Женщина предпочитает мужика, вывернутого чёртом. Эту истину Пётр Семёнович знал назубок. Сейчас он имел дело с женщинами, возрастом лишёнными яда (но не жала), однако этот факт не менял ровным счётом ничего. Женщина всю жизнь одна, с трёх лет и до. С возрастом, чем дальше, тем больше, выступают её собственные человеческие качества, освобождаясь от флёра сексуальной привлекательности, выступают всё откровеннее и приобретают вид неприглядный и неприятный.
Пётр Семёнович хохмил, валял дурака, сам же поглядывал краем глаза на женщину лишнюю, молча сидевшую в сторонке. Социальный работник Лида пила чай и думала о своём. Но тот в ней, кто проницал в хохмаче и балагуре грозного декана, "градусника" на языке подчинённых ему ангелов свода, зорко приглядывался и чутко прислушивался, и к барабанщику, и к барабану, и к ответам слушательниц. Его не могли обмануть, ввести в заблуждение внешние формы общежития, как невозможно скрыть разящий кованый клинок в деревенской варежке. "Петька-дурачок" – это уж точно было не для него. И потому, барахтаясь в словесах, Пётр Семёнович лихорадочно прикидывал: что предпринять, чтобы не обуял дух злобы уютное гнёздышко с четырьмя кукушками? И случай такой представился.
Извинившись, Лида встала. Поставила на стол пустую чашку, небрежно провела у Петьки-дурачка, простите, перед самым носом свой отменно обтянутый, без единой морщинки, синий джинсовый зад и такие же гладкие ноги. Пётр Семёнович ещё некоторое время вдохновенно наблюдал сгустившееся перед глазами пространство. А затем лицо мужчины приняло выражение молодецкое и самое залихватское… Он встал, одёрнул кургузый пиджачок, отчётливо подмигнул оживившимся после рюмочки клухам – и следом за девицей, провожаемый одобрительным кудахтаньем: наш-то, распетушился!
Покидая места не столь отдалённые в затихающем шуме водостока, социальный работник от неожиданности даже вздрогнула:
- Метр Петрович…
- Пётр Семёнович.
Декан притянул молодую женщину и ощутил упругости под тёплым свитерком… В следующее мгновение дохнуло холодом, а откуда-то снизу вылетело колено, стальная бесчувственность коего отбросила Петьку-дурачка на самую периферию желаний.
- Распустили руки, - хихикнула социальная и сияющая в полумраке коридора.
По-мушкетёрски стуча высокими сапогами, она унесла себя нетронутую обратно на кухню. Кровожадные возгласы встречали триумфаторшу. Впрочем, искренней радость четырёх не была, как не было бы искренним и сочувствие в случае обратного исхода. Чувства поживших давно уже превратились для них в формы, коконы их собственных воспоминаний, не более. В определённом возрасте радуют состояния, не действия...
- Лида, Лида… я же совсем не это, - успел-таки Пётр Семёнович обязательные слова.
Человек многоопытный, он попрыгал на пятках, убирая тупую ноющую боль в паху. Несмотря на поражение, соблазнитель соцработников испытывал большое человеческое удовлетворение. Его стратагема вполне удалась, ибо ничто так не притупляет бдительность невидимого врага, как видимая победа. Вредные подозрения удалось притушить и купировать, пусть на время, но всё-таки… Глупая плоть затянула духовные очи пеленой, дразнящей, раздражённой и непроницаемой. Так, веселием плоти, побеждаемы бывают и разумность сердечная, и разума злая мудрость.
Распустив лицо, Пётр Семёнович рысцой проследовал на кухню.
И сказал Великий Наместник ангельских сил, Архангел деканов небесного свода: "Согрешил ты пред Господом, высокоумие своё обратил в поругание себе, гордость твоя попирает тебя, декан Семаил. Служить четыре миллиона лет в низком звании на земле: таково будет твоё послушание, Семаил!".
