Тайны одесских катакомб - 2. Лучи смерти и люди в

                ТАЙНЫ  ОДЕССКИХ КАТАКОМБ – 2
                «ЛУЧИ СМЕРТИ»
                и
                ЛЮДИ  В  ШТАТСКОМ

   Компетентные органы заинтересовались разработкой «молодого» одесского учёного по передаче электрических сигналов по нервным тканям, чтобы их использовать как оружие поражения живой силы противника.
   Но оказалось, что люди в штатском случайно «убрали» не того человека, которого должны были  «убрать» и  «молодой» учёный  скрывался в  одесских катакомбах  от преследования.

                ПРОЛОГ
   Кроме официально зарегистрированного и опубликованного  материала о передаче
электрических  сигналов  по  нервным  тканям*,  имена,  персонажи,  время  и  место действия, вымышлены. Возможные совпадения вполне случайны.

                «ЛУЧИ СМЕРТИ»

   Владимир инстинктивно выдернул руку из-под рупорной антенны. Он почувствовал сильную резкую  боль в  пальцах левой руки  и  следом за  этим пальцы онемели и покрылись инеем. Как может такое случиться, за стеной домика было теплое, нет, просто жаркое одесское лето, а тут пальцы покрылись легким снежным налётом. Снег постепенно таял на глазах, капельки воды стекали на дощатый пол. Боль прошла так же быстро, как и появилась просто из ничего. Пальцы не двигались, на них проступала синева. Не прошло и двух-трёх минут, как пальцы посинели полностью. Владимира охватил страх. Он начал усиленно трясти кистью руки, стараясь как бы стряхнуть быстро появившуюся синеву. Но пальцы не слушались. Они онемели и болтались, как повисшие сосиски. Владимир посмотрел по сторонам. Приборы показывали установленный ранее режим. Стрелки вольтметра, измерителя мощности и волномера стояли на положенных местах, указывая, что аппаратура работала в обычном рабочем режиме. И только сейчас он понял, что произошло чуда, нет не чудо, а свершилось самое заветное, самое ожидаемое – опыт удался. От этой мысли у него закружилась голова,  он  пошатнулся,  схватился  правой  рукой  за  стул,  сел  и  тупо  смотрел  на приборы. Так он просидел какое-то время.

* - «Эффект Джозефсона при передаче электрических сигналов по нервным тканям через синапсы», ж. «Медицинские гипотезы», 1993(Канада).


   Минуту, мгновение, час – он не чувствовал ни времени, ни пространства, ничего.
Свершилось.   Старания   нескольких   лет   упорного   труда   и   поисков   решения
разработанной им теории «Излучения синапсами электромагнитных волн в субмиллиметровом диапазоне» получило подтверждение. Владимир вскочил со стула, воздав руки кверху, во весь голос закричал: «Эврика! Открыл! Ура!!!».
   Собственный крик остановил его, он прислушался, не бежит ли кто-нибудь на его вопли,  на  его  истошный  крик.  Но  вокруг  было  тихо,  немного  успокоившись, посмотрел на свои пальцы. Синева понемногу проходила, чувствительность пальцев постепенно возвращалась. Что же произошло? Под рупорной антенной лежал неподвижно, свёрнутый в комочек, дождевой червяк. В первое мгновение у Владимира было желание потрогать червяка, жив ли он, но он понял, что при включенной аппаратуре  нельзя  лезть  под  рупорную  антенну.  Он  уже  получил  удар  –  пальцы онемели в одно мгновение, как только захотелось потрогать червяка, не выключив аппаратуру. Вот оно – действие направленных лучей субмиллиметровых волн. Владимир  не  этого  добивался,  ему  вовсе  не  хотелось  быть  создателем  «лучей смерти», как их окрестил профессор Файнберг-Блок.
   - Я вовсе не хочу быть автором орудия убийства, у меня другие планы, - возражал профессору Владимир.
   - Кроме оружия никому не нужны ни Вы ни   Ваши потуги, - ответил цинично профессор.
   - Как же так, а наука, а движение прогресса? – не унимался Владимир.
   - Дорогой мой, прогресс и есть движение, а движение прогресса – это демагогия и при том, неграмотная. Прогрессом движет желание людей убивать. И всё больше изощренно, - речь профессора удивила Владимира.
   -  Ладно.  Попробуем  заняться  наукой.  Но  всё  равно,  она  скатывается  на  военные рельсы, как бы Вы не хотели, а подхватят Вашу идею военные или те, кто их финансирует, если, конечно, результаты будут положительными.
   Профессор мгновенно оценил важность предложенной темы. И тут же, при первом разговоре с Владимиром, предоставил свою лабораторию для проведения опытов над животными, а их было в распоряжении профессора и его лаборатории при кафедре биофизики предостаточно.
   «Молодой» учёный,  Владимир  Семёнович  Карпин,  который  защитился  только  к сорока годам, подал молодому профессору, Виктору Самойловичу Файнберг-Блоку, заманчивую идею, на ней можно было сделать прекрасную работу, если опыты закончатся успешно. Если гипотеза не найдёт подтверждения, то и тоже не беда, пусть он, Файнберг-Блок, не будет выглядеть «зажимщиком передовых идей».
   Доводы нового знакомого, хотя и не специалиста в области биофизики, не казались абсурдными профессору. Логика рассуждений и некоторые расчёты вполне укладывались в возможность правильного направления исследований, обнаружить возможное излучение синапсами при передаче электрических импульсов по нервным тканям. На фоне того, что открытие электрического тока при передаче нервных импульсов знаменитым Гальвани, когда весь учёный биологический мир вздрогнул от ошеломляющей новости, до практических измерений силы тока, электрической разности потенциалов на синапсах и громоздкой теории передачи импульсов по нервным тканям, прошло не так уж и много лет.   И вполне логично, что появляются попытки углубить теорию и практику передачи импульсов по нервным тканям.

                ВЫТРЕЗВИТЕЛЬ

   Владимир пытался открыть глаза. Преодолевая тяжесть, всё никак не мог поднять веки. Тяжелая голова с непонятной ему болью заставляла напрячься, чтобы хоть как-то прийти в себя. Посидев в таком положении несколько минут, так казалось, что несколько минут, он открыл глаза. День клонился к вечеру, небо справа от него было уже почти совсем тёмное, хотя с противоположной стороны оно ещё было достаточно светлое. Он осмотрелся вокруг. Небольшой садик, несколько чахлых деревцев, пожухлая трава, две покорёженных садовых скамеек – вот вся убогая картина вокруг. Где  он  и  что с  ним происходит, Владимир никак не  мог сообразить. В  первую очередь  –  где  он  находится?  Безлюдное  место,  быстро  темнеет,  а  он  всё  сидит. Спросить бы у кого-нибудь, где он, какой город, какая улица? Но людей нет, вокруг предвечерняя   тишина. До   него   донёсся   шум   проезжающего   трамвая.   Память постепенно возвращалась к нему.
Ясно вспомнил, что утром он поехал на метро, но куда ехал – не мог вспомнить. Посидев ещё какое-то время, он попытался встать, но ноги его не слушались, тяжесть была не только в голове, но и в ногах. Странно, создавалось такое впечатление, будто он выпил, да ещё не в меру, что было для него очень большой редкостью, просто, практически, никогда. Так, выпить по поводу праздника или в кругу мало пьющих друзей, но чтобы так себя чувствовать, как после тяжёлой попойки - этого никогда не было. Он сел опять на скамейку и в забытьи погрузился в крепкий сон. Сколько он спал, где очутился к утру, открыв глаза, понять не смог.
   Лежит на кровати в закрытом помещении, рядом на койках незнакомые люди. Он попытался встать, но ноги по прежнему плохо слушались, боль в голове не прекратилась. Начала сильно болеть шея, дотронуться до небольшой опухоли ниже мочки уха нельзя.
В комнату вошёл санитар, как понял Владимир по синему халату, завязанному сзади на крупном мужике, и громко называл фамилии:
   - Иванов, Бакланов, Карпин.
Никто не откликался. Санитар повторил список.
   - Карпин, кажется, я, - не совсем уверенно отозвался Владимир.
   - Ты что, забыл фамилию? Надо же так набраться. Вставай на выход, ханыга. Быстро.
Освобождай койку. Очередь ждёт.
   Владимир с большим трудом поднялся с постели, не оглядываясь на помятую не совсем свежую простыню и продавленный матрас с подозрительными пятнами, медленно передвигая ноги, когда каждый шаг сильной болью отдавался во всём теле, вышел в коридор.
В дальнем углу коридора ему в дежурке выдали портмоне, ключи, билеты в театр и скомканный носовой платок. Владимир пошарил в бумажнике, просмотрел документы, не обнаружив там денег. Он точно помнил, что там было около ста рублей, не считая мелочи.
   - А деньги мне вернут? – спросил он у дежурного, выдававшего документы.
   - Ты думаешь, что вытрезвитель у нас - благотворительное общество. Дорогой, пить нужно меньше. У тебя то и было, что 9 рублей, как раз на вытрезвитель. Помыли тебя? Помыли. Переспать на приличной койке дали? Дали. И двигай домой, пока милиция тебя снова не притянули в вытрезвитель.
   - Меня милиция привела? – переспросил Владимир.
   - Не привела, а принесла, чуть живого.
   Карпин всё понял. Милиционеры его подобрали, привезли в вытрезвитель, предварительно освободив его кошелёк от лишнего груза. Вступать в дискуссию не представляло никакого резона. Он попрощался и вышел на улицу. Постоял возле входа в вытрезвитель, посмотрел по сторонам и вновь вернулся в помещение.
   - Будьте добры, скажите, где я нахожусь, какой адрес у Вас и как мне попасть на…, -
он никак не мог вспомнить адрес Таси, где остановился, приехав в Москву.
   - Адрес у нас обычный – вытрезвитель на Таганке. Его все знают, особенно жёны наших постоянных посетителей.
   - Можно, я  позвоню по Вашему телефону. У меня не осталось ни копейки, даже позвонить не на что.
   -  Только  быстро.  У  нас  служебный  телефон  и  разговаривать  посторонним  не положено.
   - Так я же не посторонний, я у Вас числюсь на вытрезвлении.
   - Числился и выписан давно, два часа назад. Понял?
   - Понял. Я быстро, - полистал записную книжку, нашел и набрал нужный номер. - Алло! Это Тася? Да, это я, Тасинька, дорогая, вызволи меня из плена, я в вытрезвителе на Таганке. Хорошо. Я жду у входа. До встречи.
   Меньше часа пришлось ждать. К дверям вытрезвителя подкатило такси, вышла Тася и её муж, Юрий Никанорович, взяли Владимира под ручки и посадили в машину. Дома ничего не спрашивая, отправили его в ванну, дали чистое бельё и уложили в постель.
   - Тася..., - начал Владимир.
   - Потом. Отоспись. Поговорим потом. Выпей крепкого кофе.
   И Владимир погрузился в крепкий сон. Спал он больше десяти часов подряд, не просыпаясь, только постанывая во сне. На следующее утро он открыл глаза и уставился в потолок, не соображая, где находится, что с ним произошло и что происходит.
   - Проснулся, путешественник, вставай завтракать, - Тася ласково обратилась к Володе.
Плотный завтрак, крепкий ароматный чай, спокойная, приятная домашняя обстановка, вернули Володю к жизни.
   - Ну, рассказывай, что стряслось. Где был, что видел, как твои дела с посещением института? – засыпала вопросами Таисия.
   Обстоятельно и подробно он рассказывал, как ехал на метро, как вышел на какой-то остановке и очутился в незнакомом месте Москвы, проснулся в вытрезвителе, остался без денег.
   - А в институте ты был? – не унималась Тася.
   - Нет, не был. Вот так всё получилось. Что со мной произошло, не понимаю.
   - Ты с кем-нибудь выпивал?
   - Ничего я не пил и не очень это уважаю, просто так выпивать, среди дня. Ни с кем не встречался.
   Зазвонил телефон.
   - Алло! Слушаю. Это ты, Вика? Да, он дома. А почему это не телефонный разговор? Что случилось? Почему ты говоришь из автомата? Хорошо. Я дома. Ладно, встретимся возле метро моего, справа от выхода, возле киоска с мороженым. Через час. Пока.

                ИНСТИТУТ, ГДЕ «ДЕЛАЮТ  ПСИХОВ»

