Как хороши, как свежи были розы
Ей никогда еще не дарили цветов… Кроме дня рождения и 8 марта – от месткома. Екатерине шел 25–й год. Невысокая, с женственной приятной фигурой, она не была красавицей, но все отмечали ее удивительные глаза – золотисто-желтые, словно янтарные, всегда светящиеся каким-то теплым ясным светом, словно изнутри их подсвечивали маленькими лампочками. Ей часто говорили об этом. Один раз даже в трамвае, сидевший напротив мужчина и долго рассматривавший ее, сказал:
- Какие глаза… Никогда не видел таких.
Он был не совсем трезв, а она терпеть не могла пьяных, поэтому слова незнакомца показались неприятными. Сама же не понимала: какие-такие у нее глаза, что на это обращают внимание окружающие, и не только мужчины, даже женщины. Правда знала: говорят, что глаза - это зеркало души.
Год назад Катя окончила педагогический институт и поступила работать в школу - преподавать литературу и русский язык. Педагогика была их семейной профессией. Школьными учителями проработали всю жизнь родители, потому и перед ней никогда не стоял вопрос: кем быть? С детства мечтала стать учительницей, и непременно литературы, и стала.
Как лучшей студентке, ей удалось остаться в городе, где училась, хотя многим сокурсницам и пришлось ехать на село. Однако рассчитывать на собственное жилье не приходилось, потому и поселилась на частной квартире.
Дом, в котором сняла комнату, представлял собой старинный, построенный еще в 19–ом веке, особняк, с высоким резным крыльцом и такими же наличниками, каким-то удивительным образом сохранившийся почти в самом центре города, на одной из тихих улочек. Он состоял из двух самостоятельных половин с разными входами и имел много комнат, часть из которых хозяева сдавали квартирантам. Ото всего в доме: старинной резной мебели черного дерева, разбросанных повсюду альбомов с нотами, гипсовых головок на шкафах - веяло романтикой. И Катерине нравилось это. На одной из стен хозяйской комнаты, занимая почти половину ее, висела картина, на которой в полный рост была изображена красивая молодая женщина, как оказалось, владелица особняка - ныне восьмидесятилетняя старуха. Как узнала позже, хозяйка была пианисткой – закончила консерваторию, а также хорошо рисовала.
Поступив на работу в школу, Катя почти все время тратила на занятия, подготовку к ним, общественные мероприятия. Педагогика поглощает всего человека целиком, почти не оставляя времени для себя лично, особенно когда это любимая профессия. Да и детей она любила. Жизнь протекала бурно, интересно. Катя и не заметила, как пролетел год и уже пошел второй - ее самостоятельной практической деятельности. Лишь только иногда начинало что-то тревожно ныть в душе, особенно в праздники. Она была одна. Встречаясь изредка с сокурсницами, узнавала, что многие вышли замуж, особенно те из них, кто не пошел работать в школу, а некоторые уже и детей завели. В школе же работали в основном женщины, да и в институте, на их факультете , учились тоже одни девчонки. Бегать куда-то, чтобы познакомиться, ей не хотелось. Да и где знакомиться? На улице что ли? Этого Катя не признавала. Такие знакомства казались несерьезными. Больше нравилось читать книги, а филологам вообще приходится читать много. И это не было в тягость. Книги учили ее жизни, развивали душу, в них находила хороших собеседников, с кем–то спорила и, наконец, ощутила, что больше понимает героев книг и их авторов, чем окружающих живых людей, особенно мужчин, с которыми все труднее становилось общаться. Мужчины казались Катерине инопланетянами, так разнилось их мировосприятие, понимание жизни. И потому, даже когда знакомилась с кем-то из молодых людей в отпуске или компании, не знала, о чем с ними говорить. Мужчины казались ей неинтересными, а если случалось встречаться с тем, кто старше себя, то и вообще пошлыми.