Два часа назад, как обычно, он оставил машину в квартале от дома. Вошёл в подъезд. Дом был пятиэтажный, ещё сталинской постройки. По ступеням, немытым и ущербным, Пётр Семёнович поднимался на четвёртый этаж и попутно отмечал следы пребывания в подъезде человека разумного, как-то: граффити на стене, отчасти скрашивающие убожество.
На третьем этаже, тоже обыкновением, гость узрел маленького чёрного служку на подоконнике. Улыбаясь, Пётр Семёнович остановился перед котом. Кот глядел мимо него нарочито холодно и независимо.
- Дже нк'хрост н'кха гродьё? – по-дружески обратился Пётр Семёнович к животному.
Сонные глаза мгновенно ушли в полумесяцы. Кот вздыбился лёгким пухом – и, одним прыжком миновав иноязычника, пропал где-то ниже этажами…
- Хорошо, хорошо… отлично!
Очень довольный собой, гость продолжил восхождение. На четвёртом этаже в квартире 69 проживали четыре сумасшедшие старухи: Марина Сергеевна, Анфиса Семёновна, Бронислава Срульевна и Антонина Васильевна. Пётр Семёнович был сын одной из старух, именно последней. Сейчас он подвигал губами и обдёрнул кургузый пиджачок. Затем твёрдой рукой привёл в действие диковинный механизм на двери, провернув ручку, напоминающую по форме ключ, в круглом диске с прорезью. Полукругом на диске было набито крупными выпуклыми литерами: "Просьба повернуть!"... В квартире послышался звук трамвая, проехавшего по стеклу туда и обратно. Пётр Семёнович засмеялся: квартира номер 69 не уважала электрические звонки, отдавая предпочтение раритетам. Не убирая улыбки, гость терпеливо дожидался итогов разгоревшегося консилиума на тему "кому идти открывать".
Открыла старшая, Анфиса Семёновна. В прошлом портниха местного драмтеатра, она сохранила от былой близости к талии Мельпомены только пристрастие к самому крепкому, дешёвому табаку. Маленький Петя приходил в гости к молодой и статной тогда Анфисе, и она щедро угощала мальчика очень вкусным портновским мелом, подавала стакан воды – запивать… По всей видимости, растущий организм требовал кальция. Недостаток кальция побуждал Петра Семёновича дома выгрызать целые дыры в углах комнаты и за печкой; охотно вкушал он пластилин и бумагу, причём особое предпочтение отдавал книгам детских писателей, Корнея Чуковского, к примеру.
- Заходи, Петруша, - несколько по-французски, в нос, протрубила драматическая портниха. По привычке она измерила выцветшим, однако всё ещё метким синим взглядом фигуру Петра Семёновича. Недостаток кальция давно уж был преодолён.
Синева явно имела посторонние примеси. Это, в свой черёд, моментально определил гость, человек бывалый. Ничего страшного в старушечьих нечастых посиделках, разумеется, не было. Напротив: атмосфера маленького дружеского суаре до известной степени облегчала задачу. А посему, на деталях не заостряясь, Пётр Семёнович пригладил волосики перед зеркалом и устремился знакомой тропой на водопой:
- Отмечаете?
- Пенсия… Лида пришла, ну – сидим, - охотно дышала туманами и градусами бывшая служительница муз.
Известие неприятно укололо, но Петруша, не тушуясь, вошёл на кухню, где расцеловался с матерью. Антонина Васильевна уже глядела слезящимися и неверными, как всегда, словно виноватыми глазами. Оставшихся прекрасных дам Пётр Семёнович облобызал вербально.
Появление Петьки-дурачка было встречено общим восторгом. В стороне от доморощенного алкогольно-сенильного букета осталась одна Лида. Молодая, лет 27-28, девушка в расстёгнутой дутой курточке, синих обтягивающих джинсах, заправленных в сапоги, она сидела на гостевом стуле и держала в руке чашку. Как в минуту их первого свидания (оно состоялось месяц назад), Лида смотрела на взрослого сына своей подопечной, ни дать ни взять, умная воспитательница в детском саду на новенького: мальчик свои таланты ещё не показал, но какой-то неизвестной каверзы ждать от новичка явно не помешает… В тот раз она даже слегка встревожилась, сама не зная, почему. Лёгкий тон, взятый Петром Семёновичем, успокоил девушку лишь отчасти. Лида окончательно оставила смутные подозрения не раньше, чем одна из четвёрки, именно Бронислава Срульевна, не шепнула, пробегая мимо в туалет:
- Антонины Васильевны сынок… Дурачок такой, мы все с него угораем…
Лида была у них недавно. До неё в 69-ю приходила Анна Макаровна, принимавшая в разгуляях самое деятельное участие, даже оставалась ночевать у старух. Ночью страдала, болела...