   - Кто пропустил этого типа? – кричал, стуча костлявой рукой по столу, Владимир
Сергеевич Семёнов.
   - Пропуск выписан по Вашему распоряжению, товарищ генерал, - стоя на вытяжку,
робко отвечал заместитель начальника по режиму, Иван Павлович Штырь.
   -  Как,  по  моему  распоряжению?  Не  может  этого  быть,  -  продолжал  таким  же громким голосом, не терпящим никаких  возражений, генерал, хотя  на  нём   не   было военной  формы. Серый костюм, белая рубашка и тёмно-коричневый галстук не могли скрыть принадлежность начальника к его многолетней военной службе. Армейская палочная дисциплина, особая секретность производимых работ, были основой построенного им самим много лет тому назад «Научно-исследовательского института патопсихологии». Еще в молодые годы, выбрав в Первом Московском мединституте специальность - «психиатрия», Семёнов предложил «компетентным органам» оригинальную тему научно-исследовательских и практических работ по исправлению, в крайнем случае, подавлению воли человека. Его мечта была – научиться управлять волей и чувствами человека в индивидуальном или, лучше, в коллективном порядке.
   - Вы что, сошли с ума. Как я мог разрешить этому еврею пропуск к нам в институт?
   -  Товарищ  генерал.  А  кто  знал,  что  он  еврей?  На  нём  не  написано.  Как  Вы определили, что он еврей? Мы его не раздевали. По докладной из Управления на Ваше имя значилось – Владимир Семёнович Карпин, кандидат технических наук, ветеран Великой Отечественной войны, - ответил Штырь.
   - Я с Вас сорву погоны. Какой Вы подполковник, какой Вы заместитель  по режиму, чёрт Вас побери? Вы шляпа, разгильдяй и ничтожество. Где режим, я Вас спрашиваю, строжайший  режим,  не  допускающий  никаких  отступлений?  Прежде,  чем  к  нам
допустить постороннего, нужно изучить его подноготную до седьмого колена, всю его родословную, все его связи, контакты.
   - Вам  звонила Виктория Петровна от генерала Штоколова и вы перевели её ко мне. По её просьбе мы выписали ему пропуск, а Вы его подписали, - очень неуверенно отвечал заместитель по режиму.
   - Что? Уже всякие Виктории командуют здесь, в самом режимном учреждении КГБ. У нас больше секретов, чем во  всём  Комитете  вместе  взятом, - Владимир Сергеевич не унимался. Штырь его давно таким не видел. Генерал не из спокойных людей. Зверь- зверем! Но таким он не был давно, пожалуй, со времени побега за границу Кочергина. Послали этого полковника Кочергина, кандидата наук, специалиста по фармакологии, во Францию под вымышленным именем с хорошими документами на встречу с агентом, занимавшимся вопросами лекарственных препаратов по «исправлению» мышленья человека, а тот сбежал, попросив политического убежища в США. Генерал думал, что ему голову сорвут за такую потерю информированного сотрудника, за возможность утечки важных, сверх секретных, сведений об институте. Но обошлось строгачом. Кочергин был человеком Самого.
   - Что ему удалось увидеть, куда его водили, что показывали? – уже более спокойно спросил генерал Семёнов.
   - Пожалуй, ничего не видел, тем более мы ему ничего не показывали, - заместитель по режиму почувствовал, что основная буря прошла и отвечал увереннее. – Он прошёл все пропускные пункты нормально, обыскали, извинившись. Мы не знали, с кем имеем дело, - Штырь сказал и осёкся. Не надо было Начальнику говорить, что не знали, с кем имеют дело. Он обязан всех и всё знать. Но и это проскочило без комментариев. – Минут сорок он сидел в «отстойнике». Ждали, когда Вы освободитесь. Потом повели через туннель к Вашему кабинету. И всё.
   - Я Вам   не завидую, если что-то просочится наружу. Всех проверить и в первую очередь, эту секретаршу, как её?
   - Виктория Токарева, секретарь Первого.
   - Всех проверить. Откуда этот шустряк, как его, Карпин? Как он попал в Управление,
кто за него просил о встрече, кто дал ему наш адрес? Всё узнать и срочно доложить.
                * * *
   -  Вика,  это  ты?  –  Вика  сняла  трубку  «голубого» служебного  телефона,  в  трубке раздался до боли знакомый голос с легкой картавинкой. Вика сразу даже немного удивилась, как могла Тася звонить по этому номеру. Телефон служил прямой связью с Управлением.
   - Тася?! – обрадовано закричала в трубку Вика, - это ты, невероятно, жива, здорова? – Вика на мгновение забыла по какому телефону она разговаривает с самой близкой подругой. Они дружили с раннего детства. Что там говорить, их родители дружили семьями ещё до рождения и Вики и Таси. Отцы   в молодости вместе были на баррикадах 1905 года на Красной Пресне.  Мамы обе лежали в одно и тоже время в роддоме, вместе гуляли с детьми в садике напротив дома, вместе волновались во время болезней детей, а болели они практически одновременно одними и теми же болезнями. Вместе поступали в школу. О чём говорить, были настоящими подругами.
   - Спасибо, Вика. Жива и почти здорова, - шутливым тоном ответила Тася.
   - Как это, почти здорова, что случилось? Отвечай немедленно, - Вика занервничала. Они не перезванивались довольно давно. Тася с мужем уезжали в Германию, мужа командировали в Западную Группу Советских войск. Он дослужился до подполковника.
   - Да нет, всё нормально. Бывают небольшие отклонения от того, чего хотелось бы, но так – ничего особенного, - Тася отвечала спокойно. – Давай встретимся, поговорим, давно не виделись.
   - А Вы давно в Москве? – спросила Вика.
   - Да уже больше года.
   - И ты только сейчас позвонила, - обиделась Вика.
   - Каюсь. Виновата. Замоталась. Юра поступал в институт, закрутились. Знаешь, как не просто.
   - Твой Юра? Этот карапуз – и в институт? – недоумённо переспросила Вика.
   - Этому карапузу уже 19, - гордо ответила Тася.
   - Стареем, подруга, - сокрушенно произнесла Вика.
   - Мы не стареем, дорогая, это наши дети взрослеют. А я, собственно, звоню тебе по делу, - перешла на деловой тон Тася.
   - В чём дело, что-нибудь серьезное? – с опаской спросила Вика.
   - Да нет, просьба у меня к тебе. Мой один очень хороший знакомый, кандидат наук, умница, хороший человек, предлагает научную тему, близкую к психиатрии. Он никак не может найти пути к академику Семёнову. Ему рекомендовала академик Бехтерева. Ты, наверно знаешь, она директор «Института мозга» в Ленинграде, обратиться к академику Семёнову, может быть его заинтересует эта тема.
   - А как я могу этому помочь? – спросила без запинки Вика. Она ни как не могла взять в толк, как это она из Управления КГБ может организовать встречу Тасиного знакомого с академиком Семёновым.
   - Вика, я думаю, что если ты позвонишь Семёнову, то он не откажет тебе в этом, - Тася так убедительно просила о небольшом одолжении, что Вика согласилась.
   - Хорошо. Как фамилия твоего протеже? Записываю.
   -  Владимир Семёнович Карпин. Можешь ещё  добавить к  просьбе, что он  офицер запаса, участник Великой Отечественной войны, кандидат технических наук, а - это я уже говорила. Постарайся, сделаем доброе дело хорошему человеку.
   - Хорошо, Тася, постараюсь. Я тебе перезвоню. А какой у тебя телефон сейчас, -
спросила Вика.
   - Вика! Всё тот же, надеюсь, не забыла, - игриво ответила Тася.
   - Хорошо, дорогая, перезвоню. До встречи. Надеюсь, не через следующие 10 лет.
На следующий день Вика позвонила Тасе.
   - Всё в порядке. Его примет академик Семёнов во вторник на следующей неделе в 10
часов утра. Просили не опаздывать.
Ах да, Институт находится, вот чёрт, забыла название улицы. Ничего, ехать на метро до «Сокола», там выйти через левый выход и по улице метров 200 до большого серого дома с забором. Там проходная. Его встретят.
   - Спасибо, Вика. До встречи дорогая, - ответила Тася.
                * * *
До станции «Сокол» Владимир добрался легко. Без пересадки. Вышел через левый выход на поверхность, но там оказалось две улицы. Они расходились от станции метро под небольшим углом. По какой идти Таисия Львовна, просто Тася, не сказала и он пошел наугад по улице, ведущей больше влево. Владимир рассуждал: Если выход из метро – влево, а по какой улице пойти не сказали, то логично и пойти по левой улице. Он так и сделал. Прошел 200 метров, 300, но ни серого здания ни забора, не было видно и на следующих 500 метров. Мимо проходили люди, не обращая внимания на Владимира. Он остановился в нерешительности. Спросить у кого-нибудь, что ли?
   -  Будьте  добры,  -  обратился  он  к  прилично одетому  человеку  средних  лет,  -  Не подскажете, где тут Институт парапсихологии?
   - А! Это там, где делают психов? – ответил прохожий. - На соседней улице, от метро влево, - посмотрел человек на  спрашивающего удивлённо и пошел своей дорогой.
Вадим смотрел на уходящего человека и подумал, что могут означать слова прохожего «делают психов». Психов не нужно  делать, их и так  много ходит среди нас, их нужно лечить, искать новые методы, новые лекарства. Для этого и создают научно-исследовательские институты. А «делать психов»?
Постояв  немного  в  нерешительности, Владимир  повернул в  сторону метро.    Не доходя до входа в метро, он свернул на другую улицу. Пройдя всего десятка два шагов, он увидел вдали огромное мрачное серое здание, обнесенное высоким глухим забором. Забор был высотой более 3-х метров. За забором виднелись только два этажа. Угадывалось четырёх- или пятиэтажное здание. Казалось, что забор бесконечен. Владимир шёл по безлюдной улице вдоль забора. Через сотню-другую метров в заборе появились ворота, выкрашенные ядовито зелёной краской и рядом – проходная. Дверь,
обитая железом, такого же неприятного цвета, наглухо закрытая без следов какой-
нибудь ручки, создавала впечатление, что она никогда не открывалась.
Постучав в дверь, Владимир отошёл на два шага назад и стал ждать. Тишина. Не понимая, что делать дальше, Владимир стоял и думал: Может быть вход в этот институт где-то в другом месте. Бесконечный забор тянулся до самого перекрёстка ещё хороших 300-400 метров. Ни спросить, ни узнать - никого. Бросить  это  дело. Чёрт с ним, с этим институтом. Пойти домой - раздумывал Владимир. Но всё же, постучал настойчивее ещё раз. Дверь без скрипа отворилась. В тёмном пролёте стоял высокий, крепкого телосложения, человек.
   - Тебе чего? – грубо бросил, отворивший дверь.
   - Мне в Институт патопсихологии, - несколько нерешительно ответил Владимир.
   - Никаких институтов здесь нет, проваливай быстро, - и собрался закрывать дверь.
   - Мне дали этот адрес и сказали, что для меня будет пропуск, - настойчивее парировал
Владимир.
   - Фамилия?
   - Карпин.
   -Жди, - и быстро закрыл дверь.
   Странно, подумал Владимир, какой-то необычный институт.
Прошло несколько минут, дверь отворилась и тот же человек жестом пригласил Владимира войти. Небольшое помещение с одним окном, выходящим во двор, почти не имело мебели – канцелярский стол, два стула, скамейка напротив окна, телефон местной  связи  на  стене  и  армейская  тумбочка  –  всё  убранство. Единственно, что удивило  Владимира,  так  это  зарешётчатое  окно.  Не  просто  решётка,  а  толстые стальные прутья с заваренными на перекрестьях кольцами, как в тюрьме строжайшего режима. Кто от кого строил такие препятствия – вопрос вопросов. Владимир присел на скамейку в ожидании дальнейших событий.
Двое охранников, молодых крепких рослых ребят, сидели напротив и молчали. За столом на табуретке виднелась картонная шахматная «доска» с расставленными на ней шашками, видно Владимир прервал партию и почувствовал себя неуютно - помешал людям спокойно проводить время. Солдат спит, а служба идёт, невольно пришла к нему такая мысль. Какое-то время Владимир тупо уставился на шашечную партию, но потом отвлёкся и стал рассматривать охранников. Здоровые, крепкие ребята, кого они охраняли – не понятно. Владимир посмотрел в окно. Серый день, тусклая картина за окном. Виден угол здания, часть забора, немного людей в больничной робе - серых халатах, подпоясанных серыми же поясами. Но  его удивило, что «больные» какие-то странные, молодые, ну не совсем пожилые, практически у всех на голове были серые береты, глубоко натянутые на голову по самые уши и подвязанные на подбородке ремешками. Из-под беретов виднелись белые бинты вокруг головы. Обзор был очень ограниченный. В просвете окна методически проходили почти строевым шагом двое молодых людей в такой же больничной робе. Они пропадали на некоторое время из поля зрения, потом снова появлялись, вышагивая в противоположном направлении. И так - методически каждый раз. От   нечего   делать   Владимир   стал подсчитывать количество шагов, которое он мог наблюдать в окне, определив, примерно, время в секундах. Потом подсчитал, через сколько секунд они появлялись снова, вышагивая в другую сторону. Несложные подсчёты показали, что здание имело в длину до 150 метров, если считать нормальный шаг человека   порядка 75 сантиметров. Большое здание, подумал Владимир. Двое шагающих тоже были в беретах и на головах виднелись бинты. Другие сидели на корточках возле стены дома и сосредоточенно ковырялись палочками в земле. Больные, как больные, рассуждал Вадим, но он перевёл взгляд на небольшую часть забора, видневшуюся в окне.
С   внутренней   стороны   на   заборе   видны   были   ровные   ряды   металлических креплений, на которых были натянуты толстые провода   на изоляторах, очень напоминающие знакомые картинки немецких концлагерей. На земле под забором виднелись проволочные заграждения в виде нагромождения мотков проволоки, делающие невозможным близко подойти к стене. Да – странное заведение.
В это мгновение резко зазвонил местный телефон. Один из охранников взял трубку,
послушав, сказал: - Так точно, здесь. Выполняю, – и повесил трубку.
   - Пошли, - не очень дружелюбно сказал охранник, указывая на низкую дверь напротив окна.
   Он подошёл, ключом открыл дверь, пропуская вперёд Владимира. Немного наклонившись, Владимир прошёл в указанном направлении. Сразу же за дверью оказалась небольшая площадка. Скупой свет выхватывал впереди лестницу. Владимир пошёл вниз, держась за перила, осторожно ступая на бетонные ступеньки. Автоматически считая количество   ступенек, он   понял, что   опускаются   они     не очень глубоко под землю. Лестница закончилась и они пошли по туннелю с высокими потолками и бетонным полом. Здесь света было больше. Голые стены, ровный цементный пол, придавали этому помещению вид рабочего входа в метро.
   В конце подземного коридора, при входе на лестницу, к  нему подошёл строгий человек и, извинившись, ощупал всю одежду с ног до головы, пошарил у Владимира по карманам, вынул из них портмонэ с документами и деньгами, записную книжку, авторучку, брелок с ключами, носовой платок, билеты в театр, разложил всё содержимое карманов на тумбочке. Внимательно   посмотрел на вещи, просмотрел документы, пересчитал деньги, развернул носовой платок, потрусил его и вернул платок.
   -  Остальное получите при  выходе, -  сурово сказал  проверяющий и  открыл дверь,
ведущую на лестницу.
   - Там у меня…,- пытался что-то сказать Владимир.
   -  Получите всё  в  полном  порядке  на  выходе,  -  указывая  на    открытую  дверь  на лестницу, пояснил стоящий на посту человек.
Владимир в сопровождении охранника поднялся на такое же количество ступенек, которые он успел вновь пересчитать, оказался в светлом совершенно пустом помещении. Прошли они по гулким коридорам с дверьми по обе стороны без всяких указаний до поворота и оказались возле двери, оббитой дермантином.
Сопровождающий знаком, без всяких разговоров, показал ему, чтобы он стоял возле двери, сам  приоткрыл дверь, заглянул внутрь, кивнул головой и вместе с Владимиром вошёл внутрь. За столом сидела пожилая секретарша.
   - К Вам посетитель. Можно ему войти? – спросила она в телефонную трубку.
Как видно получив положительный ответ, кивнула Владимиру и указала на дверь напротив её стола.
   Обстановка оказалась несколько необычная. Он бывал во многих институтах страны, даже в сугубо секретных, но такой строгости, такой дисциплины, такого подозрительного порядка и чистоты, он нигде не видел.
   Это его как-то напрягло. Он начал нервничать. Подошёл к двери, нерешительно приоткрыл, заглянув в комнату. За столом восседал директор института и вроде ничего особенного Владимир там не увидел. Он вошёл смелее внутрь кабинета, поздоровался и продвинулся дальше к столу. Директор института, не здороваясь и не предложив сесть, спросил суровым тоном:
   - Я Вас слушаю.
   - Я…, я, - стушевался Владимир, не зная с чего начать, - разработал я новый подход к излучению синапсами электромагнитных волн сверх высокой частоты, в субмиллиметровом диапазоне, которые, может быть…
   - В чём Ваше предложение нам, - перебил Владимира академик.
   -  Думаю, что Вам    может  быть  интересна эта тема для  совместной практической разработки, - неуверенно пробормотал Владимир.
   - Должен Вам заметить, что с разными предложениями, вроде Вашего, ко мне обращаются почти каждый день так называемые учёные. Потом оказывается, что они сбежали или их выписали из психбольниц. Вы свободны, гражданин.
Униженный  и  оплёванный,  он  вышел  из  кабинета,  понурив  голову.  Он  уже  не помнил  как  его  вывели  из  здания  института,  как  оказался  на  улице  за  стенами мрачного здания.
   - Срочно ко мне Штыря, - проревел в переговорное устройство генерал.
   - Догнать, найти, выключить память посетителю и немедленно доложить.
Через час с небольшим директору института доложили, что   всё   выполнено, посетитель   получил   дозу «Пентила» в шейный отдел в виде укола и заброшен в малолюдный район Москвы. За ним установлена слежка. Пока всё спокойно.
   - Выяснить все связи и контакты этого… Карпина и в первую очередь, как он попал к секретарше из Управления, - обратился генерал к заместителю по режиму.
   - Работа уже ведётся. Доклад будет у Вас на столе во вторник, - отрапортовал Иван
Павлович.
   - В понедельник, - приказал директор, - утром. Вы пока свободны.
ДОМАШНЯЯ ЛАБОРАТОРИЯ
Эксперименты, хождение по корифеям биофизики, гипотеза, приобретение новых
приборов за собственные деньги, его работа, не получающая практического подтверждения и широкого признания, всё было знакомо ему не первый год, возбуждало в нём упорство, даже злость, двигало им на новые решения, на новую дорогу поисков и свершений.
Садовый домик скорее был похож на самую современную лабораторию научного института, чем на домик для садового инвентаря. На полках по стенам почти от пола до самого потолка, стояли различные приборы. И что самое интересное, приборы были как бы из разных эпох бурного развития электроники. Рядом с самой современной мини ЭВМ, магнетронами, клистронами и щелевой антенной – самое последнее слово радиофизики, располагался старинный волномер, самодельный выпрямитель, щиток с амперметром и вольтметром, как динозавры на фоне стоянки современных авиалайнеров с реактивными двигателями.
Свободного места в домике не было. Небольшой рабочий стол, складной стул с подушечкой на жестком сидении – и всё. Войти в домик через небольшую дверь можно было только сразу садясь на ящик с выпрямителем, чтобы не стоять в полусогнутом неудобном состоянии.
К нему в гости никто не заходил, если не считать соседского постояльца – физика, приезжавшего    из    далёкого северного закрытого города физиков-атомщиков несколько лет подряд отдохнуть на берегу тёплого южного моря, погреться на солнышке, поваляться на песке ни о чём не думая, ни с кем не общаясь. Он в отпуске не читал газет, не слушал радио, тем более не смотрел телевизор. Он отдыхал, как говорится, душой и телом. Так проходил месяц его отдыха. Потом он уезжал в свой закрытый город, пропадая на целый год. У него не было ни семьи, ни родных ни близких. Один-одинёшенек на белом свете - и его работа. Была когда-то жена, но не смогла вынести холодов Севера, закрытого города без общения. И если он заходил к Владимиру пообщаться, то единственно, что он мог сделать, сесть на прибор у самого входа, поджав под себя  ноги. Приходя в гости, он всегда приносил с собой пару бутербродов, овощи и фрукты с хозяйского огорода и сада. Он знал, что хозяин домика мог многие часы подряд сидеть за работой, забывая поесть. Владимир напоминал ему самого себя, он сам мог сутками не есть, когда проводился интересный и важный эксперимент, длившийся порой 12-14 часов без перерыва.
   - Здоровеньки булы, как говорят хохлы, - приветствовал сосед Владимира, заходя в гости. Уже не очень молодой физик был приятным собеседником. Он часто извинялся перед Владимиром, что отрывает его от работы, но Владимир успокаивал его.
   -  Вы  никогда  мне  не  мешали  и  не  мешаете.  Мне  очень  приятно, когда  хвалят  и восхищаются моей Одессой. Находятся люди, и их немало, которые ругают Одессу, но они приезжают и приезжают снова и снова. Как говорил великий Утёсов: «Многие мечтали родиться в Одессе, но не каждому это удавалось». И ёщё он говорил: «Все с удовольствием ругают Одессу  и  с  таким  же  удовольствием  приезжают  в Одессу вновь и вновь». Вы, исключение из правил. Вам всё нравится в Одессе.
   - Да. И очень. Я уже не говорю про оперный театр, Потёмкинскую лестницу, дюка де- Ришелье.  Это  известные  всему  миру  знаковые  места  города,  отличающие  его  от многих знаменитых городов мира. Знаете, интересная вещь: спросите любого человека в любом конце света, где находится Третьяковская галерея или Исаакиевский собор, думаю,  что  не  многие  назовут  места  их  прописки.  А  спросите,  где  находится
Дерибасовская и каждый ответит, что в Одессе. Не парадокс? Когда я впервые увидел Дерибасовскую, то подумал, что одесситы просто ненормальные люди. За что любить эту невзрачную улицу. Низенькие дома, побитая булыжная мостовая, чахлые деревца. Ну что может восхищать? Но, когда я узнал подробности, что кафе «Алые паруса», кстати, названные в честь Александра Грина и его гениального произведения, находится в доме одного из первых учебных заведений в провинциальной России, Ришельевского лицея, что каждое здание на этой улице – целая история, я зауважал и город и эту улицу. Теперь я гуляю по ней, как по родной. Кстати, почему Ришелье называют дюком?
   - Очень   просто. У него титул герцога, а по-французски – это дюк. А сам Арман- Эммануюэль дю-Плесси герцог де-Ришелье, как его называли официально одесситы, Эммануил   Осипович   Ришелье,   принял   город,   как   градоначальник   и   генерал- губернатор Новороссийского края, который был скорее похож на деревню с низкими, крытыми соломой домиками и землянками, вырытыми в ракушечнике на подобии катакомб,  превратил  Одессу  в  европейский  торговый  город.  При  нём  построили гавань, каменные дома по утверждённому плану по типу самых красивых европейских городов, разработанных графом де-Воланом, больницы, учебные заведения, базары, что важно для развития города, театры,     казармы   для   гарнизона, храмы   и что наиболее интересно – православные и старообрядческие церкви, католический собор и еврейскую синагогу. Вот, во истину, терпимый ко всем религиям человек.
   - А где найдёте в мире   город, чтобы его называли Одесса-мама? Улицы в честь основателей?
   - И тут целая легенда. Одесса вообще богата легендами. Появился в России молодой и красивый  де-Рибас,  можно  сказать,  случайно.  Он  в  своё  время,  офицер Неаполитанской армии, оказал неоценимую услугу графу Орлову, фавориту Императрицы Екатерины. При активном участии де-Рибаса Орлов заманил на свой корабль графиню Тараканову. Её отвезли тайно в Россию и заточили в тюрьму за то, что она претендовала на царский престол. Основатель города, вице-адмирал Иосиф де- Рибас, собирался назвать завоёванную им турецкую крепость Хаджибей, городом Одиссос, по названию древней греческой колонии на северном Причерноморье, но Екатерина, ходят такие слухи, пожелала, чтобы город носил женское имя и был матерью  городов  российских  на  юге  России.  Вот  так,  якобы,  и  стал  наш  город Одессой-мамой.
   -  Ежегодно я обязательно посещаю одесские катакомбы. Сколько раз уже бывал в них и никак не могу   не восхититься стойкостью и отвагой одесситов, воевавших с оккупантами почти три года, находясь в катакомбах. Сколько там тайн, - продолжал любитель Одессы.
   - Тайн там хоть отбавляй.
   - Расскажете как-нибудь. А как хохлы относятся к евреям?
   - Обязательно. Всё же, думаю, что не стало интеллигентному человеку-учёному называть уважаемый украинский народ хохлами.
   - Я и не думал оскорблять украинский народ. А разве это оскорбление? – недоумевая спросил сосед.
   - Думаю, что там в своём городе Вы не называете местных жителей чолдонами?
   - Что Вы! это не принято и грубо. Может обидеть не на шутку любого мужика. Может и влететь за это.
   - Вот видите, а называть человека хохлом, кацапом, жидом – так же грубо и обидно.
Плохо пахнет.
   Вот и сегодня, сосед сидел на гудящем приборе, на столе лежали развёрнутые, принесенные  им,   бутерброды,  бутылка   кваса   и   два   свежих   помидора,  только сорванных с грядки.
   - Дамам приносят цветы на прощание, а я принёс прощальные помидоры. Пришёл попрощаться. Решил прокатиться на пароходе до Батуми. Обратно сразу же полечу домой. Подышу свежим морским воздухом, - обращаясь к Владимиру, сказал гость.
   - Это замечательно. Прогулка прекрасная. Отдохнёте. Желаю  хорошо провести время.
С благополучным возвращением к нам в следующем году, - ответил Владимир, - пару
минут посидите, пожалуйста, и присмотрите за приборами, не хочется их выключать, а я пойду, наконец, позвоню с автомата на работу, скажу, что в понедельник приду на работу несколько позже, мне нужно по делу заглянуть в НИИ «Оргсинтез». Потом ещё нужно отремонтировать сигнализацию.
Владимир вышел на несколько минут, оставив знакомого физика в домике. Жена заела его, настойчиво повторяя, что неделю не работает линия связи садового домика с дачей. И она не может дозваться, позвать на обед или ужин, а ходить через весь садовый коллектив у неё не было охоты.
В дверь постучали.
   - Войдите, - ответил сосед, который оказался в садовом домике один.
Дверь слегка скрипнула, открылась, в дверном проёме оказались двое, вернее, один заглянул в домик, второму просто некуда было заглянуть и он остался возле дверей.
   - Вы Карпин Владимир Семёнович? – спросил вошедший.
Сосед  повернулся  в  сторону двери  и  попытался  сказать,  что  хозяина  в  данный момент нет, что он сейчас войдёт. Но не успел. В руках одного из посетителей на светлом фоне открытой двери сверкнул пистолет с глушителем. Раздался легкий щелчок. Сосед свалился на бок и рухнул на пол. Его последней мыслью было отчаянное: «За что?» и затих. Стрелявший подошёл к лежащему на полу и привычно, как всегда он делал в таких случаях, произвёл контрольный выстрел в голову. Ничего не трогая на столике и на полках вдоль стен, заставленных диковинными приборами, один из посетителей вынул из сумки, которая висела у него на плече, свёрток, положил его  на  столик,  раскрыл  картонку,  накрывавшую  свёрток  и  повернул  рычажок, торчащий под крышкой. Оба посетителя, не торопясь, плотно закрыли за собой дверь, пошли спокойным шагом по дорожке в сторону калитки, мирно разговаривая между собой.  Через  одну  минуту они  оказались  на  дороге,  где  их  поджидала  машина  с забрызганными грязью номерами. Было странно, как это в нормальную сухую летнюю одесскую погоду могли быть забрызганные грязью номера    машины. Прохожие и соседи не обратили на это особого внимания.
Через две-три минуты из дверей домика вырвалось пламя. Весь домик охватил сильный огонь. Сбежались соседи и бросились за вёдрами, открыли краны и изо всех сил заливали бушующее пламя. Но чем больше они лили воду на огонь, тем сильнее разгоралось пламя. Огонь был неестественно ослепительно-белого цвета.
   - Ребята, - остановившись с полным водой ведром, несколько неуверенно сказал отставной  генерал,  живущий  по  соседству  в  большом  доме  посреди  сада.  –  Это напалм. Воду не лить, нужен сухой песок.
   -  Та  вы  што,  товарищ генерал, откуда  у  Владимира напалм?  –  пожимая  плечами ответил сосед, живущий в скромном домике справа.
   - Откуда у него напалм я не знаю, но твёрдо уверен, что горит напалм. Я этого добра навидался на фронте. Командовал тогда дивизионом «катюш». Всё горело таким же серебристым пламенем.
   - Где же взять сухой песок? - спросили сразу несколько стоящих с вёдрами мужчин.
   - Напротив хозяин достраивает дом. У него должен быть песок, - ответил генерал.
Все бросились за калитку к соседу напротив. В те же вёдра набрали песка и ринулись засыпать огонь. Пока принесли, пока засыпали огромное пожарище, садовый домик сгорел дотла. Куча пепла, дымящиеся головешки и груда оплавленного металла – всё, что осталось от десятка измерительных приборов. Один только мощный магнит, весом под 75 кг, гордо возвышался над этой массой уничтоженного добра, ощутимо подтверждающий своё величие и превосходство над всем окружающим, как будто его не касался пожар. Магнит, как основной компонент устройства ядерного магнитного резонанса (ЯМР), с большим трудом добытый Владимиром на военной базе, где ремонтировали радиолокаторы, использовался в экспериментах по измерению влажности зерна методом ЯМР, темой возможной кандидатской диссертации, заброшенной Владимиром несколько лет тому за ненадобностью. Потраченные более пяти лет работы, можно сказать впустую, закончились ничем. Тему закрыли, руководителя – ректора Одесского технологического института, отстранили от работы, оставив  за  ним  профессорскую  должность  и  кафедру  автоматики,  но  интерес  к
предложенной им самим теме, пропал. Ну, и Бог с ним,  решил Владимир и занялся вплотную  другой,  не  менее  интересной  пионерской  (совершенно  новой)  темой передачи  электрических  сигналов по  нервным  волокнам  через  синапсы  (сведущие люди поймут, в  чём  дело), а  для  не  сведущих   скажем   просто - попыткой доказать реальность существующий ауры вокруг человека.
- Люди добрые, так что же это делается, там же мой муж, - причитала Люда. Но вдруг вспомнила, что видела как Владимир выходил через калитку на улицу. Она быстро сообразила, что мужа в домике не было и, оставив толпу зевак, быстрым шагом вышла на улицу и, прибавляя скорость, пошла к углу Львовской, куда направился, по её мнению, Владимир к телефону-автомату.
За отъехавшей машиной помчался Николай, жилец напротив. Он бросился к своей машине, стоящей тут же рядом. Мгновенно завёл и сорвался с места, выжав педаль акселератора  до  отказа,  пытаясь  догнать  машину.  Но  куда  ему  со  своей  старой
«Волгой» до спецмашины. Умчавшаяся машина вихрем пронеслась по плохо замощенной дороге улицы Тимирязева, только пыль подняла и скрылась за первым поворотом. «Волга» добралась до поворота, когда впереди уже и пыли-то не было. Неожиданно из-за поворота выехал огромный бульдозер и перегородил всю проезжую часть.  Николай  выругался,  развернул  машину  и  помчался  в  обратную  стороны, пытаясь выехать на шоссе по Львовской, но как только он подъехал к перекрёстку, на дорогу выехал  самосвал  и  начал  ссыпать  на  обочину песок,  перегородив выезд  с улицы. Огорчённый, сосед вернулся и присоединился к собравшимся людям, грустно взиравшим на оставшееся от садового домика пепелище.
Только через 40 минут прибыли пожарные. Сгоревший домик едва дымился. Начальник пожарного расчёта посмотрел на дымившиеся головешки, спросил, не задел ли огонь ближайшие  дома  и,  получив приятный для  него  ответ, сел  в  машину и благополучно и, что характерно, очень быстро удалилась.
- Так бы быстро они приехали, как улепётывают, то и пожаров бы  не  было в нашей погорелой Одессе, - схохмил сосед, дом которого находился как раз через дорогу. Это он безрезультатно пытался догнать машину, на которой скрылись двое, имевших, по его мнению, отношение к пожару. Ему и в голову не могло прийти, что бульдозер, ставший поперёк дороги на Ореховой и самосвал на Львовской, ссыпавший на дорогу полный кузов песка – не случайные помехи, а заранее продуманная до мелочей и хорошо спланированная операция компетентных органов.
   - Срочно вызывайте милицию, - в панике заголосили стоящие вокруг соседи, - человек сгорел.
Д   ежурный   по   отделению   милиции   не   отозвался   на   вызов,   поинтересовался, приезжала ли  пожарная команда и,  поняв, что всё  сгорело, рекомендовал родным приехать в отделение милиции и написать заявление.
                * * *
   Владимир в это время, безуспешно пытаясь найти хоть один исправный телефон- автомат, дошёл до самого посёлка Таирова. Нашёл телефон, позвонил на работу и спокойным шагом возвращался домой на дачу. Людмила перехватила его на Долгой, объяснила мужу, что там происходило и упросила его уехать в город, спрятаться у родственников.
   - Что случилось, не пойму? – прозвучало в ответ.
   - Дорогой, домик твой сгорел, молчи насчёт соседа, который был у тебя в гостях. Потом расскажу тебе подробности. Там его, как видно, убили и подожгли домик люди в штатском.
   - Кто они, откуда и что ты знаешь об этом? – выпалил, недоумевая, Владимир.
   - Всё потом. Мне надо срочно вернуться на пепелище, там люди. Езжай немедленно, на дачу и в городскую квартиру не приезжай, я тебя найду у Юли дома. По телефону не звони, дела хуже, чем можно себе представить.
Люда сунула мужу в руку скомканные и потные от волнения деньги и быстрым шагом удалилась в сторону дачи. Она догадалась о причине случившегося, но пока не могла понять причины такого большого «интереса» этих  органов к  их  скромному дачному жилищу.
   - Люда?! – крикнул ей вдогонку Владимир.
Жена только махнула рукой и крикнула в ответ:               
   - Успокойся. Ты жив – и это главное. Расскажу при встрече и подумаем, что нам делать дальше, - но, подумав, вернулась к Владимиру.
   - Я спокоен, - уже практически сам себе сказал он, - только аппаратуру жалко. И что случилось с соседом? – как бы мысленно вслух произнёс Владимир.
   - Что случилось? Что случилось? – нервно повторила жена, - сожгли его и, скорее всего, перед этим застрелили. Ни звука, ни крика не было. Я бы услышала, но тихо было. Только сгорело всё в миг.
   Людмила вернулась к куче пепла, заплаканная. Люди разошлись. Только за забором стояла соседка и, покачивая головой, сокрушенно поглядывала на груду пепла и на Люду, утирая глаза передником.
   Ближе к вечеру, когда Людмила, приехав к Юле домой, за ужином подробно рассказала Владимиру, Владлену, двоюродному брату Владимира и Юле, жене Владлена, всё, что произошло утром на даче, приход двух человек в штатском, их вопросы, она видела, как они прошли к садовому домику.
   - Понимаете, - начала Люда, - я была на кухне, готовила обед, слышу, возле калитки кто-то окликает хозяйку или хозяина, вижу, двое мужчин в штатском.
   - Почему именно в штатском? А в каком они должны были быть? – непонимающе спросил Владлен, двоюродный брат Владимира по отцу. Оба были очень похожи друг на друга, как и их отцы, родные братья - Семён и Соломон. Отец Владлена был на три года старше, отца Владимира, но с возрастом разница в три года стала почти незаметной.
   - Дело в том, что выглядели они как военные, - начала свой рассказ Людмила, - а одеты в штатское. Двое, как отштампованные. Оба в одинаковых серых костюмах, с одинаковыми галстуками, одинаково подстрижены. В общем – кадровые. Они хором спросили, здесь ли живёт Карпин. Я ответила и пригласила войти. Они широким шагом промаршировали от калитки к  дому, в двух  метрах остановились и весьма вежливо спросили: нельзя ли, уважаемая, увидеть Владимира Семёновича Карпина. Есть  ли он дома? Я им сказала, что ты в садовом домике и что я могла бы тебя позвать, но сигнализация испортилась и не работает и что ты уже неделю обещаешь её починить. Они извинились и сказали, что с удовольствием сами пройдутся к домику и отвлекут его на несколько минут по очень важному делу. Они раскланялись как по команде, обогнули дом и по дорожке, которую ты уже второй год собираешься замостить, пошли к твоей лаборатории. И потом, через несколько минут случился вот этот пожар. А их я больше не видела, они – как испарились.
   - Неужели эта петрушка тянется из Москвы? - отозвался Владимир.
   - А что было в Москве? - заинтересованно спросила Юля.
   - Да ерунда какая-то. Задержала меня по ошибке милиция, отправили в вытрезвитель,
потом и отпустили.
   - Ты, что, напился?
   - Да нет. Вроде плохо стало. Упал на улице. Подобрала меня милиция – и в вытрезвитель. Потом как-то оказался в КГБ, допрашивали и отпустили. Шили мне шпионаж.
   - Тебе – шпионаж!? – воскликнул Владлен.
   - Нашли шпиона, - всплеснула руками Юля.
   - Это не беда. Бывает хуже, - добавил Владик.
   - Чужую беду руками разведу, а свою до ума не доведу, - парировала Юля, - ты бы разобрался со своими проблемами, а то советуешь неизвестно что.
   -  Да. Вспомнила, -  сказала Люда, -  Тася  звонила из  Москвы, разыскивала тебя  и позвонила соседям. Просила срочно позвонить. Я звонила. Ездила на 16-ю на переговорную станцию. Она говорила, что у её подруги были неприятности по работе из-за знакомства с типом, задержанным КГБ.
Поздно вечером, когда полностью стемнело, они вернулись на дачу.
   - Что же делать? Получается, что они не выполнили какого-то задания, выпустили тебя из рук. Если это так, то они от тебя не отстанут. Доведут дело до конца. Эти ребята не
привыкли останавливаться на полпути. Нужно срочно принимать меры. Пожалуй, тебе следовало бы скрыться, хотя бы на время, - резюмировала Люда.
   - Что значит скрыться? На день, на неделю, год? На всю оставшуюся жизнь? Сегодня не 37-й и не 46-й год.
   - Ты прав – не 37-й, а ещё хуже. Тихо-тихо, но люди понемногу исчезают. Потеряли бдительность, у них головокружение от кислорода свободы и исчезают люди. Кто совсем, а кто в психушках.
   - Уехать? Куда? Где жить? На что жить? А ты как, а дети?
   - Во-первых, нужно позвонить Полине Ивановне в город и узнать, не приходили ли к нам  оттуда. Во-вторых, подумать, где  пересидеть тебе,  хотя бы  первое время. Не волнуйся, я работаю, дети устроены. Перебьёмся. Как говорил мой папа: Прорвёмся, если не подорвёмся. Гранат у нас хватит на всех.
                * * *
   Прошли сутки. Никто больше Владимира не беспокоил. Им не интересовались. Да и он никуда не выходил. Владимир вспомнил, что сосед оставил ему исписанный листок бумаги с адресом и просил, когда он выйдет на работу после выходных, отправил письмо его друзьям. Почта на 16-й станции Большого Фонтана временно закрыта, а ехать трамваем до 10-й станции, чтобы отправить письмо, ему не хотелось. Владимир  открыл  письмо:   
   - «Дорогие  мои!  Отпуск  проходит  отлично.  Погода чудесная. Пляж, солнце, приятные хозяева и соседи. Настроение хорошее. Купил билет на круиз по Крымско-Кавказской линии на чудесном теплоходе «Советский Азербайджан». Каюта 1-го класса. Десять дней сплошного райского наслаждения. Я уже  в  Одессу не  вернусь. Из  Сочи  вылетаю  прямо  домой. При встрече  расскажу подробнее. Надеюсь - ваш друг Сергей».
   - Володя, думаю, что нужно показать письмо соседям, где он снимал комнату, так будет лучше.
   - Да. Ты как всегда права. Не будет никаких поисков, хотя бы в наших краях.
   - Товарищ генерал, - окликнула через забор Людмила, - Вы дома. Можно к Вам на минутку?
   - Заходи, дорогая, всегда рады Вам, - ответил как всегда галантный генерал в отставке. Он был уже не молодой, но стройный, подтянутый с  ухоженными седыми  усами. Милый сосед всегда готов был прийти на помощь. Фронтовая закалка. Он был готов помочь другу, соседу, всем, кто просил его о помощи.
   - Вот. Сергей просил показать Вам письмо, которое он поручил мужу отправить послезавтра его друзьям.
   - Да. Мы знаем, что он собирается в круиз. Он даже забрал свой рюкзак. Но он нам не говорил, что не вернётся в Одессу, хотя расплатился за все прожитые дни. Хороший был жилец, - в ответ сказал генерал, прочтя письмо.
   - Хороший. И был, - неопределённо ответила Людмила.
   - Ну что, решаем что-нибудь про моё революционное подполье, - схохмил Владимир, когда жена вернулась домой, - уйду в подполье на нелегальное положение. Может быть в катакомбы? - пошутил Владимир.
   - А что, не плохой вариант. Там многие жили больше двух лет в Отечественную,
партизанили. И дети были среди них и женщины.
   - Где же были те катакомбы? В Усатово ехать,  Кривую Балку? Ерунда всё это. Ни в какие катакомбы я не полезу. Скорее, уехать далеко, в Сибирь, на лесоповал. Зарыться в глубинку. Может, все поедем?! А?
   - В Сибирь на лесоповал ты успеешь поехать за государственный счёт, если тебя не пришьют до этого, - парировала жена. Она очень серьезно отнеслась к событиям, особенно с КГБ. Она хорошо помнила послевоенные события с арестом дяди Гриши и что с ним сделали в лагерях эти изверги.
Жил себе человек, семья была, - с грустью вспомнила давнюю историю Люда, - работал  в  ленинградском  «институте  мозга»,  прошёл  фронт,  был  эпидемиологом армии и на тебе, уже в сорок шестом его арестовали, пришили ему вредительство – якобы  он  устроил  эпидемию  в  командировке.  Поехал  он  в  Омскую  область  на
проверку эпидемиологического состояния сельского хозяйства, хотя сам он был эпидемиологом по  человеческим заболеваниям. А  там  был  бардак,  свет  такого  не видел. Написал он акт разгромный, а его местное начальство обвинило в том, что он насадил на скот хворобу, я уже не помню какую, и весь скот полёг. Ну, его сразу же и прихватили, осудили по знаменитой 58-й. Он бы и сгнил там, но, «к счастью», на границе с Ираном вспыхнула эпидемия сибирской язвы, которой многие годы не было. Оказалось, что специалистов по сибирской язве в Советском Союзе раз-два и обчёлся. Его нашли, побитого и исхудавшего в дальних лагерях и вернули на работу. После ликвидации этой самой язвы он вернулся, как ни в чём не бывало, на своё рабочее место в институте. Но и умер он совсем молодым.
   - Ладно. Что уж на ночь глядя вспоминать такие ужастики. Утро вечера мудренее.
Завтра решим. Идём спать.
   - Это наша жизнь.
Всю ночь оба ворочались с боку на бок. Не заснули до самого утра. Думы одолевали разные. Как устроить жизнь, что делать? Мысли калейдоскопом сменяли одна другую. Так  ничего не решив, проснулись, вернее,  встали с рассветом с  тяжёлой головой, уставшие, нервные.
   - Завтра тебе на работу. Что будем делать? – недоумевала Людмила, - решай.
   - Что решать?   Послезавтра или, вернее, лучше завтра, в течение дня ты позвонишь Фёдорову и скажешь, что я погиб при нападении грабителей, что подожгли домик, в котором я находился, что похорон пока не будет, потому что нечего хоронить. Пусть причитающиеся мне деньги выдадут тебе.
   - Начнут приставать с поминками, с прочей ерундой.
   - Это не ерунда. Люди чтут традиции. Скажешь, что не сейчас. Потом, как-нибудь.
   - А как с детьми?
   - Вот вернуться из турпохода, аккуратно им расскажем всё. И рот – на замок.  Чтобы, ну как сказать, кто бы их не спрашивал обо мне – погиб трагически, сгорел на пожаре. И всё, понятно?
   - Чего уж не понять. Вот влипли. И про КГБ рассказать?
   - О чём ты говоришь?! Лучше было бы, чтобы меня по настоящему убили?
   - Скажешь ещё! – зло ответила жена.
   - В первую очередь – всё про Москву, пусть знают истоки всех неприятностей.
   - Может не стоит про Москву. Меньше знаешь – лучше спишь, говорят в народе. -
Достать бы карту катакомб? – задумчиво произнесла жена.
   - Думаю, что такой карты, во всяком случае – официально, нет. Или она недоступна простому люду. Есть одна идея!
   - Только одна? Маловато, - отшутилась Лида.
   - Не ёрничай. Правда, можно было бы поинтересоваться у спелеологов. Эти ребята ушлые, многое знают, даже секретного. Общество такое, кажется, на Пушкинской, где- то между Малой Арнаутской и Большой. В полуподвале, с улицы. Съездить бы тебе сегодня - воскресенье – и узнать. А?
   - Вот позавтракаем и поеду. А что у них спросить, где лучше скрываться в катакомбах?
– пошутила жена.
   -  Придумаешь какую-то отговорку, причину. Ну, например, устроить склад вина или пива?!
   - Придумал – вина! А пиво не требует склада. Будешь торговать залежалым пивом? –
авторитетно заявила женя.
   - Ты, оказывается, разбираешься в пиве?
   - Во всяком случае, в пиве второй свежести – разбираюсь, хотя его совсем не люблю.
   - Ну, что-нибудь разводить.
   - Кроликов.
   - В темноте и сырости.
   - А в сырости и в темноте можно разводить шампиньоны. Я где-то читала об этом.
   - Это уже более правдоподобно.
   Сказано – сделано. Позавтракали и жена собралась в дорогу. К обеду она вернулась с
«уловом». Выложила на стол несколько листов из обыкновенной тетрадки в косую
линейку, видно из очень старых запасов спелеологов. Давно уже такие тетради не выпускают, перестали писать в школах на тетрадях в косую линейку, забыли каллиграфию-чистописание. Сегодня  так  пишут,  что  чёрт  ногу  сломает,  разбирая каракули.
   - Вот что добыла. Понимаешь, карт нет не только у них, но и в компетентных органах. Меня приняли очень приветливо. Всё-таки женщина, интересующаяся спелеологией да   и ещё катакомбами – большая редкость. Мне всячески пытались помочь. Дали дельные и интересные рекомендации.
   - Например?!
   - А в том, что есть места сырые, уж очень сырые залитые водой, мало доступные. Есть
 продуваемые,  есть  затхлые,  заваленные,  затопленные. Целая  наука.  Приглашали записаться в их общество. Я обещала.
   - И что дальше?
   - Карт у них нет, но зато есть планы отдельных мест, где они исследовали катакомбы. Вот они на листках бумаги. На них указаны привязки к городу, улицам, с указанием входов и выходов, указаны опознавательные знаки на стенах катакомб для ориентировки.
   - Ну и какой вывод?
   - А вывод такой, что основные места расположения катакомб – в городской черте. Один, самый старый на вид, даже в шутку (или всерьез) сказал, что есть план участка катакомб, где местная КГБ содержит заключённых или задержанных, в «колодцах». Я не стала уточнять, где они и что такое «колодцы».
   - Правильно. Не хватало нам поселиться рядом с КГБ.
   - Я так, ненавязчиво, спросила, нет ли у них планов катакомб в районе Большого Фонтана. Они сказали, что там мало катакомб и они не интересны, но план (старый план, ещё довоенный), якобы, был у их начальника, с тем пор, когда он по молодости, занимался катакомбами, но он сам сейчас в отъезде. Приедет через неделю.
   - Что ж неделя – не год, можно и подождать.
   - Так  и решим. А пока сиди дома и не рыпайся. Дай оглядеться. Не торопиться.
Спешишь – людей насмешишь.
   - Как бы не заплакать, - ответил грустно Владимир.
Неделя пролетела незаметно. Жена раздобыла пару книг про шампиньоны, как разводить, как высаживать, как ухаживать. Владимир внимательно и досконально изучил все премудрости грибоводства. Он всё делал досконально. И в работе, и в исследованиях и в быту. Владимир старался во всём дойти до самой сути предмета. Что? Как? Зачем? Почему? В чём преимущества и недостатки того или иного метода, теории, постановки эксперимента, полученных результатов. И это давало результат. В вопросе, в котором он разбирался до тонкостей, становился высококлассным специалистом. Так  было всегда и  когда он, ещё  совсем  молодым  в  самом  начале войны,  учился  в  артучилище, придумал  таблицы  быстрой  подготовки данных  для стрельбы с закрытых позиций. Уже после демобилизации из армии по ранению, после окончания войны, он случайно увидел созданные им таблицы в наставлении по артиллерии, конечно без указания авторства.
В один из жарких дней уходящего лета, когда Люда уехала рано утром на работу, Владимир пошёл на 16-ю станцию Большого Фонтана посмотреть на людей, может прикупить свежей или, в крайнем случае, копчёной рыбки. В округе мало кто знал его в лицо. Он не ходил гулять или за покупками на Фонтан. Всё - работа, дом (дача летом). «Свободное» время занимали заботы по огороду, саду и занятия в его любимой летней  резиденции  –  садовом  домике.  Там  он  мог  «сидеть»  сутками  напролёт. Собирал, мастерил, настраивал аппаратуру и установку по проверке им же разработанной теории передачи электрических сигналов по нервам. Он пытался объяснить это знакомым, не очень разбирающимся в анатомии и биологии, но вполне грамотным и технарям и гуманитариям. Это вызывало когда удивление, когда непонимание, а когда и полное отрицание, граничащее с фантастикой, а не с наукой или, чего хуже, с возможной реальностью в своих пояснениях Владимир доходил до
такого упрощенчества, что, как ему казалось, мог понять и практически малограмотный.
- Ну что может быть проще, - говорил он собеседнику, - смотри, электрический ток идёт по нерву, как по проводу, доходит до обрыва провода, но обрыв этот очень-очень маленький,  в  тысячу  раз  меньше  миллиметра  и  ток  не  замечает  этого  обрыва, электроны перескакивают его и идут дальше. Понятно?
   - Предположим, - отвечали ему, - а что дальше, ну идет себе и идёт?
   - Всё   было бы нормально, но если представить себе, что эти нервы ведут себя, как сверхпроводник, тогда ток продолжается после этой щели, как ни в чём не бывало. Но если на обрыв-щель приложить разность потенциалов, то, казалось бы, ток должен убыстриться от ускоряющего поля, но ток не изменился, следовательно, куда-то девалась лишняя энергия. А, как Вы знаете, закон сохранения энергии пока ещё не отменили, он существует вне воли и зависимости нашего желания и даже Партии и Правительства.
Помните, у Райкина была миниатюра, когда замдиректора НИИ, бывший секретарь
Обкома  партии,  которого  бросили  на  укрепление  научной  деятельности  в  среду
«гнилой интеллигенции», начинал свой доклад на конференции на тему: «Роль Коммунистической Партии Советского Союза в техническом прогрессе передовой советской науки», со слов: «Как учат нас первоисточники Марксизма-Ленинизма и руководящие документы Партии и Правительства, электрический ток течёт от плюса к минусу…» и далее в том же духе.
   - С Райкиным – понятно, а вот с твоей теорией – не очень, - отвечали ему часто.
Ладно - с простыми собеседниками, а то специалисты, иногда очень крупные специалисты в области биологии, биофизики клетки. Сколько сил, здоровья, нервов потратил Владимир в поисках понимания, поддержки, участия. Он готов был отдать своё детище любому специалисту, только занялись бы экспериментальной проверкой его теоретических изысканий, расчётов и утверждений, что он выбрал правильный путь решения сложнейшей задачи современной биологии.
В многочисленных командировках по работе в Москве, Ленинграде, Киеве, иногда специально подстраивая командировки в нужные города, Владимир с невероятными усилиями добирался до корифеев советской биофизики. Известная во всём мире научный руководитель ленинградского «Института Мозга человека» Академии Наук СССР, руководитель «Лаборатории нейрофизиологии мышленья, творчества и сознания», академик Наталья Петровна Бехтерева, приняла Карпина очень приветливо, усадила его в кресло, предложила чай, кофе. Владимир вежливо отказался.
   - Молодой человек, я прошу извинения, но у меня свободных только 10 минут. Я Вас внимательно слушаю.
   Владимир, как мог короче, изложил своё видение проблемы передачи электрических сигналов по нервам через синапсы и возможное излучение при этом СВЧ колебаний. Бехтерева внимательно выслушала Владимира и, когда он закончил своё выступление, вежливо сказала:
   - Очень интересно и, возможно, Вы стоите на правильном пути. В познании нового не существует априорных критериев «правильности». Сколько раз, уже в нашу бытность, физики, заметьте, крупные физики, утверждали, что физика исчерпала себя, что биология топчется на одном месте. И как они были осрамлены, когда появляются все новые и новые теоретические и практические подтверждения, что наука неисчерпаема, что знания проникают в новые, доселе неизвестные, области знаний, ставящиеся на службу человечеству. Любая новая теория встречается людьми в штыки, неверием, недоверием,  но   проходит  время,   организуются  экспериментальные  работы,   всё большее   число   учёных   удостоверяются   в   том,   что   теория   получила   своё подтверждение и новое знание ставится на службу науки и практики.
   Ещё  в  мои  студенческие  годы  поговаривали в  нашей  среде,  что  любое  великое открытие в науке начиналось с отторжения, что, мол, этого не может быть, потому что не может быть никогда, потом отторжение сменялось недоверием, которое сменялось уверенностью, что это всё и раньше было известно, что ничего нового в этом открытии нет. Так что, молодой человек, дерзайте, добивайтесь, ищите организации, которые
смогли бы взять Вашу теорию в свои разработки. К великому сожалению, Ваша тема не входит в круг наших интересов, она выходит за рамки исследований, организованных с таким большим трудом в нашей, не очень простой, области – в области исследования человеческого мозга. Вам следовало бы связаться со специалистами, занимающимися биофизикой клетки, синапсами. Я думаю, что есть такие организации. Например, академик Чейлакян на кафедре биофизики Московского Университета или академик Семёнов в Московском институте «патопсихологии», Институт клетки в Пущино–на-Оке, хотя это закрытый город. Желаю Вам успеха, - закончила аудиенцию академик Бехтерева, подав на прощание руку Владимиру.
   Владимир поблагодарил Наталью Петровну Бехтереву. На  этом закончилась ещё одна попытка пристроить свою теорию. Но на  этом не  окончились поиски новых путей. Он   добрался до Чейлакяна. Встреча с ним была менее приятна, чем с академиком Бехтеревой. Встреча проходила в коридоре Московского Университета на ходу, академик остановился, в течение пяти секунд выслушал Владимира, сказал, что новых теорий у него самого хватает на три его жизни и быстро удалился. Примерно так же была встреча с академиком Петровым из Ленинградской военно-медицинской Академии.
Интереснее проходили встречи в Пущино-на-Оке. Сколько сил пришлось приложить Владимиру, чтобы туда добраться. Но нет преград для тех, кто настойчиво добивается своего.
Через знакомых его знакомых Владимира включили в делегацию сибирских учёных в Институт клетки. Делегация добралась до Пущино из Москвы на электричке, потом на автобусе, в котором проверили документы перед отправкой и довезли до закрытого города, проверяя дважды в пути документы всех пассажиров. Такие строгости Владимира не  удивили, он привык к  тщательным проверкам по пути к  закрытым объектам. Во-первых, он познакомился со знаменитым академиком Фрумкиным, его провели в лабораторию «Клетки», он провёл семинар с работниками лаборатории. Впечатлений было выше головы. Но никаких результатов не последовало. Как потом оказалось,  работники  лаборатории  были  «чистыми» биологами  и  ничегосеньки не понимали в электронике, особенно СВЧ.
                СУДЬБА НЕЛЕГАЛА
   На 16-й станции Большого Фонтана у рыбного магазина, который размещался в
«стекляшке», на свежем воздухе стояла огромная толпа. «Давали» свежую рыбу. Владимир подошёл   поближе к продавщице, полной (очень полной) крашенной блондинке, которая бросала на весы огромную рыбину, при этом стрелка весов раскачивалась на всю шкалу и продавщица громким голосом сообщала:
   - С Вас, мадам, 6,60. Быстрее плати, не задерживай очередь!
   - Послушайте, тут же меньше двух кило, а Вы с меня берёте за целых три. Как Вы взвешиваете? - возмущалась пожилая женщина, теребя в руках авоську ярко жёлтого цвета.
   - Вам не подходит и не надо. Подумаешь – инспектор нашёлся. Не берёшь? Проходи.
Следующий.
   - Холера с Вами и с этой рыбой. Берите свои деньги, чтоб они Вам боком вышли, -
переходя на скандальный тон, ответила покупательница.
   - Она меня ещё и оскорбляет, дура малохольная. В гробе я видела  тебя вместе с твоей рыбой.
   - Это не моя рыба, а твоя. От дуры слышу.
   - Теперь это твоя рыба. И ещё посмотрим, кто на каких похоронах будет раньше.
Очередь загомонила: Не устраивайте скандала, дама, проходите. Не задерживайте очередь. И так стоим уже битых два часа.
Володя стоял и слушал эту перебранку, начавшуюся из ничего. Люди в очереди нервничали,  суетились,  обстановка  накалялась.  А  тут  ещё  покупательница замешкалась с доставанием кошелька из кармана, а он, как назло, зацепился и никак не вылезал наружу.
   - Когда-нибудь кончится этот бардак. Двигайте очередь. Мы уже замучились стоять за какой-то рыбой несчастной, - не унималась очередь. Задние напирали, передние отбрыкивались и со злорадством поглядывали на задних.
Владимир придвинулся ближе к прилавку, загаженному рыбной чешуёй и склизкой жидкостью от лежащих навалом рыбин, заглядывая через плечи покупателей, прикидывая, стоит ли стать в очередь за этой рыбой.
   - Эй ты, жидовская морда, куда лезешь без очереди? - раздался из очереди зычный мужской голос.
   Владимир обернулся и увидел в очереди, не далеко от вожделенного прилавка, мужчину  средних  лет  крепкого  телосложения.  Крупное  лицо  с  явными  следами хронического алкоголика, толстым багровым носом, слегка покрытым синевой и орущий рот. – Становись в очередь. Лезет тут всякая еврейская мандавошка, - не унимался орущий.
   - Я вообще не беру рыбу, - пытался оправдаться Владимир, - только посмотреть, что продают.
   - Знаем мы Вас - жидов. Посмотришь, присмотришься и влезешь без очереди. Видели таких, - вступила в ругань очередь.
   - Вон отсюда, жид пархатый, - не унимался полупьяный тип и двинулся из очереди на
Владимира.
   - Заткнись, жлоб с деревянной мордой, - взорвался, обычно спокойный, Владимир. Приготовился – в стойку. У него был испытанный приём, особенно, если противник был на вид сильнее его. Ещё с юношеских лет ему был знаком этот приём. Его этому научил Фимка-банда. Это был ещё тот драчун. По любому поводу он встревал в драку. Приём был простой и очень эффективный. Сильный удар головой в лицо противнику, в нос. Сто процентов - из носа немедленно хлынула кровь и противнику было уже не до драки.
Владимир только и ждал приближения явного антисемита. Толпа, а в основном, то были немолодые женщины, подзадоривали пьяницу.
   - Что он оскорбляет честного человека? Обзывает жлобом, - раздавалось из толпы.
   - Ехал бы себе в свой грёбаный Израиль, - выкрикивал идущий на Владимира громила.
Тут не выдержала пожилая женщина, явно еврейского типа, до того момента тихо стоящая в очереди:
   - Если нам приспичит уехать в Израиль, то мы уедем, а Вам, если захотите – придётся угонять самолёт.
Как раз в это время в газетах муссировался судебный процесс над группой музыкантов из одной семьи, пытавшихся угнать самолёт.
   - Быстро зовите милицию, а то будет  убивство, - кричали бабы. Кого собирались убить, еврея или пьяницу, не ясно из криков, но ожидали кровопролития.
   -  Вот  там  милиционер,  на  трамвайной  остановке,  -  кричали  бабы.  -  Милиция! Милиция! На помощь! Убивают! - истошно кричали, визжали на разные голоса радетели из очереди. Забыли про рыбу, про очередь. Все сгрудились вокруг предполагаемой драки, избиения, а то и убийства. Только теперь, когда очередь рассыпалась, продавщица заметила начало возможного побоища, выхватила милицейский свисток и изо всех сил заверещала заливистой трелью.  Владимир краем глаза, не выпуская из вида медленно надвигающегося противника, заметил, что к ним направляется быстрым  шагом милиционер, придерживая на ходу болтающуюся на боку кобуру с предполагаемым наганом.
Как молния, в мозгу его промелькнули кадры: задержание, проверка и выяснение личности, паспорт, место жительства. А он – убитый – для КГБ и вдруг – живой- живёхонький. Тут как тут – в милиции на опознании.
   Владимир мгновенно развернулся и пустился наутёк. Вдогонку только и слышал: все евреи трусы… все евреи трусы, чуть что – сразу в бега. До Ташкента добегали!
Как ему хотелось вернуться и доказать, что он не трус и не убегает от противного пьяного типа. Обстоятельства обязывают. Пробежав между деревьями, он уже на ходу понял, что прямиком бежать на дачу не следует. А вдруг погоня. Могут выследить и привлечь. Свернул немного влево и быстрым шагом вышел на магистральную улицу,
Долгую. Там и трамваи, и множество автомашин и людей побольше, легче затеряться, скрыться. По Долгой он прошёл средним размашистым шагом до Львовской, повернул направо и  спокойно, вразвалочку, как  праздно шатающийся отдыхающий, а  таких много в Одессе в летнее время, направляющихся по Львовской из района Таирова на пляж 12-й станции Большого Фонтана, никем не замеченный, зашагал до Тимирязева, свернул направо и через два дома-дач, подошёл к своему садово-огородному коллективу, но зашёл не в свою калитку, а свернул в общий проезд и через пару десятков метров через огород зашёл в дом. Всю дорогу от Большого Фонтана до дома Володя прошёл не оглядываясь, чтобы не вызвать подозрения. Только вошёл в дом, сев  на  стул  на  веранде  возле  стола,  отдышавшись, пришёл  в  себя,  улыбнувшись, подумал:
   Нет,  это  мальчишество, подвергаться  опасности    ради какого-то мгновенного желания. Жена не должна узнать. Ни намёком, ни разговором. Неужели вот так зарыться, уйти в подполье, в катакомбы, в конце-концов. А что там делать? Умру от безделья. Не смогу организовать в катакомбах новую лабораторию. Где достать приборы, электропитание, свет. Свет, пожалуй, проще всего. Провести провода от городской сети. Где же её взять. Если бы вход в катакомбы был из какого-нибудь дома,  как  устраивали  подпольщики в  Отечественную.  Но  то  было  в  Усатово. переезжать  туда  нет  смысла. Далеко от  работы,  жене будет  очень тяжело,  а детям?
Думы, думы одолевали его.
   Прошла неделя. Жена вновь пошла в общество спелеологов и достала, наконец, план катакомб в районе Большого Фонтана. Её предупредили, что те катакомбы мало подходят к разведению грибов. Они сухие, мало сырости, плохо связаны с основными городскими катакомбами, не имеют выхода к морю. Володя внимательно всматривался в план, начертанный, видно в спешке, от руки.
   - Как ты думаешь, - обратился он к жене, - я тут заметил какие-то названия, номера, не улицы ли это?
   - Может быть, - неопределённо ответила Люда.
Владимир внимательно стал изучать план, вертел его и так и сяк. Он обратил внимание на то, что самая длинная из катакомб идёт как-то изгибом, а боковые ответвления - на относительно равных расстояниях друг от друга. Может быть этот план  повторяет  Долгую  и  улочки  –  Ореховая,  Абрикосовая,  Сиреневая.  А  вот  и кусочек Тимирязева. Неужели так может быть. Невероятно.
   - Люда, а что, если подойти к хозяевам дома в конце Тимирязева? Знаешь, там улица практически заканчивается, начинается лесок, балка, уходящая к даче Ковалевского и спросить, невзначай, продается ли дом, стоит ли он основательно, не  может  ли  он провалиться в катакомбы, как на Островидова. В общем, попытаться разузнать всё про катакомбы, - обратился Владимир несколько неопределённо к жене.
   - Можно. Попытка – не пытка. Попытаюсь, но думаю, что из этой затеи ничего не выйдет. Ну, есть там где-то вход в катакомбы и что? Продадут тебе этот дом? А на что его купить? Где взять столько денег?
   - Ты ещё не узнала, продают ли, а уже беспокоишься о деньгах, как умная Эльза, -
парировал Владимир.
   - Сам меня настраиваешь и тут же отговариваешь.
   - Я не отговариваю. Рассуждаю вслух. Ладно, будем иметь это в виду.
К общему удивлению, хозяин дома вежливо принял Людмилу, угостил прекрасным чаем, настоянным на мелиссе, вдобавок выставил три сорта варенья, да какого! Домашнего: сливового, смородинного и, на удивление вкусного, с необычно светло- янтарным цветом, варенья из ревеня.
   Да, действительно, он собирается продать дом и уехать к единственной дочери в Ялту. Там у неё дом на берегу моря, работа, дети, благодать. А он тут один, жену похоронил два года тому, и здоровье уже не то, чтобы содержать дом и хозяйство в порядке. И возьмёт он божескую цену. Дом крепкий, хороший, тёплый, стоит основательно, хотя рядом проходит катакомба. Одно время хозяин собирался устроить
там погреб – холодильник. Да жена захворала, не до этого было. И забросил он эту свою мечту. Даже вход соорудил в своё время из пристройки в катакомбу.
   - Так что же будем делать? – спросила жена.
   - А пока ничего, не горит, лето не кончилось, время есть. Подумаем, посоветуемся с детьми. Скоро они вернуться из турпохода.
   - Да, скорее бы решить этот вопрос.
   Мысли Володи вновь вернулись к тому неприятному событию  в  очереди  за  рыбой. Что   за  жизнь? Неужели весь народ настроен против евреев? Сейчас другое время. Это не 37-й и не 51-й с делом врачей – убийц в белых халатах, безродных космополитов (в основном евреев), преклоняющихся перед Западом с их бесчеловечной эксплуатацией человека человеком, с преследованием негров, угнетением трудящихся масс, в нашем самом передовом социалистическом  государстве,  успешно строящем светлое будущее всего мирового человечества – Коммунизм, в стране самого передового общества,  где человек человеку друг, товарищ  и брат,  с единственной  в Мире Конституцией, гарантирующей право на труд, отдых, бесплатное образование и обеспеченную старость.
Что же получается? В чём источник этого оголтелого антисемитизма? Сколько таких  разговоров в очередях, в толпе.  Сорок лет  прошло со времени окончания той ужасной  войны. Миллионы жертв,  миллионы семей, потерявших  родных, близких, сыновей, отцов, дочерей, миллионы искалеченных физически и морально.
Ан нет, вспыхивают  злобные выпады, евреи воевали в Ташкенте, спрятались за наши спины. Они все такие, распяли нашего Христа и пьют нашу кровушку тысячелетиями и ничего их не берёт. Травят их газом, убивают, изгоняют, а они всё живы. Как клопы. Напасть какая-то.
Как та перепалка в очереди за костями, чему был очевидец Владимир: «Отсиделись в Ташкенте эти жиды паршивые, а наши мужья погибали на фронте, - в ярости кричала одна из баб, которой не достался «суповой набор» - два кило костей.
   – Два битых часа проторчала в этой проклятой очереди и ничего не принесу домой,
чем буду кормить своих мужиков. Муж мой пропал без вести на фронте.
   - У этих жидов паршивых тоже воевали сыновья и мужья. Мои три сына воевали, двое погибли, а один вернулся весь израненный, - ещё громче кричала ей в ответ пожилая женщина явно еврейского типа. – А ты бы молчала. В оккупации твой муж работал у румын и бежал вместе с ними, а ты распинаешься, что он пропал без вести. У многих полно горя, но они не выступают, как ты, румынская подстилка.
   «Румынская подстилка», размахивая сумкой, двинулась на  обидчицу, но  очередь преградила ей дорогу, не дав затеять драку. Поняв, что костей больше не подвезут, очередь постепенно расходилась. Тогда ещё Владимир понял, что не все люди настроены так  агрессивно против евреев. Многих замучила тяжёлая жизнь. Вот  и выплёскивается наружу гнев  и  раздражение. Вспомнилось ему и  немного забытое событие, которое случилось с ним на берегу в летний день на пляже, пару лет тому, когда он с женой и младшей дочерью отдыхали «дикарями» в Сочи.
   Тогда, в то прекрасное лето, Володя обратил внимание на группу людей, сидящих в кружок на песке, а над ними возвышался, сидя на перевёрнутой урне, мужчина, на вид лет так под пятьдесят, может быть и больше, который что-то говорил внимательно слушающим. Владимир заинтересовался, что же такое мог говорить странный человек с узким, заросшим щетиной, лицом, почти лысый, длинный нос его свисал над щёточкой седых усов, а на шее болтался на цепочке небольшой крестик. Мужчина был в одних штанах. Его голый торс худого тела выдавал крепкие, но не большие мускулы. Глубоко посаженные глаза горели внутренним огнём и какой-то скрытой силой завораживали слушателей. Создавалось впечатление, что слушатели сидят уже не первый час, молча покачивая головами в знак полного согласия с речью говорящего.
   - …Тьма – это отсутствие света, - услышал Владимир, приближаясь к сидящим на песке людям. Так, подумал Владимир, очередной проповедник, глаголящий простые истины.  Свет-тьма,  добро-зло. Кому же это  не известно?  Каждому  ребёнку ясно, что  видим мы  потому,  что  предметы  и  всё,  что  нас  окружает,  излучает  или отражает свет. Нет света – и мы ничего не видим. Появился хоть малый свет – и
мы начинаем различать предметы. В добро и зло? Это хорошо, а это плохо! Нужно поступать хорошо и не нужно плохо. Владимир даже улыбнулся, вспомнив строчки из Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо».
Крошка сын к отцу пришёл
И спросил кроха:
Что такое хорошо
И что такое плохо…    и т.д.
   Собирался Володя уже пройти мимо, но что-то потянуло его прислушаться к тихому мерному голосу «проповедника». Оказывается, он говорил не про физические явления
«свет-тьма». Он имел в виду свет в душе, просветление, про тьму, которая затмевает разум.
   - Вот как всё нынче извращено, - услышал слова говорящего, когда ближе подошёл к сидящим на песке людям. – Вот критики недавно говорили о церкви, как о чём-то ветхожитейском, типа «Илья Муромец». Как жить дальше, если ни во что не веришь? Будешь пихаться налево-направо. А если вера есть, но как не хочется уступить место старухе в электричке. Вот тебе и всё христианство. Посуду помой вне очереди дома. Христианский поступок? Христианский. Ведро мусорное вынеси. Ну, не настаивай на своём. Не ори: «Не разогрето! Где моя рубашка?» Потерпи минуты две. Она, бедная, сейчас разогреет. Тоже устала. Её по-своему мутит-крутит. Что ты всё «жена должна»,
«муж должен». Любовь – это не сю-сю, му-сю. Это тяготы друг друга нести.
Лежит человек рожей в снег. Почему, думаем – что пьяный, может, у него сердце? А если и пьяный. Посади его на парапет, чтоб не замёрз. Бежим мимо. Мимо себя. Сделаешь что-то такое… Лежишь вечером и думаешь: «Чо тебе так хорошо? Чо тебя тащит так? Вроде и не пил. Почему комфортно на душе? А… Сегодня бабке сумку помог – три ступеньки…». Он же нам старицей!
   Мне здесь одна девушка говорит: «Не люблю своих родителей». Обожди. А ты им помогаешь? В магазин ходишь? «Да, - отвечает, - всё, что нужно, делаю». Значит, любишь, а что там в чувствах копаться. Плюнь ты на это. Нельзя по чувствам жить. Сегодня – солнышко. Завтра – дождичек пошёл. Упал, ногу сломал – третье чувство. Жить надо по закону: не «Дай», а «На». Как это так, недоумевают, снимут верхнюю одежду – отдай и рубашку? Привыкли жить навыворот. У нас в голове, если пощупать, образовалось  плоское  местечко,  на  котором  удобно  стоять.  Так  и  живём  –  вверх ногами. Всё, что Богу угодно, презираем. Сильный - помоги слабому. У нас – задави. Богатый? – Отдай. У нас – хапани, да охрану поставь, чтобы не украли.
   У нас извращенный взгляд на христианство. А это просто. Сколько крови можешь отдать за другого. Потому что написано: «Что сделал одному из малых сил, то ты сделал  мне».  Сколько  можешь  у  постели  матери  просидеть,  которая  одурела  от старости  и  болезней.  Вот  где  приходится  умирать  каждый  день.  Как  в  войну ребятишки стоят. Чеку выдернул один придурок, сейчас – взрыв, подполковник, не думая, бросается. Его в куски. Восемь человек живы. Некрещеный, никогда в церковь не ходил, о Боге вообще не думал, но он христианин. В рай – ракетой.
   А то в храм пришёл, поклоны бьёт, свечек понаставит. А сердце – пусто. Христианский поступок? Мимо. Хоть обмолись весь, объезди все Афоны, облобызай мощи. Ничего не будет. Смотришь на нищего: «А… это все такие. По телевизору показывали мафию». Да дай ему 50 копеек. Что у тебя убудет? Ошибись в эту сторону. Что ты веришь ящику? Настоящая мафия – кто у кормила этого сидит, пять человек – манипулирует всеми нами. Шиш им с маслом. Не выйдет. Я одиннадцать лет в провинции живу. Так же народ трудится. Так же встаёт до зари. Так же девушка в троллейбусе в 30-градусный мороз – попробуйте-ка десять часов: «Ваши билетики, ваши билетики». За гроши в месяц. Вот я для них работаю. Хоть и трудно, стараюсь по закону жить. Из десяти два раза удаётся. Зажать свой рот окаянный, чтоб не выскочило обидное слово. Не отпихнуть человека. Не перебить. Выслушать. Пишут же отцы: надо перед друг другом стоять, как перед древней иконой.
Что  значит не  осуждать?  Не  выносить приговора. А  мнение иметь мы  обязаны. Господь пытался вразумить фарисеев, и гнев его был праведный. Праведный, когда гневаешься на себя. Что опять, дурак, напился вчера. Когда свой грех возненавидишь.
Привычку мерзкую, въевшуюся в тебя. Никак не можешь с ней справиться. Только возненавидя её, начнёшь побеждать.
   Стараюсь поучаться, хоть лет уже много. Вот у нас автобус из райцентра до города. Два часа ходу без остановок - экспресс. Места все по номерам – не пересядешь. С ужасом смотрю: впереди меня два пьяных дембеля. Матерщина, о бабах… Всё по полной. Думаю, ну на два часа попал - караул. Потом говорю себе: «Алё. Давай-ка это… Подумаем спокойно, внимательно. Кто эти ребята?  Выросли в деревне. Что видели? Отец пьет, колотит мать, постоянный мат, телевизор орёт дурацкий. До восемнадцати как-то дотянули. Взяли в армию. Бездушная муштра, побои, дедовщина на них, они на первогодок. Их, потом – они. Вот «новоиспеченные» явились. Чего я от них требую… Я их чему-то научил? В их дом зашёл? Книгу прочитал? Смотрю, а мы уже приехали – не заметил, как.
Всё зависит от нас: как мы слышим. Замылены ли глаза. Забиты ли уши. Затёрта ли душа. Обложена ли совесть ватой. Вот чем надо заниматься. Святые учат: спаси себя и хватит с тебя. Сейчас кричат: «Светлое будущее», «Человек человеку…», «Советский народ». Всё равно, кучка людей все  прибрало  к  рукам. Покажут    тебе    передовой колхоз,     потом, как ты перевёл бабушку через дорогу и так – пятьсот раз на день.
Способ действия? Себя делай. Эту маленькую точечку. И на эту маленькую точечку светлее станет. А если только указывать: это не так, да пенсии мало, да продуктов в магазинах нет… Ничего не сдвинется. Только умножится злоба, которой и так хватает. Давайте злобу уменьшать. Вот, о чём следует говорить, кричать, призывать.
Что происходит с человеком, когда поверил и устремился к Богу, как тягостен грех. Всё время забываем, что тьма - отсутствие света. Не имеет сущности. Зла как такового нет. Мы его овеществляем. Своим раздражением. Неуважением друг к другу…
Что такое рай и ад?  Отцы учат, что всё залито морем-океаном божественной любви. Грешников Бог наказывает бичом любви. Представьте – океан любви, все друг друга любят вы за эту жизнь любить не научились. Вот он ад. Вечные муки. Раз тьма – отсутствие света, мрачная душа, войдя в свет, там исчезает.
Древние евреи – в первую голову скотоводы, пастухи. Что самое ценное? Стадо. В стаде кто самый любимый, дорогой? Только что родившийся ягнёночек. Нёс его на плечах, спасал от холода, голода, лечил. Именно его требуется принести в жертву. Зачем? Чтобы народ, первый среди всех народов мира, уверовавший в единого Бога, увидел собственными глазами последствие греха. Грех всегда падает на невинного. Едешь пьяный на автомобиле. Сбил человека. Твой грех на невинного пал. Это закон, если внимательно посмотришь. Сильный, толстокожий, нахальный, надменный не пострадает. Пострадает тонкий. Чуткий. Невинный. Вот кто погибает.
   Как только всё это осознал, меня оторопь взяла… Как же я живу? Что ж я творю подлец поганый. Нет   алого греха. Если даже в мелком не можешь справиться, в большом будешь неверен.
   Туфта это собачья: государство, границы, национальность. Какая сейчас национальность – вавилонское пленение. «Я чистокровный еврей». Да какой ты чистокровный, если даже не знаешь, из какого колена, не знаешь, что было двенадцать колен Израилевых. Какой я русский? Когда у меня поляки, татары, кого только не было. Язык вбирает культурный слой, традиции. Вот и вся национальность. Трудно нести веру, а надо.
Человеческое призвание – быть сынами Божьими. Не рабами, не наёмниками, даже не друзьями. Понимаете, шесть лет идет свет от ближайшей звезды. Сейчас видим свет звёзд прошедших лет, это что, для кошки? Вот наши масштабы. Наши глубины. А мы пытаемся заполнить их, в лучшем случае, общением с друзьями. В худшем – водочкой, развратом. Дух уныния царствует повсеместно. Поэтому гремит музыка, гремят лозунги, поток обещаний.
Нам скучно наедине с собой. Попробуй остаться в комнате на час. С ужасом обнаружишь, что тебе скучно. Я   ничего не вещаю. Делюсь собственным опытом. Такой же я – слабый, немощный. Такой же всякий. Но у меня появилась алчба. Мне надо позарез, аж в горле пересыхает. Истину. А одно из имён Христа – Солнце правды. К этому Солнцу я всеми своими комариными силёнками стремлюсь. Читаю: «Мы не
живём настоящей минутой. Мы даже вот когда сидим за столом, наша мысль – то в огурцах, то в супе, то в куске хлеба, который держим в руке. Попробуйте хотя бы на минуту в день, когда вы ничего не делаете… пробраться под кожу и жить сейчас. В данную минуту. Это очень трудно. И следствием такого внешнего усилия будет то, что вы ощутите присутствие Бога».
   Когда Господь въезжал в Иерусалим на ослице, бросали цветы, ветви пальмовые и кричали приветствия. Ослица была в полной уверенности, что ей кричат. Так и мы – ослицы, на которых едет Господь.
   Всё, что у меня есть – не моя заслуга, сыпанули щедрой рукой… С этим живу. Стараюсь не пропить, чего не было раньше. Втоптал в водку в грязь часть того, что мог дать людям. Кичиться этим, что ли? Мол, мы гении, и из грязи можем истину вещать. Чепуха. Нам как раз-то и положено, которым дано. Как можно чище, аккуратнее  жить.  Потому  что  всё  так  хрупко,  незащищённо.  Вы  же  видите,  как сорняки на грядке так и прут…».
Он умолк, погрузившись в себя, не обращая внимание на окружавших его людей. Казалось со стороны, что он задремал от усталости. Какие простые слова, какие обыденные житейские примеры, а какая глубина мысли, как крепко берёт за душу, возбуждает великие чувства о смысле жизни. Зачем мы на этой Земле, что нам нужно от жизни и самой жизни от нас. Такие вселенские мысли о жизни возникали у Владимира на кладбище, когда приходилось там хоронить близких, друзей, коллег по работе. Заглядывая в яму, в которую опускали гроб с совсем недавно живым, рядом с тобой человеком со своими страстями, жизненной суетой, волнениями и радостями и вот он уходит в вечность и ничего уже ему не нужно. Всё осталось людям и его достижения и его провалы. Вот его засыпали сырой землёю и кончился мир для него. А что осталось – жизнь новых поколений с новыми страстями, радостями и горем. Суета сует.