В тот день Катерина вернулась домой рано: уроков на этот раз оказалось мало. Воспользовавшись появившимся свободным временем, решила, наконец-то, навести порядок в комнате. Протерев влажной тряпкой книги в шкафу – главное богатство, нажитое за годы жизни, перешла к декоративным полочкам, где стояли всевозможные сувениры – память о путешествиях еще во время студенческих каникул. Деревянная фигурка девушки – казашки в национальном костюме, которую привезла из Алма-аты, композиция с гуцулом, тоже сделанная из дерева, подаренная ей молодым человеком во время отдыха на турбазе в Закарпатье, и многое другое. Кружа по комнате и переходя от вещи к вещи, вдруг заметила: почему-то люди, проходившие мимо окон, которые выходили на улицу, с любопытством заглядывали в них. Сначала это показалось случайностью, хотя раньше такого не замечала. Решила понаблюдать. Вот пробежали мимо две молоденькие девушки, о чем-то оживлено болтая. Поравнявшись с домом, вдруг замолкли и зачем-то оглянулись назад, а после, пошептавшись, с нескрываемым любопытством заглянули в стекло. За ними шла пара средних лет, похоже, муж и жена, что-то деловито обсуждая. Достигнув крыльца, женщина, оборвав на полуслове разговор, посмотрела куда-то вглубь него и, очевидно, увидев там что-то, странно, как показалось Кате, взглянула на мужа и совсем уж бесцеремонно прильнула к окну носом. Следом, шаркая по земле тяжелыми ногами, одиноко брела, опираясь на палочку, маленькая, щуплая старушка в огромной темной шали. Подойдя к дому, она остановилась, долго и подробно рассматривала что-то на крыльце, а после также долго и как-то задумчиво, будто вспоминая что-то, смотрела на окна.
И тут Катерина не выдержала: забравшись на подоконник, высунулась в форточку и… обомлела: на широких перилах их старинного крыльца лежал огромный букет цветов. Щеки жарко запылали. Не поверив глазам: может быть, это старый, засохший, кем-то выброшенный букет? – выглянула снова. Нет, цветы были свежи, прекрасны и легкий аромат их вместе с дуновением ветра долетал к ней форточку. Это были ярко-красные георгины и вместе с ними сиреневые астры, алые красавцы гладиолусы и фиолетовые колокольчики. По тому, как не искусно был составлен букет, точно владелец их только что оборвал всю клумбу подряд, чувствовалась неумелая мужская рука. И это еще более смутило: «Кто?»
Цветы Катя любила. Как-то прочла у Паустовского, об особом, чисто женском отношении к цветам. Для мужчин, писал автор, они – лишь украшение. Для женщин – это живые существа, гости из мира, который взрослые и деловые люди – мужчины замечают мимоходом и относятся к нему со снисходительным пренебрежением. И поразилась: до чего же верно. Как тонко и главное – правильно все же некоторые писатели – мужчины понимают женскую душу. В жизни встречаться с таким пониманием ей до сих пор не приходилось.
Ее любимыми, еще с детства, были лютики. Так в Сибири называли подснежники. Жили они тогда в далеком, затерянном среди тайги селе, которое со всех сторон окружали синие, укутанные, как думалось тогда, туманом, но то был дым (горела тайга), горы. Оттого и казалось село оторванным ото всего мира. Но для них, сельских ребятишек, весь мир в то время сосредоточивался в том, малом, что окружал, но не был от этого бедным. Богатство красок его и впечатлений питали потом едва ли не всю жизнь.
За лютиками бегали обычно первого мая, после демонстрации. В детстве каждый праздник – большое радостное событие. К нему заранее готовились, с нетерпением ждали, и вот он наступал. По радио звучала торжественная музыка. Обычно - праздничная увертюра Цфасмана. Комната светилась от солнца и чистоты. Нарядная, с вышитыми гладью цветами – ее мама была мастерицей – скатерть покрывала стол. Такие же занавески и шторы украшали окна и двери. Из кухни неслись аппетитно дразнящие запахи бабушкиной стряпни. А на стуле, возле кровати, ждало новое платье – тоже маминых рук дело. Настроение тотчас счастливо подпрыгивало. Катя вскакивала с постели, быстро умывалась, примеряла перед зеркалом нарядное платье, и торопливо глотая обжигающие пальцы, хрустящие корочкой пирожки, не слушая несущегося в след укоризненно – добродушного ворчания бабушки, вылетала на улицу.