Но сейчас на стуле для гостей сидела строгая и прямая Лида. Смотрела в упор на веселящего старушек Петра Семёновича и подрагивала уголками рта и тугими ногами в высоких сапогах. Из неё, её глазами смотрел тот самый, кого Лида имела во чреве нечувственно. Он-то видел и знал дурачка Петьку как облупленного – таким, каков он на самом деле: грозный и беспощадный декан 62-го градуса небесного свода. Имени своего противника "градусник" не знал, и узнавать не желал, пускай это и не составило бы для декана никакого труда. Такое знание только послужило бы во вред ему, раскрыв природу инобытия. Идти на саморазоблачение особой необходимости пока не было.
Часа не знает никто, но час не настал.
Всё воинство небесное разделено по отрядам (десяткам), каждый отряд ответствен за один градус небесного свода. Таких ангельских отрядов ровно 360. Каждым командует декан. Против ангельской стражи так же точно стоит войско аггельское. Их тоже 360 отрядов и 360 деканов. В час, которого никто не знает, силы те и эти двинутся друг на друга, и небо совьётся, как свиток, и неба больше не будет. Об этом сообщает духовидец, как о бывшем: "И небо скрылось, свившись как свиток" (Откровение Иоанна Богослова, 6:14).
- Спасибо, сын, что навещаешь, что не забыл, - Антонина Васильевна всхлипнула и утёрла глаза скомканным платочком, который появился на свет божий откуда-то из рукава. – Ну и пиджачок у тебя, - тут же, без перерыва, продолжала она, - и где только ты выкопал его, чай, на свалке подобрал?
- Жениться тебе нужно, Пётр, жениться! Дурь-то вылетит из башки, - вступила в разговор Марина Сергеевна. – Сколько девок незамужних – а тут, гляньте, какой джентльмен пропадает!
Марина Сергеевна блокадница. До недавнего времени школы и училища охотно приглашали благообразную, седенькую пенсионерку, ветерана педагогического труда на свои "уроки мужества" и "вахты памяти". Поток приглашений иссяк, когда на одной из таких "вахт", в наступившей тишине тоненько позванивая медалями, Марина Сергеевна поведала школярам о своём героическом супруге, ныне покойном. В блокаду супруг работал в "органах" и носил погоны капитана. "Бывало, заходит Николай в буфет: - Пива! – Пиво кончилось. Он берёт пистолет… ба-бах в потолок! – Есть пиво? – Пожалуйста, сколько угодно!"." Понятно, что истории подобного рода мало способствовали воспитанию патриотических настроений в молодёжной среде.
- Мариша! Кто за такого пойдёт? – вздыхает и машет платочком Антонина Васильевна. – Ты погляди, погляди на него!
Пётр Семёнович улыбался и отшучивался. Он чувствовал себя совершенно как рыба в воде. Корректировать свой образ, каким он успел сложиться и прижиться на общей кухне в квартире 69, в сторону большего правдоподобия, – к чему, зачем? Старухам всё равно не объяснишь, что кургузый пиджачок от Армани стоит уйму денег, что Пётр Семёнович дважды был женат и дважды разводился, что… Да и не нужны были на кухне эти подробности, пачкали они, порочили приятную и во всех отношениях понятную фигуру Петьки-дурачка.
Старушки всегда верили дурачку: в кожаной тужурке комиссара, в ослепительно белом кителе генералиссимуса или в терновом венце мученика.