Л   юди молча расходились, а «проповедник» оставался сидеть на перевёрнутой мусорной урне, склонив голову на грудь, закрыв  глаза. Отдыхал ли он после тяжёлой беседы, или обдумывал жизнь и темы следующих «проповедей»?
Володя  хотел,  было,  разузнать  о   нём   подробнее,  фамилию,  откуда  он,  чем занимается, но неудобно было тревожить задремавшего человека. Да и встретит ли он этого человека когда-нибудь?
От этой встречи он уяснил, что не всё так плохо, как иногда казалось. Что посеешь,
то и пожнёшь.
   Стоит бросить искру ненависти, злобы, раздражения в толпу, в очередь, и люди,
может   быть   не   все,   а   большинство,   поддерживают   зачинщиков.   А   вот   этот
«проповедник» посылал людям добро, спокойствие, веру и люди отвечали ему тем же. Посеешь ветер – пожнёшь бурю, посеешь благость – пожнёшь милосердие. В этом вся философия  жизни.  Но  где  найти  стольких  проповедников, чтобы  они  пересилили злобствующих сеятелей бури?
   В святом писании сказано – всегда, во все времена, даже в самые мрачные периоды рабства, инквизиции, фашизма, крайнего шовинизма и национализма, по Земле ходят и действуют 336 праведников, дающих шанс людям не погибнуть от зла и ненависти. Мало их. Хотелось бы исчислять их сотнями тысяч! И тогда, может быть, на Земле воцарилась бы мечта человечества – мир, братство, труд, вместо войн, антисемитизма, реакционного фанатизма. Да,  что-то  потянуло  меня  на  философствование,  к  добру  ли это?  -  подумал
Владимир.
                *
                *     *
   -   Товарищ   полковник,   Ваше   задание   выполнено,   -   чётко   отрапортовали   оба исполнителя.
   - Молодцы. Заслужили поощрения.
   - Служим Советскому Союзу, - почти синхронно громко отрапортовали они.
   - На ближайшем торжественном собрании получите именные часы.
   - Так у нас уже по две пары таких есть, - прозвучало в ответ.
   - Ну и что? Так положено. У меня за службу их набралось четыре или пять, точно не помню. И что, я отказывался? Это же поощрение, а не какие-то там часы.
   - Лучше бы дали отпуск на неделю, - несмело вставил один их них.
   - Чего захотел, отпуск ему подавай. В такое сложное время. Мы на посту и должны быть на чеку и готовы выполнить любое задание. Да. Как прошла операция? Как сработало прикрытие?
   - Всё было быстро и чётко. Прикрытие сработало во время. Тихо и без последствий.
Правда, за нами погнался один из соседей на «Волге», но его перекрыли с двух сторон.
   - Кто этот борец за правду с машиной?
   - Как видно сосед.
   - Разузнать! Хотя это не Ваше дело. Я распоряжусь и соответствующие службы этим займутся. Вы свободны.
Двое  в  штатском  развернулись  кругом  и  парадным  строевым  шагом  вышли  из кабинета.
   - Начальника следственного отдела ко мне. Срочно, - скомандовал полковник Чекало, начальник Городского Управления КГБ по Одесской области. Через пять минут в кабинет к нему вошёл моложавый на вид, стройный, со смуглым лицом, капитан.
   - Капитан Сабиров явился по Вашему приказанию, - громко отчеканил вошедший, приложив правую руку к козырьку фуражки, щеголевато щёлкнув при этом каблуками. Вот прощалыга, штабная крыса, видно никогда не нюхал пороха, - про себя произнёс полковник,  хотя  сам  он  в  Отечественную  был  всего-навсего  рядовым  в  охранно- заградительном   отряде   НКВД   и   кроме   расстрелов   мнимых   и   действительных дезертиров, ничего и не видел, но считал себя обстрелянным бойцом, решившим, в определённой степени, исход  войны,  в  победе  над  фашистской  Германией, о  чём свидетельствовали  многочисленные  юбилейные  награды  и  орден  «Отечественной
войны», который выдавали всем, кто числился в боевых частях во время войны.
   - Срочно выяснить всё, что можно по делу Карпина в отношении его соседа  по даче,
имеющего старую «Волгу».
   -  Так  точно.  Срочно  выяснить  по  делу  Карпина  в  отношении  соседа  со  старой
«Волгой», - отрапортовал Сабиров, повторив приказ дословно.
   - Идите. Срок – два дня. Да. После этого займитесь детьми Карпина. Что они знают про Москву, институт и всё прочее.
                *
                *     *
   На второй же день в Городское Управление КГБ явился к следователю по  повестке Николай Простяну, сосед, живущий через дорогу от дачи Карпина. В семье очень удивились и насторожились, когда после часа ночи в их металлические ворота очень сильно стучали, всполошив не только их домочадцев, но и многие соседние дома, вручив повестку, явиться в КГБ к 10.00 без опозданий, имея при себе паспорт, пропуск на работу, смену белья и провизии на трое суток. Вся семья не сомкнула глаз всю ночь. Двое малых деток ревели до утра, их невозможно было успокоить. Не могли представить, что могло вызвать ночное посещение. Жена допытывалась у Николая, не рассказывал ли он кому-нибудь антисоветские анекдоты, не ругал ли он советские порядки,  высказывал  ли  недовольство  жизнью.  Нет,  ничего  не  мог  вспомнить Николай. Может это связано с их прежним местом жительства в Молдавии, не вспомнили ли ему давнишнее дело на винном заводе, когда его обвинили в пропаже 200 литров вина в подвалах комбината, хотя он никакого отношения к винным погребам не имел, а только занимался бетонными работами на поверхности винодельческого  комбината.  На   суде   выяснилось,  что   следователь  не   обратил внимания на техническое заключение, что одна из огромных бочек для хранения  вина просто имела  небольшую  течь  и  за  пару месяцев всё вино ушло в землю. Случайно это обнаружили после проведения следствия и Николая оправдали «за отсутствием состава преступления». Что бы ещё могло произойти в жизни Николая такого, за что его собирались арестовать компетентные органы?
В половине десятого утра Николай сидел в коридоре в ожидании приёма у следователя. У него отобрали на входе  свёрток со сменой белья, провизией на три дня и документами.
   - Фамилия, имя, отчество, год и место рождения. Всё по порядку изложите, - начал следователь допрос.
   Николай произнёс все данные, а следователь сверил их с тем, что было написано у него в «деле». Николай обратил внимание на то, что в «деле» набиралось порядка пяти страниц, которые следователь переворачивал несколько раз взад-вперёд.
   - Где Вы были утром в прошлый вторник? – продолжил допрос следователь.
   - Дома.
   - Вы не работаете?
   - Работаю. Но сейчас я в отпуске. Наша лаборатория по испытанию бетонных блоков
Строительного института летом не работает, когда студенты не учатся.
   - У Вас есть автомашина?
   - Да.
   - Какой марки?
   - «Волга». Старая.
   - Она у Вас в рабочем состоянии?
   - Да. Я сам её ремонтирую.
   - Вы автомеханик?
   - Нет, но умею ремонтировать. Я механик по оборудованию.
   - Вы выезжали из дома в тот вторник?
   - Да.
   - По какому поводу?
   - Понимаете, дело в том, что…, - Николай запнулся и сразу всё понял. Он догадался, что там были работники КГБ и пожар – дело их рук. И бульдозер и самосвал не появились случайно, как он думал тогда, во вторник, гоняясь за умчавшейся автомашиной. То была продуманная операция.
   -  В  то  утро…    мне  срочно  нужно  было  попасть  в  институтскую  лабораторию, - продолжил более уверенно Николай, - туда должны были прийти рабочие перекладывать пол, а ключи были у меня. Но не смог проехать на машине, у нас наконец решили ремонтировать дорогу, уже два года обещали. Пришлось оставить машину дома,  поймать такси на Львовской и ехать в институт. Такое дело, пришлось тратиться, институт не вернёт деньги.
   - Больше никаких дел у Вас не было в тот вторник?
   - Нет. Я копался потом на огороде допоздна, - соврал Николай.
   -  Вы  свободны.  Вот  Ваш  пропуск  и  моя  настоятельная рекомендация,  никому не распространяться о визите к нам. Вы меня поняли?
   - Как же не понять, не дурак, дурак не поймёт.
Дома жена бросилась на шею мужа, рыдая, билась головой о его грудь, как будто встретила вернувшегося с того света мужа, с которым распрощалась на долгие годы только-только рано утром.
                ДЕТИ
   У калитки позвонили. В доме раздалась заливистая трель и в тоже мгновение в дом
вошли, вернее, воровались два молодых загорелых, смеющихся молодых человека – сын  и  дочь.  Сын  сбросил  с  плеч  два  тяжёлых  рюкзака,  а  дочь  поставила на  пол дорожную сумку. Они оба свалились на стулья, вытянув ноги от усталости.
   - Вот мы и дома. В походах, хорошо, а дома лучше, - произнёс Павел.
   - Ну, наконец, вернулись, бродяги, - весело парировал отец, целуя детей, - понимаю, вернулся «блудный сын», а вот   «блудная дочь» - даже в мифологии такого не встретишь.
   - Во-первых, мы не бродяги, а туристы и не «блудные», а самые, что ни на есть,
обыкновенные советские туристы, члены Одесского Клуба «Поиск».
   - И что Вы «поискали», - иронически спросил отец, - что нового открыли в мире?
Вошла мать, нагруженная сумками с базара. Шумно набросилась на неё дочь, целуя любимую маму.
   - Мамуля. Мы дома. Как хорошо.
   - Голодные, небось? – по обыкновению спросила мать, всегда начинавшая разговоры с детьми с этой стандартной фразы. - Лидочка, устала, наверное, с этим обормотом, - сочувственно спросила мама дочку.
   - Нет, мамуля, не  устала, но дома хорошо. Сейчас станем под душ, отмоем пыль исхоженных дорог, поедим - и на боковую, - ответила Лида.
   - Ладно. Потом расскажете, что видели, где были, что слышно в мире, что «поискали»?
   - А как у Вас? Всё нормально? – спросила дочь.
   - Всё в порядке. Идите мыться и кушать. Сейчас накрою на стол, путешественники Вы мои, - погладила мать запыленные волосы дочери.
   И только на следующее утро, когда дети пришли в себя от впечатлений дороги и перемены мест, когда после завтрака мать убрала со стола посуду, отец начал серьезный, совсем не лёгкий разговор о случившемся.
   - То, что я Вам сейчас скажу – очень важно, настолько важно, что может стоить жизни мне и, к моему великому сожалению, Вам.
   Дети удивлённо посмотрели на отца, переглянулись. Они впервые видели его таким вдумчивым   и   серьезным.   Обычно   он   был   шутником,   одесским   юмористом, оптимистом. Он сидел, понурив голову и вертел в руках вилку, подкалывая ещё не убранные хлебные крошки со стола.
   -  Дело это касается  меня  и  КГБ, если  можно назвать всё  происходящее «делом». Началась эта история с моего посещения «подозрительного патопсихологического» института в Москве. Как видно у них там такие сверх секреты, о которых не должны знать посторонние, не связанные с их работой. Неужели они не знают, что жители Москвы вокруг этого «закрытого института» прекрасно знают, чем там занимаются. Когда я спросил у    обыкновенного прохожего, как попасть в институт
«патопсихологии», то он мне ответил вопросом на вопрос, ну точно, как в Одессе:         
   - Там, где делают сумасшедших?
   Я тогда не обратил внимания на его слова. Что было со мной после посещения института, вы  знаете, я Вам  рассказывал. Так вот, им показалось, что я могу поделиться с другими увиденными секретами и постарались меня убрать. По ошибке они убили случайно находившегося у меня в дачной лаборатории одинокого физика, отдыхавшего в Одессе. Вы его знаете. Он ежегодно проводит свой отпуск  в Одессе и снимает комнату у соседей.  Подробности как-нибудь узнаете позже, не в этом дело. Теперь мне срочно необходимо скрыться, чтобы меня не убрали во второй раз, по- настоящему.
   Владимир замолчал и все сидели молча несколько минут.
   - Может тебе уехать куда-нибудь, далеко-далеко, - вставила Лида.
   - У КГБ длинные руки. Меня достанут в любом месте Союза.
   - Может достать другие документы? – сказал сын.
   - Это лучше. Но где их достать, чтобы верные были?
   - А что, если податься в Израиль? Многие так сделали, - вставил Павел.
   - Поздно. Раньше нужно было бы это решать. Теперь закрыли  нас на крепкий замок,
как когда-то, посадили за «железный занавес», - ответил отец.
   - А чего мы тогда не решились? – спросила Лида.
   -  Не  думали,  и  всё.  Думаешь,  не  достанут  меня  теперь  КГБ  при  оформлении документов в ОВИРе? У них длинная рука. Везде найдут.
   - Так уж и везде! Вспомни про дядю Вольфа, Юлиного отца, - вставила своё слово мама,  -   Его   арестовало   НКВД   в   39-м,   но   тут   «на   счастье»   оборвалась правительственная   связь,   а   он   был   в   то   время   начальником   междугородной телефонной станции. Всю ночь работники станции, понукаемые компетентными органами, искали повреждение на линии одесского участка правительственной связи и не могли найти.
   - Что нужно, чтобы связь была к утру, - поинтересовались из НКВД.
   - Только Начальник Междугородки может это сделать, - ответили.
   - Немедленно его сюда, - поступил приказ.
   - Так он у вас, арестован, - ответили.
   - Немедленно найти и привести на Станцию.
   Юлиного отца привели из тюрьмы, он за два часа устранил повреждение на линии,
добравшись аж до Раздельной. И больше его не тронули, - Людмила замолчала.
   -  Вспомните  Кирилла  Ивановича,  начальника  строительного  Управления Одесгорстроя,  я  его  хорошо  знал.  Его  пришли  домой  арестовать,  а  он  лежал  в больнице с тяжёлым инсультом. Выставили охрану возле дверей больницы, боялись, чтобы он не сбежал. Это при тяжёлом инсульте! А он возьми да умри. Так подвести органы.
   - Ладно. Думать надо. Не спешить. А ты, папа, не выходи никуда, пока не найдём решения, - посоветовала Лида.
   - А я и сижу дома уже вторую неделю, - ответил Владимир.
   -  Мы  тут  обсуждали  с  папой  возможность уйти  ему  в  подполье,  в  катакомбы,  -
вставила своё слово мама.
   - Это идея, - живо отреагировала Лида, - жили же одесситы в катакомбах в войну почти три года.
   - А сколько придётся сидеть мне? Десять лет?
   - Время покажет. Может другой вариант найдём, - нерешительно подсказал сын.
   - Тут наметился один вариант, - начала было Люда, - рядом с домом в конце Тимирязева, по нашей улице, ближе к Фонтану, продаётся дом. Там достаточно места для нас всех. И катакомбы рядом, прямо из пристройки.
   - Блеск, прекрасная идея, - обрадовалась Лида, - шикозная идея. Сколько он хочет, где достать деньги? Срочно нужно договориться, - сыпала вопросы и предложения Лида.
   - Можно продать нашу квартиру на Дерибасовской и купить дом. А дом тот – его собственность? И как продать квартиру? Этого нельзя официально сделать, - вставил сын.
   - А не официально? – спросила дочь.
   -  Проще  всего  поменять  её  на  какую-нибудь  трущобу  с  хорошей  доплатой,  -
предложила мать.
   - Прекрасно. Срочно нужно искать покупателя, - предложил сын. – Мы согласны. Да,
Лида?
   - Конечно. О чём речь. Ты ещё спрашиваешь?!
   - Так и решим. Будем проворачивать эту операцию, - резюмировал сын.
   - Вы мои дорогие дети, совсем взрослые. Всё-таки жалко оставлять Дерибасовскую.
Центр города, - жалобно произнесла мама.
   - А то же?! Центрее не бывает! И совсем не жалко эту Дерибуньдю. Можно подумать, что ты часто прогуливалась по ней. Так, от разу до разу и то по необходимости, за хлебом или за какими другими покупками к Дубинину, а то и в гастроном, - почти хором ответили дети.
   - Ты говоришь, что мы взрослые. В моём возрасте отец уже был ранен на фронте под
Курском, а ты всё считаешь нас маленькими детьми. Мам?! – обиделся сын.
   - Нет, нет. Вы совершенно взрослые у меня, но для мамы (и для папы, конечно), Вы всегда будете детьми, даже если и у Вас будут свои взрослые дети.
   - Ну, ма, ты, как в том анекдоте: «Эгоисты те родители, которые не помогают своим детям до выхода их детей на пенсию», - парировала дочь.
   - Вы так легко согласились, дети мои, на продажу-обмен квартиры на Дерибасовской, а жаль мне её. Посмотри в окно – увидишь «Золотой ключик». Где увидишь такую прекрасную картину?
   - Папуля. Посмотри в окно и ты увидишь, как с чёрного хода к закрытию этого самого
«Золотого ключика» выстраивается очередь за «левыми» киевскими тортами. Ты в магазине их увидишь? Дудки! Только «левые» и только с «заднего прохода». Просто не «Золотой ключик», а «Золотая клоака».
   - Лида?! Как ты выражаешься? – укоризненно заявила мать.
   - Пожалуй, это самое приличное выражение по такому поводу, - ответила дочь.
   -  А  кинотеатр  Уточкина.  Можно  в  тапочках  выйти  и  посмотреть  картину,  -  не унимался отец.
   - Хотел бы я посмотреть на тебя в тапочках на босу ногу в кинотеатре? – усмехнулся сын.
   - Почему на босу ногу? – удивился отец.
   -  Извини. Я  забыл,  что  в  тапочках  и  в  носках,  ты  бы  смог  пойти  в  кино.  Даже Уточкина.                - Чем плохой вид на гостиницу «Московская» из наших окон?
   - Особенно, смотреть на пьяных мужиков, которые мочились в углу напротив. Лучше бы оставили там «Биллиардную».
   - Её закрыли, как рассадник азартных игр, - вставила мать.
   - И открыли общественный туалет. Конечно, приятнее мочиться на свежем воздухе, чем в общественном гальюне «Городского сада», куда войти можно только в глубоких галошах.
   - Поговорим серьёзно. Я Вас очень прошу, дорогие наши дети, ни при  каких условиях, ни при каких обстоятельствах, а могут быть и провокации, не пророните ни слова. В разговорах отец никогда не вспоминал про свои происшествия в Москве. А для КГБ и всех  остальных –  его  застрелили бандиты, хотели ограбить, но  случился пожар  в лаборатории и она полностью сгорела вместе с отцом, без остатка. Только немного пепла, что осталось от нашего отца - хранится дома в урне. Люда, не забудь собрать немного пепла и сложить его в вазу и вместе с моей фотографией поставить на видном месте. Там есть, где я с орденами. Да, можно ещё, для пущей важности, положить перед  фотографией  мои  ордена  и  медали.  Вдруг  кто-то  зайдёт  к  нам  на  дачу,  - заключил отец.
Вспомнить, что рассказывал мой отец. Страшно. И это после такой тяжёлой войны. После таких мучений и страданий народа. После гибели миллионов людей и фронтовиков и тыловых, которые не меньше натерпелись, чем на фронте. Я Вам редко рассказывал про отца моего, хотя кое-что Вы знаете, но подробности…
Ну, как его взяли в армию, мать – в эвакуацию, а я уехал вместе со спецшколой из Одессы.  Вы  знаете, как  отцу присвоили звание инженер-капитана и  направили во флот, как он участвовал в обороне Одессы, потом Севастополя и Новороссийска – Вы тоже помните. Но потом его, как  прекрасно знающего английский язык, так надо самообразовываться, он сам выучил этот язык, направили на север, в «Грязную Губу» - такое «красивое» название заброшенного прибрежного посёлка на Белом море, куда прибывали английские и американские корабли с военной техникой, оборудованием, стратегическими   материалами.   Ему   поручили      приёмку  радиосредств, придали целую группу переводчиков, которые переводили документацию на русский язык. Там он прослужил до конца 45 года, его перевели в Ригу и в октябре 46 арестовали. Потом, через много лет, он рассказывал подробности:
   - Утром, в самом начале рабочего дня, я только начал разбирать почту, прибывшую накануне, - говорил отец, волнуясь каждый раз, начиная свои воспоминания, - меня вызвали к Начальнику радиотехнического отдела нашей Базы. Я вошёл в его кабинет. Там за столом сидел незнакомый мне человек в морской форме в погонах капитана 3- го ранга. Как  только я вошёл, он встал, поздоровался и передал просьбу Начальника Базы пойти к нему домой и посмотреть радиоприёмник -  почему-то не работает или плохо работает. Я предложил привести приёмник к нам в лабораторию, у меня нет с собой приборов. Тот сказал, чтоб я посмотрел и если понадобиться, то они привезут его в лабораторию. Начальник отдела повторил просьбу и я вместе с этим человеком спустился к машине. Я не знал адреса Начальника Базы и спокойно ехал. Через несколько минут мы въехали во двор и, как мне показалось, это был двор скорее похожий  на  тюремный,  чем  на  двор,  где  мог  жить  Начальник  Базы.  Но  никакой тревоги я не ощущал. Мы вошли в парадный подъезд, очутились в длинном коридоре и вошли в комнату. Там сидел за столом военный, а на столе лежала его фуражка. Я обратил внимание, что фуражка была с синим околышком, какие носили сотрудники НКГБ.
   - Садитесь, - приказным тоном обратился ко мне капитан, указывая на стул, стоящий в отдалении от стола. – Фамилия, имя, отчество, звание.
   - Позвольте, товарищ капитан, - с недоумением обратился   к спросившему, - я что,
арестован? Меня вызвали к Начальнику Базы домой, а тут, оказывается, тюрьма?
   - Во-первых, я тебе не товарищ, во-вторых, отвечай на мои вопросы, понял вражеская морда.
   - Пожалуйста. Карпин, Семён Абрамович, инженер-капитан 3-го ранга.
   - Назовите фамилии английских офицеров, которым Вы передавали секретные данные о Советском военно-морском флоте?
   - Я? Передавал? Что за чушь. Какие секретные данные, какие английские офицеры?
   - Ты что, не понял, где находишься, шкура, - брызгая слюной, завопил капитан.
   - Думаю, что понял, но не могу понять, в чём меня обвиняют?
   - С какой целью посещал английские корабли?
   - С целью повышения военной мощи Красной Армии.
   - Перестань вводить в заблуждение органы. Охрана! Убрать. Пусть подумает и вспомнит, как предавал Родину, которая его учила, воспитывала, а он за тридцать серебряников предал всё, что дорого нашему советскому человеку. Шваль жидовская.
   -  Потаскали  меня  несколько  раз  на  допросы  и  отправили  этапом  в  Воркуту  на угольные шахты. Только через семь лет, после смерти Сталина, меня отпустили домой и оказалось, что меня даже формально не осудили за шпионаж. Просто арестовали и отправили на рабский труд в шахты ВоркутаЛага. Через много лет я узнал, что людей хватали и отправляли на работы в лагеря по разнарядке ГУЛАГа по спискам определённых специальностей, в которых нуждались лагеря для заключённых. В справке,  которую  мне  выдали  после  освобождения  было  написано:  «Гражданин Карпин Семён Абрамович следует к месту постоянного жительства. Данная справка является основанием для выдачи паспорта». Дома я узнал, что в семье долго не могли добиться, куда делся среди белого дня человек. На Базе вначале  отвечали, что Карпин отправлен в командировку, потом, что его выслали за какие-то нарушения паспортного режима, потом выяснилось, что он арестован и отправлен в лагерь. Переписку разрешили только через три года отсидки.
   - Вот так, дорогие мои, - резюмировал Владимир, - у нас долгие семейные   связи с
КГБ.
   - Даже не верится, что такое могло быть, - недоумевал сын.
   - И народ молчал? – спросила Лида.
   - А кто поднимал голос, тут же оказывался по 58-й в лагерях без права переписки, что означало - к стенке, - ответил отец.
   - Что же это получается, на нашу семью проклятие напало с этим КГБ, - возмущался
Павел.
   - Дорогой мой, это не на нашу семью, а на всех, на весь народ. Как говорил наш земляк-юморист: «одна половина страны сидела, а другая её охраняла. Потом они менялись местами».    Миллионы сидели  в  лагерях, каторжно работали за  скудный лагерный  паёк.  Лесоповал  в  тайге,  угольные  и  урановые  рудники,  строительство
«Великих строек Коммунизма» - сделаны руками Зеков. Опыт был большой, ещё с Беломоро-Балтийского канала. Не было семьи в стране, у которых не было родных, близких, знакомых в лагерях. А те, кто как-то избежал ареста, сидели и дрожали от малейшего шороха по ночам, не пришли ли   за ними. У многих были заготовлены узелки с бельём, едой и другими мелочами – на всякий случай.
   - Ужас, даже не верится, - сокрушённо вставила Лида.
   -  Это  и  есть  тоталитарный  режим.  Все  всех  подозревали, предавали,  доносили,  -
ответил отец.
   - Так и все?! - не выдержала Люда, - были и честные люди.
   - Были. Иначе и жить не стоило, - заключил отец.
   На удивление быстро нашёлся покупатель на квартиру в центре города, в обмен на полуразвалившийся домик в районе Дальних Мельниц. Обмен происходил со многими взятками  различным  большим  и  маленьким    начальникам    от  Обменного Квартирного Бюро до Горжилуправления. Но эти расходы полностью ложились на покупателя и сколько они раздавали взяток – только им  известно. Несомненно лишь одно – было из чего платить. Семейка подобралась ещё та – глава семьи управлял овощной базой на 2-й Заставе, а жена продавала мороженое на развес на 10-й станции Большого Фонтана. Посмотреть на эту «даму» - один смех. Килограмм так под 120, увешенная золотом и бриллиантами на всевозможных выступающих местах, как новогодняя елка. Сам глава семьи выглядел немного скромнее, всё-таки он не больше, чем   Завскладом   гнилой   картошки   и   прочих   огородных   прелестей,   издающих зловонные  запахи  на  всю  округу,  но  золотые  карманные  часы  «Павел  Буре»  на крупной золотой цепи демонстративно носил в кармане жилета и время от времени, к месту и не к месту, вынимал часы, открывал массивную золотую крышку и долго разглядывал который час под мелодичный звон, ласкающий его слух, закрывал, щёлкнув крышкой, и медленно опускал их в кармашек жилета, испытывая при этом наслаждение, как от любовной утехи.
   Перед окончательным оформлением продажи своей квартиры Людмила с детьми пригласили знакомого адвоката и вновь посетили хозяина дома на  улице Тимирязева, просмотрели все документы на собственность, внесли задаток, взяли расписку, что покупают дом и закончили сделку рукопожатием.
   Не прошло и недели, как семья Карпиных переехала в собственный дом на Большом Фонтане. Переезд прошёл успешно, без особых сбоев. Бригада грузчиков погрузила в грузовик  имущество,  сделала  две  ходки  и  благополучно  закончила  дело.  Ещё несколько  дней   ушло  на  обустройство  на   новом  месте,  расстановкой  мебели, размещением хозяйского добра,  накопившегося в  семье  за  годы  жизни, не  считая целой горы ненужного хлама, «на всякий случай», в одночасье выкинутого на свалку. Все эти дни Владимир сидел невылазно на даче, изнывая от безделья   и страшно мучаясь, что не может помочь семье. Если бы не этот досадный случай с московским институтом  (чтоб  его  чёрт  побрал)  и  вмешательство  КГБ  с  их  «неудавшимся» убийством, Владимир никогда и ни за что не согласился бы на обмен. Да. Это обмен, а не   продажа   квартиры,      на   Дерибасовской,   невзирая   на   массу   неудобств   в коммунальной той квартире с соседями – Полиной Ивановной (явно «платным», а может быть, скорее, добровольным помощником КГБ, наушничая, следила за всем, что происходило в квартире и вокруг), соседом Шуркой - великовозрастного балбеса, не женившегося до 40 лет, демонстративно выносившего каждое утро большой ночной горшок с не очень приятным содержимым в общий туалет, ещё одной пожилой семьёй (муж и жена), живших тихо и незаметно в своих двух комнатах, в которых готовили еду,  практически  не  пользуясь  коммунальной  кухней  в  конце  общего  коридора и (оставалось загадкой) не пользовались или не видно было, когда пользовались, общим туалетом. И вновь поселившийся в бывшей общей кухне пропойца-алкоголик, Ванька, с забитой и несчастной мамой, которая вскоре умерла.
Все помыслы и старания Володи или Вовы, как его называли многие знакомые, привели к тому, что со временем он оборудовал из третьей комнаты собственный санузел, душ, водяное отопление и их коммунальная квартира превратилась в почти самостоятельную, если не считать общего хода и подслушивающей у двери соседки, Полины Ивановны.
При всём при том, квартира всё же была на Дерибасовской с балконом на улицу, но семья переезжала на новое место без сожаления.
В первую же ночь Владимир перебрался пешком с дачи в свой собственный дом, решив, что со следующего дня начнёт детальное обследование катакомбы, примыкающей к дому. Первая  же  вылазка  в катакомбу несколько опечалила его. Лаз в катакомбу был узким, лестница подгнила и скрипела «на всю ивановскую», угрожая развалиться на части. Первый же коридор, метров пять длиной, был завален всякой рухлядью: старые  разбитые стулья, кресла,  ржавая  пружинная сетка  от  старинной кровати, какие-то корзины, тряпки и много всего, назначение которого трудно было разобрать.
Тьма была кромешная. Запах пыли и тлена щекотали ноздри и Владимир периодически чихал, надрывая лёгкие. Для начала он пользовался ручным фонариком и сразу понял, что нужно обзаводиться надёжным источником света. Ни свечи, ни керосиновые  лампы  не  подходили.  Вообще,  открытый  огонь  –  не  хотелось  даже думать  об  этом.  Дышать  и  так  было  трудновато.  Может  быть  это  было  сугубо
психологическим явлением. Темнота, ограниченность пространства, нависающий над самой головой потолок, местами сырой и склизкий от сырости, придавал жутковатую обстановку, усиливающую гнетущее состояние абсолютной тишины.
В первые пару часов обследования «собственной» катакомбы, Владимир не ощущал этой «мёртвой тишины», но по мере освоения нового пространства он всё больше и больше обращал внимание на её «давящую» силу. Начинало свистеть в ушах, слышаться посторонние звуки, особенно, звуки ударов собственного сердца и пульсации крови в висках. Ощущение жуткое. Впервые Владимир задумался, в какой обстановке ему придётся жить долгое время, недели, месяцы, годы. Сможет ли он выдержать такое заточение? Хватит ли у него выдержки и самообладания выдержать эту «сурдокамеру»? Он много читал о тренировках космонавтов в сурдокамерах, полностью изолированных от малейшего проникновения звуков в испытательное помещение. Не все кандидаты в космонавты выдерживали многосуточное испытание
«мёртвой тишиной», теряли рассудок, просились «на свободу» и были отчислены из отряда подготовки космонавтов. А тут добровольное заточение – или смерть. Владимира утешала мысль, что известны случаи, когда узники в «каменных мешках» в тюрьмах  прошлых  лет  выдерживали  и  по  20  и  по  25  лет  одиночных камер.  Ему вспомнился  герой  романа  «Замка  Ив»  -  граф  Монте-Кристо.  Владимир  не  был книжным героем, но только один факт существования такого, хотя и книжного, героя, вселяло надежду в него, что и он сможет выдержать. Владимир мысленно улыбнулся и он произнёс, или ему показалось, что он произнёс вслух: Я им докажу, я им покажу, на что способен здравомыслящий «homo sapiens».
Несколько другими представлял себе Владимир катакомбы. Он не мог бы точно сформулировать, как он себе их представлял. На ум приходили виденные когда-то катакомбы в Усатово, куда он ездил с экскурсией в катакомбы, в которых скрывались подпольщики и  партизаны  в  Отечественную войну.  Тогда  они  произвели на  него жуткое впечатление. Память стёрла те картинки. Что ж, что имеет, то и несём, подумал Вадим. Приходилось осваивать то, что есть.
   Перво-наперво  он  взялся  за  лестницу,  ведущую  из  пристройки  в  катакомбу. Времени у него было, хоть отбавляй. Он старался делать всё не торопясь, обдумывая заранее порядок работ, чтобы потом не переделывать. Он считал, что ничего не бывает таким постоянным, как «временное». С помощью верёвочного блока он вытащил на поверхность  старую  деревянную  лестницу.  Она  в  нескольких  местах  прогнила. Вначале он думал заменить прохудившиеся перекладины-ступеньки, но всё же решил соорудить новую, более пологую с расширенными ступеньками. Мысль была - соорудить бетонную лестницу, но в его положении подпольщика, отказался от этой идеи. У бывшего рачительного хозяина в кладовой и на чердаке было заготовлено много досок, балок и прочих нужных в хозяйстве материалов, гвозди, инструмент, оборудование. К счастью, хозяин, фактически, ничего не забрал с собой в Ялту, захватив только свои вещи, фотографии, некоторые семейные реликвии. Так что работать было с чем и чем. Это радовало Владимира. Работа закипела, да и Павел помогал во всём. Руки у него были -  в отца, каждая на месте, а не так, как говорили – обе руки левые. У Павла руки были на месте и голова при этом хорошо работала. Так они соорудили за пару дней добротную лестницу с перилами, пропитали древесину марганцовкой и антисептиком, олифой и установили её на место, оставив небольшую площадку   перед   лестницей.   Вход   в   катакомбу   замаскировали   под   шкаф   с инструментом – любой, открывающий шкаф, увидел бы добротный инструментальный порядок. Каждый инструмент лежал, висел и был укреплён на своём месте. Гаечные ключи, отвёртки, пилы, и лобзики висели аккуратно на определённых местах. Каждое место под  инструмент было отмечено контуром на стенке шкафа, но стоило открыть мало заметные створки, как попадали в проём-вход в катакомбу. Может и не стоило сооружать такие сложности, но подпольная жизнь, думал Владимир, и Павел его в этом поддерживал, требовали педантичности во всём.
   Наступил сентябрь и Павел не смог больше целыми днями помогать отцу. У него и у Лиды, начинались занятия в институтах. Павел заканчивал институт связи, шёл по стопам  отца,  а  Лида  -  только  начинала  свою  учёбу  в  мединституте,  в  институте
неосуществлённой мечты отца. Еще лёжа в госпитале во время войны после тяжёлого ранения,  Владимир  мечтал  стать  хирургом,  как  и  многие  из  раненых.  Им  тогда казалось, что хирург – самая нужная и важная профессия для мужчины на земле. Так сложилась жизнь, что он не смог пойти по медицинской линии, а поступил в институт связи. Проблем с поступлением Лиды в мединститут было сверх головы, хоть она и окончила школу с золотой медалью, которую очень хотели «не дать» в ГОРОНО. И так в их школе было три претендентки на золотые медали и все, к великому сожалению начальства,  еврейки.  После  многочасовых  разбирательств,  начальство  вынуждено было согласиться на две золотые и одну серебряную. Нашли в табеле у одной из претенденток годовую четвёрку по физкультуре в пятом классе.
   - Может лучше поступила бы ты, моя дорогая Лидочка, в институт связи? – просил отец Лиду после окончания школы.
   - Ни в коем случае. Не нужна мне Ваша дурацкая   связь. Хочу быть врачом. И всё. Других предложений нет  и  не  будет.  У  меня  золотая медаль  и  я  имею  право  на поступление в любой институт, куда захочу.
   - Право ты имеешь, но поступишь ли? Если бы не было одного экзамена по профилирующему предмету! На нём тебя и завалят.  Ты это понимаешь? - не унимался отец.
Что ж, из любого положения есть выход. Нашли пути, проделали то, что надо и Лида поступила в мединститут в числе 0,2% евреев, принимаемых ежегодно в институт. Порядок есть порядок, хотя в царское время 2% евреев могли поступать в Университеты России.
Начал   Владимир   с   методической   очистки   катакомбы.   При   установке   новой лестницы, он бросил концы электропровода из дома, вкрутил патрон и стоваттной лампой осветил ярким светом ближайший коридор «своей» катакомбы, высветив неприглядную картину «вселенского» засорения возможного пространства. «На гора» понеслись по очереди: колченогие стулья, разбитые кресла, сломанный стол на одной сохранившейся ножке…
   - Да, - говорил домочадцам Володя, - много работы будет по восстановлению хоть части   мебели   для   подземелья,   а   на   выброс   будет   ещё   больше.   Создавалось впечатление, что бывший хозяин сбрасывал в тёмное подземелье все вещи и предметы со всей округи. Не верилось, что столько, даже за многие годы жизни одной семьи, могло скопиться барахла.
   Вот так постепенно, вещь за вещью поднимал Владимир на поверхность. Что могло пригодиться после ремонта, оставлял в пристройке или выносил во двор, что вовсе не годилось – безжалостно готовил к выбросу. Павел полностью пересел на отцовскую машину. Жигули первой модели, которую Владимир получил с большими сложностями, как инвалид войны, переписали в ГАИ на Павла, после «гибели отца от бандитской пули». Павел разбирал всякую дрянь на части, загружал в багажник и каждый день выбрасывал на мусорные свалки, разбросанные по фонтанской дороге, куда владельцы окрестных домов и дач выбрасывали ненужное «добро». Эти свалки периодически очищали городские службы, штрафуя домовладельцев, возле которых обнаруживали такие свалки.
С каждым днём катакомба становилась чище и просторнее. В одно из воскресений Павел поехал на одесскую «толкучку» в районе Староконного базара, где можно было купить всё, как шутили одесситы: «Вплоть до атомной бомбы – хоть целиком, хоть в разобранном виде». Купил он солидный моток влагостойкого кабеля, герметичные электропатроны – полный комплект оборудования для подземного электроосвещения. Подпольный катакомбный  быт  налаживался  постоянно и  неуклонно. Единственно, чего не хватало в подземелье – солнечного света.
   Павлу  пришла  в  Голову хорошая  идея  –  сделать  световоды,  вывести  наружу  и пустить солнечный свет в катакомбы. Своё предложение внесла и Лида.
- Можно сделать несколько зеркал и отражать солнечный свет в подвал?!
- Обдумаем Ваши предложения и что-нибудь осуществим.
                СОПРИКАСАЯСЬ  С  КГБ
   В один из дней Павла вызвали в деканат и секретарь вручила ему повестку в Городское Управление КГБ.  Ни  Павел,  ни декан  вместе  с  миленькой Сашенькой-секретаршей, не могли понять, почему вызывают студента в КГБ через институт.
   - Это их излюбленный метод. Ошеломить, заставить нервничать, недоумевать – стиль КГБ, - сказал шёпотом, почти на ухо, Бенцион Исаакович Готхорд -  декан, знавший о гибели отца Павла. – Может это и их рук дело, а не бандитский налёт на твоего отца, - осторожно высказал предположение он, повидавший многое от ВЧК, НКВД, МГБ, КГБ за долгую свою жизнь.
   - Держись парень, не поддавайся на провокации. Я хорошо знал твоего деда, знал про его  арест,  мы  вместе  учились  в  институте  связи  в  30-е  годы.  Он  был  крепким человеком. Это кагебисты умеют. Такое напридумают, подтверждая письменными документами, магнитофонными записями и даже очными ставками со «свидетелями», что иногда диву даёшься их неукротимой фантазии. Но я тебе ничего никогда такого не говорил. Пошёл, - сказал декан и, как ни в чём не бывало, занялся перебиранием бумаг на своём столе, когда в кабинет к декану вошёл без стука парторг института, Довбенко.
   - Привет честной компании, - бодро заявил парторг, - как наша жизнь, цветёт и пахнет? О! Карпин. Как дела? Сгорел твой отец, как говорится, на работе. И говорят, горело здорово. Не иначе, чем от спирта. Отец твой, что, гнал самогонку?
   - Ну, Вы уж того, загнули, - вставил декан, - дурная слава бежит, а добрая – лежит.
Павел   резко повернулся, зло посмотрев на парторга и поспешил ретироваться из кабинета, сильно хлопнув дверью.
   - Нельзя же так, Иван Иванович, обидели ни с того ни с сего парня, хорошего парня.
   - Да я ж пошутил. Что, уже шуток не понимаете?
   - Шутка-то боцманская. В каждой шутке есть доля шутки.
                *
                *     *
   - Фамилия, имя, отчество, год и место рождения, адрес постоянного места жительства, образование, место работы, -  без запинки выпалил заученную фразу начала допроса молодой лейтенант с холёным лицом и тонкими усиками опытного официанта или карточного шулера.    Ехидная улыбочка и прищуренные водянистые глаза дополняли выражение лица, с первого мгновения, не понравившегося Павлу.
Павла продержали в коридоре Городского Управления КГБ больше двух часов. На жёстком металлическом стуле с крупной решёткой на сидении было неудобно и утомительно.
Это, как видно, входит в систему допроса, - подумал Павел.
   - У Вас всё написано в повестке, - ответил Павел.
   - Я тебе задаю вопросы и ты должен быстро, чётко и правдиво отвечать на них, -
гаркнул вдруг, заводясь, лейтенант.
   - Отвечаю Вам, товарищ лейтенант, - пытался вставить слово Павел.
   - Во-первых, я тебе не товарищ, во-вторых, будешь отвечать, подонок, или мне сразу тебя заставить говорить, - распаляясь, бросил лейтенант.
   - А что это Вы мне тыкаете? - не унимался Павел. Он забыл, где находится.
   - Ах ты, жидовская морда, - вскипел лейтенант, вскочил и, быстро обойдя обычный канцелярский  стол  с  лампой  под  зелёным  абажуром  и  небольшой стопкой  бумаг, направился   к   Павлу,   сидящему   на   табурете   в   трёх   метрах   от   стола.   Павел инстинктивно быстро встал и повернулся боком к наступавшему лейтенанту, приняв боксёрскую стойку. Павел оказался на голову выше следователя. Тщедушное тело проглядывалось из-под гимнастёрки, а тоненькая шейка болталась в великоватом воротнике, подшитом свежим, ослепительно белым, подворотничком.
Лейтенант  от  неожиданной  реакции  подследственного,  на  мгновение  оторопел,
остановился в шаге от Павла и истошно закричал: - Охрана! Охрана!
   В комнату быстро вошёл высоченный верзила в погонах старшины.
   - Убрать в колодец, немедленно, - скомандовал следователь, указывая пальцем на
Павла, как будто в комнате находился ещё кто-то, кроме лейтенанта и Павла.
   - Руки за спину. Вперёд, - громко скомандовал охранник.
Повели   Павла по коридору, спустились на несколько ступенек вниз, вошли в длинный полутёмный коридор и, пройдя шагов тридцать, очутились перед массивной дверью.  Лязг  и  скрип  железных  запоров,  оглушил  Павла  в  абсолютной  тишине подвала.  Только  теперь  он  обратил  внимание  на  то,  что  шли  они  по  слабо освещённому и полностью бесшумному коридору. В конце коридора высвечивались справа и слева несколько узких дверей. Старшина открыл одну из них, втолкнул Павла в проём в стене и он оказался в бадье, бочке без крышки. По бокам бочки он нащупал две цепи. Они слегка напряглись и бочка вместе с Павлом начала медленно опускаться по колодцу, периодически задевая шершавыми стенками его локти.
   Через   пару   минут   бадья   слегка   ударилась   об   пол   и,   на   удивление,   Павел почувствовал     воду   под   ногами, доходящую ему до щиколоток. Цепи повисли, вверху стукнула закрывающаяся дверь и всё погрузилось в кромешную тьму и звенящую тишину. Павла охватила паника, ему стало страшно. Неужели это конец? За что? Не может быть, чтобы меня арестовали и упрятали в подземелье без суда и следствия, безо всякой причины? Что делать? Кричать, звать на помощь – бесполезно. Никто никогда не услышит крики о помощи. Живым меня отсюда не выпустят. Кому-нибудь сообщить бы о моей участи. Он вспомнил знакомую песенку:
   «И  никто не  узнает, где  могилка моя».  Прошло немного времени, так  показалось Павлу, он несколько успокоился. Ноги промокли, туфли наполнились холодной водой с тяжёлым неприятным запахом гнили застоявшейся воды. Пахло сыростью и плесенью.
Павел почему-то вдруг подумал об отце, которому предстояло прожить неопределённо долгое время в катакомбе, может быть в такой же сырости и темноте. Ему стало жалко своего уже не молодого, а Павлу казалось, что старого, отца.
Павел подтянулся на цепях и сел на край бадьи, поджав ноги и освободив их от водяного  плена.  Стало  немного  лучше.  Вода  стекала  с  туфель  на  дно,  вначале струйкой, а потом мерно капая и производя некоторый шум, забавлявший Павла. Он начал подсчитывать, сколько капель упало в воду. Это отвлекало его от тяжёлых дум. Когда вода перестала капать, он переключился на подсчёт своего пульса, методичным молоточком бившего в висках. Счёт доходил до нескольких тысяч. Павел вздремнул от монотонного счёта, проснувшись, снова начинал считать пульс.
Прошло ещё немного времени и Павел попробовал вспомнить стихи. И удивительно, в такой необычной обстановке в голову приходили стихи, которые он давным-давно забыл, в далёком школьном детстве. Вообще, со стихами в школе у него были проблемы, он их плохо запоминал. Вот мелодии песен – пожалуйста, сколько угодно, практически,   все   песни,   услышанные   им   за   годы   сознательной   жизни,   он воспроизводил прекрасно, а вот со словами к ним – беда. В лучшем случае, он знал отдельные слова каждой песни, некоторые строфы, но так, чтобы от начала и до конца
– ни одной. Когда пели другие, он мог свободно  подхватить, но стоило ему одному попробовать спеть, ничего не получалось, не мог вспомнить слова.
Сидя верхом на бочке, в кромешной тьме, Павел подумал, что некоторые вспоминающиеся стихи он никогда не учил, и, может быть, их никогда и не видел напечатанными на бумаге. Ему и в голову не могло прийти, что он сам их сочинял. Стихи были лирические, о природе, об одиночестве, о цветах и птицах в полёте.
Задумавшись о стихах, о жизни, он вдруг вспомнил рассказы отца про деда, которого также арестовали прямо на работе в конце сорок шестого года, когда, казалось, кончилось время сплошных арестов 37-го. Когда, по окончании Отечественной войны, народ, хоть и жил в труднейших условиях после военной разрухи, голода, страданий, плача о погибших и изувеченных, надеялся на скорое улучшение жизни, столкнулся с новой волной арестов простых советских людей без суда и следствия.
Не требовалось уже никакого громогласного оправдания о врагах народа, о шпионах. Вскипела волна «преклонения перед Западом», «космополитизма» и других надуманных причин массовых арестов.
   Ну какой «преклонитель или космополит» был мой дед, думал Павел. Обыкновенный советский радиоинженер, прошедший всю войну, участвуя в обороне Одессы, Севастополя,  Новороссийска, дослужившийся  до капитана  3-го ранга, орденоносец.
Да, был у него один крупный недостаток – он самостоятельно ещё до войны изучил английский язык, да  так  хорошо, что  писал даже научные статьи  в специальные журналы про нюансы английской грамматики, при переводе специальных инженерных терминов  на  русский язык.  Дед  с  43-го  года  был  начальником группы приёмки радиосредств, ввозимых английскими и американскими кораблями в Советский Союз через северные порты. Его назначили на этот высокий пост именно потому, что он владел в совершенстве английским языком. Дед с большим удовольствием посещал приходящие в порт «Грязная Губа» (в последствии – порт Североморск - примеч. автора) корабли и беседовал с офицерами на английском языке в порядке практики. В
1946 году ему припомнили это и обвинили его в том, что он английский шпион. Деда отправили в ГУЛАГ в Воркуту и он проработал на угольной шахте семь лет простым электриком  в  забое.  ГУЛАГу требовались  бесплатные  работники-специалисты  и людей арестовывали  по разнарядкам  того  же ГУЛАГа. Даже вспомнил курьёзный случай. С дедом сидел в одном ГУЛАГе инженер-механик, занимавшийся в шахте ремонтом шахтного оборудования. Так тот рассказывал невероятное, просто уму не поддающееся. Когда  его арестовали и предъявили ему обвинение в шпионаже,  то предложили  самому написать  в протоколе  допроса назвать  страну,  на которую  он
«работал». А тот, в порядке шутки, думал, что вместе посмеётся с работниками органов,  написал,  что  шпионил в  пользу Люфляндии. И  ничего, никто  даже  не заметил, что такой страны вообще нет на свете. Тяжёлые думы одолевали Павла. Неужели всё продолжается. Ничего не изменилось.
Сколько прошло времени он не мог понять. Вдруг цепи натянулись, бадья дрогнула, сорвав Павла с неудобного сидения, его ноги вновь попали в вонючую жидкость и бадья медленно поползла вверх. Опять – полутёмный коридор, ступеньки вверх, коридор и знакомый кабинет. На этот раз за столом сидел не лейтенант с наглой улыбочкой и противными усиками, а седеющий майор.
   - Будем знакомы. Моя фамилия Дорошенко, - протянув руку, произнёс майор. – Садитесь, пожалуйста, - вежливо продолжил он, указывая на стул, стоящий ближе к столу,  вместо  прошлой  табуретки,  привинченной к  полу.  –  Вы  уж  извините  нас. Молодой и горячий лейтенант отстранён от дела. Он ещё не знает, как проводить дознания или просто беседу с людьми, которых мы иногда приглашаем к себе. Начитался он всякой ерунды в современных пошленьких детективчиках про «ужасы» КГБ и возомнил себя майором Прониным. Ничего, он у нас получит по заслугам. Это ему так просто не пройдёт. Он до сих пор не понял, что уважительным и добрым отношением можно значительно большего достичь, чем жестокостью.
   - Курите? – майор протянул Павлу пачку сигарет и коробку спичек.
   - Нет, спасибо, я не курю, - ответил Павел.
   - Это похвально. Современная молодёжь уж сильно балуется, иногда даже и с наркотиками. Дело в том, - перешёл на официальный тон майор, - мы Вас вызвали для ознакомительной беседы,  а  не  как  какого-то злодея или,  упаси  Бог, врага народа. Прошли те страшные времена.
Павел расслабился, ему стало легче на душе. Он почувствовал себя снова человеком своей страны, страны, строящей светлое будущее всего человечества.
   - Нам известно про гибель Вашего отца. Очень жаль молодого человека, хорошего специалиста. Неужели это бандитский налёт, украли что-нибудь? – поинтересовался майор.
   - Трудно сказать, - ответил Павел, - сгорел садовый домик дотла, нельзя узнать, что пропало. Да там и ничего особо ценного и не было. Отец там устроил небольшую лабораторию.
   - Он, что, алхимик подпольный? – вдруг спросил, улыбнувшись, майор.
   - Да нет. Он инженер по электронике и занимался разными опытами по своей специальности.
Павел не хотел углубляться в интересы отца - попыткой доказать правильность своей гипотезы.
   - Уже прошло больше месяца, а Вы его до сих пор не захоронили. Есть причины? –
неожиданно резко повернул тему разговора майор.
   - Обычно  тело  предают  земле,  а  тут  нет  тела,  один  пепел.  Собрали  немного  с пожарища. Какой процент праха моего отца – трудно сказать. Стоит в вазе дома. Не знаем, хоронить вазу или пусть стоит дома? Пока не решили.
  - Ну и правильно. Англичане вообще держат прах своих усопших дома в отдельной комнате. У нас, к  сожалению, отдельных комнат пока нет, но будут. Обязательно будет. Всё будет у нас.
   - Да! – многозначительно поддержал тираду майора Павел.
   - Какие-то неприятности были у Вашего отца в Москве? Не рассказывал он что-нибудь особенное? – эти вопросы насторожили Павла. Он только теперь понял, почему его вызвали в КГБ, чтобы разузнать, не рассказывал ли отец в семье про тот злосчастный институт.
Майор, нервно крутя в руках шариковую ручку, не переставал обдумывать дела того института. Можно подумать – секреты. Какие секреты, когда вся Москва знает, чем занимается институт Семёнова – «делает дураков». А этот Семёнов строит из себя цацу – государственную  тайну  разогнал до такой  степени,  что  случайных людей, вполне лояльных, хороших специалистов  убирает  чужими  руками. Нам приходится заниматься этим «тухлым» делом, когда вокруг дел невпроворот с диссидентами, валютчиками, студентиками и прочим сбродом – голова кругом ходит.
   - Рассказывал отец по приезде, что ему плохо стало, что-то укусило его на улице, шея вспухла, голова кружилась, даже, вроде, терял сознание, но потом его на улице подобрала милиция и отправила в вытрезвитель. Утром разобрались, что он не пьян и отпустили, заставив уплатить за обслуживание. Знакомый врач говорил, что такое случается, хотя и редко. Даже обыкновенная оса или дикая пчела укусит в определённое место, то и умереть можно. Слава Богу, обошлось с отцом в этот раз, а вот от бандитов не уберёгся. Фронт он прошёл, ранен был на Курской дуге, тяжело ранен, но выжил, а в этот раз – не выжил. Тяжело у нас на душе.
   Майор внимательно и заинтересованно слушал Павла, поддакивая и покачивая головой в знак согласия и сочувствия.
   - Может нуждаетесь в нашей помощи? Не стесняйтесь, - увещевал майор Дорошенко – хороший следователь, в контраст плохому лейтенанту – лишний раз удостоверившись, что «вниманием и добрым отношением» может узнать больше, чем жесткостью. Он и сам не гнушался жестоких мер воздействия на подследственных и часто ими пользовался, но только в крайних случаях, когда «доброе слово» не срабатывало.
   - Где Ваш пропуск? – обратился майор к Павлу. – Если что, приходите, мы всегда будем рады Вам. С удовольствием примем от Вас любые замечания и предложения, если увидите или узнаете что-нибудь, порочащее наше Советское Правительство и нашу родную Партию. Мы верим в Вас – настоящее молодое поколение строителей Коммунизма.
Павел понял, что ему тонко или грубо, намекают на сотрудничество с органами.
   - Многие, помогающие нам добровольно, - продолжал, как ни в чём не бывало, майор,
- настоящие  советские  люди,  извлекают  огромную  личную  пользу  от   нашего взаимного сотрудничества. У нас есть и влияние и возможности устроить таким помощникам хорошее назначение после окончания института, а не ехать на край света по распределению в какую-то там Тму-Таракань. Подумайте на досуге. Мы всегда рады достойным поступкам умных людей. Всего хорошего. До встречи, - майор встал, протянул руку с пропуском и мило улыбнулся. Павел пробурчал под нос похожее на
«спасибо», взял пропуск и вышел на свежий воздух. Голова закружилась и он чуть не упал, потеряв равновесие. Перед глазами всё поникло и закачалось, ускользали от его внимания дома, люди, улица. В последнюю секунду, чтобы не упасть, он ухватился за угол серого здания Управления КГБ, постоял несколько секунд, немного успокоился и быстрым шагом пошёл по улице Бебеля до Советской Армии, чтобы на Тираспольской площади возле молочного магазина сесть на трамвай и поехать на дачу.
   Сидя в трамвае и поглядывая безразлично на мелькающие за окном виды, ясно себе представил, что бы случилось, если бы эти «сотрудники» вызвали к себе Лиду или маму.  Они  бы  не  выдержали  такого  допроса  и  раскололись  бы  и  отец  мог  бы
погибнуть. Павла бросило в жар от таких мыслей, несмотря на приближающуюся грозу.
Над горизонтом клубилось чёрное марево. Холодный ветер гнал свинцовые тучи низко над городом. Такие грозы случались в Одессе среди лета, да и ближе к осени. Средь туч искрились и пронзали пространство молнии. Раскаты грома доносились издалека,  а  то  и  над  самой  головой. Гроза  двигалась  с  той  же  скоростью, что  и трамвай. Когда  Павел  подъезжал к  своей  остановке, гроза разразилась с  большой силой. Крупные капли холодного дождя пробирались за воротник, били по лицу. Пока Павел добежал до дачи, каких-то 200 метров, он весь промок. Ни одного дюйма сухого тела и одежды не было на нём. Высоко в небе сверкали молнии, гром прокатывался над  головой, деревья  раскачивались,  угрожая  вырваться  с  корнем  из  земли.  Мать немедленно велела скинуть промокшую одежду, переодеться во всё сухое. Павлу дали большую кружку горячего чая с малиной и уложили в постель, укрыв тёплым одеялом.
                СОСЕД  ИЗ  КГБ
   Кто бы мог предугадать, что рядом с домом, который купили так удачно и вовремя
Карпины, многие годы жил в своём доме майор КГБ в отставке. Одинокий человек жил в небольшом, но хорошо ухоженном доме с садом и огородом. Соседи его недолюбливали, никто с ним не общался, да и он был угрюмым и нелюдимым человеком. Случалось, что с соседями он заводился по мелочам, да так заводился, что доходило и до драк с лопатами наперевес. То соседское дерево очень высоко выросло и заслоняло грядки его огорода, то чужие  куры забредали в его посадки. Да мало ли бывает в жизни поводов, чтобы завестись и ругаться с соседями. Было бы желание.
   А сосед, Голик Иван Феоктистович, заслуженный работник Органов, отдавший всю свою жизнь на благо Отчизны, защищая свободу и справедливость от всякой шушеры, орденоносец, фронтовик, считал ниже своего достоинства общаться с кем бы-то ни было,  особенно  с  соседями.  Жил  он  одиноко.  Жена  умерла  три  года  тому,  не выдержала  сурового  нрава  мужа  от  постоянных  упрёков,  а  бывало  и  побоев. Оставшись один, Голиков было запил, но потом одумался, бросил пить, потому что в дни запоев он вспоминал свою жизнь до мельчайших подробностей. А не хотелось ему воспоминаний. Что уж вспоминать: зажиточную жизнь в «крепкой» кулацкой семье, как получал образование в местной школе, как раскулачивали, беспощадно убивая и ссылая кулаков, подкулачников и просто недовольных жизнью крестьян, как он бежал в тридцать третьем из КПЗ, посаженный, как руководитель кулацкой банды, буйствовавшей  в  лесах  брянщины.  Воспользовавшись  неопытностью  охраны,  а охранял его молодой сельский парень, только призванный в армию, бежал из-под стражи, попросившись в туалет во дворе. Туалет был хиленький, дощатый. Ничего не стоило крепкому деревенскому парню выломать заднюю стенку и бежать в ближний лес. Так его и видели.
   Вереница товарных поездов,  которые он  менял каждые пару часов, увозили его всё дальше и дальше на Восток. Он решил, что в далёкой Сибири он, Иван Васильевич Спрыньдя, сможет надёжно спрятаться от преследований НКВД. Ближе к Уралу, поджидая очередной товарняк, идущий на Восток, он вскочил на малом ходу на кондукторскую площадку товарного вагона. Третий  вагон  от  того, на  который  он взобрался, был «кушман», вагон с высоченными бортами, в котором везли в Сибирь посевную пшеницу. Её охранял красноармеец с винтовкой. Иван заговорил с ним,  тот пожаловался, что  остался  один  из  двух  охранников, которым поручили довести  в целости  и  сохранности  важный  стратегический груз  -  пшеницу.  Второй  охранник сильно маялся животом и его сняли на ближней станции, обещав замену. Одному было трудно охранять такой важный груз. Ни сойти по нужде, ни набрать кипяточку на станции и, вообще, одному - просто невозможно. Иван предложил свои услуги, пока дадут замену. Охранник с радостью согласился. Товарные поезда шли медленно, вне графика, приходилось стоять сутками на глухих полустанках, пропуская пассажирские составы и другие составы, двигающиеся по графику. Иван хорошо устроился на горе пшеницы. Там были солдатские одеяла, вдоволь пищи, большой жестяный чайник, с которым Иван периодически бегал за кипятком на очередном полустанке или станции. Долгими часами безделья, они рассказывали друг другу свою жизнь. Иван, конечно,
напридумал себе биографию. Мол, он из бедной крестьянской семьи, в голодные годы почти все поумирали, деревни опустели, оставшиеся в живых двинулись в города на заработки. Вот и он, из деревни пошёл в город (не уточнял, в какой) и там не смог пристроится. Теперь пытается добраться до родного брата, который давно живёт большой  семьёй  в  Свердловской области.  Денег  на  дорогу не  было  и  он  так,  на перекладных, добирается уже вторую неделю до места. Спасибо хорошему человеку, приютившего на трудной дороге. Временами, на малых станциях и полустанках их окликали  местные  жители,  предлагая  продать  немного зерна  для  посева.  Как  они узнавали,  что  в  «кушмане» посевное  зерно,  охранники  ума  не  могли  приложить? Видно  чётко  срабатывал  «бабский  телеграф».  От  станции  к  станции  по  пути следования  со  скоростью  молнии  распространялись  вести,  что  везут  в  Сибирь посевное зерно. Охранник, угрожая винтовкой, отгонял особо рьяных «покупателей».
Иван  прикинул, что  можно  не  плохо заработать, продав малую  часть  зерна.  Не убудет от 40 тонн. Немного можно было бы сбыть, получив денежки, которых, ох как! не хватало Ивану. Просто у него не было ни гроша. На одном из перегонов Иван ночью придушил охранника, тот даже и не пискнул. Кричал бы, всё равно никто не услышал бы. Вокруг ни души. Быстро сняв с охранника обмундирование, Иван переоделся, наспех натянул на тёплый труп свою одёжку и сбросил на ходу в овраг, мимо которого проезжал товарняк.
Вскоре поезд остановился на глухом полустанке. Стоял там час, другой. Иван выглянул, а паровоз отцепился и быстро удалялся от  состава, видно на замену или на дозаправку водой, топливом. Иван перелез через высокий борт вагона и направился к сторожке, видневшейся вдали. Постучав в дверь небольшого домика и не получив ответа, он открыл её. Дверь не была заперта. В домике никого не было. На столе стоял чайник, из носика валил пар, в тарелочке лежали баранки, а рядом - большая краюха ржаного хлеба. Иван  облизнул губы, но  не  притронулся к  заманчивой еде.  В  это мгновение  в  домик  вошёл  высоченный  мужчина,  низко  согнувшись  в  невысокой двери. На нём была форма железнодорожника, а в руке зажжённый фонарь.
   - Здравствуйте, дорогой товарищ, - спокойно обратился к Ивану вошедший. Он и не удивился, что в его коморке посторонний.
   - Здравствуйте в Ваший хате, - ответил Иван. – Вот я охраняю вагон в этом составе, а паровоза всё нет и нет. Что случилось?
   - Да так. Сломался паровоз. Замену поехал искать. Стоять тебе, друг, тут денёк-другой.
   - Да-а! Мало приятного. А Вы кто, изволите, будете? Людей чего-то вокруг не видно.
   - А где им взяться? Я местный обходчик, за одно и Начальник полустанка. Ближняя деревня в трёх верстах. Чаго охраняешь?
   - Пшеницу посевную. Везём в Сибирь.
   - Да ну?! Вот здорово. Отбросил бы немного мне на посев весной? А?!
   - Так то государственная! – гордо произнёс Иван. – Не положено. Требуется довести до места в целости и сохранности. Документы на них есть исправные.
   - Так то документы, а то – люди, - неопределенно ответил обходчик.
   - Ну, если заплатишь немного, то и немного можно.
   - А как же, конечно заплачу. Деньги есть, а посевного зерна нет. Не купишь его нигде,
- авторитетно заявил обходчик.
   Так и порешили. Иван получил приличную сумму денег, а начальник полустанка - два мешка отборного посевного материала. Оно, конечно, два мешка – и не видно насупротив 40 тонн.
   Удачную сделку обмыли, как положено, «уговорив» почти полную четверть доброго самогону. Слово – за слово и порешили, по пьяному делу, что и другим селянам можно отбросить немного зерна. Через пару часов у вагона выстроилась целая очередь, с мешками, подводами. Торговля шла быстро и бойко. Мужики сами набирали отборное зерно в мешки, завязывали их и сбрасывали за борт. А там уже стояли наготове другие, принимали полные мешки зерна. Грузили на подводу. Подъезжала следующая. Конвейер двигался быстро и споро. Через несколько часов в вагоне оставалось не больше половины зерна. Деньги уже некуда было складывать. Иван их распихивал по карманам брюк, гимнастёрки, шинели, а потом и просто в вещмешок.
   К  концу следующего дня  вдали  показался паровоз, подошёл, лязгнули сцепки  и состав медленно двинулся в дорогу. Не получившие почти дарового зерна крестьяне, остались стоять у железнодорожного полотна, с сожалением поглядывая на уходящий состав.  На  следующем  перегоне  состав  остановился,  не  доехав  и  километра  до станции, а на путях уже стояли подводы, поджидая вожделенное зерно. Потребовалось всего-то два часа и «кушман» опустел. Поезд двинулся дальше. Машинист тоже не остался в накладе. На ближайшем изгибе пути, где поезд замедлил ход, Иван спрыгнул на  ходу,  унося  с  собой  винтовку, полный вещмешок денег,  флягу с  самогоном и немного продовольствия, на всякий случай. Где он находится, не совсем точно представлял, но это и не важно, он знает в какую сторону Восток. И это главное. Пройдя пару километров, он дошёл до небольшой станции. Ночь. Безлюдно. Иван присел на скамейку у входа в вокзал, если можно назвать вокзалом небольшой домик с названием станции на коньке деревянного здания. В темноте трудно было различить само название, а Ивану и не очень интересно было это узнать. Его больше интересовал товарняк.
Скрипнула вокзальная дверь и на платформу вышел заспанный мужчина в красной форменной фуражке с фонарём в руке.
   - Здорово, дорогой, - по-братски обратился к дежурному по станции, так понял Иван. –
Скоро ли будет какой поезд?
   - Вот подходит товарняк. Они всё по ночам шастают.
   - Останову он делает на Вашей станции? - заинтересовался Иван.
   -  Делает. На  полминуты. Получит путевой и  дальше. Раньше не  останавливались, передавали на скорости эстафету «кольцом», но отменили, бывало машинист промазывал и требовалось торможение.
   - Спасибо. Мне такой и надо. Отстал я от своих. Охраняем важный объект. Вышел на станции по нужде и отстал. Ничего, нас там много. Догоню.
   - Таких отставших на нашей ветке полно. Каждый день пару штук попадаются, -
ответил дежурный по вокзалу.
   К  станции на  малой  скорости подходил товарный состав.  В  одном из  медленно проползавших вагонов в открытой двери сидел, свесив ноги, солдат, луская семечки. Иван шустро закинул вещмешок и винтовку в вагон, ухватился обеими руками за поручни открытой двери и в одно мгновение оказался рядом с солдатом.
   -  Молодец.  Здорово  у  тебя  получилось,  -  обрадовано  сказал  солдат,  когда  Иван оказался рядом с ним. Иван пожал крепкую руку, принявшего его добрым словом, солдата.
   - Иван, - отрапортовал Иван.
   - Иван, - в унисон повторил, пожимая руку, сказал «хозяин» товарного вагона.
   - Вот здорово, тёзки?! Выходит, тёзки! Ты один занимаешь целый вагон?
   - Выходит – один. Видно перегоняют порожняк.
   - А по фамилии?
   - По фамилии Голик. Голики мы были большой семьёй.
   - Далеко путь держим? – заинтересованно спросил Иван.
   - Далеко. Отсюда не видно. Куда Макар телят не гонял, - ответил солдат.
   - Да. Бедный Макар и чего это он не гонял телят туда, куда едут хорошие люди?
   - Там, где живут хорошие люди, живут только белые медведи и то редко, больше Зэки.
   - И ты их охраняешь?
   - Охраняю, а что делать. Служба.
   Быстро они нашли темы для разговора. У нового попутчика «случайно» оказалась фляга с самогоном, выложили закуску и пошёл пир горой. Дорога уже казалась не такой долгой и монотонной. Леса, полустанки, разъезды, длительные стоянки. И разговоры, разговоры. Снова о жизни, о семье, о быте. Иван – новый попутчик – чтобы не спутать с Иваном Голиком – «хозяином» дома на колёсах, рассказал уже знакомую по прошлому рассказу, легенду о семье, голоде, мытарствах. Другой Иван - Голик, подробно рассказывал о своей жизни в деревне, где все померли от голода.
   - Родители мои, - начал свои горькие воспоминания Иван, - были неграмотные, но совсем   не   забитые   жизнью.   Отец   был   даже   очень   остроумным   человеком,
чистоплотным, аккуратным, но страшно жестоким человеком, никому не давал спуску, ни жене, ни детям. А нас было мал-мала меньше, я был третьим, а за мной - так ещё пятеро. Куда им столько детей? До сих пор понять не могу. Отец строгий был до ужасти,  унижал  нас  при  любой  возможности,  нещадно  бил  за  самые  невинные шалости, но в народе считался примерным семьянином. Он почему-то считал, что нам нет необходимости учиться, что хорошая специальность достаточна для того, чтобы жить на этой благословенной земле. Сам он был хорошим жестянщиком, крыл крыши по деревням и мастерил всевозможную посуду. Даже дома у нас была большая цинковая ванна, в которой купалась по праздникам вся семья. Первым купался отец, потом мать, потом старшие дети, а до малышей вода доходила мутная, тёмная, вся в мыле. Им и мыла не положено было, мол, и так вода мыльная. Как говорили в шутку - после купания можно было ставить палку в ванне и она стояла в грязи стойко.
Мамашу  свою  всегда  вспоминаю  с  большой  любовью.  Вот  была  женщина  – молодая, красивая, статная. Перенесла на своих плечах помещичий гнёт, любила петь деревенские песни, хорошо и много варила вкусной еды, но при  муже стала забитой и больной, перестала петь, даже улыбаться. Отец нас беспощадно бил за улыбки, не то, что за смех. Он вечно повторял: Смех без причины – признак дурачины.
В голодные годы тяжело пришлось нам в деревне. Власти отобрали последние крохи зерна, вычищали всё, не оставили ни зёрнышка на посев. От голода пухли, заглядывать в окна было страшно, на улицах валялись опухшие от голода люди. Первыми умирали дети. Страшно было смотреть на мёртвые тельца. Их хоронили без гробов. Не было сил у взрослых мастерить гробы. А кто и просто съедал своих детей, начинали с малых, чтобы сохранить старших. Людоедство.
   Иван, новый попутчик, сидел, понурив голову. Он хорошо знал повадки отрядов Продразвёрстки, на своей шкуре испытал все ужасы раскулачивания. Но он никак не мог понять, почему забирают всё зерно у простых крестьян. Будет же голод в последующие годы. Неужели власти не понимали этого. Не посеешь – не пожнёшь, а чем питаться тому же народу? Он всё пытался остановить рассказчика, но тот продолжал и продолжал свой тягостный рассказ.
   - Остался я один-одинёшенек в целом мире. Спасла меня от голодной смерти армия, призвали в охранные войска. И вот, уже какой год охраняю заключённых в лагерях, на работах, в поездах, туда и обратно. Вот и сейчас, отвозил группу заключённых на стройку, а потом должен буду поехать их забрать снова в лагерь. Отслужу армию, может в деревне полегчает. Вернусь домой. Где родился – там и пригодился, говорят в народе. Земля-матушка прокормит. Лишь бы зерно не отбирали, так голодуха всех покосит и деревенских и городских. Должно исправиться, не может так долго продолжаться.
   - Правильно говоришь. Полегчает, но не скоро.
Иван мотал всё на ус, авось пригодится. Старался запомнить подробности деревенской жизни нового знакомого, имена и фамилии лагерного начальства, с кем тот дружит, с кем враждует, где точно находится штаб лагерный, где сам   лагерь, какой номер части. Все-все подробности. Голик охотно ему всё рассказывал, получая удовлетворение от того, что попался такой хороший попутчик, всем интересуется, всё хочет узнать. Хороший человек. А дорога, длинная дорога, располагала к разговорам. Так они провели несколько дней пути.
Иван понимал, что бесконечно длиться такая идиллия не может и нужно принимать решение. Удобный случай. Одинокий, во всём мире один-одинёшенек, документы при нём, они очень схожи между собой, оба примерно одного роста, нос - картошкой, уши немного оттопыренные, глаза светлые, волосы русые. Чем не родные братья, а не то, просто заменить одного другим. Решено. Сделано. Ночь. Мерное постукивание колёс на стыках, дремлют оба. Короткое привычное удушение и дело сделано. Спокойно распорядившись с документами, переодевшись в обмундирование   бывшего Ивана Голика, новый Иван Феоктистович Голик, подогнав «своё» новое одеяние, деловито одел в своё уже не Голика, а неизвестного гражданина в военной форме, выкинул его из вагона под откос быстро мчавшегося состава. За ним полетела и не нужная винтовка с полной обоймой «чужих» патронов.
Когда Иван Феоктистович Голик, майор КГБ в отставке, орденоносец, фронтовик, выходил из запоя и вспоминал, что ему приходило в голову, ему становилось страшено за себя, за прожитую жизнь, за близких, которых и не осталось на этом свете.
   А думы всё одолевали его. Запои становились чаще и думы страшнее.
Явится он в часть, сможет ли вписаться в ту обстановку, не разоблачат   ли его однополчане? Мысли обгоняли одна другую. Различные варианты возвращения наполняли голову. И он решился. Излюбленный метод Зэков закосить от работы в лютые морозы или отлежаться и немного откормиться в лазарете. Новоиспеченный Иван Голик достал иголку с ниткой, которая всегда была при нём, потёр нитку о наплывы битума, разбросанного то тут, то там по товарным вагонам и, превозмогая боль, проколол кожу на запястье правой руки, протянул нитку под кожей до места, обмазанного битумом, аккуратно отрезал нитку с двух сторон, прикрыв ноющую руку ладонью левой руки. Посидев так несколько минут, выпил остатки самогона из фляги и заснул крепким сном. Он знал, что через один - два дня рука вспухнет, покраснеет и будет  представлять  страшную  картину.  Он  и  рассказ  придумал  вполне правдоподобный – возвращался домой после выполнения задания, как напали в дороге бандиты, хотели отобрать винтовку, ранили руку, побили лицо, но он   вывернулся. Иван расцарапал лицо ногтями на левой щеке для убедительности.
Вышло как нельзя лучше. Иван по всей форме доложил начальству о выполнении приказа, принял, как должное благодарность и был срочно отправлен в штабной лазарет, а не в «свою» часть. При первом же врачебном обходе, лазаретный хирург по совместительству, а в действительности, тот же Зэк, Абрам Моисеевич Готлиб, осмотрел «раненую» руку Ивана, внимательно взглянул на него. Сердце Ивана ушло в пятки. Он совсем забыл, что лагерные врачи прекрасно разбирались в различного рода ухищрениях Зэков, но никаких последствий не произошло. Назначили лечение. А там уж дело пошло своим чередом. Подлечившись, Иван попросился на курсы младшего комсостава. Успешно прошёл их, нацепив на петлицы два треугольника. Служба шла, треугольники прибавлялись, не так быстро, но и не медленно. Войну с белофинами Иван Голиков встретил в школе комсостава НКВД. В Отечественную –  выполнял «секретные» поручения по разоблачению антисоветских элементов в Армии, лично расстреливал явных и вымышленных дезертиров и «предателей» Родины, командовал одно время батальоном заградотряда НКВД, за что получил свой первый «боевой» орден. Дальше – больше, из спецотряда НКВД перевели в СМЕРШ, где он «показал» себя высоко дисциплинированным, исполнительным офицером Советской Армии, расстреливал  «нужных»  людей  без  зазрения  совести,  даже  не  напивался  после «сделанного» дела. И надо же, снова встретил на своём пути того же Готлиба Абрама
Моисеевича.
   Как-то заглянув в землянку СМЕРШа, увидел сидящего на табурете знакомого человека. Он даже не сразу сообразил, что это то самый лагерный врач.
   - Чем это занимается мой добрый друг, - обратился Иван к сидящему за столом капитану.
   - Да вот, пригнали дезертира, еврея. Допрашиваю.
   - Думаю, что это по моей части. Иди отдохни. Я его доканаю.
   Капитан с удовольствием выполнил рекомендацию товарища, зная особую любовь
«своего» друга к евреям, забрал свою фуражку и, распрощавшись, вышел из землянки.
Это было кстати, страшно болела голова с бодуна.
   - Фамилия, имя, отчество, звание? - привычно начал Иван, садясь за стол.
   -  Готлиб  Абрам  Моисеевич,  майор  медицинской  службы,  -  чётко  отрапортовал
«дезертир».
   - Где служите, вернее, где служили, почему задержаны?
   - Командир санроты в\ч 38975. Пять дней тому назад попали в окружение, отбивались, как могли, потеряли четверых медработников и троих легко раненых, которые героически оборонялись вместе с нами. Вчера ночью вырвались из окружения, пришли в часть, которая располагалась в месте нашего прорыва и меня арестовали, обвинив в дезертирстве и  умышленной передаче оружия, боеприпасов и военного имущества врагу.
   - Что за чушь! Кто это Вам предъявил такое обвинение?
   - Капитан, который был тут до Вас, - неуверенно ответил майор медслужбы.
   - Где служили до войны?
   - Перед войной я был обвинён, как «враг народа» и отбывал наказание в лагерях на
Дальнем Востоке.
   - За что Вас так серьёзно наказали?
   - За то, что обозвал заведующего Облздрава неучем и самодуром.
   - Нельзя же было обзывать высокопоставленного человека самодуром.
   - Может и не надо было, но он вмешивался в работу медицинского персонала, в работу уважаемых высококвалифицированных хирургов, заставляя применять в лечебной и хирургической практике рекомендации знахарей и гадалок. Это же чушь собачья. В наш просвещённый ХХ век. Ну, а потом, как видно потребовались врачи на фронте и меня направили врачом в штрафбат. Был ранен, кровью искупил… после госпиталя направили командиром санроты и вот я у Вас, как дезертир.
   -  Понятно.  Интересно.  Помните  ли  Вы  красноармейца  Ивана  Голика  в  лагерном лазарете с «ранением руки»? – лукаво посмотрел Иван на майора.
   - Как же, помню, - ответил майор и внимательно посмотрел в глаза Ивану. - Ещё была глубокая царапина до крови на левой щеке со следами четырёх пальцев. При том, под ногтями правой руки у этого красноармейца были следы крови.
   - Да-а. Может же быть такое в жизни.
   - В жизни и не такое бывает, - подтвердил Готлиб.
   - Вот Вы с фамилией Готлиб. Гот Либ. Это что? Бог Вас любит или Вы – Бога?
   - Думаю, что того, кто искренне любит Бога, живёт по общечеловеческим нормам, и Бог любит. Ну, это сложная философия. Здесь не время и не место рассуждать об истине, вере, человеколюбии, - ответил Готлиб.
   - Почему? Самое место поговорить, а времена не выбирают, в них живут и умирают.
   -  Прямо  –  Ницше.  Не  думал,  что  работники  СМЕРШа  увлекаются  классической философией.
   Абрам Моисеевич ещё в лагере, вглядываясь в глаза «симулянта», увидел в них нечто такое, чего не было в глазах других Зэков. Он и тогда подумал, что этот выдаёт себя за другого.
   - И мы кое-что почитывали, - хитро усмехнулся Иван. –
   Поговорили  ещё  несколько  минут,  вспоминая  лагерь,  Дальний  Восток  и  майор вышел на свежий воздух с предписанием от СМЕРШа: «Детально разобравшись с делом майора медицинской службы Готлиба Абрама Моисеевича, опросив свидетелей и непосредственных участников событий, связанных с окружением и выходом из него санроты в\ч 38975, Совещание СМАРШ в\ч 55457 в полном составе пришло к единогласному решению, снять подозрение с майора м\с Готлиб А. М. в дезертирстве и умышленной передаче оружия, боеприпасов и военного имущества врагу. За проявленную доблесть и личное   мужество при выходе из окружения, выводе медицинских работников и  раненых  с  поля  боя,  рекомендуем достойно наградить майора м\с Готлиба Абрама Моисеевича орденом и направить его командиром медсанбата. Решение СМАРШ в\ч 55457 подписал собственноручно Гвардии капитан Голик И. Ф. Дело майора м\с в\ч 38975 на 12 страницах прошито, закреплено печатью и направлено в СМЕРШ в\ч 59353 спецпочтой на вечное хранение».
Готлиб усмехнулся, свернул лист и положил его в нагрудный карман и зашагал в штаб дивизии.
   Иван Голик аккуратно свернул донесение в штаб дивизии, вложил его в конверт, закрепил сургучными печатями, вызвал ординарца, передал ему конверт и приказал немедленно доставить в штаб дивизии, а сам - взял несколько листков «допроса дезертира» Готлиба, всунул их в горящую печурку и несколько минут смотрел на огонь, пожирающий «дело» Готлиба. Надо же, подумал Иван, и у меня есть «свой» еврей. Чем я хуже  других. У многих сильных мира сего были «свои» евреи. Даже у Петра 1-го был свой Шафиров. (Шафиров Петр Павлович (1669-1.3.1739), государственный деятель и дипломат, действительный тайный советник (1722), вице-канцлер, сподвижник Петра I, барон (с 1710). Внук смоленского купца-еврея Шафира – примеч. автора).