Там тоже все дышало праздником. На крышах деревенских домов развевались самодельные, скроенные умелыми хозяйками, алые флаги. Из репродукторов, развешенных по столбам, гремела музыка. Празднично разодетые люди, с красочными транспарантами, украшенными бумажными цветами, стекались со всех сторон.
Собирались сначала на пустыре, у школы, единственного в селе двухэтажного каменного здания, возвышавшегося на пригорке. Там строились в колонну, затем с песнями и веселым гомоном направлялись к площади. А когда демонстрация заканчивалась – бежали на сопку.
Она находилась сразу за околицей. Широкая сельская улица, превратившись в проселочную дорогу, сворачивала и уходила в поля. А они, ватага разновозрастных мальчишек и девчонок, с шумом и криками рассыпались по крутым, еще влажным от недавно сошедшего снега, напоенным весенней свежестью склонам, пробираясь к ее вершине. Вдруг воздух пронзал звонкий крик: «На - ш-е-е л!» - и все тотчас кидались к счастливчику.
Когда нежный, желтовато-голубой цветок, с мохнатыми, щекочущими руку ворсинками, попадался Кате, она брала его бережно, словно выпавшего из гнезда птенца, укрывала в ладонях, затем осторожно подносила к губам и, вдыхая едва уловимый, ласкающий душу, аромат, как бы согревала дыханием. Что был для нее этот цветок? Маленькое свершившееся чудо? Нежданный подарок, неведомо кем преподнесенный и сделавший ее счастливой?
Потом полюбила астры. С ними тоже связано детство, школьные сентябрьские деньки, когда вместе с подружками долго бродила после уроков опустевшими, напоенными терпким запахом спаленной картофельной ботвы огородами., где, будто оазисы среди тускнеющих красок осени, яркими пятнами вспыхивали клумбы с сиренево- бело-розовыми цветами. Почему в них была какая-то щемящая душу печаль? И отчего они так властно влекли ее к себе?
Печаль была близка Катиной душе. Может, оттого, что воспитывалась в детстве бабушкой. А та любила грустные народные песни и часто напевала их. То о сиротке, которую по уговору мачехи убил собственный отец и закопал в лесу, а собаки разрыли могилу и притащили одежду девочки к крыльцу отцовского дома, то о молодой женщине, родившей ребенка без мужа и выгнанной за то родителями из дома. Забрав маленького сына, та шла топиться к морю.
- Пойдем, сыночка, пойдем,
- Здесь нас не примают,
- Сине море глубоко
- Там нас ожидает…
Катя до сих пор помнила строки из той грустной песни. Ей очень нравились такие песни, и она просила бабушку спеть еще и еще.
Позже, уже живя в большом городе, никак не могла привыкнуть, что цветы продают, особенно полевые. Казалось: их можно собирать по лугам для себя или чтобы подарить кому-нибудь, но собирать – чтобы продавать? Это казалось ей кощунственным. Разве продаются доброта, радость, счастье?
Цветы не были для нее материальны. Ведь человек идет в поле, лес не просто за цветами, как на рынок за продуктами. Это нужно его душе, как нужны ей музыка, поэзия, любовь. Ему необходимо душевное общение с природой. И насладившись им, как бы сроднившись с лесом и полем, и не в силах расстаться, он уносит частичку их с собой как источник только что пережитого настроения, чтобы дома еще раз пережить его. Поэтому цветы, которые продавали на улицах толстые неопрятные торговки, - туго стиснутые под горло грязной бечевкой, сгрудившиеся в нелепые противоестественные букеты, словно узники, связанные одной цепью, в арестантской клетке, безликие, похожие друг на друга, а ведь одинаковых цветков, как и двух людей, не бывает, вызывали у Катерины жалость. Жаль было всегда и сорванный, но брошенный цветок. Еще ничего не зная о парапсихологии, о том, что будто бы растения способны испускать биотоки и реагировать на человека (позже читала об этом), брошенный на дороге цветок, еще красивый, но уже иссыхающий, словно истекающий кровью, вызывал мысли о человеческой не доброте, грубости и даже жестокости. Нередко подбирала его, приносила домой и, уговаривая, лаская, словно живое существо, ставила в воду. И цветок отходил, вспыхивал красками, оживал, в благодарность, видимо, за ее доброту, одаривал радостью.