Единственная из "великолепной четвёрки", не всегда принимала дорогого гостя в духе преувеличенного комизма Бронислава Срульевна (о, имена отцов, отрада и кошмар детских лет!). Её относительно рациональный взгляд на вещи отчасти объяснялся тем, что сама тётя Броня трактовалась на кухне как персонаж несколько комический, и даже фарсовый.
Наряду с матерью нашего героя, которая всю свою трудовую биографию посвятила малопочётному и неблагодарному ремеслу уборщицы, заблудшая дочь семитского народа являла собой пролетарский ответ "интеллигенции", в лице Марины Сергеевны и Анфисы Семёновны (в последнем случае принадлежность к прослойке следует понимать исключительно в метонимическом смысле). Бронислава Срульевна на личном примере опровергала расхожее мнение, что "евреи умеют устраиваться". Устраиваться маленькая тщедушная Броня категорически не умела, как на работе (всю жизнь она трудилась ткачихой на фабрике), так и в быту. Поэтому в нередких на общей кухне идеологических конфронтациях оказывалась тем "слабым звеном", на котором остальные вострят зубы, потерянные в борьбе за идеалы.
Также единственная из всех она была замужем. Муж, дети, вообще все родственники Брониславы Срульевны уже давно совершили "восхождение" в страну самого передового в мире медицинского обслуживания. Они ждали её к себе, тщетно заманивая рассказами о благах цивилизации. Но ни блага, ни передовая медицина, ни святая близость могил патриархов, ни даже любовь родных и близких так и не смогли разорвать нить, которая связала бывшую знатную ткачиху и украденную у неё страну. "Я русская, здесь родилась, здесь меня и похоронят", - так звучала чеканная формула персонального credo тёти Брони, формула, вызывающая в разное время самые противоречивые реакции: от безоговорочного восторга до столь же бескомпромиссного осуждения. Всё зависело от силы атмосферного столба, который и определял особенности конфронтационной обстановки на кухне в квартире 69.
Мать Петра Семёновича по справедливости заслуживала бы самого развёрнутого и подробного описания. Но Антонина Васильевна принадлежала к легиону людей маленьких, само существование и уход которых на земле проходит незамеченным. Маленькие составляют большинство, но меньшинству это большинство неизвестно и неинтересно. Она работала, вырастила мужа и сына, а в свободное время подкармливала уличных кошек и собак. Не пила, не курила, ничего не читала и не смотрела телевизор, исключая "Тайны следствия" с Анной Ковальчук, да "Чрезвычайное происшествие". А в те дни, когда не было "Тайн…", или телевидение устраивало себе профилактику, томилась и скучала… Одной из немногих и нечастых радостей в её угасании бывал приход сына. Только Пётр Семёнович был способен потеснить в сердце матери великолепную Анну Ковальчук. Спасибо Петеньке, навещает, не забыл…
Чередой обычного, предсказуемого, что ни день, отводим страх ожидания во тьму ночную. Утро встречаем весёлостью дурачка, и с нами царь небесный сидит, набекрень корона, с жадностью глотает пиво – подняв бутылку к губам, будто затупившийся в битвах меч.
И сказал декан небесного свода Семаил: "Мудрость моя бесполезна, и не вместит ум одного премудрость многого. Подай мне прожить сердцем всё, что знал всегда, от первого до последнего часа. Бремя в послушание, и послушание моё легко".
Спускаясь по лестнице, он всё ещё по привычке двигал губами. Общая аура весёлости покидала лицо, тик нервного возбуждения затихал…
На площадке второго этажа девочка-подросток с презрением говорила мальчику:
- Мне от тебя ничего не нужно.
- Просто я хотел объяснить, - шептал мальчик.
- Не нужно ничего объяснять, - холодно отвечала она, затягиваясь.
Мальчик тоже курил.
Пётр Семёнович вышел во двор. Успело стемнеть. Окна загорались справа и слева, вверху, на первых этажах, и эти светлые летящие квадраты сделали короче путь. Увидев его, водитель завёл мотор. Пётр Семёнович сел сзади, расстегнул пиджак и ещё разок подвигал губами. Он сказал:
- В мэрию.
2013.