   Иван Голик встретил День Победы в Одессе, в спецотряде НКГБ. Получив инвалидность по ранению, связанному с пребыванием на фронте (после пьяной драки с замначальника дивизионного СМЕРШа), вышел на заслуженную пенсию   в звании майора. На каждый праздник Дня Милиции, 10 ноября, его приглашали на торжественный  вечер  и  он  восседал  в  Президиуме,  как  заслуженный  работник Органов.
   И всё же многие годы его не оставляло чувство страха. Время от времени, он думал о
«родных» краях, селе, где он «родился и рос», не остались ли там следы «его пребывания», фотографии, односельчане? В один из послевоенных годов Иван  поехал в «родное» село. Под видом боевого товарища, которого он похоронил на фронте, он расспрашивал  об  Иване  Голике,  не  остались  ли  его  родственники, знакомые.  Он, вроде, собирает материал об однополчанах, личные вещи, фотографии – для музея. Нашёлся  все-таки  один,  его  давнишний друг-приятель, вместе  женихались, вместе проводили много  времени  перед  уходом  в  армию.  Даже  сохранилась фотография, предвоенная, единственная на всю деревню. Вместе разглядывали старое фото. На нём - два красивых рослых парня, худючие по голодухе, но с вихрастыми чубами из под кепок и ромашкой в петлице. Отдать её он не может ни под каким видом. Никакие уговоры  не  помогали.  Ну  что  ж,  и  не  надо.  Выпили,  крепко  выпили,  помянув погибших на войне. Распрощались и…  В одно мгновение от короткого, но сильного удара тыльной стороны ладони, хозяин дома свалился на пол, не проронив и звука. Иван  Голик  спокойно и  деловито закрыл  и  зашторил все  окна,  выходя  из  двери, перевернул почти полное ведро самогона на пол, бросил зажжённую спичку, плотно закрыл за собой двери в комнату и сени, вышел на свежий воздух. Постоял несколько секунд, наслаждаясь тишиной и спокойным шагом ушёл в ночь огородами, выбираясь на большак. Уже вдали от «гостеприимного» дома Иван увидел горящую огромным пламенем избу. Через час, после того, как гость уехал, хата сгорела дотла. Хозяин спьяну, не выключил настольную керосиновую лампу. Вот несчастье. Всё сгорело.
   Вот  так,  временами,  сидя  один  за  бутылкой  горькой,  Иван  Голик  сокрушался, сколько невинных душ загубил, сколько горя приносил людям. А за что, за то, чтобы самому жить. Такова жизнь, не ты кого, так тот тебя. По старой привычке он зорко поглядывал по сторонам, не скрывается ли где враг?
   Поселилась рядом новая семья в доме. Кто они, что из себя представляют? Интеллигенты – мать их в душу! Стал внимательнее приглядываться. Купили дом. А на какие деньги? Где взяли? Чем зарабатывают? Иван обратил внимание, что днём, когда все на работе, в доме мелькают тени. И почему к вечеру, когда возвращаются с работы, все окна зашторены? Ещё не холодно. Ранняя осень. Тепло, а окна зашторены. Что скрывают? Почему каждое утро молодой хозяин вывозит полную машину старого барахла? Откуда его столько набирается? Вопросы, вопросы. Ответы нашлись быстро. Кто ищет, тот всегда найдёт. Было бы желание, а факты – на лицо.
                ЛИДА - ЛЮБОВЬ
   - Девушка, Вы с какого курса? – спросил Лиду миловидный крепкий на вид парень,
когда она вышла из аудитории главного здания Медина.
   - Я с первого лечебного, - ответила Лида, заинтересованно посмотрев на спрашивающего. - А почему Вас это интересует?
   - Просто так.
   Он произнес «просто так» таким голосом, что в прекрасной головке у Лиды тут же возникли романтичные мысли. Кто этот парень, что ему нужно от меня? Студент он нашего института, или случайный прохожий? Какой-то незнакомый ток пробежал по её молодому телу. Ей захотелось присесть, чтобы не упасть от головокружения. Что это со мной, подумала Лида, почему его простой вопрос так подействовал на меня?
Вместе  с  тем  Лида  подтянулась,  переборола  нахлынувшую  на  неё  слабость,
покраснела «до ушей», глаза её заблестели необычным блеском.
   - Просто так ничего не бывает. Вокруг много людей, а Вы спросили именно меня, -
наивно спросила Лида, опустив взгляд долу.
   - Откровенно?
   - Ну уж?!
   - Вы мне очень понравились.
   - Чем же я Вам так понравилась? - игриво переспросила Лида. Как будто Лида не понимала, почему может понравиться молодая и довольно симпатичная  девушка, хотя не  считала  себя  красивой.  Да  -  миловидная,  не  глупая,  привлекательная.  Но  – красивая?
   - Вы красивая!
   - Бросьте. Обыкновенная. Ваша оценка – безумие.
   - Ладно. Безумная обыкновенная красавица. Вас так устроит?
   - Как Вам угодно, - шуткой ответила Лида.
   - Как вас зовут? Мы уже пять минут мило разговариваем, а я не знаю как Вас величать.
   - Лида Карпина. А Вас?
   - Сергей. Просто Сергей.
   - Это не честно. Я Вам назвала своё имя и фамилию, а Вы - только имя. Где же равноправие?
   - Вы борец за равноправие полов?
   - Не только полов, но и потолков, - удачная Лидина шутка разрядила обстановку. Как-
то по-другому стали расцениваться слова, шутки, разговор.
   По коридорам прокатился звонок, извещающий о начале следующей пары занятий. Лида поспешила удалиться, ища свою аудиторию, а Сергей, так и не сказавший своей фамилии, остался стоять, как вкопанный, провожая взглядом Лиду. Лида оглянулась, махнула  приветливо  Сергею  рукой  и   быстрым  шагом  поднялась  по   широкой мраморной лестнице на второй этаж. Лида решила, что короткая случайная встреча на этом и закончится, но после окончания занятий Лида увидела, что   Сергей стоит у главного входа в институт, ожидая её. Вновь по телу пробежал ток, как молния, ударив в голову. Сергей подошёл и коснулся локтя Лиды. Приятно, когда хочет прикоснуться к твоему телу симпатичный человек. Лида вообще была достаточно брезгливым ребёнком, а потом и девушкой. Её раздражало, когда к ней прикасались по любому поводу, в трамвае, в очереди, в аудитории. Но тут, какое-то другое чувство она испытывала от прикосновения.
   - Почему Вы такая грустная? – спросил Сергей, взяв Лиду за руку, рассматривая её. Лида   тоже  посмотрела  на свою руку. Обыкновенная рука. Тонкая, нежная и ничего особенного.
   - Ничего не грустная, устала немного от занятий. Не привыкла ещё от сидения без дела шесть часов, - высвобождая свою руку из крепких и цепких ладоней Сергея.
   - Почему же – без дела? Вы учитесь. Будете врачом. Это дело и очень ответственное и интересное.
   - Вы тоже учитесь в нашем институте? - неуверенно спросила Лида.
   - Да. На третьем курсе. И тоже лечебного.
   - Вот здорово. Хотите быть врачом?
   - Потому и учусь. Сколько вам лет?  - неожиданно спросил Сергей.
Лида даже растерялась на мгновение. К чему ему знать, сколько ей лет?
   - Восемнадцать.
   - Прекрасный возраст для любви и наслаждений.
   - Что Вы имеете в виду?
   - Наслаждения жизнью, прелестями окружающей природы, радостью общения.
Лида с  изумлением  посмотрела  на Сергея.  Ему,  должно   быть, двадцать   пять,
может, меньше, прикинула Лида.
   - Общения не всегда бывают приятными. Даже наоборот, - парировала Лида.
   - Несомненно, что приятные общения – лучше.
Разговаривая, они дошли до трамвайной остановки. Лида попрощалась с Сергеем,
когда увидела вдали приближающийся 29 номер трамвая.
   - До встречи, - произнёс Сергей, отпуская Лидину руку.
   - До  свидания,  -  ответила  Лида  и  вскочила  на  подножку  трамвая  перед  самым закрытием двери.
   Дверь бесшумно затворилась. Лида чувствовала себя легко и странно удовлетворённой.
В дом Лида вошла вся сияющая. Домочадцы давно её такой не видели, особенно после всего случившегося с папой, Павлом   в   КГБ,   пожаром,  катакомбами.  Лиде было  жалко всех и вся. Она рада была знакомству, но ни в коем случае, не считала себя влюблённой с первого взгляда в этого симпатичного, даже можно сказать, красивого парня, просто какого-то «идеального» мужчину – высокого, стройного, уж очень правильного, без изъяна. Интересно, почему он так и не назвал своей фамилии, откуда он, где живёт, кто его родители? Лида сама удивлялась своим вопросам, почему он так её заинтересовал. И какое ей дело до его родителей, как его фамилия и где он живёт. Уже одно то, что он учится с ней в одном институте   и проявил настойчивость для знакомства с ней – забавляло её. Странно, что Сергей настойчиво интересовался, не встречаюсь ли я с кем, была ли влюблена в кого в школе, при этом, не умолкал, не давал возможности мне спросить примерно то же у него.
   Дома обратили внимание на то, что Лида ходила, как самнамбула, как лунатик. Она беспричинно улыбалась чему-то своему, внутреннему, недоступному окружающим. На все вопросы «что с ней происходит», она отшучивалась, что это влияет на неё весна, хотя на дворе в полном цвете шла осень.
А осень в Одессе – пора года особенная. Бабье лето. Вторая молодость, а для кого – и третья. Погода ровная, не жаркая, как летом. Нет палящего солнца, но и не холодно. Ночами бывает прохладно, а днём… Ласковое солнце. Люди бродят по улицам, как завороженные. Загорелые  лица,  стройные женские  ножки  пьянят мужчин.  Кое-где появляются жёлтые листья на деревьях. В садах, парках, на огородных участках одуряющий аромат осенних цветов. Они пахнут особо остро, как будто сожалеют, что лето прошло, что скоро наступит дождливая осень, а потом зима и всё уйдет под снег, все прелести одесского лета. Кончилось цветение японской лилии. Её огромные ярко зелёные листья немного пожухли, а белые крупные цветы опали. Они уже не в силах распускаться по вечерам, как летом - утром, а под палящими августовскими лучами солнца, сворачивались, ожидая вечерней прохлады. Кончается сезон арбузов, очаковских великанов с зелёно-белыми полосами, хрустящей, вкусной до одури, красной мякотью и чёрными крупными семечками, приятно сплёвываемыми по сторонам, обливаясь липкой сладостью. Ещё попадаются астраханские арбузы, привозимые издалека. Но и их становится меньше. Временами неспокойное осеннее море не пускало шаланды-плоскодонки в Одессу из далёких арбузных мест – Очакова, Астрахани с перевалами Волга-Дон.   Но зато в воздухе стоял устойчивый запах переспелых помидор. Вереницы грузовых машин, до верху наполненные ящиками с помидорами, выстаивали часами длинные очереди возле консервного завода в ожидании возможности сдачи  готовой продукции. А  эта продукция действительно бывала  уже  «готова»  к  середине  дня,  хоть  и  не  под  палящими,  но  всё  же  под достаточно тёплыми лучами одесского солнца. По переулку возле консервного завода текли реки помидорного сока. Самые проворные одесситы, а таких набиралось достаточно большое количество (о проворности одесситов всегда шли анекдоты), за гроши скупали  целыми  ящиками  помидоры  у  водителей грузовиков. Хотя  бы  это можно было спасти от полного уничтожения. Ранняя осень в Одессе… Бабье лето…
                Любовь нечаянно нагрянет,
                Когда её совсем не ждёшь.
                И каждый вечер сразу станет
                Так упоительно хорош и ты поёшь…
   - И так далее, - продолжил Павел, запев знакомую песню.
   - Любовь – не картошка, не выкинешь в окошко, - мама внимательно посмотрела на
Лиду.
   - Перестаньте, - возмутилась Лида.
   - Не надо сердиться, - отец старался успокоить всех, - не надо иронизировать, любовь – великая вещь. И счастлив тот, кто её испытывает. Вспомнил я старую притчу про любовь:
Женщина вышла из своего дома и увидела во дворе троих стариков. Она сказала: Вы мне не знакомы, но вы должно быть голодны. Пожалуйста, входите в дом и поешьте.
   Один из стариков объяснил: Этого зовут Богатство, указывая на одного из своих друзей, указывая на другого, сказал, а этого зовут Удача, а меня зовут Любовь. И добавил, сейчас иди и поговори с мужем, кого из нас вы хотите видеть в своем доме. Как хорошо! сказал муж, если уж надо сделать выбор, давай пригласим Богатство. Пусть войдет и наполнит наш дом богатством!  Его жена возразила, Дорогой, а почему бы нам не пригласить Удачу?  Их дочь подбежала к ним и предложила: А почему бы нам лучше не пригласить  Любовь? Ведь тогда  в нашем доме воцарится любовь! Давай-ка согласимся с нашей девочкой, сказал муж жене. Женщина вышла и спросила, кто из вас Любовь? Заходи в дом и будь нашим гостем.  Старик по имени Любовь пошёл к дому. Другие два старика последовали за ним. Удивленная, женщина спросила Богатство и Удачу: Я же пригласила только Любовь, почему вы идете? Старики ответили: Если бы вы пригласили Богатство  или Удачу, другие два из нас остались  бы на улице, но так  как вы пригласили Любовь, куда она идет,  мы всегда идем за нею. Там где есть Любовь, всегда есть и Богатство и Удача!
Вот так, моя дорогая доченька.
   Встречи Лиды и Сергея становились всё чаще. Он постоянно ожидал её у центрального входа  в  Мединститут. Вереницы  студентов, большинство девушек  в белых халатах, выпархивали из большого старинного здания Мединститута, из его огромных аудиторий, по широким мраморным лестницам, из старомодных, но очень симпатичных  лабораторий  и  клиник  и  разбегались  по  трамваям,  троллейбусам, торопясь в другие аудитории и клиники на следующие пары.
   Сергей с интересом разглядывал этот калейдоскоп молодых девушек, как говорили в Одессе:   Мединститут – ярмарка невест. Ему нравились молодые девушки и он всё время сравнивал их с Лидой, находя, что его выбор не случаен, что Лида по всем параметрам лучше их. Может он и не совсем прав, но в эти месяцы он был увлечён именно Лидой и ему казалось, что лучше, чем она на свете не бывает. Любовь – страшная вещь!
   - Лидуся, а что это мы уж очень однообразно вдвоём проводим свободное время? – как-то спросил Сергей при очередной встрече после окончания занятий в институте, - разнообразить бы, а то – кино, концерты, мороженое, прогулки по парку, кино, концерты и так далее…
   - Это у тебя свободное время, - парировала Лида, они давно перешли на «ты» - а у меня его нет и не было. Что же ты предлагаешь?
   -  Хотелось  бы  чего-нибудь  особенного.  Вот,  например,  покататься  на  лодочке,  - посмотрел вопросительно Сергей на Лиду.
   - В Дюковском? На аттракционе в парке Шевченко?
   - Зачем в этой канаве, или на аттракционе. Лучше на море. У товарища прекрасная лодка, вернее, у его отца. Он даёт мне её на всё воскресенье. Отец его уехал в командировку. Лодка свободна. Давай в следующее воскресенье прокатимся.
   - Я плавать не умею, - парировала Лида.
   - Совсем?
   - Как топор. Пыталась научиться, но не получается. Боюсь воды и глубины.
   -  Ну,  мы  этот  пробел  устраним,  наверстаем.  Научиться  плавать  –  просто  ерунда. Нужно преодолеть страх и всё. Так договорились. На следующее воскресенье?
   - Не знаю. Разрешат ли родители?
   - А зачем их об том спрашивать. Ты уже взрослая женщина.
Лида при этих словах о взрослой женщине уж очень вопросительно взглянула на Сергея. Что он этим хотел сказать? При чём здесь взрослая…женщина? Но всё же, утвердительно или промолчав с ответом, но дала понять, что согласна покататься на лодке по морю.
   - Вот и прекрасно, дорогая Лидуся, - такое обращение смущало и радовало Лиду. Её ещё никто и никогда так не называл, не считая родителей. Мама её называла Лидочка, а папа – Лидок. А так, чтобы – Лидуся?
   - Встретимся в 11 утра на остановке 18 трамвая на Куликовом поле. Договорились.
В следующее воскресенье Сергей, нагруженный дорожной сумкой, одет соответственно случаю – серые кеды на ногах, такого же цвета брюки и в легкую тёмно-синюю футболку, ожидал Лиду на трамвайной остановке. Ровно к 11 часам Лида уже была на остановке. На ней были лёгкие белые сандалики на маленькой ножке, светло-серая юбчонка чуть ниже колен и голубая кофточка с массой пуговичек, долго их расстёгивать, подумал Сергей, и сумочка на длинном ремешке, перекинутой через плечо. Светло-русые волосы  забраны широкой ярко-красной шёлковой лентой, оттеняющей Лидины серые глаза. Глаза её излучали ясный и обвораживающий свет. Сергей загляделся на её легкую порхающую походку. Лида приехала вовремя. Сергею даже понравилось, что его избранница, его любимая девушка, точна, а не то, как другие, которых приходилось ожидать на свидании по часу, топтаться как дурак с букетиком цветов у какого-то фонарного столба или под часами, которые кололи ему глаза в ожидании очередной девушки.
   - Ты, дорогая, вовремя, - удовлетворённо произнёс Сергей.
   - Точность – привилегия королей, любил говорить мой отец, - гордо ответила Лида.
   - Королева, ты моя, - восхищенно парировал Сергей.
Вот так, в разговоре, легко шагая, пересекли особенно шумную в воскресное утро площадь, перешли трамвайные линии, обошли Павловские дома и пошли по улице Томаса, мимо стадиона «Спартак».
   - Вот в этом доме мы жили одно время, - указывая на блок серых однотипных двухэтажных зданий, занимавших целый  квартал, образуя  внутри большой двор  с фонтаном посреди и деревьями по сторонам, сказал Сергей. – Это Павловские здания.
   - Они что, при царе Павле были построены? – заинтересованно спросила Лида.
   - Да нет. Это православное общество святого Павла строило в Одессе коммерческие дома для малоимущих. Они ещё строили дома Презрения–Богодельни для стариков и немощных. При Советской власти в Павловские дома заселяли совслужащих.  Потом мы переехали в другой дом, приличнее. Но, не в этом дело.
   Он не сказал куда, а Лида не спросила. Потом она пожалела, что не узнала нового адреса Сергея. Прошли они быстрым шагом мимо редакции газеты «Защитник Родины», прошли мимо стеклянной громады - театра «Оперетты», на площади перед которой возвышалась красивая скульптура «Девушка на дельфине».
   - Видишь там девушку на дельфине, - спросил Сергей Лиду.
   - Да. Вижу. И что?
   - На этом месте до войны, рассказывал мой отец, был самый крупный велотрек, построенный ещё при царе. И был знаменитый велогонщик, чемпион не то России, не то Советского Союза, Михальченко.
   - Надо же, - удивилась Лида, - почему же его снесли?
   - По глупости, а может и по ненужности, - ответил Сергей.
   Вышли  они  на  петляющую  Отрадную  улицу,  спустились  с  крутого  обрыва  и оказались у входа на причал и рыбацкие курени, ютившиеся к обрыву в два ряда. Первый ряд – ближе к воде и второй ряд – над ним на деревянных сваях, упираясь задней стенкой в глиняный обрыв. На высоком столбе входной калитки красовался большой щит, на котором    красной краской было написано: «Штормовое предупреждение. Выход в море ЗАПРЕЩЕН».
   - Смотри, объявление, - указывая на щит, обратилась Лида к Сергею.
- Это висит уже третий год. Не снимают. Зачем сегодня снимать, если завтра нужно его опять пришпандоривать на место. Так безопаснее. Не всегда правильно сообщают о надвигающемся шторме. А так, всегда есть оправдание начальства, что висел щит.
   - А на той палке ещё висит чёрный флаг?
   - Во-первых, не на палке, а на флагштоке, во-вторых –   в любом случае – предупреждение висит и спасатели ни при чём, даже если что-то случится. Он висит в паре со щитом, - ответил Сергей.
   - Вот и наша лодка. Смотри на её имя.
   - «Л-И-Д-А», с удивлением прочитала Лида.
   - Узнаёшь?
   - Здорово, моим именем названа лодка.
   - Это я попросил, чтобы так назвали они свою любимую лодку, - то ли в шутку то ли всерьёз сказал Сергей.
Действительно, у самой воды на деревянных брусьях стояла красивая крутобокая лодка. На белых её боках ровно было выведено «ЛИДА».
Сергей ловко взбежал по крутой лестнице, открыл рыбацкий курень, взял два весла, снял замок, крепящий цепью лодку, отбросил цепь и легко спустил лодку прямо в воду.  Он  даже  подумал,  что  обратно  на  стапеля  лодку  будет  труднее  поднимать одному.
   - Прошу, мадам, в экипаж, - галантно предложил он Лиде, делая широкий поклон,
указывая на кормовое сидение.
Лида проворно вскочила в лодку, заняла место, поглаживая влажные доски. Сергей оттолкнул лодку, вскочил, слегка обрызгав Лиду. Они  заливисто  засмеялись. Сергей схватил вёсла, ловко установил их в уключины и лодка плавно отошла от берега.
Вода в море была как на озере, ни одного даже маленького барашка, ясное голубое небо  отражалось  в  бирюзовой  зеркальной  глади  воды.  Высоко  стоящее  солнце блестело отражением в спокойной воде.
Самое синее в мире,
                Чёрное море моё…
запела Лида красивым голоском, как колокольчиком, зазвеневшем в тиши воскресного утра.
На  удивление, на  причале  «Отрада» не  было,  практически, ни  одного  человека. Обычно в такие выходные дни с наступившей осенью многие занимались подготовкой к зиме, конопатили, красили, лодки, консервировали моторы, женщины вялили и коптили рыбу на зиму, а сегодня – никого. Только вдалеке, ближе к Аркадии, видны были люди. Никто не выходил в море. Это как-то насторожило Сергея, но он не подал вида. Мысль мелькнула, что на причале никого не было. Но мысль не задержалась  и убежала от него.
В лодке сидела его любимая девушка. Приятная тихая, ровная погода, спокойное море, гладь морская навевала романтические мысли обоим.
   - А где наш спасательный круг? - спросила Лида.
   - А ты, что, собираешься тонуть? – шутливо ответил Сергей.
   - Нет. Но со спасательным кругом как-то спокойнее. Я же тебе говорила, что совсем не умею плавать. Несколько лет тому назад мне цыганка нагадала, что я не утону и не сгорю на пожаре. Я пыталась у неё узнать, от чего же я умру, но она мне отказалась ответить.
   - Лидочка. Ты веришь гадалкам?
   - Нет. Она так пристала ко мне, что я еле отделалась от неё. Уплатила ей пару рублей и она мне вдогонку прокричала эти слова.
   - Вот видишь. Значит можем кататься смело. Хотя я не верю во всякие такие гадания. Человек сам определяет свою судьбу, а не карты, кофейная гуща и прочая ерунда. И Сергей запел не совсем ровно, но страстно:
                Мы на лодочке катались
                Золотистой - золотой.
                Не гребли, а целовались,
                Друг мой милый, дорогой.
   - Для этого ты меня пригласил покататься на лодке? – игриво обратилась к Сергею
Лида.
   - Понимаешь, любимая, целоваться и грести одновременно, очень сложно и просто неудобно. Это можно делать и на суше.
   - Правильно, - подтвердила Лида.
   - Ловлю тебя на слове. Значит, целуемся на берегу.
   - Для этого ещё нужно пристать к берегу, - отшутилась Лида.
   А лодка шла хорошим ходом по гладкой воде. Сергей умело обращался с вёслами, загребая круто. С вёсел стекали капли воды, сверкая бриллиантовыми огоньками в лучах  солнца,  когда  он  их  высоко  поднимал  над  водой.  Лида  заинтересованно смотрела на крепкого загорелого парня. Его сильные ноги упирались в донную переборку лодки и при каждом гребке красиво напрягались мышцы. Справа от Лиды проплыла Аркадия, вот появился Большой Фонтан. С  моря очень знакомые места узнавались не сразу, но по некоторым ориентирам можно было угадать, куда они плыли, где они находятся.
Временами над водной гладью проносился порыв ветра, поднимая небольшую волну, лодку раскачивало, но в следующее мгновение ветер затихал и они продолжали путь. Вдали показался маяк дачи Ковалевского.
   - Может повернём домой? – умоляюще попросила Лида.
   - Сейчас дойдём до маяка и вернёмся, - ответил Сергей. Лида заметила, что Сергею труднее стало грести, вёсла  уже  не  так  высоко и игриво поднимались над  водой. Сергей чаще стал отдыхать, суша вёсла.
   - Смотри, Серёжа, - ласково обратилась к нему Лида, - небо чёрное за маяком.
Сергей не видел того, что делается сзади него. Он сидел на вёслах спиной к маяку. Когда он развернулся, чтобы увидеть то, что хорошо было видно Лиде, он ужаснулся, на них надвигалась чёрная туча, загораживая весь горизонт. Спокойное море до сего момента вдруг покрылось мелкой рябью, взбивая на поверхности небольшие волны с белой пеной на гребешках. Море в мгновение стало серым.
Над седой равниной моря Гордо реет буревестник Чёрной молнии подобный… Бу-у-уря! Скоро грянет буря!
Сергей патетически декламировал заученные ещё в школе Горьковские строки, даже привстав со скамейки.
   - Типун тебе на язык. Накаркаешь бурю, - недовольно сказала Лида.
   - Мы раньше будем на берегу, чем разразится буря, - Сергей сел и начал усиленно грести.
                Милая, родная, Мама дорогая. Заштормило море,
                Я вернуся вскоре,                речитативом произносил слова знакомой песенки Сергей в такт сильным гребкам вёслами, - а что нам шторм, мы же свои, одесситы.
   Он поспешно стал разворачивать лодку. И чем больше он разворачивался, делая большой круг мористее, тем больше набегала на лодку волна. Как-то вдруг стало темнеть, солнца не стало видно, вода почернела, небо заволакивало грозовыми тучами.
   - Может повернём к берегу? - несмело сказала Лида.
   - Тут до берега далеко. Выйдем на волну и быстро доберёмся до Отрады. Лодку нужно вернуть к вечеру.
   Грести  становилась  всё  трудней,  лодку  бросало  из  стороны  в  сторону.  Волна набегала на корму и стоило хоть чуть стать боком к волне, чаще вполне произвольно, как следующая волна набегала на борт и заливала лодку холодной водой. В одно мгновение волна смыла за борт брюки  и сумку Сергея, лежавшие на узком носовом сидении. Лида продрогла, вся одежда вмиг промокла.
   - Серёженька. Милый. Быстрее к берегу.
   - Я и так стараюсь. Потерпи. Скоро доберёмся.
В лодке накапливалась вода. Она доходила уже до щиколоток.
  - Лида, возьми черпак, там лежит под сидением и черпай воду, а то потонем.
   Лида нащупала почти в полной темноте огромный черпак, чуть ли не целое ведро, и начала  загребать  воду  со  дна  лодки  и  выливать  её  за  борт.  Оказалось  это  очень тяжёлой  работой.  Трудно  было  набирать  полный  черпак.  Лида  приспособилась, набирая  половину  черпака,  а  то  и  меньше.  Потом  всё  меньше  и  меньше.  Силы покидали её. Ноги занемели, руки перестали слушаться. Лида изо всех сил старалась
зачерпнуть воду, но лодку раскачивало так сильно, что вода выливалась из черпака вновь в лодку. Лида расплакалась. Слёзы текли по щекам, а она всё черпала и черпала. Ей казалось, что конца воде никогда не будет, что вода в лодке прибывает. Это было отчасти правдой. Лодка наполнялась все больше водой. Лида понимала, что от её усилий многое зависит. Но силы уходили. Волны шли одна за другой. Лодку швыряло из стороны в сторону, как скорлупку. Временами, когда их подбрасывало на волне, они видели слабые огоньки на берегу.
   Они не знали, что в Одесской бухте шторм часто гонит косую волну, отдаляя лодки, случайно  попавшие  в  такую  переделку,  дальше  от  одесского  берега,  прибивая  к берегам Дофиновки, Фонтанки. Лодку вздымало на крутой волне и бросало в бездну.
   - Бросает в бездну, как в преисподнюю, - огорченно произнёс Сергей.
   - Бездна – без дна, а в море есть дно, но оно так глубоко, что оторопь берёт, - ответила
                Лида.
   Стоило Сергею бросить в изнеможении вёсла, как лодку начинало крутить на волне и бросать в пучину. Все внутренности у неудачных путешественников переворачивались, сердце уходило в пятки, тошнило, голова кружилась.
   - Сереженька. Не бросай вёсла. Дорогой. Ну ещё немного, может выберемся.
   - Чего я, дурак, втянул тебя в это дело, Лидочка. Дорогая. Я хотел, как лучше. Идиот.
Погибнем мы здесь.
   Кошмар шторма усилился. Хляби небесные разверзлись и вода лилась с неба сплошной стеной. Сверху вода, снизу вода, кругом одна вода, ни зги, ни просвета. Сплошная темень и вода, холодная вода начала октября. В чёрных грохочущих волнах таилась гибель, смерть. Кончить молодую жизнь в холодной воде, в безнадёжности и безвестности, страшно. Сергей чуть не плакал. Лида его успокаивала. На одном из бросков на крутой волне Сергей потерял весло, оно выскользнуло из окровавленных рук. Сергей не чувствовал боли. Было одно отчаяние. Лодка с одним веслом перестала вообще слушаться гребца. Её крутило во все стороны, как игрушку, как пёрышко в тазике с водой, когда дети играют в кораблики. Сергей ухватился обеими руками за оставшееся весло, с невероятными усилиями он переполз на корму.
   Лида стояла на корточках и черпала воду, Сергей упёрся ногами в донные переборки,
прижав Лиду коленями. Она не чувствовала ничего, ни боли, ни отчаяния.
   - Черпай, черпай, - машинально произносил Сергей слова, как заклинания. Правой рукой  Сергей прижал весло к металлическому креплению подвесного мотора, а левой управлял веслом, стараясь держать лодку по волне. Большая волна вздымала лодку высоко вверх и бросала вниз в пучину. Гребень спадающей волны накрывал лодку пеной и брызгами. Сергей монотонно повторял: «Черпай, черпай». Пожалуй, он это повторял  автоматически,     не  понимая  что  говорит,  а  Лида  и  не  слышала  его причитания. Она, как заводная, всё черпала и черпала. Она уже не соображала, что в руках её давно уже не было черпака. Куда он делся, вывалился за борт или болтается в воде где-то в лодке, никто бы не мог сказать, да и некому было это сделать. А Лида всё черпала и черпала воду горстями и машинально выливала её за борт.
   Время перестало для них существовать. Прошло ли мгновение, час, сутки - они не соображали. Кромешная тьма, рёв ветра и волны. Вода, всюду вода, сверху, снизу, вокруг.
Вдруг раздался страшный удар, треск разваливающейся лодки. И всё. Конец…
Лида очнулась от пронизывающего холода, от ударов дождя по телу. Она лежала ничком на мокром холодном песке под сплошным ливнем, полный рот песка. Молнии раз за разом пронизывали небо и воду, освещая ослепительно ярким светом всё вокруг. Сразу после молнии раздавался оглушительный гром и мир погружался в сплошную тьму. В одно из таких мгновений Лида увидела рядом перевёрнутую лодку и распростёртое полуголое тело Сергея. Лида попыталась приподняться, но сил не было шевельнуться. Так она пролежала некоторое время, прислушиваясь к шуму дождя и рёву разбушевавшейся стихии, потом, превозмогая боль, не поднимаясь, лёжа   на   мокром   песке,  двигала    медленно  бездыханное тело Сергея под лодку, укрывая его и себя от ливня.
   С великим трудом ей удалось головой подлезть под лодку, подтягивая туда же и Сергея. Ливень перестал хлестать по их головам, но он с шумом бил по лодке, отдаваясь в голове Лиды гулкими ударами молота. Лида, выбившись из сил от проделанной работы, провалилась в сон или в обморок, но она перестала ощущать себя, обстановку.
Очнулась она от «мёртвой тишины». Солнце припекало её спину.   Сергей лежал неподвижно, не проявляя признаков жизни. Это напугало Лиду. Она приподнялась на локте и начала тормошить Сергея. Прошло несколько томительных минут и Сергей простонал. Он жив, пронеслось в её затуманенном сознании.
   - Серёжа, Серёженька, - тормошила она Сергея, - проснись, очнись. Я рядом, я с тобой. Лида выползла из-под лодки и потянула за ноги Сергея, выволакивая его на солнце. Она подумала, что на солнце он скорее придет в себя. Так оно и получилось. Прошло
ещё какое-то время и Сергей застонал.
   - Серёженька, - проснись, это я Лида, - умоляла она его, тормоша и похлопывая по щекам.
   - Это я? Мы живы? – недоумённо произнёс Сергей, открывая глаза.
   - Да, дорогой. Это я и мы живы.
В двух метрах от них раскинулось спокойное тихое море. Солнечные блики, отражаясь от ровной морской глади, ослепляли. Высоко в небе кружили чайки, выкрикивая радость бытия. Кончился шторм, началась снова нормальная жизнь. Как будто и не было такого кошмара, шторма и жизни, висящей на волоске. Чудо спасло их от верной гибели.
Сверху ярко светило солнце, а они лежали неподвижно на мокром холодном песке.
   - Давай передвинемся повыше, там песок суше, - предложила Лида.
Сергей попытался приподняться, но не смог. Лида приподнялась и поползла дальше от воды, где действительно песок был суше, он там немного подсох на солнце. Сергей тоже, превозмогая боль и усталость, пополз за Лидой. Устроившись на сухом месте, они так полежали какое-то время.
Первым поднялся Сергей. Тёмно-синяя его футболка приобрела коричневый цвет глины и песка, трусы и всё тело были в песке и мелких ракушках. За ним поднялась и Лида. Вместо лёгких белых сандаликов, на маленькой ножке осталась только одна из них и была вся замазана глиной. Светло-серая юбчонка превратилась в скомканный кусочек ткани, голубая кофточка с массой пуговичек была порвана в нескольких местах, а от пуговичек осталось одно воспоминание.
   - Да. Вид у нас тот ещё, - констатировала Лида.
   - Бог с ним, с тем видом. Главное – мы остались живы.
   - Отмоем хоть грязь, - преложила Лида.
   - Конечно, дорогая моя. Мы теперь  с тобой повязаны на всю оставшуюся жизнь, раз остались живы.
   Медленно ступая по влажному ещё песку, они направились к воде. На удивление тёплая вода и солнце, сделали своё дело. Молодые люди помылись, отряхнули остатки одежды от песка и глины и только теперь оглянулись по сторонам. В нескольких метрах от воды возвышалась высокая, метров пятнадцать высотой, отвесная стена обрыва, тянувшаяся в обе стороны сколько мог охватить глаз.
   - Куда же нам теперь идти? – спросила Лида.
   - Вон вдали видна Одесса. Туда и пойдём, - твёрдо ответил Сергей. В нём сразу заговорила мужская стать. – Где-нибудь найдём выход наверх. Не может быть, чтобы не было спуска. Люди же здесь живут. Ходят на море.
И они пошли влево, в сторону Одессы. Сергей – босиком, как видно, он потерял обувку вместе с брюками во время шторма, а Лида с большим трудом передвигалась в одном сандалике по песку, на котором масса мелких ракушек больно впивались в голую нежную ножку.
   - Я так не смогу ходить. Что делать? Колется.
  - Предлагаю обмотать ногу юбкой, легче будет.
  - И мне тоже ходить в одних трусах?
   -  А  что поделаешь. Я  бы  отдал тебе  свои  брюки, но  их  и  в  помине нет. Может возьмёшь мою футболку?
   - Нет. Она не поможет, очень тонкая.
Так и решили. Лида сняла юбчонку, обмотали ею ступню, привязав покрепче висящим обрывком блузки. Видок у них был ещё тот. Почти голые молодые люди вышагивают по пляжу. Прошли они сто, двести метров,  спуска, удобного для выхода наверх, всё не было.
   - Так и до Одессы доберёмся, - сокрушённо сказала Лида.
   - До Одессы далеко, трудно.
Вскоре они увидели что-то наподобие спуска. Неясные ступеньки виднелись на крутой мокрой стене обрыва.
   - Попробуем подняться? – неуверенно предложил Сергей.
   - А что делать, - ответила Лида.
   Многократные попытки воспользоваться так называемыми ступеньками кончились неудачей. Они только вымазались в скользкой глине, но подняться выше, чем на метр- два, не смогли. Расстроенные, они пошли дальше. О чудо! Через метров двести они увидели мало заметный издали пологий спуск, петляющий широкой, в меру крутой, дорогой наверх. Преодолев этот подъем, они оказались наверху, над обрывом к морю. Сколько мог охватить глаз, впереди была бескрайняя степь. Ракушек под ногами не было и Лида предложила снять повязку с ноги и поместить юбку на место.
Так и сделали. Протёртая в нескольких местах юбка нашла своё   место.  Но не тут то было. По степи встречалось много колючек и пришлось снова обмотать юбкой ногу. Быстро ли медленно, но они дошли до мощёной дороги. День разгорался во всю. Жарило солнце. Теперь они почувствовали голод и жажду, но вокруг не было ни души, ни селения, ни движения на дороге. Укрыться от солнца тоже не было где.
В это время в тишине степного солнечного дня послышалось приближение машины. Появилась старая «Волга». За рулём сидел молодой человек. Сергей энергичным жестом остановил машину.
   - Скажите, пожалуйста, до Одессы далеко? – спросил Сергей водителя.
   - Да нет. Километров 5-7, не больше, - вежливо ответил водитель, подозрительно посмотрев на полуголую молодую пару среди степи.
   - Послушайте, дорогой, подвезите, пожалуйста, нас до Одессы. Мы расплатимся.
   - К великому сожалению я не могу. Очень тороплюсь, - ответил водитель.
   - Ну мы очень просим. Оказались в трудном положении, в шторм попали, теперь не можем добраться до дома.
   - Дело в том, что жена рожает. Позвонили мне. Ей плохо. Мне до Вознесенска ещё пилить. Никак не могу. Тут близко Дофиновка, доберётесь. Там и найдёте что-нибудь.
   - Так хоть до Дофиновки.
   - А мой поворот на Вознесенск вот рядом. Извините, не могу, - ответил водитель, достал  из  багажника  промасленный комбинезон, бросил  его  Сергею  и  тронулся с места.
   - Ух ты, жидовская морда, не можешь помочь людям в трудную минуту, - взорвался
Сергей вдогонку уезжающей машине, размахивая руками.
   - Серёжа, как ты можешь так выражаться? – сокрушённо сказала Лида. – Откуда ты знаешь, что он еврей?
   - Я их чую за километр. Все они такие, эти жиды. Только свою выгоду ищут. Я же ему предлагал, что мы ему оплатим
труды.  Ему этого показалось мало.  Он  подумал, что  мы  бродяги. Небось  хорошо одетым он не отказал бы. Придумал – жена рожает.
   - Может и в самом дела его жена в тяжёлом положении, - парировала Лида, - дал же он тебе свой комбинезон.
   - Выдумки всё, не раз сталкивался с этими евреями. Ненавижу их кодло. Гнусные жиды. Можно подумать, облагодетельствовал, бросил старый замызганный маслом комбинезон.
Лида посмотрела укоризненно на Сергея, опустила голову и молча пошла по дороге в сторону Одессы. Сергей разорвал комбинезон пополам, верхнюю часть отдал Лиде, а
нижнюю, похожую на брюки, одел сам. Лида накинула на себя куртку, доходившую ей до колен, и в таком виде они добрались до Дофиновки, договорились с водителем грузовика, раздобыли на ноги старые обувки – мир не без добрых людей и поехали в Одессу. До самого города Лида не проронила ни слова. Сергей не обратил на это внимания.
                КОЛЛЕГИ
   - Алё! Вобла, привет, - раздалось в трубке. Семёнов бросил трубку и вызвал к себе
секретаря.
   - Что за разгильдяйство Вы себе позволяете, соединяете меня с незнакомыми типами,
потеряли бдительность? - раскричался начальник.
   - Звонил Ваш знакомый. Так он представился. Звонил по закрытой линии, – дрожа всем телом, ответила молоденькая секретарша.
   - Он назвал себя?
   - Нет. Сказал – старый друг.
   - Срочно выяснить номер телефона и доложить.
Она позвонила на телефонный узел КГБ и просила выяснить номер телефона, с которого   только   что   звонили   им в институт по спецлинии. Через две минуты дежурный  спецсвязи  сообщил  номер  телефона.  Им  оказался  телефон  начальника отдела КГБ, курирующего специальные медицинские учреждения Союза. Секретарша, дрожа от ужаса, немедленно доложила результаты поисков своему начальнику.
   - Позвоните и спросите, кто мне звонил? Срочно.
   - Вам перезвонят, - ответила она через пару минут.
Действительно, через пару минут раздался звонок, который она переключила сразу же на кабинет.
   - Что же ты, Вобла, бросаешь трубку, терпения нет, - раздался скрипучий голос на другом конце линии.
   - Кто это? Голос не узнаю, - ответил Семёнов.
   - Да-а. Плохо дело. Прошло каких-то пятнадцать лет и ты уже не узнаёшь старых друзей. Заматерился. Большим начальником стал, - послышалось в ответ. Это звонил Попонов. Мишка Попонов. Только теперь Семёнов узнал скрипучий голос друга. Близкий друг со студенческих лет, потом и по работе в первые годы после института.
   - Попа! Привет, что ж ты сразу и – Вобла. Не мог сказать, кто ты на самом деле, -
укоризненно высказал Семёнов.
   - Не знал, что тебя могли называть Воблой и другие твои знакомые, - ответил Михаил.
   - Ты где? Откуда звонишь? Ах, да! Звонишь из Управления. Давай встретимся.
   - Сегодня в пять в «Будапеште». Я заказал наш столик. Адрес, надеюсь, не забыл, - ответил  Михаил  и  повесил  трубку.  Он  хорошо  знал  Воблу.  Тот  мог  выискать различные отговорки, чтобы отложить встречу. А Михаилу хотелось встретиться со старым другом. Не виделись много лет. И уезжал он вскоре. Откладывать не имело смысла.
Ровно в пять Семёнов вошёл в ресторан. Он, хоть и был занудой с молодых лет, но педантичность была его слабостью. Он не терпел разгильдяйства во  всём,  даже  в опоздании. За  знакомым столиком    у   третьего   окна сидел  крупный полноватый седеющий мужчина в строгом сером костюме. Коричневый в серую полоску галстук, платочек в боковом кармане, гладко причёсанные волосы, лучистые глаза, вот, пожалуй, портрет человека, восседавшего за столиком. На столе уже были расставлены бутылки, графинчик с прозрачной жидкостью, блюдо с мясом-ассорти, фужеры.
   - Привет, дружище, - сказал, привстав, Попонов.
   - Здравствуй. И сколько же лет мы не виделись? – ответил Семёнов, пожимая своей большой костлявой рукой крепкую полноватую руку старого друга.
   - Много, если не узнаёшь друзей.
Сели. Выпили по первой, закусили. И пошёл разговор. Кто, где, как, что делают старые знакомые? Как семья, дети, жёны?
   - Давно в Москве? Что тебя привело в столицу? – сыпал вопросами Семёнов.
   - Пару дней. Обсуждали в Управлении новые направления в работе. Такие вопросы можно было решать только с глазу на глаз. Голова кругом идёт. Такие перспективы,
горизонты раскрываются. Что там твоя работа, ковыряться с каждым индивидуумом. Решаются проблемы массового поражения. Нет, не думай, что собираются применять атомную или, не дай Бог, водородную бомбу. Зачем такие страсти, когда потом не соберёшь ни трофеи, ни земли завоёванной и заражённой на многие сотни лет. Есть получше методы. Войска уничтожены, а трофеи – вот тебе, на блюдечке. Магнитные воздействия, боевые  лазеры,  СВЧ,  глобальное и  региональное изменение климата. Можно заморозить целые континенты или отдельные его части, можно засушить пространства и всё живое вымрет на нём. Вот перспективы.   Чем ты занимаешься столько лет? Чего добился? Потратил массу средств и сил, а результат?
   - Не скажи. Работы значительно продвинулись. Можем надёжно выключить память на определённое время.  Можем  затуманить мозги  –  надолго. Удаётся  активизировать деятельность или её подавить.
   - Но для этого тебе нужно доставить единичный экземпляр. Как говорится: Чтобы отучить муху летать, нужно её поймать и оторвать ей все лапки.
   - Как Украина? – попытался перевести разговор на другую тему Семёнов.
   - Нормально. Работы невпроворот. Недавно на республиканской конференции разговорился с одесским молодым биофизиком, профессором… у него такая длинная, да ещё и двойная фамилия… вспомнил, Файнбергом-Блоком. Он рассказал об интересной работе, которая нас может заинтересовать.
   - Опять еврей, - не удержался Семёнов.
   -  А  что  делать,  если  им  приходят  в  голову иногда  не  плохие  идеи,  -  парировал Попонов. Сам он относился к евреям нормально, как к людям любой другой национальности. Главное, чтобы хорошо знали своё дело. У него в коллективе было много евреев. И татары были и грузины. Он не разделял людей по национальным признакам. - Новый вид оружия. Поражать живую силу противника лучами малой мощности, - продолжал Михаил. - Предложил одесский учёный, не то Карпухин, не то Карпин.
   - Владимир Семёнович? – спросил Семёнов.
   - Ты его знаешь?
   - Имел, к сожалению, встречу с ним.
   - Почему к сожалению? И как? Чем кончилась встреча?
   - Выгнал я его, как сумасшедшего, - ответил Семёнов.
   - Найти его можно? Как ты думаешь?
   - Думаю, что нельзя. Мы его – того.
   - Что – того?!
   - Лез он не в своё дело, пришлось применять крайние меры. Не для того их звали,
чтобы нос совали.
   - Ну и дурак ты, хоть академик, - зло ответил Михаил, - теперь понадобятся годы,
чтобы нащупать то, что уже получил этот Карпин.
Разговор дальше не клеился. Попонов рассказал, что эта идея, по его подаче, расползлась по Управлению, ищут любые материалы, которые смогли бы пролить свет на эти работы. Подключили институт Радиоэлектроники Академии наук, запросили Одессу, привлекли Файнберга-Блока к этому. Он мало знаком с ходом самой работы. Карпин работал у него в лаборатории в свободное от основной работы время, но бросил  работу,  не  имея  достаточно  средств  и  сил  наладить  опыты.  Привлекли Одесское (Южное) отделение Академии Наук Украины, может, что осталось дома у Карпина из записей. Пока никаких результатов.
                ДОМИК В ГРОЗУ
   Дождь пошёл как-то неожиданно.  Воскресенье началось солнечным тёплым утром,
но к обеду небо покрылось грозовыми тучами и хлынул такой ливень, который в Одессе не часто увидишь. Бывают дожди в начале октября, довольно частые, но такого сильного одесситы давно не видели.   Началось с урагана, ветер срывал слегка пожелтевшие листья с деревьев, вырывал молодые деревца с корнем, старые деревья клонились почти к  самой земле, но держались. Дачный дом сотрясался от  ударов ветра. Дом, вообще, был достаточно добротный, хотя и деревянный. Страшные удары грома  вызывали  желание  взывать  к  небесам,  к  высшим  силам,  словно  природа невалась на пытливость людей. Крыша стонала под порывами ураганного ветра, гулкие тяжёлые капли ударяли по  толевой крыше, по стёклам наглухо запечатанных окон. Гром разрывался оглушительными раскатами. Буря лишала сна обитателей дома. Сквозь шум ночного дождя было слышно, как трясется старый дом.
В доме Карпиных не спали. Тревога нарастала. Лида ушла в воскресенье рано утром, сказав только Павлу, что приглашена покататься на лодке с Сергеем по морю. До вечера, даже когда разразился дождь, ждали спокойно. Мало ли что может произойти после катания на лодке. Не было трамвая, залило трамвайные линии, автобусы ходят редко, она с взрослым парнем. Но по мере усиления дождя, урагана, с наступлением ночи, тревога нарастала.
   - Что делать, Володенька, куда звонить? – не унималась мать.
   - Откуда звонить? – нервно отвечал Володя.
   - Но выяснить нужно, где Лида? – занервничал и Павел.
   - Утром займёмся. Утро вечера мудренее, - констатировал Павел.
К утру ливень прекратился. Частые крупные капли продолжали бить по любой поверхности, но дождя, как такового, уже не было. Рассвет пришёлся на ясное голубое небо.   Птички   заверещали,   солнышко   озаряло   всё   вокруг.   Владимир   пытался включиться в поиски Лиды, но суровые окрики жены и Павла отрезвили его и он послушно спустился в подземелье, осваивая далее свою катакомбную жизнь. Павел оделся и, заявив, что идет выяснять обстановку, наскоро позавтракал и отправился в путь. Первым делом он добрался до автомата и начал обзванивать больницы, узнав предварительно несколько телефонов больницы скорой помощи (как её называли по- старому – Еврейской больницей), городскую больницу на Херсонской, на станцию скорой помощи в Валиховском переулке. Но всё было безрезультатно. Нигде не встречалась пострадавшая Лидия Карпина. Правда, на скорой помощи сказали, что ночью они подобрали молодую девушку, имя и фамилия которой не установлено. Девушка была одета в джинсовый костюм и в сапожках тёмно-коричневого цвета. Павел понял, что это, к счастью, не его сестра.
   После двухчасового поиска по телефонам, Павел отправился на рыбацкие причалы, он  вспомнил, что  Лида  говорила ему  о  причале  в  центре  города,  а  их  в  Одессе, основных, четыре: Отрада, 10-я станция Большого фонтана, 15-я станция Большого Фонтана и дача Ковалевского, хотя причал на даче Ковалевского нельзя отнести к причалу в центре города. Павел решил, что начнёт с Отрады. Выяснит, все ли лодки вернулись до шторма.
Много времени ушло у него на выяснение этого, казалось, простого вопроса. Оказалось, что на причале не было спасателей. Сезон окончился и на причале никого не было. Павел перелез через забор, калитка была закрыта на толстую цепь и висел огромный «амбарный» замок. В дальнем конце причала копался в лодочном моторе одинокий человек.
   - Уважаемый, - обратился Павел к рыбаку, - не знаете, все ли лодки вернулись вчера к берегу до шторма?
   - Не могу такого знать, дорогой, - ответил тот, - я только сегодня утром пришёл. Вчера не  был  на  причале.  Погода  не  способствовала,  хотя  было  воскресенье.  Обещали шторм. Я и не поехал. Взял отгул и занимаюсь ремонтом. Нельзя оставлять мотор на зиму.
   - Жаль.
   - А что Вас интересует?
   - Понимаете, вчера моя сестра поехала кататься на лодке и не вернулась домой. Вот я и ищу её.
   - Что за малохольные, кататься перед штормом. Знаете что, пройдитесь по причалу и посмотрите, все ли лодки на месте.
   - А как я узнаю, что лодки нет?
   - Просто. Все лодки на цепях. Если где цепь болтается без лодки, той и нет.
Павел зашагал вдоль ряда лодок, покоящихся на стапелях. Много их было, сколько глаз мог охватить. Уже возле самой будки спасателя, рядом с запертой калиткой и щитом  «ВЫХОД  В  МОРЕ  ЗАПРЕЩЕН.    ШТОРМОВОЕ    ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ»,
   Павел увидел пустое место на стапеле и висячая «без дела» цепь с замком. Его охватил ужас, значит это та лодка, на которой выходила Лида в море с попутчиком. Быстрым шагом он направился к тому рыбаку, который его направил по этому пути.
   - Там одной лодки нет. Как узнать, чья эта лодка? – в ужасе спросил Павел доброго человека. – Там, почему-то на табличке написано имя моей сестры «Лида».
   - На табличке написано имя лодки. Трудно что-либо посоветовать. Даже ума не приложу, кто мог быть вчера на причале в такую плохую погоду. И кому приспичило выходить в море? Висит же предупреждение, что собирается шторм. За этим у нас строго следят. Пару лет тому всё начальство Управления и причала пошли под суд. Не повесили предупреждение и двое рыбаков утонули. Теперь никто не хочет под суд и чуть что, вешают предупреждение.
   - Как же всё-таки узнать, кто хозяин лодки? – повторил вопрос Павел.
   - Посмотри там. На каждой табличке с названием лодки, на обратной стороне написан номер телефона, если, конечно, он есть.
Действительно, на обратной стороне таблички чётко был выведен номер телефона, Павел его записал на тыльной стороне ладони. С большим трудом дозвонился и узнал у жены хозяина, что лодку взял на воскресенье друг их сына. Она и дала телефон Сергея Мещерякова, но номер не отвечал, видно никого дома не было. Это ещё больше встревожило Павла. День догорал, а новых вестей не было. Кошки скребли на сердце. Дома уже, наверное, с ума сходят, подумал Павел, а мне нечего сообщить родителям. Ближе к вечеру Павлу удалось дозвониться до Сергея и он узнал от его матери, что тот спит и что его попутчица уже, как видно, дома. Успокоившись, Павел помчался домой. Пока добрался до дома, уже стемнело. Лида спала, а мать сидела за столом и горько плакала. Отец, как мог, утешал её. Картина Павлу не была понятна, но добиться
от родителей, что же произошло, никак не мог.
                ПОИСКИ ДОКУМЕНТОВ
   Больше часа сидели высокие гости в доме Карпиных. Людмила никак не могла взять
в голову, что им нужно, а они всё высказывали соболезнование по поводу гибели Владимира Семёновича Карпина, какой великий учёный погиб по идиотской случайности  от бандитского налёта. Людмила поддакивала, а разговор не клеился, всё вокруг да около.
Наконец,   один   из   гостей,   представившись   профессором   Нечаевым   Павлом
Афанасьевичем, завкафедры биоэлектроники Университета, задал прямой вопрос:
   - Не могли бы Вы нам сказать, уважаемая Людмила, простите, как Вас по отчеству?
- Михайловна.
   -  …  Уважаемая  Людмила  Михайловна,  не  сохранились  ли  какие-нибудь  записи Вашего  мужа  по  его  гениальной  работе  о  передаче  электрических  сигналов  по нервным волокнам? Понимаете, его трагический уход из жизни в расцвете сил, когда работа, которой он посвятил много лет упорного труда, представляет для науки, для человечества, не побоюсь этого высокопарного определения, огромный интерес. Нам только недавно из обращений учёных Киевского Университета стало известно о работе Вашего мужа.  Мы вышли на профессора Файнберга-Блока,   у которого Ваш  муж некоторое время работал по указанной теме, но у того не было никаких материалов о результатах работы.
Второй  гость,  не  представившийся,  молчал,  только  покачивал  головой  в  знак согласия с тирадой профессора.
   - К великому сожалению, никаких записей у моего мужа не было. Он проводил опыты и всё держал в голове, - смущаясь, отвечала Людмила.
   - Странно. Обычно научные работники ведут подробные записи своих изысканий
   - Может и были какие-нибудь записи, но пожар при гибели мужа, как видно, всё унёс с собой. Мне трудно об этом говорить, я мало разбираюсь в его работах, это далеко от моей специальности. Единственно, что я знаю, как мой муж оббивал все мыслимые и не мыслимые пороги, предлагая принять участие в его предложении. Как видно поздно спохватились. Он погиб и погибла, как Вы говорите, его гениальная работа. Что ж теперь делать. Так оно и будет. Кто поможет горю.
   Посидев ещё для приличия некоторое время, гости ушли. Распрощавшись, попросил профессор, если попадутся какие-нибудь записи о работе Карпина, пусть, уважаемая Людмила Михайловна позвонит по этому телефону, протягивая визитную карточку.
Ближе к ночи, когда Владимир вылез из убежища, когда вся семья сидела за столом и ужинала, Людмила подробно рассказала о посещении гостей.
   - Кто же это был? – заинтересованно спросил Владимир.
   - Понимаешь, Володя, их было двое. Один представился завкафедрой биоэлектроники,
кажется Нечаев, назвал он свою фамилию.
   - Вот подонки. Во-первых, он не завкафедры, а только профессор кафедры. Во-вторых
 - не биоэлектроники, а биофизики. Засуетились. С чего бы это.
   - Они, вернее, он один говорил, а второй молчал.
   - Видно из органов, - вставил Владимир.
   - Он сказал, что только недавно от киевлян узнали о твоей работе.
   - Ну и сволочи. Я лично дважды разговаривал с этим, назвал бы я его..., но не хочется ругаться матом при детях. Он даже не хотел выслушать меня, подонок, хоть и профессор. А теперь говорит - гениальная идея! Облагодетельствует человечество! Красивые слова. Зачем им так срочно понадобились мои материалы? С чего бы это?
   - Может действительно их это заинтересовало?! – спросила Люда. – Ссылались на твоего патрона – Файнберга…, как там дальше, не помню.
  - … Блок. Интересно, чем интересовались они у моего профессора? Сходить бы к нему? А?
   - Можно сходить, - ответил Павел.
   - Разузнать, чем интересовались и кто?
   Так и решили. Павел созвонился с Файнбергом-Блоком и в назначенный час встретился с ним на кафедре биофизики сельхозинститута. Павел подробно, в лицах, рассказал отцу. Мол, приходили из Университета и органов, интересовались работой Карпина в его лаборатории.  Он им рассказал  всё что  знал, а  знал он не многое. Спросили, не осталось ли каких записей, не проводил ли Карпин опытов над  живыми организмами, не погибали ли они во время опытов.  И,  когда  узнали, что  опыты вообще не начинались из-за трудностей в сооружении аппаратуры, очень огорчились.
   - Теперь всё понятно, - резюмировал Владимир, - они заинтересовались смертельным воздействием моего метода на живые организмы.
   - Да, да. Профессор тоже мне сказал, что этим кончится. Я не понял, что кончится и чем этим, но переспрашивать было неудобно. Ты бы смог восстановить какие-нибудь записи?
   - Никогда. Никогда не буду заниматься созданием лучей смерти. Если мне когда- нибудь придется вновь заняться экспериментами, то буду - только излучением СВЧ колебаниями живых организмов. И в первую очередь, человеком. Вот так.
                ЛИДА
   С того дня, как Лида попала в шторм и осталась жива, она была молчалива. Ни с кем
не разговаривала. Три дня она    не  ходила  в  институт. Сидела  дома, тупо  смотрела в одну точку, не обращая внимания на просьбы родителей, Павла, рассказать, что же произошло с ней, с ними, на лодке. Как она, как они спаслись, как добиралась домой? Ни на какие уговоры Лида не поддавалась. Молчала.
   - Лидуся, милая, ну ответь мне, доченька - просила мама, гладя её по головке, - что с тобой твориться?
   - Не называй меня так, ты раньше никогда меня так не называла, - Лида на такие вопросы матери не отвечала и начинала горько плакать.
   - Может сходим к врачу, к психиатру?
   - Не нужен мне психиатр, - заливаясь слезами, отвечала Лида, - я сама себе психиатр.
   - Ты же только поступила в мединститут, сама ещё ничего не смыслишь в медицине, тем более, в психиатрии. И что это твой попутчик, как его, Сергей, не интересуется тобой?
   - Не упоминай мне о нём, - парировала Лида, - знать его не хочу. И всё.
Мать почувствовала, что между её дочерью и ухажёром что-то произошло, но что и когда, до шторма, во время шторма или после. Вот в чём загадка. И как её разрешить.
   - Лидочка, родная моя, он приставал к тебе?
   - Попробовал бы, я бы ему глаза выцарапала.
   - Обидел тебя ненароком?
   -  Нароком. Нароком, - зло ответила Лида. И больше не сказала ни слова. Мать решила на время не трогать Лиду. Думала она, что со временем утрясётся.
В один из дней, выходя из института после занятий, Павел встретился с Сергеем,
вернее, Сергей поджидал Павла у выхода из института. Тот подошёл и спросил:
   - Вы Павел, брат Лиды?
   - Да. А Вы Сергей, если не ошибаюсь?
   - Сергей. Поговорить надо. Я боялся, что не узнаю. Видел Вас  всего  один раз и то мельком. Вот узнал. Уже несколько
дней Лида не ходит в институт, а адреса её я не знаю. Никак не могу с ней связаться.
Что с ней, как она?
   - Ничего. Нормально. С нервами не в порядке. А так – ничего.
Пошли они медленно по переулку, дошли до костёла, свернули на Петра Великого. Павел даже не обратил внимание на то, что идут они просто по улицам, разговаривая. Говорил  больше  Сергей.  Он  подробно  рассказал  как  они  попали  в  шторм,  как спаслись, как потом выбирались на дорогу и добирались до Одессы.
   - Слава Богу, живы, без особых последствий, - закончил рассказ Сергей.
   - Если не считать нервного расстройства Лиды, - парировал Павел.
   - Это пройдёт. Она молодая, сильная девушка. Она так здорово держалась. Временами я впадал в панику, считал, что мы погибнем, что уже погибли. Она подбадривала меня, видно и себя, и мы спаслись. Я её так полюбил, просто Вы не представляете себе, что так можно любить.
   - Почему? Представляю. Я её тоже очень люблю, как брат.
   - А я её люблю, как мужчина, как человек может любить. Она красавица, она просто замечательная  девушка.  Может  мне  прийти  к  Вам  в  гости,  поговорить  с  ней, успокоить?
   - Давай договоримся, я тебе позвоню, - Павел и не заметил, как он перешёл с Сергеем на ты.
   - У Вас есть телефон дома?
   - Нет. В городе был. На Дерибасовской. Теперь мы купили дом и живём на Большом
Фонтане.
   - Запиши мой и обязательно позвони.
   На  том  и  разошлись.  Дома,  как  только  Павел  завёл  разговор  с  Лидой  о состоявшейся встрече его с Сергеем, Лида расплакалась и не захотела ничего слушать. Павел был в недоумении. Он пытался убедить сестру, что Сергей в                неё влюблён, что  говорил  о  ней такие красивые слова. Что благодаря ей они спаслись. Какая она красивая, какая сильная, какая… какая…
                СЕРГЕЙ
   Дома родители и  сестрёнка тоже недоумевали. Сергей  на  второй же  день  после
неприятностей со штормом, пошёл в институт, но после занятий приходил домой и сидел сиднем дома, никуда не выходил. С ним такого ещё никогда не было. Все дома привыкли, что Сергей гулящий парень, что у него масса друзей. Когда же не гулять, как в молодые студенческие годы. Потом не разгуляешься. Отец тоже в молодости погуливал, даже когда женился на своей красавице-жене. И теперь, отец, статный красивый для своих пятидесяти лет, мужчина, поглядывал на молодых сотрудниц. Позволял   ли   он   себе   излишества   с   ними,   никто   не   знал.   Дома   он   был добропорядочным семьянином. Может быть занимаемая должность ему не позволяла распоясаться.  Все   же   он   Номенклатура!  Перебрасывали  его  с   одной  высокой должности  на  другую,  всегда  с  повышением. Директор НИИ,  шишка  в  Одесском СОВНАРХОЗе, Секретарь Обкома. Много кресел перепробовал. Был, да и есть на хорошем счету. Умный, порядочный, послушный, исполнительный. Что ещё нужно для карьерного роста в пределах области, а может и Республики, чем чёрт не шутит.
   - Сынок, что случилось, как не в своей тарелке. Что с тобой происходит? Поделись с отцом. Полегчает.
   - Понимаешь, отец, попал я в шторм с моей хорошей знакомой, подругой. Она  тоже учится в мединституте. Её нет на занятиях уже вторую неделю. Случилось ли что? А адреса её я не знаю.
   - Что ж ты раньше не сказал. Это – раз плюнуть. Позвоню Михееву в МВД и всё узнаю. Фамилия, имя, отчество?
   - Карпина Лидия Владимировна. Восемнадцать лет.
   - Прекрасный возраст. Записал. Завтра будем  знать всё  про неё  и  всю  её  родню.
Красивая?
   Сергей только мотнул головой. Отец ухмыльнулся. Он доверял своему сыну, особенно  в  выборе  партнёрши.  На  завтра  у  отца  с  сыном  состоялся  серьёзный разговор. Наедине, чтоб ни мать, ни сестра не участвовали в этом разговоре.
   - Сынок, ты хоть представляешь, с кем ты знаком, с твоей хорошей знакомой?
   - Представляю.
   - Не представляешь. Отец её сгорел на пожаре.
   -  Знаю. Он  ветеран войны, кандидат наук,  был  хорошим специалистом в  области электроники.
   - А то, что он и вся его семейка евреи, заешь?
   - Не может быть. Она, то есть, Лида, совсем не похожа на еврейку. Что, я не узнал бы в ней этих жидов?
   - Как видно, не узнал. Она чистокровная еврейка. Отец её еврей, мать еврейка, по фамилии Розенфельд Лея Фроймовна.
   - Нет. Её зовут Людмила.
   - Ты паспорт проверял? Нет. Так и молчи. С кем связался? Нет других девчонок среди
«ярмарки невест» в вашем институте.
   - Таких, как она, нет. Я её полюбил. И других мне не надо. Я её полюбил с первого взгляда.
   - Ну и дурак. Посмотри со второго взгляда. Отец её как-то связан с КГБ. Вернее КГБ с ним имел какие-то дела с плохой стороны. Не то он знал секреты, не то разглашал эти секреты. Узнаю подробности потом. Всё. Разговор окончен.
   - Адрес ты можешь узнать?
   - Зачем он тебе?
   - Поеду к ней домой и узнаю, что с ней, - уверенно ответил Сергей.
   - Сказал же я, не связывайся с этой семейкой, проблем не оберёшься, - попросил отец
Сергея. - Какие могут быть проблемы? Не те времена.
   - Ещё какие! Времена меняются, а политика – никогда. Понял? Если не сегодня, то завтра всё может аукнуться. Нужно это тебе, дорогой мой сынок?
   - Что загадывать на будущее. Живём сегодня, а что будет завтра никому не известно.
   - Так можно рассуждать в молодые годы. Кажется, что жизнь вечна, а она кончается раньше, чем предполагал.
                ПОДЗЕМЕЛЬЕ
   А жизнь продолжалась. Владимир проводил весь день в катакомбе, своей вотчине,
как он её называл. Довольно быстро, относительно, он расчистил ближайшее пространство,  обустроил  быт,  если  можно  назвать  бытом  подземелье,  оборудовал
«кабинет», спальное место, полки с книгами, освещение. Всё, что можно было найти из книг про катакомбы, Люда доставала и  Владимир читал с запоем, интересуясь подробностями устройства и особенностей катакомб. Он был очень удивлён, когда узнал, что существует целая теория движения по лабиринтам. А то, что катакомбы – те же лабиринты, Владимир предполагал и подробно изучил теорию, разработанную французским математиком Тремо в далёком 1882 году. С этим Тремо связана интересная история. Его двенадцатилетний сын поспорил с друзьями по гимназии, что выберется из лабиринта, за что хозяева аттракциона выдавали призы, стоящие призы. За последние четыре года ещё ни один из посетителей лабиринта не смог выбраться сам из него без помощи работников увеселительного заведения. Лабиринт «Медузы Горгоны»  пользовался  в  Париже  большим  успехом  именно  тем,  что  из  него, практически, невозможно было выбраться. Желающим испытать себя следовало добраться до центра лабиринта, взять «отрубленную голову Медузы» и выйти с ней из лабиринта. На всю операцию отпускалось всего два часа. Если за это время посетитель не смог выйти, его освобождали из «плена» специальные работники  лабиринта  только  им  одним  известным  секретным  выходом.  Многих увлекал сам миф о Горгоне Медузе, в числе персонажей античных мифов, внушающих безотчетный страх. Они воплощают опасность, исходящую от далекого неизвестного Запада для обитателей восточных пространств, примыкающих к Средиземному морю. Имена  их:  Сфено,  Эвриала и  Медуза,  они  были  дочерьми  морского  чудовища — одного из морских богов. Они крылаты, змееволосы, изо рта у них торчат клыки. Только Медуза смертна. Но зато её взгляд настолько ужасен, что каждый, кто на нее только взглянет, окаменеет. Герою Персею удалось отрубить Медузе голову, лишь используя свой щит в качестве зеркала, дабы избежать её прямого взгляда. По преданию, из обезглавленного тела Медузы Горгоны произошел крылатый волшебный конь Пегас.
Согласно некоторым вариантам мифа,  «голова Медузы» позднее стала  украшать круглый щит богини Афины, символизируя предостережение, отпугивание. Гротесковые сестры горгон также образуют троицу: Энио, Пемфредо и Дино. Это «прекраснощёкие», но седовласые женщины, имеющие на троих один глаз и один зуб. Персей смог заставить их помочь ему в борьбе с Медузой, похитив у них и то, и другое и возвратив похищенное лишь после того, как ему была обеспечена их поддержка.
   Другая версия легенды о Горгоне говорит о том, что первоначально Медуза Горгона была  очаровательной девушкой с  прекраснейшими волосами.    Но    однажды    она осмелилась сравнить свою красоту с красотой богов, и тотчас же её волосы превратились в змей, а взгляд стал превращать людей в камень.
   Сын рассказал отцу про свою затею с лабиринтом и любящий  отец  за  одну  ночь разработал   теорию    движения   по лабиринту, известную в математике, как
«Теория движения по лабиринту Тремо». Сын воспользовался теорией отца, выиграл
приз у хозяев лабиринта и у своих однокашников.
   А  правила, в  основном, очень простые. Выйдя  из  любой точки лабиринта, надо сделать отметку на его стене, ну, хотя бы в виде креста, и двигаться в произвольном направлении до тупика или перекрёстка. В первом случае вернуться назад, поставить второй крест, свидетельствующий, что путь пройден дважды – туда и назад, и идти в направлении, не пройденном ни разу, или пройденном один раз; во втором -  идти по произвольному направлению,  отмечая  каждый  перекрёсток  на  входе  и  на  выходе одним крестом. Если на перекрёстке один крест уже имеется, то следует идти новым путём, если нет – то пройденным путём, отметив его вторым крестом. Владимир знал и другой  способ  выхода  из  лабиринта.  Известная  история  с  Тесеем.  Зная  алгоритм Тремо, можно было бы скорректировать поведение легендарного Тесея. Вдохновлённый  подарком  любимой  Ариадны  –    дочери  критского  царя  Миноса, внучки солнца Гелиоса. Когда Тесей был со своими спутниками заключен в лабиринт на Крите, где обитал чудовищный Минотавр, Ариадна, влюбившись в Тесея, спасла его. Она дала ему клубок нити ("нить Ариадны"), разматывая который, он нашел выход из лабиринта. Ариадна бежала тайно с Тесеем, обещавшим на ней жениться. Она была очарована им ещё во время игр в память её брата Андрогея, устроенных Миносом. Застигнутый бурей  у острова Наксос, Тесей, не желая везти Ариадну в Афины, покинул её, когда она спала. Бог Дионис, влюбленный в Ариадну, похитил её и на острове Лемнос  вступил с ней в брак. Когда боги справляли свадьбу Ариадны и Диониса, то Ариадна была увенчана светящимся венцом, подаренным Афродитой. С помощью этого светящегося  венца  и  нити  Ариадны  спасся  из  темного  лабиринта Тесей. Как же действует система с «нитью Ариадны». Тесей уверенно идёт по лабиринту, разматывая нить. Вдруг перед ним возникнет ход, по которому уже протянута нить… Что делать? Ни в коем случае не пересекать её, а вернуться по уже известному пути,  сдваивая  нить,  пока  не  найдётся  еще  один  не  пройденный ход. Значит, и нитью под землёй надо пользоваться умеючи.
Изучая книги, Владимир научился пользоваться условными обозначениями в катакомбах. Кресты на стенах, непонятные вначале круги и буквы, написанные углём, или выцарапанные в податливом известняке по два, по три, большие и маленькие, он видел и начинал понимать их значение. Кресты были повсюду. Выше головы, перед глазами и пониже, почти у самой земли. Кресты маленькие, большие, где большой крест, а где и два с маленькими. Владимир уже знал про подземные штольни, штреки, залы, забутовки, повороты, кольца. Всего этого и   ориентиров в катакомбах было предостаточно. Катакомбы стали вырисовываться в сознании Владимир в стройную науку с их древними и современными особенностями.
Он начал их систематическое изучение. Завёл специальную тетрадь, в которую заносил  подробные  описания  увиденного,  изученного.  Наносил  на  бумагу  карты- планы с указанием имеющихся и нанесенных им самим условных знаков.
Владимир и не думал, что эта работа может так сильно его захватить. Поначалу он предполагал, что отсидится в катакомбах какое-то время, но потом понял, что у него появилось очень интересное занятие. В первое время он не очень обращал внимания на   мёртвую   тишину   подземельям. Да и он сам создавал некоторый шум своей активной  работой,  но  позже,  когда,  практически,  основные  работы  по  очистке  и
«благоустройству» закончились, Владимир понял, что нужно   что-то   делать   с этой гнетущей тишиной. И он придумал.
Соорудил радиоточку, подключив к трансляционной сети, имеющейся в доме, и оставлял её включённой весь день.
   Владимир в прошлой жизни очень мало слушал радио, а теперь был очень удивлён тем «оголтелым» оптимизмом, извергающимся из радиоточки. Как у нас всё хорошо, как самоотверженно трудятся колхозники, какие высокие надои выдают передовые доярки, какую огромную массу рыбы выловили наши доблестные рыбаки. А сколько выплавлено металла, уже перегнали Америку. Прекрасно. А где же всё это изобилие, когда прилавки пусты, когда каждую мелочь нужно доставать, когда в очереди за двумя кило костей люди дерутся, чтобы не уйти без покупки? Вопросы?!
Не стоит о грустном, подумал Владимир, лучше займусь делом. Писать можно всё,
а работать разучились. Вот и результат.
   И занялся Владимир практическим делом, выращиванием грибов. Споры жена достала с большим трудом, ездила на Селекционную станцию. Молодец Людмила, находчивая женщина.
Перво-наперво, он  несколько раз прочитал книгу «Выращивание шампиньонов в домашних условиях» и понял, что все, что написано, к нему не имеет отношения. Там такое наворочено, что в его условиях вряд ли что-нибудь получится. Владимир читал и удивлялся фантазии писавшего: Наиболее удобными ящиками для выращивания грибов считаются ящики длиной 100 см, шириной 50 см, высотой 25 см. Набивают их навозом?!  с таким расчетом, чтобы после уплотнения толщина слоя была примерно 23 см. – Это нормально, можно сделать, без навоза. Температура 16-18 градусов.    Влажность  –  65-85%.    Хорошо растут  и  плодоносят  в  темноте.  – Приемлемо.  Питательной  средой  (субстратом)  для них служит  свежий  конский навоз с соломенной подстилкой или смесь конского и коровьего навоза с ржаной или пшеничной соломой. Это ни в какие ворота.                В его-то положении. При отсутствии  коровьего навоза  можно  в  субстрат  добавлять  куриный помет  или свиной навоз, а  вместо  соломы — свежие  опавшие древесные листья,  кукурузные стебли.
   Так. Либо я переверну всю технологию, либо брошу это дело. Дальше не читаю. А,
вот ещё интересное: Наивысшие урожаи  дают  шампиньоны двух разновидностей:  двухспоровый бурый и двухспоровый белый. У нас, как видно, белый гриб. Навозную грибницу перед посадкой разламывают на кусочки… У нас грибница в зёрнах?!   Если для посадки используют зерновой мицелий, вот это наша, в зёрнах, то сначала с поверхности гряды снимают слой субстрата (около 3 см), а затем равномерно рассыпают мицелий. После этого его присыпают  компостом  и слегка приминают,  чтобы  создать  контакт  с землёй. Владимир  заготовил  пять  ящиков  примерно  нужного  размера,  засыпал  простой
землёй  вперемешку с  ракушечной  крошкой,  которой  было  навалом  в  катакомбах, увлажнил,  посадил  мицелий  и  стал  ждать.  Поливал,  увлажнял  время  от  времени. Сидеть возле них не считал нужным. Урожай возможен только через два-три месяца.
Занялся он своим делом – изучением катакомб. Ежедневно – у него была норма, десять метров новых коридоров, больше и не надо, время есть, - исследовал новые и новые хода. Было что посмотреть, записать, зарисовать.
Какие ещё тайны заготовили ему катакомбы?!
То, что написано о катакомбах в книгах, ему было уже не интересно – общие слова,
общая картина, типа: «Катакомбы или мины, как их называли в старой Одессе, подземные разработки при добыче  ракушечника.     Но  название  это  закрепилось  и за  глубокими  погребами хозяйственного назначения. Штольни в залегавших известняках на большой глубине не представляли опасности для зданий и  сооружений. Но  близкие   к поверхности разработки, даже небольшие полости, приводили к провалам тротуаров, мостовых, а  то и стен зданий. Добыча  ракушечника  при  строительстве  Одессы  велась  бессистемно:  на  Малом и Среднем Фонтанах, в Военной, Карантинной, Водяной, Аркадийской, Большефонтанской балках, на Жеваховой горе, отрогах Херсонского и Нарышкинского спусков - под историческим центром города. Только в 1881 году добыча  под  городом,  включая  Молдаванку и ближайшие окрестности, совершенно прекратилась. Трудно поверить, что еще в третьей четверти XIX века известняк резали «в местности, расположенной между Преображенской, Успенской и Ямской улицами». Впоследствии действующие каменоломни оставались исключительно по берегам лиманов, в селениях Нерубайском, Холодная Балка, Усатово и др. Мины-подземелья представляли собой продолжение традиционных погребов — не санкционированные городскими властями выборки земли, выходящие за территорию конкретного домовладения, — под улицы, площади, под соседние дворы. Мины-подвалы не редко соединялись  с подземными выработками в известняках. Одесские власти боролись с самоличным сооружением подземных мин и запрещалось рытьё мин без дозволения Строительного комитета, освидетельствования городового архитектора и представления в полицию. Кроме того, все устроенные мины должны были быть выложены и укреплены     камнем, а существующие обследованы «особыми чиновниками» на предмет технического состояния».
   Владимиру это уже было известно. Его интересовали реальные, «свои» катакомбы. Он знал про встречающиеся в катакомбах кости различных животных, даже человеческие кости встречались  многим  исследователям, тряпьё, надписи на стенах, но с чем он может встретиться в «своих» катакомбах? Вот в чем секрет. Сколько не читай в книгах о катакомбах, к примеру: «В мирные годы катакомбы продолжают служить городу.
В отдаленных галереях, отгороженных от основного лабиринта железобетонными перемычками, устраиваются склады, подвалы для выдержки коньяка, пункты управления и связи на случай чрезвычайных ситуаций и пр. Посетители картинной галереи на улице Короленко осматривают потайной ход, некогда связывавший дворец княгини Потоцкой с берегом моря (Интересно. Следует запомнить. Как бы проверить эту историю?). В селе Нерубайское под Одессой работает музей партизанской славы. И все же как бы грандиозно, таинственно, маняще не выглядели одесские катакомбы, они не единственный «хозяин» под нашей землей. Своей славой им приходится делиться  с  намного  более  старшим  «поселенцем» этого  региона   естественными карстовыми пещерами. Почти во все из них вход открыт только со стороны подземных выработок. Сегодня таких полостей известно более семидесяти. В некоторых найдены палеонтологические останки, позволяющие ученым выдвигать интересные гипотезы по  истории  и  животному миру далеких  столетий. Самые  значительные  пещеры  –
«Новороссийская»   и   «Натальина»   –   имеют   протяженность   свыше   километра. Знаменита своими подарками науке и «Заповедная», открытая в свое время исследователем и большим знатоком катакомб Тимофеем Грицаем. В этой пещере, начиная  с  1929  года  до  недавнего  времени,  регулярно  велись  раскопки.  Сейчас «Заповедная» законсервирована. Благодаря её  открытию обнаружены кости  сорока четырех видов животных. Причем два из них определены уже в палеонтологическом музее госуниверситета. Это ископаемая гиена-кошка, не имеющая сегодня аналогов, и один из видов саблезубого тигра. Всего        же  в  пещере обнаружено до пятидесяти тысяч костей. Этот палеонтологический некрополь и по содержанию, и по возрастному интервалу считается уникальным во всей Евразии. Вслед за «Заповедной» приоткрыли двери своих кладовых и другие пещеры. В той же «Натальиной», пока до конца не исследованной, обнаружены кости трехпалой лошади, а также неизвестного вида грызуна, получившего только латинское название. Эти и другие находки позволили ученым сделать вывод о трехфазном заполнении пещеры.
   Гордость    одесситов    и    уникальное    образование    –    сталактитовая    пещера
«Одинцовская». (Подобное в нашем регионе до сих пор не встречалось). Небольшая по размерам, всего 15-метровой длины, она интересна тем, что и натеки, и сталактиты, и сталагмиты – прозрачны, будто созданы из желтоватого стекла.
Полная история одесских катакомб еще не воссоздана. Выяснилось, что отдельные выработки гораздо древнее города. Более 130 лет назад штаб-доктор князя Воронцова говорил:  «Мины в  Одессе  приобрели, так  сказать,  право  древности.  Они  были первоначально устроены  греками,  занимавшимися торговлей  молдавскими винами. Есть  мины, издревле устроенные  бог весть  кем…». Катакомбы всегда пользовались дурной славой, служа приютом для контрабандистов и уголовников, бандитов и бездомных. Специальные мероприятия, проводившиеся полицией, обычно заканчивались ничем: для криминального мира катакомбы были родным домом. Обнаруживались  только  следы  деятельности  обитателей  подземелий  –обрывки одежды, человеческие останки да надписи на стенах, от которых веет ужасом безысходности.  Но  Одесса  знает  и  другие  катакомбы,  которые  укрывали подпольщиков и партизан, были убежищем для мирных жителей. Эти страницы истории катакомб в строках одесского поэта Виктора Бершадского:
                Стены немы, своды глухи, камни слепы.
                Катакомбы – бастионы или склепы?
                «Катакомбы, - отвечают недра глухо, -
                Бастионы человеческого духа».
                Ни клада, ни счастья вы здесь не найдёте,               
                Хоть лбом пробивайте стену за стеной.               
                Налево пойдёте, направо пойдёте –
                Вы встретитесь только с ночной темнотой».

