежде всего – чиновничьей диктатурой. До поры до времени чиновничество не касалось непосредственно сферы высшей школы, где я работаю. Но, кажется, сейчас пришел и наш черед.
Как можно относиться к правительству, которое не заинтересовано в развитии образования? Как можно относиться к той бумажной лавине, которая требует огромного количества времени преподавателя, и которая совершенно не нужна ни студенту, ни преподавателю? Как можно всерьез говорить о зарплате доцента, которую недавно подняли аж до 7 000 (!) рублей? Да, есть еще надбавки, так ведь их могут и не дать! Как можно относиться к презрительному слову «бюджетники», которым теперь даже с экранов телевизора называют таких, как я? Как можно относиться к невероятно высоким доходам некоторых категорий людей, прежде всего – самих приближенных к власти чиновников? Да, я понимаю, труд работников банка или какого-нибудь депутата непростой, но вряд ли для этого нужна такая квалификация, как у вузовского преподавателя. И я с грустью вижу, как способные студенты, которые могли бы стать доцентами и профессорами, выбирают другой род деятельности. А кто же будет учить ваших детей, дорогие наши «слуги народа»? За границу своих детей пошлете? А кто будет давать прогноз погоды для самолетов, на которых они полетят? А наши российские дети из других семей – они что?
Поэтому я больше никогда не пойду ни в какую партию, ни на митинги, ни на демонстрации. Буду делать свое дело, пока в силах. Буду работать для тех, кто хочет учиться.
Н. Григоров
Январь 2013 г.