Сама себе цветов никогда не покупала. Не могла. Они были чужие. Цветы – всегда еще и носители чьего-то чувства: того ли, что вкладываешь сама, когда растишь их или собираешь в поле, или – человека, дарящего их тебе. Покупать цветы себе самой – было в этом что-то постыдное, словно покупать чью-то несуществующую любовь к себе. Когда позже все-таки научилась делать это, покупала поспешно, стыдливо, боясь, что кто-нибудь увидит, и уж, конечно, не рядясь, как это делали иногда другие.
Городские цветы, хотя и казались много эффектнее полевых собратьев, особенно, однако, не радовали. Не любила ни напыщенно-важные чопорные георгины, ни холодные, точно восковые, калы, ни надменные гладиолусы. Было в них что-то бездушное, показное, как во многих городских красавицах и красавцах. По-прежнему долгое время отдавала предпочтение астрам.
Позже открыла для себя розы, их изысканную, аристократическую красоту вместе с тем, как полюбила романсы, классическую музыку – Баха, Бетховена. Розы представлялись ей посланцами той, возвышенной жизни, с красивыми чувствами и благородными отношениями, которая вся, думалось Кате, осталась в XIX веке. Как-то неожиданно ее вдруг покорила сирень.
При усадьбе, где жила, имелся сад, «тургеневский», как называла Катя. Огромный, запущенный, с разросшимися, почти дикими яблонями, грушами и непонятно откуда взявшимся здесь каштаном. Однако более всего чаровали необъятные заросли персидской сирени. Когда вечером входила в сад, в сгущающихся сумерках развесистые кроны сирени казались ей огромными сугробами сиреневого снега. Тончайший аромат наполнял воздух, и все вокруг преображалось. Катерина забывала о повседневных заботах, терзающих ум, о том, в каком веке живет, и даже звон трамваев, доносившийся с проходящей рядом улицы, и гул реактивных самолетов над головой не возвращали в реальность. Сад властвовал безраздельно. Она растворялась в его ауре, впитывая запахи сирени, как впитывала всегда музыку, и почему-то всегда вспоминалась «Лунная соната» Бетховена, именно ее Катерина воспринимала особенно зримо. С первыми аккордами перед глазами всегда вставал сад, аллея и девушка у раскрытого окна…
Иногда, нарвав пушистый букет, приносила его в комнату и, окунувшись лицом в нежные лепестки, думала и мечтала и, кажется, могла бы делать это часами.
… Хотя то, что увидела Катя на крыльце, и поразило ее, нельзя сказать, чтобы она уж вовсе не ожидала этого. В ней всегда, еще с юности, жила наивная романтичность. Нередко, особенно в пору влюбленности, еще в студенческие годы, чудилось, что кто-то таинственный бродит под окнами, следя за ее силуэтом, как писали раньше в романах, быть может, посвящает ей стихи…. Она верила в красивую любовь и ждала ее. Из-за этого однажды даже поссорилась с подругой, которая считала, что такой любви не бывает. На Катин же пример: Желтков из «Гранатового браслета», заявила, что тот просто шизофреник. Нет, считала Катя, сильные чувства - не патология и хотя соглашалась, что сейчас люди чаще всего не способны на такие, или же скрывают их, откровенных рационалистов и тем более циников, относящихся к женщине утилитарно, презирала.
Наверное, это Олег…
Они познакомились на турбазе, куда как-то педагоги их школы выезжали во время каникул. Набродившись досыта по душистому летнему лесу, насладившись тишиной, дефицит которой всегда испытывала, и хотя уже привыкла к этому, как называл Амонашвили, джиамури – какофонии детских голосов, звенящих на перемене, побыть в тишине всегда считала для себя счастьем. Потому и уединилась, как показалось, незаметно, и, устроившись в тени, под деревом, достала книжку стихов, с которой никогда не расставалась, – свою любимую Ахматову.
Когда подошел Олег, не слышала, лишь вздрогнула от голоса:
- Вы любите стихи?