   Эти интригующие сведения придавали Владимиру энергии и энтузиазма в продолжение поиска и изучения «своей катакомбы».
                ОГРАБЛЕНИЕ
   Произошло  всё  совершенно  неожиданно.  Правда,  многие  несчастья  случаются
неожиданно. Кто же ожидает неприятности на свою голову. И эта случилась в обыкновенный день. Ничего не предвещало такого несчастья.
   Людмила вернулась с работы как обычно, к 6 часам вечера. Дверь их дома была нараспашку. Это сразу насторожило её. К этому времени должны была уже быть дома Лида  и  Павел.  Они  обычно  рано  приходили  из  своих  институтов  и  никогда  не оставляли не закрытыми двери. Люда осторожно прошла, не создавая шума, на цыпочках, в прихожую. Ничего особенного не заметив, прошла в комнату и ахнула. В квартире всё было перевёрнуто вверх тормашками. Такого беспорядка она даже не могла  себе  представить. Вся  мебель  была  перевёрнута, шкафы  вывернуты, книги, бумаги, вещи, валялись по всей комнате. Она обошла все комнаты и в них творилось то же самое. Обескураженная Людмила поставила перевёрнутый стул на место и села, не понимая, что нужно делать.
Ни слёз, ни отчаяния, ничего не было. Она сидела, как в забытьи, опустив руки.
Только через час домой вернулся Павел. Первым делом он начал тормошить маму, приводя её в чувства. Дал ей воды, начал уговаривать ответить ему, что же произошло и чего она сидит в темноте.
   Мать расплакалась, рассказывая, какую картину она обнаружила, вернувшись домой.
   - Мама, мамочка, - упрашивал Павел, - успокойся. Сейчас подумаем, что нужно делать.
Первым делом, посмотрим, пропало ли что? А где отец?
   - Он ждёт нашего сигнала, чтобы выйти наверх.
   - Сейчас я его позову, - ответил Павел.
                * * *
   - Кто же был твоим сопровождающим на этой проклятой морской прогулке? - спросил отец.
   - Сергей, - ответила Лида.
   - А фамилия? Ты хоть фамилию знаешь?
   - Точно не знаю, но как-то сокурсник его окликнул «Щеря». Не знаю, фамилия это или кличка.
   - Не Мещеряков ли он случайно??
   - Кажется да, - удивлённо посмотрев на отца, ответила Лида.
   - Какой сынок – не знаю, но отец – ещё та штучка.
   - Ты знаешь отца Сергея?
   - Если кличка перешла к сыну вместе с характером от отца, то ты связалась с таким типом, что – не дай Бог.
   - Папуля, ты знал отца Сергея?
   - Не только я. Его знала вся Одесса. Молодая Одесса, студенческая. Он даже собирался покинуть Одессу, так его ненавидела студенческая молодёжь.
   - Почему?
   - Долго рассказывать, но стоит, чтобы и ты знала, и Павлу будет интересно подробнее узнать о годах преследования людей. Казалось, окончилась страшная война, люди перенесли такие потери, голод, оккупацию, можно было бы дать передохнуть, прийти в себя, наладить семейный быт, пожить хоть немного по-людски. Но нет. Уже в 46 году началась такая травля людей. Я вам рассказывал про моего отца. Его-то и заграбастали в ГУЛАГ в конце 46 года. А в 49 началась «борьба» с космополитизмом, «борьба» с преклонением перед Западом. Преследовали людей за малейшее одобрение всего западного. Исключали из партии учёных, инженеров, специалистов в строительстве, электронике. Помню трагический случай с профессором Зельцером из Строительного института. Он выпустил в 46 году фундаментальный труд по сборному железобетону. По этой книге учились студенты многих  строительных ВУЗов  Советского  Союза.  Это  был  первый  в  нашей  стране научный труд по быстро развивающейся отрасли строительства. И в предисловии он написал, что в Америке 85% всех строек используют сборный железобетон, а в СССР – только  10%  и  то,  преимущественно  в  промышленном  строительстве.  За  это  его осудили, как  космополита, преклоняющегося перед Западом. Так  случилось, что я присутствовал на том собрании в Строительном институте. Это был общегородской сбор студентов по поводу какой-то даты, уже не помню. Мы должны были после собрания выступить с концертом – джазом института Связи перед студентами. Это было не собрание, а избиение пожилого профессора. Выступали    аспиранты, преподаватели,   студенты.   Они   клеймили   позором   своего   учителя,   уважаемого многими  поколениями студентов, профессора,  они  призывали к  изгнанию всякого
«отрепья»  из своих «чистых научных рядов истинных патриотов Советского Союза». Но  самым  страшным было выступление студента Медина, Прокопия Мещерякова. Какое  он,  студент  Медина, имел отношение к сборному железобетону, не могу до сих пор понять. Но он клеймил позором зарвавшихся людишек, пробравшихся в нашу науку, восхвалявших «прогнившую западную науку, науку богатеев, рабовладельцев и угнетателей самого бесправного    пролетариата    в    Мире».    Он,  с  пеной  у  рта, захлёбываясь, орал с трибуны всю эту мерзость. Зал молчал, как воды в рот набравши. В перерыве мы, несколько участников концерта, ушли с этого судилища. Концерт был сорван. Нас пытались осудить за поступок, граничащий с предательством дела Партии,
но обошлось. Мы сказали, что не могли больше там находиться, у нас должен был состояться концерт в институте Связи, а в Строительном собрание затянулось. Через несколько дней профессор Зельцер умер от разрыва сердца.
Но это были только ягодки, цветочки появились через год-полтора, когда началось знаменитое «Дело врачей – убийц в белых халатах». Об этом можно говорить долго. Будет ли Вам, мои дорогие детки, интересно?
   - Давай, папуля, - хором ответили Павел и Лида, - где мы ещё такое узнаем, не на лекциях же в институте!
   - Да. Не на лекциях, это точно. Так вот. Началось это где-то в 52 году. Подождите, ребята, сейчас я найду кое-какие материалы и прочту Вам в оригинале… А вот они: «В январе 53 года во всех газетах Союза было опубликовано сообщение ТАСС «Арест группы врачей-вредителей». В нем утверждалось, что советские органы безопасности раскрыли террористическую группу врачей…(пропустим это)… стремившихся «путем вредительского  лечения  сократить  жизнь  активным  деятелям  Советского  Союза». Было объявлено, что по этому делу арестовано девять врачей (6 - евреев: профессоры М.  С.  Вовси,  М.  Б.  Коган,  Б.  Б.  Коган,  А. И.  Фельдман, Л.  Г.  Этингер,  А. М. Гринштейн; два русских профессора - В. Н. Виноградов,  П. И. Егоров, врач - Г .И. Майоров),    заметьте – лучшие   врачи   Советского   Союза, вставил Владимир, и что документальные данные, заключения медицинских экспертов и признание арестованных,  обратите  внимание  –  признание  арестованных,  полностью подтвердили вину последних. Врачи обвинялись в том, что   они   «злодейски подрывали здоровье больных», ставили неправильные диагнозы, неправильным лечением губили пациентов. Арестованным врачам инкриминировали убийство методом вредительского лечения двух видных советских деятелей - А. А. Жданова и А. С. Щербакова - и попытку «вывести из строя» крупных советских военачальников - маршалов А. Н. Василевского, И. С. Конева, Л. А. Говорова и др. Главным пунктом обвинения было утверждение, что большинство участников террористической группы было связано с «международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт», созданной американской разведкой, якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах». Наконец, в сообщении говорилось, что арестованный Вовси признался в получении директивы «об истреблении руководящих кадров СССР» из США от «Джойнта» через врача Шимелиовича и «известного еврейского буржуазного националиста Михоэльса».
«Дело  врачей»  началось  с  ареста  18  января  1950  г.  терапевта  профессора  Я.  Г. Этингера. Его обвинили в том, что он является «активным еврейским националистом», а также в «клеветнических измышлениях» по адресу Г. Маленкова. Были арестованы его жена Р. Викторова и приемный сын 1929 г. рождения. Следователей интересовали идейные сторонники Этингера в медицинском мире. Был составлен список «еврейских националистов» врачей, но Я. Г. Этингер отказывался признать то, что от него требовали  следователи.  5  января  1951  г.  не  желаемого  «признаться» Этингера  из Лубянки перевели в Лефортовскую тюрьму и поместили в сырую камеру, в которую к тому же нагнетался холод. Эта пытка должна была заставить жертву дать нужные показания.
   Следствие по делу Этингера вел следователь по особо важным делам подполковник Рюмин. 2 марта 1951 г., не выдержав следственного прессинга Я. Г. Этингер внезапно скончался в тюрьме от, как было сказано в акте о смерти, «паралича    сердца».   К этому времени  Рюмин   по   собственной инициативе успел выпытать у своего подследственного «признания в том, что тот заведомо неправильным «вредительским»  лечением  способствовал  смерти  секретаря  ЦК  Щербакова.  Эта версия выглядела настолько вздорной и надуманной, что Министр государственной безопасности Абакумов с самого начала решительно отверг её. Рюмин - махровый антисемит  9  июля  1951  г.  через  Маленкова направил Сталину письмо, в  котором обвинил Абакумова в  том, что тот наложил запрет на расследование сообщенных Этингером «фактов о вредительском лечении Щербакова» и, чтобы покончить с этим делом, распорядился держать Этингера в заведомо вредных для здоровья условиях, чем  умышленно  довел  его  до  смерти.  Тем  самым,  заключал  Рюмин,  Абакумов
«заглушил  дело  террориста  Этингера,  нанеся  серьезный  ущерб  интересам государства». Результатом доноса было принято 11 июля 1951 г. секретное постановление ЦК ВКП(б) «О неблагополучном положении в МГБ СССР». Новому руководству Министерства государственной безопасности - С. Игнатьеву и ставшему заместителем   министра   Госбезопасности   М.   Рюмину   постановление   поручало «вскрыть существующую среди врачей группу, проводившую вредительскую работу против Партии и  Правительства». 12 июля 1951 г.  В.  Абакумов был  арестован, а вскоре  были  арестованы  многие  руководящие  работники  министерства,  в  т.ч.  все евреи, занимавшие ответственные посты в министерстве, по обвинению в том, что они являются сионистами и заговорщиками. Сталин потребовал от Игнатьева применения «решительных мер по вскрытию группы врачей-
террористов»  и  поручил  Рюмину  интенсивными  методами  расследовать  «дело врачей».  Была  арестована  бывшая  заведующая  кабинетом  функциональной диагностики Кремлевской больницы С. Карпай, которую обвинили во вредительских методах  лечения  А. Жданова,  М.  Калинина и  А.  Щербакова.  От  нее  на  допросах требовали выдать соучастников.
Для более убедительной вины арестованных врачей в вынашивании планов умерщвления руководителей страны  с  помощью неправильных методов лечения и ядов на свет в 1952 году было извлечено письмо врача Кремлевской больницы, верной дочери советского народа Лидии Тимашук, которое она писала Сталину еще в августе 1948 г., спасая свою шкуру. Она испугалась, что её обвинят в смерти секретаря ЦК ВКП  (б)  Андрея  Александровича  Жданова,  страдавшего  тяжелым  заболеванием сердца. Поползли слухи один страшнее другого. Радио, газеты клеймили безродных космополитов,   сионистов   и   врачей-убийц,   которых   разоблачила   верная   дочь советского  народа,  истинная  патриотка,  Лидия  Тимашук.  Она  была  награждена орденом Ленина за высокую «бдительность». В это время по радио шла передача о кознях врачей, которые вредительскими методами привели к смерти видных политических и государственных деятелей страны. Диктор призывал к бдительности, и покончить с ротозейством».

                ИСТЕРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

   История… Что такое история? Наука? Сборник мифов и сказок про старые времена? Интерпретация архивных документов? Годами, столетиями учёные, философы, спорят о том, что такое история. А что я с этого буду иметь? Вопрос?
   История –  одна из старейших наук,  ей  около  2500  лет. Основоположником считают древнегреческого учёного Геродота. Древние называли историю «magistra   vitae» - наставница жизни. Историю определяют, как науку о прошлом, о минувшей действительности, о том, что когда-то было с человеком, народом, обществом в целом. Определяют, в лучшем случае, по дошедшим до нас документам. А кто может поручиться, что те документы составлялись объективно, что их авторы не имели определённых заданий осветить те или иные события в интересах тех или иных деятелей той же «истории».
   Тем самым история сводится к простому анализу событий, процессов, состояний, так или иначе канувших в «лету», не даёт людям забыть «свою былую жизнь», воскрешает былое, минувшее, заново открывая и реконструируя его для настоящего. Благодаря истории, прошлое не умирает, а продолжает жить в настоящем, служит современности (опять же в интересах кого-то).
   Первоначальное значение слова «история»  восходит к греческому «ioropia», что значит «расследование», «узнавание»,  «установление». Таким образом, первоначально «история»  отождествлялась со способом  узнавания, установления подлинных событий  и фактов.  Однако в римской историографии оно приобрело уже второе   значение   (рассказ   о  событиях   прошлого),   то  есть  центр  тяжести  был перенесен  с  исследования  былого  на  повествование о  нем.  В  эпоху Возрождения возникает  третий   смысл  понятия  «история».  Под  историей  стали  понимать  род литературы, специальной функцией  которой было установление и фиксирование истины.  Вот Вам и различные понятия самого названия «науки». Фиксирование истины?
   Вспоминается кинофильм, попавший к нам в порядке репараций из Германии после войны. Фильм был английский, озвученный по-немецки с русскими титрами. Обыкновенная мелодрама в английском стиле. Название забылось, но суть фильма в том, что следователь опрашивает, естественно  каждую отдельно, трёх свидетельниц автомобильной катастрофы, трёх женщин, которые видели момент удара автомобиля об столб, когда водитель погиб на месте. Но всё дело в том, что одна из женщин – его любящая жена, другая – бывшая жена, ненавидевшая бросившего её мужчину и третья – его молодая любовница. На вопрос следователя, что они могут рассказать про эту историю, обратите внимание – историю,  хотя событие произошло всего одну неделю тому назад. И каждая из них рассказала совершенно разные истории виденного, при чём – вполне объективно. Даже виденное своими глазами – не всегда объективно с общечеловеческих позиций, потому что  и  общечеловеческие  понятия  –  обобщённое  заключение  совершенно  разных, иногда  противоположных, суждений.  Как  средняя  температура  больных  по  всему госпиталю.
Много написано различных историй про «дело врачей». И началось это задолго до известных событий.

                * * *

   30 августа 1948 года умер один из ближайших соратников Сталина – Андрей Александрович Жданов. В течение многих лет Жданов страдал болезнью высокого кровяного давления, осложнившейся тяжелым атеросклерозом, особенно в сосудах, питающих сердце. В последние годы у него были приступы грудной жабы, а затем появились припадки сердечной астмы. Смерть последовала от паралича болезненно измененного сердца при явлениях острого отека легких. Подписали сообщение о смерти начальник Лечебно-санитарного управления Кремля профессор Егоров, действительный член Академии медицинских наук  профессор Виноградов, член-корреспондент Академии медицинских наук профессор Василенко, кандидат медицинских наук Федоров и заслуженный врач РСФСР Майоров.   Накануне   его смерти врач Лидия Феодосьевна Тимашук, сделав ЭКГ, констатировала у больного признаки инфаркта миокарда. Она написала несколько докладных записок, что медицинские светила, лечившие одного из советских вождей, А. А. Жданова, с ней не согласились и вместо строгого постельного режима приписали ему активную терапию. Ему стало хуже, затем ещё хуже... Академики  и  профессора   совершили  ошибку  и не захотели потом признать свой промах или они прекрасно всё понимали, но выполняли указание свыше, которого не могли ослушаться? А может, скептически относились к «молодой» 50-летней кардиологу? О её «эпистолярном» творчестве узнал непосредственный шеф – начальник Лечебно-санитарного управления Кремля Егоров, который вызвал её на ковёр. Стал сердито, с нажимом укорять, что она подвела его своим упрямством, некомпетентностью. Тимашук, естественно, оправдывалась, но он приказал перевести её во 2-ю поликлинику кремлевки – на улицу 25 Октября, где лечились государственные деятели рангом пониже. Тимашук не успокаивается и 7 сентября 1948 года пишет своему пациенту, секретарю ЦК ВКП(б) Кузнецову. Она испугалась, что будет  отвечать за смерть Жданова. Послание нервное, чуть ли не склочное. «…Лечение и режим А. А. Жданова проводился неправильно, так как инфаркт миокарда требует строго постельного режима, в течение нескольких месяцев, фактически же ему разрешили ходить – прогулки по парку 2 раза в день, посещать кино и прочие физические нагрузки. Неправильно, без всякого законного основания профессор Егоров убрал меня из кремлевской больницы в филиал поликлиники якобы для усиления там работы...».   Лидия Тимашук (во многих статьях её называют - Томашук) училась в Первом московском медицинском институте на гинеколога, параллельно работала в кремлевской больнице акушеркой, в её трудовой книжке всего
одна запись: с 1926 года и до 1964-го, когда она ушла на пенсию, работала   в кремлевской больнице…  Вскоре она переучивается на кардиолога – была студенткой у очень известного врача Фогельсона. А экзамен по общей патологии Лидия Феодосьевна (в некоторых материалах её называют - Лидия Федосеевна) сдавала академику Виноградову, который через несколько лет попал в «дело врачей- вредителей»… И только в августе 1952 г. Лидию Феодосьевну  вдруг  вызывают  как свидетеля! Очевидно, к тому времени у Сталина постепенно созрел план, в котором её и собирались использовать. Никому неведомо, как Сталин «разыгрывал» свои политические  комбинации.  За  какие  достоинства  ценил  «фигуры»,  как  назначал «ферзей», «ладей», «пешек»? Интуитивно, с ходу или, тщательно изучив биографию, трудовой путь кандидата, назначать в герои или зачислять во врагов народа? «Дело врачей»  начало  разворачиваться  ещё  в  начале  пятидесятых,  тогда  «режиссеры»  в общих  чертах  стали  «набрасывать» сценарий  и  «утверждать» персонажи.  Когда  в августе 1952 года Лидию Феодосьевну вызывали на допросы как свидетеля, вполне возможно, к кремлевскому доктору присматривались, подыскивали «роль». И вовсе не факт, что её сразу сделали главной «героиней». Дело обстояло так. Летом 1952 года следователь Рюмин нашел в архиве давнее письмо Тимашук и вызвал её на допрос в качестве свидетельницы по делу «врачей-убийц», которое он уже вовсю раскручивал – с благословения Сталина и Маленкова. Она, естественно, пожаловалась, что, мол, вот четыре года назад генерал Власик не дал хода её просьбе спасти товарища Жданова А. А. Тут-то Сталин и вспомнил давнее сообщение, которое сам держал в руках. Он заподозрил в  «измене» адресата,  верного шефа  личной охраны, Власика  (тот  был арестован в том же году), и приказал Поскребышеву отыскать письмо. Интересно, как выглядел Сталин, когда шеф секретариата нашел этот «донос» в одной из папок, и вождь прочитал     собственноручное решение: «В архив»?
   13  января 1953 года  вышла газета  «Правда» со  зловещим сообщением 1953 года,
советские  газеты     оповестили     страну,  что     органы  ТАСС  на  первой  полосе:
«Некоторое время  тому назад  (это  аж  четыре  года  после  этого письма  –  примеч. автора) органами государственной безопасности была раскрыта террористическая группа  врачей,  ставивших  своей  целью,  путем  вредительского  лечения,  сократить жизнь активным деятелям Советского Союза… Полвека тому назад, 13 января госбезопасности раскрыли террористическую группу врачей, «ставивших своей целью путем  вредительского  лечения  сократить  жизнь  активным  деятелям  Советского Союза». В перечне «извергов рода человеческого», «убийц в белых халатах» были фамилии профессоров, врачей-терапевтов М. С.Вовси, В. Н.Виноградова, М. Б.Когана, Б. Б.Когана, П. И.  Егорова, Я. Г. Этингера; профессора, врача-отоларинголога А. И. Фельдмана; профессора, врача-невропатолога А. М. Гринштейна; врача-терапевта Г. И. Майорова. Всех их обвиняли также в сотрудничестве с американской и английской разведкой, связях с международной еврейской «буржуазно-националистической» организацией «Джойнт», якобы шпионской. Всего по делу проходило 37 человек - врачей и членов их семей. Только смерть Сталина спасла их от казни или тюрьмы Следствием  установлено, что  участники террористической группы, используя свое положение врачей и злоупотребляя доверием больных, преднамеренно злодейски подрывали здоровье последних, умышленно игнорировали данные объективного обследования больных, ставили  им  неправильные диагнозы, не  соответствовавшие действительному характеру их заболеваний, а затем неправильным лечением губили их. Преступники признались, что они, воспользовавшись болезнью товарища А. А. Жданова, неправильно диагностировали его заболевание, скрыв имевшийся у него инфаркт миокарда, назначили противопоказанный   этому   тяжелому   заболеванию режим и отделяло её от «подвига», «героиня» с семьёй жила в коммуналке... 21 января 1953 года вышла газета «Правда» с Указом Председателя Президиума Верховного Совета:  «За помощь, оказанную Правительству в деле разоблачения врачей-убийц, наградить врача Тимашук Лидию Феодосьевну орденом Ленина»… Получается - производственные записки врача случайно выдвинули её в авангард сталинской группировки   антисемитов?   Отказаться   от   незаслуженной   награды   («я   просто выполняла свой врачебный долг») после того, как Маленков сообщил ей, что вручить ей этот орден предложил сам Сталин? Смерть вождя спасла обреченных на гибель врачей. Как и было обещано Тимашук, после смерти Сталина, её вернули на прежнее место работы, где симпатией коллег она уже не пользовалась. Орден после смерти Сталина у неё почти сразу отобрали, но летом 1954 г. наградили Орденом Трудового Красного Знамени - очевидно, по заслугам: она была добросовестным врачом. Преступную группу следователей, которые вели (точнее, сфальсифицировали) «дело врачей-вредителей», наказали, жертв наговора реабилитировали и выпустили на свободу. Только о Тимашук не было сказано ни слова – о ней ходили разные слухи, говорили даже, что ей «устроили» автокатастрофу… Ничего подобного не было и в помине: как и обещал Маленков, Лидию Феодосьевну восстановили в прежней должности в кремлевке и даже выплатили разницу в зарплате за несколько лет. Но работала она без прежнего энтузиазма, часто ловя на себе косые, неприязненные взгляды. К примеру, профессор Вовси, проходивший по «делу врачей», когда-то любезно и с симпатией к ней относившийся, теперь лишь холодно кивал. Только после тяжелых моральных переживаний в течение 13 лет и бесплодных попыток добиться правды Тимошук вынуждена была обратиться в самый высокий орган Ком- мунистической партии. «Мое положение, - писала она, -          в    обществе    весьма трагично. Прошу  внести  ясность и  справедливость в это беспрецедентное дело… В народе существует мнение, что «дело о врачах» возникло вследствие того, что я якобы оклеветала честных врачей и профессоров. Эти кривотолки продолжаются и до сих пор, постоянно травмируя меня»… Это было последнее письмо Тимашук «наверх», адресованное в президиум XXIII съезда партии в 1966 году. Жить ей суждено будет еще 17 лет, но до самой смерти 6 сентября 1983 года она больше не пыталась оправдаться. Почти не вспоминала минувшее. Наверное, поняла – ничего и никому невозможно доказать, если  однажды  позволила палачам  превратить себя  в  орудие расправы.