Катя подняла глаза. Перед ней стоял молодой человек, лет 25-26–ти. Русоволосый, с взлохмаченными, словно спросонья, волосами, с бесцветными, то ли голубыми, то ли серыми глазами, и совсем простым лицом. Одет тоже был небрежно, в спортивные неопределенного цвета брюки и старый пиджак. Так одевались (подумала она) лет 10-15 назад, когда мало кто еще обращал внимания на моду и свой внешний вид, считая главным достоинством человека внутреннюю красоту. Ей же всегда нравились элегантные мужчины.
Но он заговорил о поэзии. Потом прочел несколько строк наизусть.
Мужчина, чувствующий поэзию, уже что-то значил для нее. Стихи были как бы тестом, с помощью которого она тестировала мужчин на совместимость. Этим компенсировалась их извечная толстокожесть, как считала она, эмоциональная глухота, выражающаяся обычно в неспособности понять… Более всего ее раздражали банальные знакомства:
- Девушка! Как Вас зовут? – или – Как Вас муж отпускает?..
Незнакомец вызвал интерес. Разговорились. Потом долго бродили по лесу, а когда возвращались домой, Катя обмолвилась, что ей негде жить – отказала прежняя хозяйка, у которой снимала комнату. И Олег предложил переехать к ним, во вторую половину дома, которую его бабушка – та самая восьмидесятилетняя старуха – хозяйка дома сдавала квартирантам. Немного поколебавшись, решилась, но позвала с собой подругу – они вместе жили на старой квартире.
И тут ее словно пронзило:
- Кому?
В первый момент совсем забыла, что живет здесь не одна.
Может, Ирине?..
Ирина - тридцатилетняя шатенка с большими голубыми глазами, иногда красящаяся в блондинку, с тонким правильным профилем, острым носиком и красиво очерченными чувственными губами. Будучи блондинкой и принарядившись, она производила впечатление лучшее, чем представляла собой на самом деле. Так считала Катя…
У Ирины были мужчины. После развода с мужем, оставив малолетнего сына на воспитание бабушке – своей матери, живущей в другом городе, и, то ли надеясь снова устроить судьбу, то ли скрадывая одиночество, частенько принимала их у себя. Приходили они обычно поздно вечером и рано утром исчезали. Катерина в таких случаях искала себе ночлег у другой подруги, жившей в собственной квартире с родителями. Готовясь к встрече, Ирина занимала деньги, которых всегда не хватало – после окончания института она работала инженером в НИИ, бежала на рынок, будь то зима или весна, покупала у южан дорогие овощи и фрукты, накрывала красивый стол – хозяйкой она была отменной - и ждала…
Но цветы ей никто никогда не приносил.
- Быть может, это Олег подарил Ирине? – больно кольнуло в груди.
После переезда он стал часто бывать у них. Это и смущало и радовало Катерину. Они говорила о литературе, больше – о поэзии, театре. И ей это нравилось. Однако, не поняв еще своего чувства к нему, да и вообще старомодно считая, что первое слово в таких отношениях принадлежит мужчине, вела себя сдержанно, ожидая от Олега каких-то решительных действий. Между тем, он понравился Ирине, более опытной и смелой. Той вообще нравился почти каждый мужчина, которой волею случая оказывался рядом, а любую ситуацию наедине с мужчиной она всегда могла превратить в интимную…
Возвращаясь домой поздно - в школе всегда находилось много дела - а то, посещая вечером театр или кино – Ирина же была домоседкой – Катя стала заставать их вместе…
Вспомнился как-то разговор с ней.
- Ты вот все думаешь, что любовь – это поговорить с мужчиной на всякие там возвышенные темы… А для мужчины любовь – это совсем другое. И только это они ценят. А говорить с тобой им совсем неинтересно.
Кате хотелось возразить:
- Но чем же тогда отличается мужчина от животного? Конечно, физическая сторона в любви играет свою роль, но ведь прежде–то должно быть что-то духовное, духовная любовь, что ли, – интерес, влечение друг к другу двух личностей. А чисто физическое… Это же может происходить и совсем без любви…
Но она промолчала. Зачем? Они все равно бы не поняли друг друга.