                * * *
   - Как Вы понимаете, дети мои дорогие, я прочёл только малую часть того безумия,
которое творилось в то время. Правда, после смерти Сталина про Тимашук забыли, а в
«Правде» даже написали, что её лишили ордена Ленина. Ходили даже слухи, что она погибла  под  колёсами  автомобиля.  Но  это  было  потом,  а  в  те  дни  люди  в поликлиниках перестали приходить на приём к врачам-евреям. И в это время, на одном из собраний студентов и аспирантов Медина, выступил Мещеряков. Как он изощрялся в клеймении «убийц в белых халатах», какие «красочные» слова он находил против профессоров своего же института, преимущественно евреев. И представьте себе, его засвистали свои же студенты. Что творилось тогда в Медине, собирались даже расформировать одесский Медин. Но до этого не дошло. Исключили нескольких студентов. Парадокс. Среди исключённых из института двое из них даже не были на том собрании, но их за компанию исключили, за связь с еврейством. У одного из них дед  был  евреем,  а  у  другого,  сестра  матери была замужем  за  еврея. Поговаривали, что под Москвой готовы были  железнодорожные  товарные   составы- телятники для отправки всех  евреев на Дальний Восток, как в годы  войны поступили с чеченцами, ингушами, калмыками, немцами Поволжья, греками. Уничтожали целыми народами. Собственного народа. А как выселяли в Сибирь и Дальний Восток тысячами людей из Прибалтики, Молдавии, Западной Украины. В самые тяжёлые годы войны этим занимались целые дивизии НКВД.
   - Меня бы тоже исключили, - задумчиво произнёс Павел.
   - А тебя бы и не приняли тогда в Медин, - ответила Лида, - да и теперь – не просто.
   -  Тогда  Мещерякову,  Щере,  пришлось бежать  из  Медина.  Студенты  обещали  его прирезать. Идейные наставники из компетентных органов устроили его на третий курс в Политехнический, тогда он назывался – Индустриальный. Поговаривали, что ему даже не пришлось ничего досдавать, ему зачли предметы из Медина?!? Теперь, Лидочка, представляешь папашу твоего ухажёра?
   - Представляю. Сынок не далеко ушёл от папаши, - констатировала Лида.
   - Яблоко от яблони далеко не падает, - заключил Павел.
Советская пропаганда работала на полную мощность. Все трудности тех лет, голод и неурожай, разруху и страшные последствия кровопролитной войны, свалили на побеждённого  Гитлера,  на  «врагов  народа»,  «безродных  космополитов»,  «врачей- убийц в белых халатах». Приводили такие подробности вражеских деяний врачей- убийц, такие «правдивые» случаи из историй болезни, что народ верил или хотел верить. Кого-то нужно же было обвинить.  В больницах и поликлиниках в столице и больших  городах  требовали  (на  полном  серьёзе)  убрать  отравителей и  душегубов врачей-евреев из кабинетов. Местная самодеятельность зарвавшихся начальничков приводила к снятию с работы заведующих больниц, поликлиник, рядовых врачей.
А поскольку в основном это были врачи-евреи, то вызванными к жизни оказались и антисемитские настроения, - все было продумано.
                * * *
   В одесском Управлении КГБ по указанию Обкома партии, обсуждался список очередных  увольнений врачей.  Одним  из  первых  в  этом  страшном  перечне  стоял заведующий одной из самых лучших городских клиник, Готлиб Абрам Моисеевич, офицер запаса, фронтовик, орденоносец. Выбирали самых лучших, самых известных, чтобы больнее ударить. Чем весомее имя - тем сильнее эффект. И народ верил. Народ всему верил. Требовали из Киева регулярно докладывать о принятых мерах.
   - Товарищ генерал, - обратился Иван Голик к начальнику Управления КГБ, - хочу посоветовать Вам распорядиться и перевести Готлиба в нашу больницу.
   - Шо ты мэлэш. З глузду зьихав?
   - Что это Вы, товарищ генерал, на украинский перешли?
   - Та я всегда, когда психую, говорю по-украинськи.
   - Я не сошел с ума, как Вы выражаетесь. Лечить наших сотрудников нужно? А кто будет - жена Секретаря Обкома, или эта девка, прости господи, любовница начальника Порта. Ей только заглядывать в ширинки. Знать бы ей, хотя бы, куда клизму вставлять. Как в том анекдоте: На «Скорой помощи» к больному приезжают двое, один знает чем ставить клизму, а другой – куда.
   - Шо ты говоришь. Ты же офицер КГБ, а идеология Партии, а указания.
   - Так Вы те указания приложите своему сыну подмышку, которого не могут вылечить и в Киеве?
   - Шо да, то да. Третий год возятся с сынишкой, а ему всё хуже и хуже. Ума не приложу, что делать.
   - А то и делать. Тот Готлиб специалист высокого класса. Я с ним сталкивался в жизни лично. Послушайте моего совета. Благодарить будете.
   - Ладно. Посмотрим, что можно сделать.
Поздно вечером, почти ночью, в этот же день, в дверь к Абраму Моисеевичу позвонили.  На  пороге  стоял  посыльный  в  военной  форме  и  протянул  повестку:
«Явиться немедленно в Управление КГБ». В доме начался переполох. Всплыли старые страхи. Ночь. Повестка. КГБ.
   -  Странно,  что  нет  «Воронка»  и  сопровождающих.  Такого  не  бывало  раньше,  -
недоумевал отец семейства, - приходили и забирали.
   -  Теперь  другие  технологии.  Всё  равно.  На  всякий  случай  возьми  необходимое.
Документы не забудь, - всполошилась жена. Дети спали.
   - Да-а. Раньше у меня было всё готово, а теперь приходится собирать заново. Вот времена. Думал, что всё кончилось.
   - А дело врачей? Забыл. Оно только разворачивается. И не то будет. Мы научены, -
жена как всегда была права.
В кабинет к начальнику Моисея Абрамовича пропустили стразу. Чемоданчик попросили оставить в приёмной.
   - Что это Вы, уважаемый Абрам Моисеевич, как-то странно одеты: телогрейка, сапоги,
шапка-ушанка. Сейчас ещё не зима?
   - Так точно, гражданин начальник. Одет по соответствующему случаю. Опыт прошлых лет.
   - А я собирался предложить Вам перейти на работу к нам в клинику.
   - Не понял?
   -  Работать  у  нас  в  клинике  Управления.  Рекомендация  высшей  пробы  –  нашего офицера, Голика.
   - Пока могу предложить только должность заведующего отделением. Позже, не исключено, и Главврачом. Как? Согласны? Не беспокойтесь, в зарплате Вы не пострадаете.
Предложение  ошеломило  Абрама  Моисеевича.  Чего-чего,  но  такого  завершения случившегося он не мог представить и в тяжёлом сне.
   - При условии, что Вы возьмёте на работу прекрасного рентгенолога, Розалию Яковлевну Шпильберг. Её  привлекают к  суду по  нелепому обвинению, будто она чрезмерно облучала пациентов. Абсурд.
   - Чего не бывает в наше время. Беру и её. Только, прошу, никому не распространяться,
хотя бы в ближайшее время, о том, что работаете у нас.
ЩЕРЯ
   - Привет, Щеря, - с порога крикнул Валя Приходько по кличке «Ходок», ходок по
бабам, - как ты? Почему унылый? Жизнь бьёт ключом!
   - И всё по голове, - бросил в ответ Сергей.
   - Брось, друг. Нам ли печалиться. Что стряслось?
   - Ничего. Расскажи лучше новый анекдот.
   - Всегда   пожалуйста.   Заглянула   молодая   девица   в   кабинет   к   гинекологу:
   - Доктор, я не оставила у Вас свои трусики?
   - Нет.
   - Так и думала… Значит у стоматолога…
   Валька  Ходок  был  большим  мастером  по  анекдотам.  У  него  была  даже  своя философия по этому поводу:
   - Анекдот – это лицо народа, его национальная суть.
   - Валька, у тебя только пахабные анекдоты?
   - Такая «сель ави». Это разве пахабщина, Щеря, это же классика.
   - Так, что твоё лицо народа сегодня ещё выдаст классического?
   - Всегда пожалуйста. Сидят два студента в кафе. Один читает в газете объявление, что за одну порцию спермы НИИ Генетики даёт 100 рублей. И сокрушённо сказал, что за последние четыре года он спустил целое состояние.
   - Это классика? А не похабные есть у тебя, чтоб рассказать при девушках?
   - «Девушки» сейчас рассказывают такие анекдоты – сам краснею.
   - Так и краснеешь? Не поверю.
   - Слушай детский. Учительница в классе отчитывает ученика за опоздание.
   - Почему опоздал на урок?
   - Я отводил корову на случку с быком.
   - А что, папа не мог?
   - Мама сказала, что папа может, но бык лучше. Ха-ха.
   - Ладно. С анекдотами потом. Скажи, лучше, что тебя терзает? Или у тебя секреты от лучшего друга?
   - Да нет. Настроение паршивое.
   - Влюбился?
   -?
   - На тебя это не похоже. Кто же это за редкое ископаемое?
   - Так, одна наша студентка.
   - Наша?!
   - С первого курса.
   - А-а! Эта евреечка, Лида, кажется. Ну ты и даёшь, друг. Зачем она тебе, мало наших девок. Никогда не думал, что ты можешь связаться с такой… Поговаривают, что их Бог здорово карает за прелюбодеяние. И что, не даёт?
   - И не думал. Нравится она мне.
   - Нравится или влюбился?
   - Трудно сказать, но думаю о ней целыми днями. Такого со мной никогда не было.
   - Да-а! Залетел. И надолго? А она?
   - Даже не хочет со мной разговаривать после шторма. Я тебе рассказывал.
   - Так чего возиться, трахман. Будет сговорчевее.
   - ?!
   - Хочешь, я сам могу это произвести. Чего не сделаешь для близкого друга. Можно пойти и на такую жертву.
   - Выбрось из головы. Понял, - и зло посмотрел на Вальку. – Послежу за ней и узнаю где она живёт. Поговорить надо.
   Сказано-сделано. Сергей тайно проследил за Лидой, когда она после института поехала домой. Он хотел тут же перехватить Лиду, но она у порога собственного дома столкнулась с матерью. Сергей не хотел затевать разговор при посторонних, вернее, при свидетелях, мать же не посторонняя, запомнил дом и в ближайшую субботу перед обедом поехал к ней домой на переговоры. Купил букетик цветов. Позвонил в знакомую дверь. Открыл дверь мужчина.
   - Здравствуйте, - сказал Сергей, - Лида дома?
   - Нет. Её дома нет, - ответил открывший и, как показалось Сергею, смутился.
   - А когда она придёт?
   - Скорее всего к вечеру. Что ей передать?
   - Передайте… Не надо передавать. А Вы кто будете?
   - Я-а… её дядя.
   - Спасибо, до свиданья.
   Через пару часов пришла жена. Владимир рассказал о случившемся.
   - Как же ты мог, - негодовала Люда, - открыл первому встречному-поперечному. Где твоя бдительность. Кто он такой?
   - Понятия  не  имею,  молодой  такой  -  заключил  Вадим.  –неожиданно  случилось, потерял бдительность. Позвонили, а я стоял возле дверей и машинально открыл. Спросил Лиду. Постараюсь, чтобы такого больше не случилось.
В понедельник Сергей выследил Лиду у выхода из института.
   - Лида, Лидуся, минуточку, поговорить надо. Всего пару слов, - Сергей преградил дорогу  и Лиде ничего не оставалось, как остановиться и выслушать Сергея. – Я знаю твой адрес, хотел встретиться, но тебя дома не было. Твой дядя  передавал, что я приходил?
   - Какой дядя, что ты выдумываешь. Нет у меня никакого дяди. Тем более у нас дома.
   - Как же нет, если он открыл мне дверь и сказал, что он твой дядя и передаст тебе про меня. Лида?! Погоди. Дорогая Лидуся. Минуточку.
   Но Лида высвободилась от Сергея и  умчалась домой. Дома Лида устроила отцу скандал, мол, мало того, что раскрыл себя, открыл дверь незнакомому, выдал себя за дядю, но и не передал мне про посетителя.
   -  Лидочка, я  покаялся перед  мамой. Больше этого не  повторится, обещаю, -  отец расстроился не на шутку.
   На этом дело с Сергеем не кончилось. В один из вечеров, Сергей позвонил, а потом и постучал в дверь Лидиного дома. Долго не открывали, а когда его впустили в дом, семья сидела за столом, ужинала. Сергей обратил внимание - на столе стоял прибор ещё на одного человека, чашка чая  была наполовину выпита, а  на тарелке лежал надкусанный  бутерброд.  Лида  покраснела  до  ушей.  Павел  поднялся  из-за  стола, шагнул в сторону Сергея и тоном, не требующим пояснения, предложил Сергею выйти поговорить.
На крыльце состоялся мало приятный разговор.
   - Чтобы твоей ноги больше не было в нашем доме. Понял?!
   - Я хотел…
   - Запрячь свои хотелки подальше. Лида не желает с тобой разговаривать, неужели тебе это не ясно.
   - Ясно. Но не могу понять, почему? Я очень хочу знать, почему Лида меня избегает?
   - Не знаю. Она не говорит, но видно очень ты её обидел или оскорбил. Это уже не важно. Двигай отсюда подобру-поздорову.
   Собирался Сергей поговорить с отцом, но передумал, он знал, что отец решительный и быстрый на руку. Сергей решил сам разобраться и докопаться до сути. Интересно,
что  они скрывают  или кого  скрывают.  А  то,  что  скрывают,  у  Сергея  не  было сомнения. Он наблюдательный.
                * * *
   - Что-то зачастили, молодой человек, в наши края. Я тебя уже третий раз вижу в наших местах. Ищешь что? - обратился к Сергею незнакомый пожилой человек.
   - Да так. Я…
   - Смотрю, ты всё выискиваешь, высматриваешь? Не из «Поиска» ли?
   - Да. А как Вы догадались?
   - Ходят тут такие молодые, как ты. Всё катакомбы ищут. И ты с ними.
   - Да. Меня интересуют катакомбы района Большого Фонтана, - моментально сориентировался Сергей.
   - Что же там интересного, в тех катакомбах, Мрак и сырость. – Бывают интересные вещи. Как партизанили в войну, - вспомнил Сергей недавнюю экскурсию в Усатовские катакомбы.
   - Тут не партизанили. Катакомбы мелкие, мало, где спрятаться, - ответил мужчина. – А
зовут тебя как, фамилия?
   - Мещеряков я. Сергей.
   - Сынок Прокопия?
   - Да. Вы его знаете?
   - А как же. Хороший человек. Наш. Я Голик Иван, не слыхал? Твой отец не служил в органах, но много хороших дел сделал для  нас. Помню я  его, -  и протянул руку Сергею.
Поздоровались, познакомились.
   - Заходи ко мне в хату, гостем будешь. Расскажу тебе про катакомбы. Чайком побалуемся, а то и чего покрепче, за знакомство. Я тут рядом, вот моя хата, - указывая на соседний дом, сказал новый знакомый.
   Гостеприимство не входило в планы Сергея, но что поделаешь, коль застукали.
Дом оказался большой, ухоженный. Обстановка не дорогая, но аккуратная, чисто, прибрано. На полу дорожки, в буфете поблёскивали графинчики с разноцветной жидкостью. Выпили по маленькой рюмочке приятной наливочки, видно домашнего приготовления, закипел чайник, на столе появились печенюшки.
   - Так что тебе рассказать про катакомбы, мил человек, - как бы продолжая разговор, начатый  ещё  на  улице,  завёл  Иван  Голик. –  Ничего  особенного, если  не  считать подозрительных звуков последнее время из под земли. Не то сверлят, не то пилят, но звуки размеренные и долгие. Собирался заняться этим делом, но руки не доходили. И зачем мне эти тайны Мадридского Двора. Отслужил я своё.
   Иван долго и обстоятельно рассказывал про свою жизнь, давно видно некому было излить душу. Рассказал про тяжёлое голодное детство, про службу в НКВД, КГБ, про войну. Да всё с такими подробностями и таким анализом. Не похоже было на разговор забитого нищетой и голодом крестьянина, хотя и в далёком прошлом. Сергей обратил на это внимание.
Дома  Сергей  рассказал  отцу про  своего  нового знакомого, не  уточняя  где  и  по какому случаю с ним познакомился.
   - Явно не чистое там дело, с этим Иваном Голиком, - закончил разговор Сергей.
Отец Сергея не привык откладывать в долгий ящик решение любых вопросов и на второй же день поделился своими сомнениями, по рассказам сына, с начальником Городского
Управления  КГБ.  Дело  завертелось.  Только дай  пищи этим  КГБистам,  подумал
Прокопий.
                КТО ТЫ, ИВАН ГОЛИКОВ?
   - Свириденко, майор, знаешь такого Ивана Голика, майора в запасе? - начал разговор
генерал Чекало.
   -  А  как  же.  Знаю.  Наш  самый  активист  из  отставников,  -  ответил  чётко  майор
Свириденко, из отдела собственной безопасности.
   - Так разбери его на части, всю подноготную про него. Сигнал поступил. Срочно.
   - Он же проверенный перепроверенный сотню раз. Чего ещё? Тем более – в отставке.
   - Свириденко, а знаешь ты такой старый армейский анекдот: сидят за столиком в ресторане трое друзей, вместе кончали училище. Один - полковник, другой – подполковник,  а  третий  -  старший  лейтенант.  Старший  лейтенант  спрашивает  у друзей, выпивших за службу и за жизнь уже второй графин:
   - Что это так в жизни получается, вместе кончали училище, а ты - полковник, ты -
подполковник, а я всё старлей.
Полковник ему в ответ:
   - Видите в окне, машина дрова сгружает?
   - Скорее всего дрова, - ответил подполковник.
   - Вы, что, одурели спьяну, - не выдержал старлей. – Это же машина овощи сгружает.
   - Вот поэтому ты только и старлей. Им и помрёшь. Намёк понял?
   – Будет исполнено, - Свириденко кивнул.
   - Неделю срока.
   - Так точно. Неделю.
   Через  три  дня  довольный и  улыбающийся Свириденко докладывал начальству о выполненном задании.
   - Проверено досконально. Никаких замечаний по документам нет. Всё чисто.
   - Ты что, про разгружаемые дрова не понял, на родину его ездил, проверил родню,
односельчан? – гневно остудил начальник довольного майора.
   - Нет. Только по документам, - с дарением на «у», сказал смутившийся майор.
   - Ты думаешь, что на проверку бумажек я тебе дал неделю?
   - Понял. Сделаю, - приложив к козырьку руку, выпалил Свириденко.
   Майор понял, что копать придётся глубоко, если такое заварилось. Выписал в финчасти командировочные на три дня в далёкое село на Брянщине. И там ничего не накопал. Поумирали все, кто хоть что-то мог рассказать про те далёкие времена.
   Свириденко оказался в трудной ситуации, как доложить начальству, что не справился с заданием, как выкрутиться из этой ситуации, что предпринять. И как часто случается в жизни, помог случай. Он пожаловался жене, что его ожидают неприятности.
   - Но это секрет, никому ничего, поняла?
   - Как же не понять? Не первый год замужем.
   Жена рассказала своей подруге, та поделилась новостью со своим знакомым, а тот оказался психиатром, специалистом по гипнозу, молодой специалист Георгий Рошкован. И поехало.
   Георгий пользовался в Одессе шумной славой среди студенческой молодёжи. Он выступал   перед   ними   в   полных   залах   с   опытами   гипноза.  Выделывал   такие невероятные штуки, что дух захватывало. Парней он заставлял под гипнозом представлять себя девушками, загипнотизированные собирали цветы на деревянном полу сцены, по желанию гипнотизёра они «выступали», как открыватели новых земель, пассажирами самолёта.   
   Доходило до смешного. Как-то группе под гипнозом дали  команду пристегнуть ремни  перед  взлётом. Все  привычно  «нашли» ремни  и бойко их «пристегнули». Одна из девушек, видно  не летавшая никогда  самолётом, никак не могла найти место, куда бы пристроить «свой» ремень.
   - Товарищ генерал, задание не выполнил, - бодро доложил Свириденко.
   - Чего такой довольный? Я шкуру с тебя спущу. Такое простое задание не выполнил.
   - Там никого не осталось. Все вымерли. Ни одного свидетеля прошлых лет, но есть другой выход.
   - Какой ещё выход?
   - Устроить ему гипноз. Он сам всё расскажет.
   - И ты веришь всей этой белиберде?  Может гадалку позвать или шамана? Новые методы осваиваешь?
   - Знаете, товарищ генерал, я был на сеансе, такое навидался, никогда не поверил бы,
что такое можно проделывать с людьми. Пригласить его к Вам?
   - Давай. Попробуем. Всё равно ничего другого нет.
   Георгий  охотно  предложил  свои  услуги  органам.  Он  гарантировал,  что  человек
«правдиво» расскажет всё, что необходимо было у него узнать.
   - Почему Вы так уверены в положительном результате?
   - Гипноз – не шарлатанство, это наука. Просто в Советском Союзе долгое время ею пренебрегали, считали, что это шарлатанство. За рубежом достигли больших успехов. Мы тоже стараемся.
   - У нас есть специалисты?
   - Конечно. Институты работают над этим.
   - Не верится во всякие такие штучки.
   Молодой  врач  внимательно  смотрел  прямо  в  глаза  генерала.     Прошло  всего несколько минут, как генерал закрыл глаза и погрузился в спокойный сон. В кабинете кроме самого генерала и Георгия никого не было.
   Генерал встряхнул головой, оглянулся по сторонам. Всё та же обстановка, он сидит в своём кресле, перед ним за столом сидит приглашённый врач.
   -  Извините,  я  что-то  отвлёкся.  Так  о  чём  мы  говорили?  –  генерал  внимательно посмотрел на Георгия.
   - Мы говорили, что гипноз – это наука, а не шарлатанство.
   - Это я уже слышал. Всё не доказательно, одни эмоции.
   - Как Вам будет угодно. Могу я Вам сказать, что в детстве Вы упали в колодец и Вас долго не могли оттуда достать, а когда достали, то отец здорово побил ремнём в добавок, чтоб не лазил, куда не надо?
   - Да-а. Такого даже в моей автобиографии не написано. Откуда Вы это узнали?
   - От Вас. Вы мне всё это сами рассказали только что.
   - Странно. Так я был под гипнозом? И сколько времени?
   - Не больше трёх минут.
   - Ну и ну. Больше я ничего не говорил? – с интересом переспросил генерал.
   - Я же давал подписку вашим товарищам!
   В Управлении быстро согласились с дельным предложением. Тем более, что все гипнотизёры были у них на учёте.
   - Доктор, я бы Вас попросил принять участие в одном эксперименте. Тут у нас небольшая проблема. Мы организуем сеанс гипноза и Ваше присутствие было бы очень желательно, - обратился с просьбой начальник Управления к Абраму Моисеевичу.
   - Я к Вашим услугам. Когда приступать к работе?
   - А Вы уже работаете. Вас ознакомят с подробностями.
   Результат гипнотического сеанса с майором запаса Голиком был, на удивление начальства городского КГБ, как нельзя лучше. При очередной ежегодной госпитализации  и врачебном осмотре всех офицеров запаса КГБ, Ивана Голика, под видом сеанса психотерапии, погрузили в гипнотическое состояние.    Он такое наговорил, что видавшие виды чекисты были крайне озабочены. Перед ними ожила картина жизни российского кулачества начала столетия, уклад их жизни, невероятная любовь к земле. Это был целый класс гражданского российского общества с его строгим семейным укладом, стремлением к образованию, пониманием экономики сельского хозяйства. Воскресли ужасы раскулачивания, борьбы против коллективизации, голод и последствия продразвёрстки. И во всём этом – сам Иван Голик, как сын своего отца, раскулаченного брянского зажиточного крестьянина.
   - Неужели всё это было на самом деле? – задавали себе вопрос присутствующие на сеансе гипноза. За два часа под гипнозом Голик рассказал многое. Весь сеанс тщательно записывался на магнитофон. Составили протокол «допроса». Подписали: гипнотизёр Георгий Рошкован, врач Абрам Готлиб, подполковник КГБ Свириденко. Поблагодарили за отличную работу Рошкована и пошли к начальству Готлиб и Свириденко.
   - Так. Всё ясно, - резюмировал услышанное генерал, - Ваше мнение, товарищи? Что будем делать?
   - Разрешите   мне, - начал Готлиб. – Во-первых, следует отметить высокую профессиональную работу доктора Рошкована. Сеанс гипноза с гипнорепродукцией
проведен на самом высоком уровне, чувствуется рука   мастера, хоть и достаточно молодого…
   - Я это проверил. Вы правы, но молодость не бывает достаточной. Она есть или её нет. Единственно, что молодость имеет неприятное свойство быстро проходить - перебил Готлиба генерал, - извините. Продолжайте.
   - Да. Так вот. Работа гипнотизёра прекрасная, но сам майор при этом вёл себя неадекватно. Обычно под гипнозом люди, вспоминая определённые периоды своей жизни, заданные гипнотизёром, ведут себя несколько иначе – сосредоточены, напряжены, нервны. А майор Голик, как его там, забыл имя… да не важно, отвечал на задание   гипнотизёра  вдохновенно, я бы даже сказал, чрезмерно выспренно. Абрам Моисеевич понимал, что его слова - сплошная ложь, была ли эта ложь во благо или во спасение, или обман ради выгоды. Какая уж там выгода, но поступить иначе он не мог. Это указывает на то, - продолжал уверенно доктор, -   что мысли его с самого детства летали в высших сферах, его фантазии были обращены на виденную им жизнь зажиточных селян. Он совершенно ясно с раннего детства представлял себя таким вот барчуком, борцом за справедливость против раскулачивания, хотя сам и его многочисленная  семья  жили  в  нищете  и  все  погибли  от  голода.  Сам  он  спасся случайно, будучи призванным в Красную Армию.
   - Вы уверены в своём заключении? – переспросил генерал.
   - Я с ним встречался в другой обстановке, ещё в лагерях. Я был заключенным, как
«враг народа», хотя и работал в лагерном лазарете врачом, а он - охранником. И тогда я видел в нём забитого, практически безграмотного крестьянина. С годами, видно, он прилагал  немало  усилий,  чтобы  приблизить  свои  детские  фантазии  к действительности. Я закончил, товарищ генерал.
  - Понятно. Ну что ж, на том и закончим. При всём при том, никакого значения  майор Голик уже для органов не имеет. В запасе он или в отставке – не важно. Спасибо всем за службу. Присутствующие на заседании расходились, Свидиренко задержался и когда он с генералом остались наедине, обратился к генералу:
   - Абрам оказался не на нашей стороне.
   - А он ни на какой стороне, он сам по себе. Исключительно порядочный старик, несмотря, что еврей. Сына моего поставил на ноги, чего не смогли сделать киевские светила. Да и твоя жена в порядке.
   - Что правда, то правда. Он специалист.
   - Он как-то рассказал мне старую восточную притчу, - начал генерал. - Жил давным- давно один фараон и сильно заболел. Маялся животом, кричал, корчился на огромной своей постели в золоте и серебре и никто не мог ему помочь. Он орал, что всех этих шарлатанов-лекарей перевешает. Ему предлагали сделать очистительную клизму, но тот прогонял советчиков. Фараон очень боялся клизм ещё  с  детства. Предложили фараону,  как  последнее  средство,  позвать  лекаря-еврея  из  далёкого  маленького городка обширной фараонской империи. Фараон согласился и предупредил, что если тот  не  поможет,  то  он  его  публично  казнит.  Еврея  привели,  он  ознакомился  с жалобами фараона и велел принести всё необходимое для клизмы. Фараон закричал на лекаря, что отрубит ему голову до всяких процедур. На что еврей ответил, что не собирается ставить фараону клизму, а распорядился поставить клизму себе – лекарю-еврею. Фараон увидел, как клизму ставят еврею и так хохотал, что  у него случился самостоятельный стул и ему стало сразу легче. С тех давних пор, когда властителям становится плохо, клизмы ставят евреям.
Оба от души посмеялись и Свидиренко ушёл.
   Голик при случайных встречах вежливо раскланивался с Готлибом, и не больше, не вступал с ним ни в беседы, ни в воспоминания. Но однажды, на одном из вечеров работников КГБ, он подошёл к Абраму Моисеевичу, отозвал его в сторону и шёпотом рассказал,  что  «доброжелатели»  рассказали  со  всеми  подробностями  про  сеанс гипноза, про заключение Готлиба у генерала, от всего сердца поблагодарил за участие.
   - Око за око, зуб за зуб, как говорят в народе, - ответил Готлиб, - а я бы добавил в нашем случае – жизнь за жизнь.
   Иван Голик пригласил Абрама Моисеевича в гости.
   - Приходите, посмотрите, как коротает  последние годы своей жизни «враг народа». Адрес мой: Большой Фонтан, улица Тимирязева 115. У меня свой дом. Приходите. Буду очень рад. Поговорим за жизнь. Я Вас очень прошу.
   - Приду, как-нибудь, поговорим, - согласился Готлиб. Он не был уверен, придётся ли воспользоваться гостеприимностью хозяина.
                УРОЖАЙ
   Время шло само по себе, не взирая на мировые катаклизмы, на смену правительств и
порядков. Хоть и говорят «время-деньги», на что Остап Бендер в своё время говорил:
время, которое у нас есть, это деньги, которых у нас нет.
   - Почему же так получается? Всё часто бывает только потому, что мы не умеем справляться с течением времени, - завёл как-то разговор Владимир за ужином. - Не у каждого хватит энергии, чтобы работать, как Наполеон, Лев Толстой или Екатерина Вторая – по двадцать часов в сутки, а спать – по четыре. Редко встретишь в жизни таких людей. Однако, ведь многие вполне обычные люди, находят время, чтобы иметь увлечения, порой перерастающие в солидный источник доходов, серьёзно заниматься своими детьми, писать и защищать диссертации, изучать, например, японский язык…
   - Почему именно японский? - не выдержала Лида.
   - Можно и китайский… писать книги, рисовать картины, собирать летательные аппараты в своём дворе, делать изобретения, как это сделали в своё время два товарища, они в заброшенном сарае сконструировали первый в мире телевизор. И это совсем не значит, что у них не убрана квартира, не приготовлен ужин, а дети предоставлены сами себе.
При этом они ещё умудряются быть ответственными по основному месту работы. В
чём же проблема и в чём разница между ними и обычным обывателем?
Всё просто: эти люди более собраны, они живут сегодняшним днём, они благодарны судьбе  за  каждую  секунду  своего  времени.  Главное  в  жизни  –  не  транжирить, а экономить драгоценное время и заставить время работать на вас.
   - Время лечит, - не сдержалась Лида
   - Время и калечит, - вставил Павел.
   - В труде время летит незаметно, - добавила мать.
   -  Так.  Заканчиваем  философские  дебаты  про  пространство  и  время,  -  заключил
Владимир.
   - Мы покоряем пространство и время,
     Мы молодые хозяева Земли,
запел ровным и красивым голосом Павел.
   Бурно отметили Карпины сбор первого урожая грибов. Грибы выдались на удачу, не взирая на  «грубые» отступления от рекомендаций книжных специалистов. Один в один. Все крупные, белые, с красивой гладкой, слегка шершавой, головкой, на крепких ножках.   Продали большую партию выращенных грибов в одни руки за приличную цену.
   - Знаете, мои дорогие, - произнеся первый тост за удачный урожай, сказал Владимир, - главное в нашей жизни что-нибудь делать. А если ещё и с душой, то обязательно получится. Уж как я пренебрегал всяческими рекомендациями, вычитанными в книжках по грибоводству, а получилось не хуже, чем у самых лучших специалистов по выращиванию грибов.                - Ты и есть самый лучший специалист, - не выдержала Лида. – Предлагаю тост за самого выдающегося специалиста в области гриболовства, то есть, грибоводства.
   - А чего ты поправляешься, - вступил Павел, - ты правильно оговорилась – гриболовства. Словил папаня грибы за бороду. Вот и результат. Давай, пап, и дальше не хуже. Зарабатывай.
   - И что? Вот так всю оставшуюся жизнь буду выращивать грибы? Это оказалось самое легкое в моей жизни. Практически никаких усилий. Так  немного  поработал, а  вышло
– на большую сумму, считай - больше, чем зарабатывал на кандидатской в месяц. Но всё равно – это не моё занятие.
   - Ладно, папуля, перемелется – мука будет, - утешала отца Лида.
   - А из той муки напечём аладушки, - схохмил Павел. - Вот житуха.
   - Володя? А не загнёшься ты в том подземельи на грибах? – вступила в разговор Люда,
стараясь прервать шутливый тон детей.
   -  Я   же  эпикуреец-оптимиреец,  вернее  оптимист-эпикурист,  -  шутливо  ответил
Владимир.
   - Чаво? – почти хором спросили дети.
   - Эпикур, был такой древнегреческий философ с острова Самос,  так он призывал людей соизмерять удовольствия, которые получают, с возможными последствиями от этих удовольствий. Он призывал не бояться смерти. «Смерть не имеет к нам никакого отношения, -утверждал  Эпикур. -  Когда  мы  живы,  смерти  ещё  нет,  когда  она приходит, то нас уже нет».
   - Пап, а пап? Почему ты всё на свете знаешь? – спросила Лида.
   - Ну, на счёт – всё, это ты немного загнула. Не может человек, даже сверх гениальный, знать всё. Когда я ещё был студентом, у нас был профессор Александр Александрович Мирошниченко. Мы его называли: часы, усы и козырёк. Он носил морскую форму. Он нам преподавал начерталку, ну… начертательную геометрию. И когда студент ему на экзамене имел наглость сказать, что знает всё, в ответ он произносил свою излюбленную тираду:  Всё знает только Бог. Вся наука, в совокупности, знает только половину того,  что  знает  Бог, во всех книгах написано половина того,  что  знает наука. Я прочёл половину того, что написано в книгах. Преподаю Вам половину того, что знаю сам. Вы записываете  половину того,  что  услышали на  лекциях. Выучили половину того, что записали. Запомнили половину того, что выучили, а ответили, в лучшем случае, половину того, что выучили. Так что же Вы знаете в конце-концов? Меня всё интересует. Почему птицы летают, почему трава растёт, почему человек поступает так, а не этак. Всё в мире интересно. Успеть бы узнать ещё много чего. И жизнь при этом становится интересной. А что там за поворотом? А что будет завтра, через месяц, через столетие?
   - И что же, ты собираешься жить ещё сто лет? Я тебе желаю бессмертия, но это же чушь, - авторитетно заявила Лида.
   - Как сказал один философ, не помню кто, «Поступай сегодня так, как будто это твой последний день в жизни, а делай дела так, как будто ты бессмертен». Понятно? Есть такая  иудейская притча: один молодой странник увидел, как солидного возраста человек садит молоденькое дерево-смоковницу и спросил: – когда же оно даст  плоды? Садовник ответил: – лет  так  через пятьдесят.  Прошло много лет – целая жизнь. Оказался странник-старик в тех же местах и видит, как плоды огромной смоковницы собирает солидного возраста человек. Вы всё-таки дожили до плодоношения посаженного Вами дерева? Нет, - ответил тот, - это мой отец посадил дерево, а я собираю плоды. Вот такая петрушка. Кстати, мой отец не раз повторял, что из меня ничего не выйдет, что я распыляюсь, что всем хочу заниматься. Он сам при этом за свою короткую жизнь пренебрегал всем – бытом, одеждой, даже едой, во имя одной цели – познания основных законов мироздания.  Для  этого  он  учил  языки,  математику,  астрономию.  Жизни  ему  не хватило, но он старался.
И последнее, что нам понадобится в строительстве жизни - материалы. Материалов больше всего  расходуется два:  не  восполняемый -  время  и  пополняемый -  мозги. Причем потребность в  них  находится в  очень  странной зависимости: чем  больше имеем мозгов, тем меньше приходится тратить времени и наоборот. Еще у них есть одно общее свойство: и того и другого всегда не хватает, сколько бы их не было. Но лучше пополнять мозги, время и так уходит, хотим мы этого или нет. Как красиво сказал один из великих: «И каждый час уносит частицу бытия».
   - Потому они и великие, что красиво говорили, - констатировал Павел.
                РАЗВЯЗКА?
   Сергей Мещеряков не находил себе места. Обида грызла его. Как это так, какая-то
шмакодявка отказала мне взаимностью. Мне - плейбою. Мне, которому нет отбоя от  девчонок. Какие  красотки  за  мной ухлёстывали.  А эта  –  нос воротит.  И  не известно, почему. Я так с ней был обходительный, старался изо всех сил. Такого со
мной никогда не было. А она брезгует. Я доберусь до этого кодла жидовского. Выведу их на чистую воду. Они у меня попляшут, сволочи.
   Такие  мысли  не  покидали Сергея,  не  давали  ему нормально жить,  тревожили и бесили. Он забросил гулянки, друзей. Всё придумывал кару одну страшнее другой. Лиде, всему их выводку. Кто ищет, тот всегда найдёт. Искать только нужно тщательно и постоянно. И добрался Сергей до сути. Факты – упрямая вещь. Двери Лидиного дома открыл смущённый мужчина, выдав себя за дядю, подозрительная деятельность, по словам   майора   Голика,   нового   знакомого   Сергея,   в   катакомбе   по   соседству. Отсутствие могилы Карпина. Вычислил, что Карпин не убит, а скрывается. На этом он и сыграет. Либо Лида станет его, либо её папаша сядет, в лучшем случае, надолго. Это не единственный путь мести.
   - Валя, хочешь иметь джинсы? – лукаво обратился Сергей к другу.
   - Спрашиваешь?!
   - Сделаешь дело, получишь.
   - Что?
   - Завтра у нас комсомольское собрание. Выступишь и заявишь, что гнать надо из наших рядов всякие отбросы общества, в том числе проституток. Нет им места в нашем Комсомоле. Они порочат светлые идеалы Коммунизма.
   - Кого ты имеешь в виду?
   - А ты не понял, Лиду Карпину.
   - ???
   - Да-да. Ты не глухой. Карпину.
   - Не понял. Ты же за ней ухлёстывал? А что случилось?
   - Так она брезгует. Пренебрегает мной. Мной! Понимаешь. Я так не оставлю. Я её доконаю, падлюку.
   - Как-то неудобно про неё.
   - Так фирму будет носить кто-то другой. Пока. Друг?!
   -  Ладно.  Согласен. Лучше бы  просил  её  трахмануть, я  бы  согласился с  большим удовольствием.
   - Это сильнее.
   Комсомольское собрание шло как всегда нудно, тихо, спокойно. Кто спал, кто читал, кто зевал, превозмогая сонливость. Обычные речи штатных ораторов: расширить… поднять… осудить… принять активное участие... Пока не выступил Валька-«ходок». Что тут началось. Свист, улюлюканье, выкрики: «Провокация», «заткнись, подонок», «покажите эту профессионалку», «где она принимает?», «сколько берёт?». Председательствующий с большим трудом сдерживал зал. Лида сидела, понурив голову, слёзы заливали лицо. Она ничего не слышала, не соображала, готова была покончить жизнь тут же, на месте. Подруги окружили Лиду, утешая её, как могли.
   Вальке дорого достались джинсы. Сокурсники Лиды избили его до такой степени, что он неделю не показывался в институте. Лида почти месяц не ходила в институт, пропуская лекции. Но на зачёты пришлось ей появиться в коридорах института. Подруги не оставляли Лиду одной и всюду сопровождали её. Со временем ажиотаж улёгся. Все понимали, что это обыкновенный наговор. Никто не поверил в то, что Лида Карпина могла до такого дойти.
Что ж, не сработало, пойдём другим путём, - рассудил Сергей. В запасе был второй вариант – Карпин.
   - Лидуся, минуточку, - Сергей преградил дорогу Лиде, настойчиво стараясь задержать её в коридоре, - одну секунду. Нужно поговорить, Лидуся, дорогая, милая.
   - Не называй меня так. Никакая я тебе не Лидуся.
   - Уважаемая Лидия Владимировна, выслушайте меня, пожалуйста, очень прошу. Сделайте  снисхождение.  Даже  приговорённому к  смертной  казни  дают  последнее слово.
   - Не хочу с Вами разговаривать. Мне тошно от Вас, пропустите, - попыталась Лида вырваться из плена.
   - Мы же так хорошо вместе проводили время. Вместе чуть не погибли в бурю. Судьба повязала нас на веки, а ты - воротишь нос. Что случилось? Что тебя так сбило с толку? Ответь. Прошу тебя, дорогая. Я не нахожу себе места.
   - Мне противно даже стоять рядом с оголтелым антисемитом, - гневно ответила Лида.
   - Вот  в  чём  дело? Теперь, наконец, мне немного яснее стало, в  чём  ты  меня обвиняешь?
   - В том, что ты так отзываешься об евреях по-хамски. Мне это противно и крайне неприятно за твоё пещерноё юдофобство.
   - Где ты нахваталась таких красивых слов, у папеньки? Глупенькая. Это не касается тебя. Я с тобой знакомился, ухаживал, как мог, но очень старался, проводил время, зная, что ты еврейка, - Сергей беззастенчиво лгал. Он не совсем был уверен, что связался бы с Лидой, знай, что она еврейка. К евреям у него была семейная идеосинкрозия.
   - Это касается меня в первую очередь. Закончим этот неприятный разговор. Я всё сказала.
   - Тебе кажется, что ты всё сказала, а мне кажется, что ты ещё не всё сказала. Я не услышал твоего последнего слова.
   - Отстать от меня. Мне противно с такими людишками иметь дело.
   - Ты сильно пожалеешь. И всё твоё кодло. Либо ты станешь моей женой и немедленно или я из Вас сделаю отбивную, - не выдержал и перешёл на крик Сергей. Жилы на шее надулись, он весь напрягся и показался Лиде страшным чудовищем. – Я знаю, что отец твой не погиб. Он жив и скрывается в катакомбах. И если ты мне откажешь, то ему и часу не прожить. Поняла? – Сергей блефовал, он пошёл на откровенный шантаж, но ударил в самую точку. Он это понял по поведению Лиды.
   Лида дёрнула Сергея за руку, которой он придерживал её, освободивших из отвратительного плена. А может ли быть приятный плен?
   - Срока тебе три дня. Жду хороший ответ, - прокричал ей вслед Сергей.
   Окольными путями до Люды дошли слухи, что её мужа обнаружили и ему может угрожать КГБ, что копали глубоко и докопались до катакомб. А  тут ещё и Лида добавила угрозу Сергея. Всё сходилось на том, что нужно самым срочным образом принимать решение.
Семейный совет проходил бурно. Что делать? Как быть? Поступали разные предложения, одно невероятнее другого. Не могли на чём-нибудь конкретном остановиться, но принимать решения следовало быстрее.
   - У меня есть одна идея, - начал Павел.
   - Одна? – не выдержала Лида, - маловато.
   - Не перебивай. На днях я смотрел у друзей видик. Американский фильм «Близнецы». Копия ужасная. Но одно я узрел, там два парня – близнецы, и на этом построены сцены  с переодеванием, подменой похожих братьев. Что, если попытаться сыграть с Владленом такую игру? А? Вы похожи, фамилии одинаковые, он ни в чём не замешан?
   - Интересно, как это ты себе представляешь? – не выдержал Владимир.
   - Очень просто. Ты берёшь его паспорт и уезжаешь куда-нибудь, надолго, - продолжил
Павел фантазировать.
   - Может в Израиль? – неуверенно вставила Лида, - будет повод и нам после туда переехать.
   - Вы что, смеётесь? В ОВИРе тут же прихватят.
   - Уехать подальше и там провернуть.
   - Я слыхала, что из Прибалтики проще выехать в Израиль, - предложила Люда, - хотя мне бы не хотелось, чтобы ты сам уезжал. Когда же мы сможем поехать?
   - У нас в Риге друзья. Можно через них попробовать, - продолжил Володя.
   - Вы уже так всё решили, не спросив самого Владлена. Может он и не захочет ввязываться в эту Вашу авантюру. Ему самому нужен паспорт.
   - Паспорт – ерунда. Потерял и получит новый. Уплатил штраф. И всё, - увереннее высказался Владимир. Идея эта ему подошла.
   На удивление Владлен сразу же согласился. Начали обдумывать детали операции. Заседали, как в штабе перед главным сражением. Расстелили листы бумаги и вычерчивали графики выполнения этапов.
   Первое: связаться с Ригой. Согласится ли Арвис приютить на время Володю? Когда- то они были очень близки по работе. Потом на многие годы разъехались. Временами встречались в Одессе или в Риге. Семьями отдыхали друг у друга. Но в последнее время связь нарушилась. Весточки получали редко.
   Второе: проверить схожесть фотографий на паспортах. Паспорт Владимира сохранился, хотя всем было сказано, что паспорт сгорел вместе с хозяином. Даже было  предложение поменять паспорт с фотографией Владимира, вместо Владлена. Но потом от этого отказались. На старом фото на паспорте пятилетней давности трудновато было различить их между собой. Только при тщательном расследовании можно было установить, что на фото другой человек. Владлен был полнее и крупнее лицом. Время меняет человека – рассуждали «заговорщики».
   Третье: подготовить все необходимые документы с собой.
   Четвёртое: провернуть с «потерей паспорта» до отъезда Володи из Одессы.
   Пятое: Владлену исчезнуть из Одессы на некоторое время, пока Володя будет оформлять в Риге визу в Израиль.
   Шестое: постановили, что если, не дай Бог, Володю схватят с чужим паспортом, то он будет настаивать, что паспорт он украл у двоюродного брата и воспользовался им для побега.
   Седьмое: хранить тайну до конца. Детали решать по мере поступления.
   Решили, постановили и взялись за дело.
   Арвис согласился без запинки, но предупредил, что в Риге не спокойно, бурлит народ, выступает за экономическую самостоятельность Латвии от центра, от Москвы.
В тот же вечер Владимир перебрался к брату пожить несколько дней, пока решится вопрос с паспортом.
                * * *
   В семь часов утра в воскресенье к дому Карпиных подкатил «УАЗик». Резко заскрипели тормоза, из машины выскочили четверо в штатском. Один остался возле машины, трое быстрым шагом последовали к  дому,  один  обогнул дом  с  тыльной стороны,  двое  взошли  на  крыльцо.  Громкий  стук  разнёсся  по  всему дому.  Павел взглянул в окно и всё понял, застыв с гантелями в реках. Он каждое утро занимался усиленной гимнастикой, поддерживая хорошую спортивную форму, мать возилась на кухне,  Лида,  как  всегда  при  удобном  случае,  а  воскресенье  такой  случай,  спала крепким молодым сном.
   - Открывайте немедленно, не то взломаем дверь.
   - Зачем ломать, открываю, - мать быстрым шагом пошла к двери.
   - Всем стоять на месте, не двигаться. Эй ты, брось гантели, - скомандовал один из визитёров.
   - В кого бросить?
   - Я тебе похохмлю, нудно станет. Костыли будешь искать. Брось на землю.
   - Павел разжал пальцы, гантели упали на пол. Одна из них зацепила при падении пальцы  ног.  Павел  взвыл  от  боли.  Проснулась  Лида.  Вышла  в  салон  и  увидела странную картину. Мать стоит посреди комнаты с поварёшкой в руке, Павел стонет, держась за ступню, в дверях двое неизвестных.
   - Что происходит, может мне сказать кто-нибудь наконец, - не выдержала Лида.
   - Молчать, - заорал непрошенный гость.
   - Что Вы на меня кричите, ещё в моём доме?
   - Заткнись, малявка. Где Карпин? Быстро отвечайте.
   -  Какой  Карпин?  –  спросила Люда.  Она  всё  поняла, но  не  подала  вида.  Павел  с удивлением посмотрел на мать, на её выдержку.
   - Владимир Семёнович Карпин?
   - Вот он, - указывая на портрет на комоде в чёрной рамке и на ордена рядом на подушечке. - Вы наверное не в курсе дела, он погиб от бандитского ограбления.
   - Не морочьте голову. Нам известно, что он скрывается у Вас. В катакомбах.
   - В каких катакомбах? - вступил Павел.
   - В Ваших катакомбах, в доме. Где тайный ход, показывайте немедленно.
   - Какой тайный ход, какие тайны могут иметь одесские катакомбы? Вот обыкновенный ход, смотрите, там он, - указывая на открытый шкаф в пристройке, показала Люда.
Спустились   в   катакомбу,   осмотрели,   но   ничего   подозрительного   не   нашли.
Разведение грибов, приличное «бытовое» обустройство – и ничего больше.
Ни с чем так и ушли. Как хотелось им вслед заулюлюкать, засвистать этих
«пинкертонов».
                ПОБЕГ
   С паспортом решилось, как нельзя лучше. Владлен заявил в милицию, что у него
украли, как  видно в  троллейбусе, бумажник с  деньгами и  важными  документами: паспорт,  водительские  права,  которые  давно  уже  были  просрочены,  у  Владлена машины не было более десяти лет и профсоюзный билет. Милицию особенно рассмешила пропажа «важного документа» - профсоюзного билета. Рекомендовали подождать неделю, может подбросят документы. Владлен уплатил 10 рублей штрафа и получил новый паспорт. Родные шутили, вместе с «потерей» паспорта Владлен потерял и штамп о браке с Юлей. Это ему «дёшево» обошлось, всего 10 рублей. Операция «побег» прошёл блестяще. Лёгкая маскировка: тёмные очки, шляпа, чемодан и авоська с едой и бутылкой лимонада на дорогу, без провожающих – типичный советский командировочный.
   Только в купейном вагоне фирменного поезда Одесса-Рига, заняв своё место, Владимир почувствовал некоторое облегчение. Пронесло. В Риге Владимира ожидала тёплая встреча. Арвис с женой были на вокзале.
   В один из дней случайно Арвис увидел паспорт Владимира с другим именем. Пришлось подробно рассказать о случившемся. У Арвиса были и свои счёты с НКВД- КГБ.
   14 июня 1941-го года он, в числе так называемых спецпереселенцев, с семьёй и многих тысяч латышей, был насильно вывезен в теплушках из Риги в Северный Казахстан. Из большой семьи в тридцать человек: родители, братья, сёстры, дядья, тётки, остались в живых только трое, он, его младший брат и двоюродная сестра. Остальные умерли от голода, болезней, издевательств. Отец, единственный из всей семьи, покончил жизнь самоубийством. Не выдержал известный инженер-строитель издевательств, грубого надругательства охранников.
   - Я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы ты благополучно уехал из этой проклятой Богом страны, - успокаивал Арвис, - как я тебе завидую. Сам бы уехал к чёрту на кулички, лишь бы не видеть этого бардака.
   Он сдержал слово. Подключил все связи. В ОВИРе потребовали от Владимира заявления  о  том, что жена и взрослые дети не имеют финансовых  претензий к Владлену (Владимиру) Карпину. Хорошо, что бывалые люди ещё в Одессе посоветовали иметь, на  всякий  случай, такой  документ. Знакомый адвокат закрыл глаза на незначительное несовпадение имени и отчества в заявлении и паспорте. Прошло. Виза и билет на самолёт на руках. Дата вылета установлена, место в самолёте обозначено. Можно ехать.
   В Голландское Посольство, выполняющее консульские обязанности Израиля, Владимир  сдал  пакет  с  наградами, документами, которые нельзя было перевозить через границу  в Израиль и ему предложили два варианта выезда – через Москву или через Будапешт. Владимир, естественно, выбрал Будапешт.  Ему не хотелось испытать страх возможного разоблачения. С Москвой покончено.
                Сюда я больше не ездок.
                Карету мне, карету…
промелькнуло в  голове Владимира и  он  усмехнулся своим, казалось, не своевременным мыслям.
   Владимир никогда не думал, что он может так волноваться, подкашивались ноги, подташнивало, голова раскалывалась и самое страшное, он никак не мог унять этот страх.
Что со мною происходит, чего я боюсь? Самое страшное, что может случиться, меня могут задержать, разоблачить, привлечь за  подделку документов, за нелегальный переход границы. И  что?  Крутились тяжёлые  мысли  в  голове. Хуже смерти ничего не будет,   повидал их на своём веку достаточно. И на фронте и в обычной жизни. Прекрати! Командовал Владимир себе. Но не многое удавалось.
   На дрожащих ногах он подошёл к окошку паспортной проверки. Липкий холодный пот покрывал всё тело. Хорошо, что он был тепло одет. На дворе – глубокая осень. Рига с противным холодным ветром и туманами, переходящими в моросящий мелкий дождь. Дрожащей рукой он протянул в узкий просвет в застеклённом окне визу «со своей  фотокарточкой». Миловидная девушка  в  форме  внимательно посмотрела на Владимира. У него всё похолодело внутри. Громкий удар штемпеля, как победный гимн отозвался в мозгу у Владимира. Всё. Всё кончено, я на свободе. Наивный и мало знакомый с порядками на границе. Не всё ещё кончено. Предстояла – таможня. С легкостью Владимир поставил чемодан на стол проверки. Перед ним по другую сторону стола стояла симпатичная, средних лет, а может и помоложе, латышка, так показалось Владимиру, но уж очень худая. Копна соломенного цвета волос, накрашенные   полноватые   губы   на   фоне   ладно   пригнанной   зелёной   формы таможенника или таможенницы-мороженницы, подумал Владимир, посмотрела дружелюбно на него. Отлегло от сердца. Он был совершенно спокоен. Всё уже позади. Проверка пройдёт удачно. Да, подумал Владимир, из меня вышел бы некудышний шпион. Не могу полностью справиться с собой. Это, как видно, заметно со  стороны.  Где  моё  обычное  хладнокровие. На  таких  моментах  проверяется выдержка. Этому, наверное, можно научиться?
   - Что везёте запрещенного? – спросила таможенница ровным  голосом  с  легким акцентом.
   - Ничего.
   - Так уж ничего? Золото?
   - Нет у меня золота.
   - А на пальце у Вас что, железо?
   - Так это обручальное кольцо, - вопросы таможенницы раздражали, казалось уже  не совсем симпатичной и не совсем молодой таможенницы.
   - А то, что на одну душу можно провозить только четыре с половиной грамма золота,
Вы знаете?
   - Знаю. И душа у меня одна, - не совсем спокойно ответил Владимир.
   - Советские рубли? (как будто могут быть рубли не советские).
   - Что Вы, я знаю правила, - ответил уверенно Владимир.
   - Откройте чемодан, - обратилась таможенница к нему.
   - Пожалуйста.
   - Незалитованные книги, записки, адреса?
   - ? – пожал плечами Владимир.
   - Не беспокойтесь, найдём, если порыться. У нас есть ещё и индивидуальный досмотр.
Валюта?
   - Только то, что я записал в декларации. 60 долларов - ответил Владимир.
   - Не многовато ли для поездки в родной Израиль, - съязвила она, - у нас зарплата намного меньше.
   Владимир  всё  понял.  Ему  не отвертеться. Достал  бумажник, вынул десять долларов,  незаметно  свернул  их в трубочку и протянул незаметно проверяющей. Она без смущения взяла бумажку, нахально развернула, внимательно посмотрела, не фальшивые ли и положила в карман. На этом изнуряющая проверка закончилась. Она хлопнула крышкой чемодана и позвала следующего.
   - Желаю Вам в Израиле быстро найти работу дворника.
   - Почему  дворника?  Я   кандидат   наук…   собирался   защищаться,  -   поправился
Владимир. Сболтнул лишнее, не сдержался.
   - Так Вас и ждали, учёного. Там своих предостаточно, - уверенно сказала таможенница. - Следующий. Не задерживайте движение.
   Если бы Владимир знал всю процедуру вначале, не стал бы вступать с ней в дебаты. От злости он дрожал всем телом. Где живём, что делаем, как так можно? А та ещё с дворником. Вместе  с  другими  пассажирами  он  прошёл  в  зал  ожидания.  Большой удлиненный зал, залитый ярким светом, действовал успокаивающе. Вдоль стен красовались яркие витрины магазинов «Дюти фри». Владимир и не знал раньше, что есть такая система беспошлинной торговли. Глаза разбегались от обилия самых различных товаров, массы разнообразной еды в красочных упаковках. Неужели  всё это можно купить, без очереди, без доставания, без ажиотажа, думал Владимир, нащупывая в боковом кармане портманэ с оставшимися долларами.
Посадка в  «Боинг» прошла быстро без суеты и сбоев. Только заняв своё место, Владимир начал рассматривать пассажиров, едущих с ним вместе на «землю обетованную» - нормальные спокойные люди без признаков беспокойства. Пожилые, дети, молодые. Одни, без сомнения, были похожи на евреев, а кто – просто не понятно на кого. Вот молодая девушка, блондинка с ясными голубыми глазами, ну какая она еврейка? А впереди сидел убелённый благородной сединой с длинной бородой старик – тот явный еврей.
   Когда он снял шляпу, то под ней оказалась чёрная ермолка, такие Владимир видел только на картинах старых мастеров. На несколько рядов сзади, сидели двое молодых парней крепкого телосложения. Куда они едут, ума не приложу. Чего им было плохо в родной стране? Странные люди. Две  рослые  симпатичные  стюардессы  легко  катили  по  проходу  между  кресел высокий металлический шкаф, на верху которого возвышались диковинные коробки с соками, бутылки с водой, вином и даже одна бутылка с водкой. Владимир только сейчас ощутил сильную жажду. Он не пил ничего уже многие часы. Про еду и питьё он забыл в нервотрёпке последних нескольких часов в аэропорту. Стюардессы предлагали напитки всем желающим, но никто, практически, их не брал, отказывались. Владимир краем глаза видел, как молодые парни заказали себе по стакану вина.
   - Скажите, пожалуйста, сколько стоит стакан воды?
   - У нас на борту денег не берём. Всё бесплатно, - ответила одна из стюардесс на ломанном русском языке, явно не из Советского Союза.
   - Странно! Тогда дайте мне, пожалуйста, стаканчик вина, нет лучше водки и немного сока. Выпив поданное, он громко, чтобы все слышали, проговорил, вернее, прокричал:
   - Товарищи! Берите напитки, они бесплатно.
   Что тут поднялось. Все потянулись за соками, водой, вином. Бедные люди – они и не подозревали, что  может  что-то раздаваться  без  денег.  Водку быстро  выпили всю. Стюардессы только успевали подносить. То тут, то там раздавались радостные возбуждённые голоса:
- Всё бесплатно, как при Коммунизме.
   Умиротворённые, люди расстегнули ремни безопасности, заговорили с соседями: откуда, зачем, что везут с собой? Со всех сторон: Рига, Литва, Сибирь; едем к родным, а  я  еду в неизвестность; повидать мир, себя  показать; учиться в Университете, посмотреть Израиль; бегу от всей этой проклятой жизни; надоело, святая Земля меня давно ждёт…
Да. Вот она жизнь, думал Владимир. А что он может добавить к этому вселенскому переселению. Бежит от КГБ? Бросил семью, жену, детей, близких. Как видно только он в таком дурацком положении, бежит от расстрела?
   - Молодой человек, - обратился к Владимиру седобородый еврей, - я вижу, Вы как-то рассеянные, неуверенно себя ощущаете, волнуетесь? Их бейт ах!( идиш). Не надо. Вы уже здесь, в Израиле, Вас уже никто не достанет, - как будто старый мудрый еврей читал его мысли. Владимир даже несколько испугался этих слов. – Я еду, вернее лечу, в родную Палестину к своим братьям. Нас было пятеро. Один - старший, Соломон, уехал в Палестину ещё до революции, потом, в двадцатых, тогда ещё, слава Б-гу, можно было вырваться из когтей большевиков, уехали два брата. Я не поехал, дурак, держался за этот, прости Господи, Комсомол. Строить светлое будущее. Заработал туберкулёз на узкоколейке в Бояроке. Слыхали, наверное, про Островского, про Николая Островского? С его закалённой сталью. Он тоже строил Боярку. Ой-вэй! Если бы я вам рассказал, что было на самом деле в той Боярке, вы бы сошли с ума, если, конечно, он у Вас есть. Извините, это я так, к слову. Я Вас не имел в виду. Да, так о чём я? А-а, про Комсомол. Что было, что было: красные, зелёные, махновцы, семёновцы, белые, казаки. Вешали, убивали, грабили и свои и чужие. О чём говорить? Гражданская  война.  Брат  на  брата,  сосед  на  соседа.  Все  против  всех.  Как  это кончилось? Наверно, закончились силы и люди. Голод, разруха. Беда. Бабы перестали рожать, мужики повымерли или побиты все. Как-то дожили до лучших времён. Отменили карточки, появились продукты, строились заводы. Хоть немного замаячил свет, а тут война – не к ночи будь сказано. Немец попёр, не остановить. Погибла старенькая  мать,  сестра,    и    младший    племянник.    В    Шепетовке    их  сожгли проклятые фашисты. Не то немцы, не то румыны. Все они одинаковые.
   Старик задумался, поглаживая седую бороду. Покрасневшие глаза он прикрыл. Медленно покачиваясь, он замолчал. Владимир подумал, что старый человек задремал, но тот мотнул головой и продолжил:
   - Все погибли. Всё местечко. Никого не осталось. Я один на свете, имея ввиду наш свет. На том свете много моих родственников. Еду не известно к кому, зачем, встретят ли меня, живы ли кто из моих. Старший брат умер, не дожив до 90 лет два дня. Другой
– погиб в войну «Судного дня». Вы наверное слышали про такую войну. Мне рассказывал один мой земляк. Он умудрился побывать в Израиле. И вернулся, дурак старый. Говорил, что там ему жарко, что он не может   выдержать ихнего климата. Понимаете, ихнего. Климат ему ихний. Шлемазл. Я слышал от одного одессита, интересный анекдот. Вы случайно не бывали в Одессе?
   - Нет случайно не бывал, - не хотелось Владимиру вступать с незнакомым человеком в обсуждения про Одессу.
   - Скажу Вам, Одесса необыкновенный город, я там был пару раз и влюбился в этот город, как в молодости только влюбился в мою Эстер, хотя она не из Одессы. Да. Так вот, еду я, как Вы сами понимаете, к моему оставшемуся брату, Хаиму. Прописан он в городе… какое-то странное название – Перех Тыква. Ну перех – я ещё понимаю, это цветок по древне-еврейски, но - «тыква». При чём здесь цветок тыквы? Он писал и говорили мы с ним по телефону, что он там большой человек – начальник водокачки центра страны. Зачем в центре страны водокачка? Ума не приложу. А Вы к кому едете, молодой человек?
   - Не знаю, просто еду и всё.
   - Нужда погнала? Жена, дети? А?
   - Не имеет никакого значения. Всё это ерунда. На месте увидим.
   - Может со мной поедете? Всё же какая-то родня. Вдвоем веселее.
   - Спасибо. Я как-то сам разберусь.
   - Ну, как знаете. Была бы честь предложена.
   Владимир немного устал от разговора, от общения. Страх, волнение улеглись. Он почувствовал спад напряжения, хотелось отдохнуть, расслабиться. И он уснул. Сквозь дрёму он ещё некоторое время слышал бормотание старика.
   Разбудили на обед. Стюардессы развозили готовое, запакованное в фольгу, горячее блюдо, отдельно, завёрнутые в целлофан, булочку, сладкое, салат, питьё. В отдельном пакетике полный набор – нож, вилка, ложечка – всё пластмассовое. В придачу раздавали на подносе пакетики с солью, горчицей и даже, можете себе представить, салфетку для рук, влажную и очень приятно пахнущую. Чудеса. Владимир смотрел на всё это и удивлялся, как живут эти загнивающие капиталисты. Пассажиры брали подносы с едой без былой застенчивости. Человек быстро привыкает к хорошему, особенно, к бесплатному. Не успели отойти от сытного обеда как начали разносить питьё, потом и ужин. Куда было столько есть? Жалко было оставлять. Всё вкусное, но уже не шло.
   Вскоре поступила команда – «пристегнуть ремни». Сели в Будапеште. Автобус - под крыло самолёта, просторный зал аэропорта. И всюду солдаты с оружием. В зале, у входа и выхода, возле автобуса. Крепкие, здоровые, рослые ребята. К всеобщему удивлению – израильские солдаты! Где они берут таких здоровенных молодых евреев, выращивают, что  ли? Почему солдаты,  от  кого охраняют?  Потом, в  гостинице, объяснили, что были попытки нападения на репатриантов. Тогда только пассажиры узнали, что они репатрианты, возвращающиеся  на  свою  Родину.  Историческую Родину!
   Владимир мельком видел свой коричневый чемодан, выделявшийся среди массы   полосатых  баулов. Странно, практически одинаковых баулов, хотя пассажиры были  из  разных  мест.  Владимир даже  как-то подумал, что не  досчитается вещей, чемодан за всё время перелётов он ни разу не держал в руках. Его грузили и перегружали, как и весь багаж, посторонние люди. Потом, уже в Израиле, он обнаружил, что ничего не пропало. Удивительно.
Короткий  перелёт  из  Будапешта  в  Тель-Авив,  вернее,  как  потом  разобрался Владимир, не в Тель-Авив, а в аэропорт «Бен-Гурион», немногим отличался от полёта Москва-Будапешт. Напитки, обед, - уже было знакомо и Владимиру и всем пассажирам. В Израиль прилетели ранним-ранним утром. Занимался новый день.
   - Прилетать на рассвете – хорошая примета, ожидает удача, - сказал один из пожилых мужчин, когда все выходили из самолёта и сразу очутились в огромном просторном зале прилётов. Прилетевших репатриантов пригласили на второй этаж, там все разместились на удобных сидениях и предупредили, чтобы внимательно прислушивались к объявлениям, будут вызывать по фамилиям для оформления документов. Вдоль стены располагались десять кабин, зашторенных лёгкой занавеской. На каждой из них красовался номер кабины.
   - Дорогие господа! – послышался в репродукторе приятный женский голос. Люди заулыбались.Господа!
   - Дорогие господа, в левой части зала на этом же этаже на прилавках находится лёгкая закуска и напитки. Кто желает подкрепиться, приглашаем. Никто, практически, не воспользовался приглашением. Ещё не отошли от обильного питания в самолете.
Быстро  разгружался зал ожидания. То одного, то другого вызывали в кабинки, громко сообщая её номер. Дошла очередь и до Владимира. Как-то сразу он и не сообразил, что вызывают  его.  Несколько  раз  повторяли «Владилэн», «Владилэн  Карпин»!  За столиком в кабинке сидел пожилой человек.
   - Зецен зи зих, садится, прошэ пана! – скороговоркой повторил он.
   Видно, польский еврей, подумал Владимир.
   - Спасибо.
   - Карпин Вла…вла… длэн? Сэ польскэ имье у пана?
   - Понимаете, меня зовут Владимир, - начал Владимир. Но записали такое, совсем не польское имя. Это скорее - Владимир Ленин – сокращённо.
   - Каки могут быть пенкни имена? Чего я только не поведал с русскими, пше прашам, з евреями с России. Запишем пана Владимиром, чи просто – Зеев?
   - А что, Зеев – это Владимир?
   - Не слыхали такого чловека – Зеев Жаботински. Он з Одессы. Вы можете не знать, як з Риги.
   Владимир не стал уточнять, что он из Одессы, тем более, что, к своему стыду, он не знал такого одессита, как Владимир Жаботинский. Как видно, известный человек, если даже польский еврей знает одессита по имени Жаботинский. Одного Жаботинского Владимир знал. Чемпиона мира среди штангистов, но тот был не Владимиром, а, как помнится ему, Алексеем. Спросить про Владимир Жаботинского было неудобно.
   - Встановим, Владимир, но я всэ ж лучше написал - Зеев. В Израиле тяжко мать длуге имена.
   - Давайте – Зеев. Наново родился новый репатриант, - с большим трудом приходилось
Владимиру произносить новое своё наименование – репатриант.
   В руках оказался новенький в сером коленкоровом переплёте «теудат Оле», удостоверение  нового  жителя  –  гражданина  Израиля.  Странно,  только  сошёл  с самолёта – и уже получил гражданство. Есть ли такое в другой стране мира? Вряд ли.
Владимир – Зеев, выйдя из кабинки, разглядывал с удивлением свой новый документ и две разноцветные бумажки – сказали, что это деньги – на первые дни. На них вырисовывались портреты, видно, известных израильтян. Одна  - была розоватая и на ней было написано – 200, а другая – синеватая и стояла цифра – 50. Интересно, что можно  купить  на  такие деньги – автомобиль?  Буханку хлеба?   К  нему подошёл стройный, среднего возраста человек и вежливо обратился к Владимиру:
   - Владимир Карпин?
   - Да, - от неожиданности, не раздумывая, сказал Владимир, – вернее, не Владимир, а
Владлен, а теперь – Зеев.
   - Нам известна вся Ваша легенда. Пройдёмте с нами, - твёрдо сказал он, указывая на дверь.
   - Там мои вещи, - неуверенно обратился к незнакомому человеку Владимир.
   - Вещи Ваши будут на месте, не беспокойтесь.
   -  А  Вы  говорили, что Вас  не  встречают? – с  насмешкой обратился к  Владимиру знакомый бородатый старик. – Не хорошо обманывать старых людей, - помахав рукой, удалился старик в окружении возбуждённых встречающих его родственников.
   - Нам  предлагали  бесплатно  позвонить  по  телефону  домой,  что  благополучно прилетели. Пять минут разговора, - обратился Владимир к встречавшему его.
   - Не  беспокойтесь, позвоните. Чего  Вам  стоять в  очереди?  Приедем и  позвоните,
сколько нужно будет.
   Так.  Приехали.  Стоило   испытывать   такие  трудности,   документы,   поездка- бегство,  ударило в голову Владимира, чтобы  вот  так,  в чужой  стране  попасть  в руки того  же КГБ. Говорили, что  у них длинные руки. Не верилось, считал  такие разговоры бахвальством органов. Получается, что нет, действительно длинные руки, такие длинные, что не успел выйти в город, а уже в их лапах. Боже, и почему я такой невезучий? Что теперь взывать к Богу? Раньше нужно было думать. Когда – раньше. Теперь что, подчиняйся судьбе. Что будет, то и будет. Всё надоело и устал я. Домашние не узнают, что со мной. Сгину вот так, бесследно. Отвезут в Одессу или тут прикончат? Чего им возить меня туда-сюда. Прикончат. Дешевле и спокойнее. Никто не узнает, не впервой им ликвидировать политических врагов. Политических? Какой же я политический? Разных уничтожали. То, что знал, а  сколько не знал. Троцкого - ледорубом, даже Героя получил убийца.
Вспомнились записи специалистов: Политические убийства не чекисты изобрели, идея уходит во тьму веков. Макбеты, отравительством баловались и Цезарь Борджиа в средневековой Италии, и Екатерина Медичи, мать французского короля Карла IX, соавтор Варфоломеевской ночи. Чем только не травили в те далекие времена! Изобретатели   были   великолепные,   современные   позавидовали   бы.   Перстнями, пожимая руку, букетом с отравленными цветами, дымом от лампы с ароматическим ядом,  душистым  мылом  -  помоешь  ручки  –  и  на  кладбище,  губной  помадой  - поцелуешь  любовницу –  и  в  морг,  книгой,  пропитанной мышьяком  -  послюнишь пальцы, перелистываешь книжечку – и на погост.
Тем временем вышли они из здания аэровокзала на воздух. Сразу же в глаза ударил мощный поток солнечного света. И жара. Внутри аэровокзала было прохладно. Владимир был  одет  по-осеннему, по-рижски. В  Риге  ему бывало  временами даже прохладно, а тут – жара. Да какая жара, он в мгновение вспотел, капли пота выступили на лице. Владимир оглянулся, чемодана нигде не было видно.
   Собственно, зачем мне чемодан, в таком положении. Не пригодится он мне.
Сели   в   микроавтобус   с   затемнёнными   стеклами.   Правильно,   органы   –   с затемнёнными стёклами, подумал Владимир. Сели по все  правилам. Уже знакомый человек – на переднем сидении, Владимир - на заднем в окружении двух молодых, не разговорчивых людей. О чём говорить в микроавтобусе. Разговор будет, когда приедем. Куда приедем, и будет ли разговор вообще? Кокнут без лишних слов в пустынном месте. Не на людях же. Владимира удивило, что наручники не надевают. Понятно, в залах аэровокзала не хотели надевать наручники, не за чем будоражить только прилетевших на Родину людей. А в машине? Считают, что не сбежит?! Ехали не долго. Дорога прекрасная, отметил про себя Владимир, почти не трясёт. Сквозь затемнённые стёкла «рафика» виднелись ярко и пышно цветущие вдоль дороги совершенно не знакомые Владимиру кусты. Ему было совершенно всё равно, жизнь кончается.  Ну ещё  пару часов  или дней. Попытаются  допрашивать?  Что  он им может сказать. Сразу прикончат, и всё. Проехали несколько населённых пунктов. Открылись бесшумно ворота и машина въехала во двор, подкатила по аллее к дому и остановилась.    Ну да, допрашивать будут. Всё, что знаю, расскажу, что скрывать. Вышли  из  машины.  Не  тюрьма,  это  точно,  отметил  Владимир.  Поднялись  на второй этаж уютного домика. Видно резиденция заграничного КГБ.
   - Первое время будете жить здесь, - чётко произнёс знакомый, – отдыхайте, займёмся делами завтра.
   - Будьте добры, меня беспокоит один единственный вопрос, если можно задать?
   - Я Вас слушаю.
  - От кого Вам стало известно, что я прилетаю в Израиль?
   - Нам позвонил Арвис, из Риги.
   Вот подлец, а ещё считался другом. Назвал меня моим же настоящим именем. Не надо было ему рассказывать все подробности. Но я же ему верил, как самому себе. Болван я. Идиот. Как он меня принимал у себя дома? Интересно, за сколько он меня продал? Подонок. Добрался бы я до него, задушил бы собственными руками, глаза бы вырвал подлецу. Теперь не смогу отквитаться.  Поздно. Даже дворником не успею поработать, улыбнулся, вспомнив ту взяточницу на таможне. Может попытаться сбежать. Решёток на окнах нет, внизу, наверное, охрана, дверь скорее всего заперта.
   Владимир подошёл к окну, долго возился с триссой, никак не мог понять, как её подтянуть вверх. Наконец справился, трисса медленно поползла вверх, открывая картину двора. Сколько было видно вокруг - небольшой садик, несколько деревьев, трава. Подошёл к двери, тронул ручку, дверь открылась. Выглянул. Никого. На первом этаже возле двери лежала на коврике большая собака. Понятно. Надёжная охрана. Разорвёт за секунду.
Вернулся к окну. Раскрыл настежь окно.
   - Вам жарко? - послышалось снизу. Во дворе стоял молодой парень – один из сопровождавших Владимира, высоко задрав голову, - к вечеру закройте, ночью холодно.
   - Холодно?
   - Да. Градусов 15 обещают.
   - Мороза?
   - Что Вы, тепла.
   - И это Вы считаете – холодно?
   - Кому – как.
   Владимир понял, что охраняют его плотно. Не вырваться. Ближе к вечеру в дверь постучали. В комнату вошёл тот же молодой человек.
   - Ужинать будете?
   - Можно просить последнее желание? - ответил вопросом на вопрос Владимир. Он вспомнил, что перед казнью осуждённым предлагали подкрепиться и выпить стакан вина.
   - Я Вас слушаю.
   - Пригласить ко мне священника.
   - ??? Вы христианин?
   - Нет, еврей. Исповедоваться.
   - Зачем же вам священник, может лучше рава? У нас не принято кому-то исповедоваться.     Можете  обращаться  прямо  ко  Всевышнему.  Знаете,  есть  такой анекдот. Приезжает к американскому президенту наш премьер-министр и видит, на столе у того множество телефонов, а один весь из золота. И спрашивает у американского президента, почему телефон золотой. А президент отвечает, что это связь со Всевышним. Одна минута стоит сто долларов. Прошло время и Американский президент приехал в гости к нашему премьер-министру, а на столе у того множество телефонов и один из них такой обыкновенный аппарат с вертушкой, которых уже много лет нигде никто не выпускает. И спросил американский президент у нашего премьер-министра, почему  у  того  такой  чудной  телефон,  а  наш  премьер-министр ответил, что у нас прямая связь со Всевышним и связь с ним бесплатная и круглосуточная. Так что исповедуйтесь когда Вам заблагорассудится.
   - А на каком языке можно говорить со Всевышним?
   - На любом. Он понимает все 177 языков мира, но лучше – на иврите.
   - А если я не знаю иврита?
   - Тогда – на любом, - улыбнулся парень и вышел из комнаты.
   Когда вечерело, Владимира пригласили сойти вниз к ужину. За столом сидели двое, уже знакомых, молодых парней, прислуживала миловидная, средних лет женщина с короткой  стрижкой  тёмных,  даже  чёрных,  волос,  явно  не  европейского происхождения. Разговорчивый молодой человек расспрашивал Владимира о разных вещах: откуда он, чем занимался, кто он по профессии? Владимир понял, что таится не к чему, но рассказывал, конечно, не всё.
   - Сам я из Одессы, - начал Владимир.
   - О! Одесса. Чудесный город. Я там бывал несколько раз. Море. Фрукты. Благодать.
Второй молчал.
   - Ваш товарищ не очень разговорчив.
   - Так он по-русски ни бум-бум, - ответил улыбаясь разговорчивый парень, - он из
Аргентины.
   Да. Далеко забралось КГБ, вербует по всему миру.
   - Я ему завидую, - продолжал парень, - он знает массу языков: испанский, иврит, идиш
– конечно, английский, французский и ещё какие-то. Пытается даже учить русский, говорит «спасибо» и «до свидание», но до смешного путает их местами. Там, где нужно говорить «спасибо» - говорит «до свидания». Интересный парень.
   - Досведани, - тут же вставил аргентинец.
   - Расскажите  про  Одессу,  -   улыбнувшись  высказыванию  аргентинского  друга,
попросил «разговорчивый», как окрестил его Владимир.
   - Ну что можно сказать за Одессу? Хороший город, я Вам скажу. Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
   - Давай - сто раз услышим. Повидать как видно не придётся.
   - Население – пёстрое, больше миллиона. Город молодой, около 200 лет, на берегу Чёрного моря. Ну, не знаю что рассказывать. А кто это меня встречал, - осмелев, спросил Владимир.
   - Это… ну как сказать по-русски, наверно будет - майор, Хавкин. Он проник в Израиль длинным путём, через США, Испанию или Италию, не помню и до Израиля. Участвовал в войне «судного дня». Он был офицером Советской Армии, служил в каких-то спецчастях.
Вот  как забрасывают  шпионов в другие страны.  И что  это  разоткровенничался парень? – подумал Владимир, берут же таких в разведчики.
   В это время в комнату вошли двое, один знакомый Владимиру, который «встречал» его в аэропорту, Хавкин – узнал фамилию резидента Владимир, второй – в тонких очках, солидный человек не то пожилой, не то средних лет, трудно было сходу определить.
   - Знакомьтесь, профессор Гехт, - указывая на солидного человека, сказал Хавкин. Это наш новый друг – Зеев Карпин, - на английском сказал он.
   - Very pleasantly, - ответил «профессор» в крепком рукопожатии.
   - А Вы, ребята, свободны. На работу.
   Знаем   мы   этих   профессоров,   усмехнулся   Владимир,   хоть   профессор,   хоть академик. Может назваться и художником и генетиком, кем угодно, по обстоятельствам.
   - Профессор не говорит по-русски. Зеев, Вы говорите по-английски?
   - Читаю, со словарём, - смущённо ответил Владимир.
   - Ди рэдст аф идиш? – неожиданно обратился к Владимиру «профессор».
   - Их фарштейн оф идиш, а бысалэ.
   - От из а идишэ цурес ин Русланд, - сокрушённо ответил тот.
   - Это не важно, я буду переводить. Нас больше интересуют Ваши знания, остальное приложится.
   О чём они собираются у меня выведать? Какие мои знания их интересуют?
   - Профессор   спрашивает,   на   какой   стадии   находились   Ваши   разработки   по воздействию СВЧ на нервные ткани?
   Теперь всё понятно. Они интересуются моими работами по «лучам смерти».
   - Дело в том, что Вы  же сами прервали мои разработки. Я обращался во многие инстанции, был в Ленинграде, Москве, Киеве и даже в Одессе. Вы же сами меня старались  уничтожить, но  ошиблись,  убили  совсем  невинного человека,  хорошего физика-атомщика.
   - Профессор не понял Ваших упрёков. Кто убил, кого – по ошибке?
   - Кого, кого?! КГБ. Вы убили. Думаю, что Вам хорошо известна такая организация.
   - А при чём тут мы?
   - А Вы кто, не КГБ?
   - Странный Вы какой-то. Мы сотрудники института Вейцмана.
   - ???? Вы не КГБ?
   - Нет. Мы из института Вейцмана.
   - Какой же я идиот. Мерещится преследование. Я думал, что и тут меня нашли. Так я не подследственный или как там меня можно назвать?
   - Вы наш друг. Мы узнали от Арвиса, что прилетаете в Израиль и постарались всё сделать, чтобы  Вас прилично встретить. - Владимир взялся за голову, ему стало не по себе от радости, от счастья, от…
   - Будьте так добры, могу я позвонить в Одессу?
   - Конечно. Мы Вам это обещали ещё в аэропорту. Пожалуйста, в Вашем распоряжении телефон. Звоните через девятку и набирайте нужные Вам номера.
   - Алё! Одесса? Можно к телефону Владлена?
   - А кто звонит?
   - Зеев, то есть, Владимир. Из Израиля. Вы меня слышите?
   - Да. Здравствуй Володенька. Это с тобой разговаривает Юля. Как ты, как долетел?
Нам звонил Арвис и сказал, что у тебя нормально.
   - Юличка дорогая, передай Людочке и детям, что у меня всё нормально. Встретили меня прекрасно. Я за Вами соскучился, мои родные. Как мне без Вас плохо. А так – всё хорошо. Целую. До свидания в эфире и воочию.
   - Зеев, отдыхайте. Завтра начнём заниматься делом. Дел много.
   - Спасибо, дорогие. Я готов к труду!
   - Готов к труду и обороне, - схохмил Хавкин, - знакомый лозунг.