То ли от ревности, то ли от обиды Катерине стало казаться, что она любит Олега. Что имеем не храним, потерявши плачем… Теперь и дома, и на работе постоянно думала только о нем. Он все время стоял перед глазами. Она разговаривала с ним, спорила. Вздрагивала тотчас, стоило где-нибудь в толпе мелькнуть серому, в сером пуловере он всегда приходил к ним. Тупая, ноющая боль одиночества заволакивала сначала душу, потом все выше и выше и достигала сознания. Удивлялась сама, как тоска по человеку, когда его теряешь, оказывалась намного сильнее чувства к нему, когда он рядом.
Когда Олег появлялся, и Катя успокаивалась, он снова становился ей безразличен, а его знаки внимания вызывали только иронию, злость и даже пренебрежение. Но … чувство утраты или ревности – и снова она наделяла его тысячью разных достоинств и чувствовала, что никто другой ей не нужен и только его хотелось иметь рядом, быть любимой им.
Иногда вечерами слышала, как у соседей, за стенкой, играли на фортепиано, и думала: конечно, это он и играет специально для нее, ведь Олег знал, как она любит музыку. Катя выходила в прихожую, которая разделяла их комнаты, долго стояла у двери и слушала, слушала… А к горлу подступали слезы. Или это просто действовала музыка? В эти моменты ей опять казалось, что любит его. И забывались обиды, горечь, которые он причинил ей.
Музыка преследовала ее и на работе, особенно из «Пиковой дамы», которую часто в те горькие вечера, слушала, оставшись дома одна, а многие арии, и, прежде всего, Лизы знала уже наизусть.
И все же подумала: наверное, это Ирине…
Но тут вспомнила об Алене. У них был еще один сосед – Сергей, двадцатидвухлетний студент. Длинный и, как все чрезмерно высокие люди, немного сутулившийся, а потому слегка неуклюжий и скромный юноша. Он тоже снимал в доме комнату. Недавно Сергей женился. Привез красавицу-жену с Дальнего Востока, с которой познакомился во время летних каникул, работая в стройотряде, на путине, где вместе с ними трудились студентки из Петропавловского мединститута. Черноволосая, чернобровая, черноокая, она была той редкой природной красоты, когда никакая косметика не нужна, чтобы ее улучшить. К тому же, красавица необычная – скромная, естественная, умная, то ли еще не осознавшая своего женского могущества, то ли не желающая, по причине ума, пользоваться им. Сергей тотчас влюбился. Алена показалась ему идеалом. А какой мужчина, даже если сам далеко не идеал, не мечтает об идеальной жене – красавице? Боясь упустить случай, он сразу сделал предложение, и через несколько дней они подали заявление в загс. А затем Сергей уехал в свой город. Опомнившись от первого любовного опьянения, Алена поняла, что никакой особой любви к Сергею не испытывает. К тому же, ей, студентке - отличнице, прочили блестящую будущность, ординатуру. И всем этим нужно пожертвовать. Жаль было оставлять друзей, и особенно маму, с которой жили вдвоем. Она перестала отвечать на письма, а затем и вовсе написала, что не любит, и с загсом поторопились. Но кто же не знает мужчин? Препятствия только разжигают страсть. Вот где проявилась сила мужского характера! Да и как отказаться от того лакомого кусочка, который почти уже держал в руках. Подобно чеховской Каштанке… Сергей срочно вылетел к ней.
Обратно вернулись вместе.
Однако отношения все же сначала не складывались. Алена часто заходила к Ирине с Катей, жаловалась и плакала.
«Наверное, это Сергей принес Алене, - снова подумала Катя. – Хотя… зачем бы он оставил их здесь, на крыльце?»
И тут опять вспомнила, что живет у них еще одна совсем молоденькая девушка, студентка музучилища, родственница хозяйки, которой та бесплатно выделила часть прихожей, отгородив ее ширмой. Так это же какой-нибудь мальчик подарил Свете… Кому, как не юным, совершать такие поступки?...
Катерина совсем уже уверилась в своей последней догадке, как вдруг на крыльце появился мужчина и, взяв букет, удалился…
Лишь позже поняла. Когда пришла с работы, на крыльце играли дети, их голоса слышала и потом, находясь в комнате. Это, видимо, они притащили сюда цветы, а, уходя, забыли их на крылечке…