Неправильная женщина 4

               

                ПРОСТО  КЛАВА



«Главная задача современной Российской женщины – это жить в свое сексуальное и материальное удовольствие. Других задач для нее  в современном  мире  не существует в  самом своем принципе»
                Заумная фраза из неизвестного источника.


                На работе Клава старалась  никому ничего  не рассказывать о своей нечаянной  поездке в Париж, отделываясь незначительными фразами. Мол, Париж, как Париж! Ничего особенного! В кино и в интернете все это сто раз видела!  И  она сама  же первой   прекращала разговор о поездке.  И ее  коллеги по работе скоро от нее отстали. Не хочет рассказывать  -  ну и не надо!  Обойдемся. Хотя  Парижский деловой костюм она все-таки  показала своим коллегам. Она несколько раз приходила  в нем на работу. Но праздничный костюм так и не стала надевать в Алма-Ате.  Не рискнула.  Слишком  уж хорошим    казался он  в глазах Клавы  для   провинциальной  Казахской столицы. Он так и  остался висел у нее дома в шкафу  совсем  неприкаянный.
                Сложнее оказалось скрыть свое отношение к Николаю.  Последствия  Парижских ночей скрыть от окружающих  было сложно. Выдавали глаза.   Внешне она держалась спокойно и  даже невозмутимо. При встречах с Николаем она ничем не выдавала своих чувств и лишь сдержано,  суховато здоровалась. Душевно она сжалась, съежилась, свернулась,  скукожилась, никого не впуская в свой внутренний мир.  Однако глаза прикрыть не удавалось. Глаза ее  сияли настоящим и ничем  неприкрытым счастьем. И она ходила на работе,  не глядя ни на кого,  даже как-то  пригнувшись,  с опущенной головой и   опущенными вниз глазами.
                Парижские впечатления она оставила лишь для себя одной.  Потому что Париж  остался самой яркой и  самой незабываемой частичкой ее жизни.   И не только потому, что ночи  ее были заняты умопомрачительным сексом с Николаем.  У них была очень насыщена культурная жизнь.  На конференции они были заняты лишь до обеда, а после обеда у них было свободное врем, которое они тратили на себя и на Париж.  Два раза они были в Парижской опере,  где слушали и смотрели красочные костюмированные  спектакле   на французском  языке.  Естественно, что они  посетили и Лувр, и Версаль, и  Собор Парижской Богоматери, и Монмартр, и Бастилию,  и   просто так много бродили по городу.
                И самое поразительное здесь оказалось то, что  этот исторический Париж, по которому они бродили,  для Клавы оказался  очень даже узнаваемым городом. Многие его площади, улицы,  дворцы, мосты через Сену, парки, скверы  оказались внешне настолько знакомы ей по кинофильмам, по книгам, по фотографиям,  что она практически сразу узнавала их.  И, наверное, именно потому Париж сразу же стал  для Клавы очень близким,  своим, и по настоящему  родным городом.  Родным,  и даже как-то  по домашнему  уютным. И она спрятала все впечатления от Парижа, как культурные, так и свои личные, глубоко в своей душе, мысленно  поклявшись никому о них не  рассказывать.
***
                А потом произошло именно то, на что Клава в тайне надеялась, но о чем даже и подумать  не смела.  Где-то через  месяц после Парижа у нее случилась задержка, на которую она поначалу  даже  и  не обратила никакого  внимания, потому что посчитала ее случайной.  У нее такое часто бывало!  Слишком уж она была эмоциональной женщиной,  причем, скрыто эмоциональной,  что не могло не сказываться на ее женской физиологии. Ведь этот  месяц после поездки был  для  нее во всех отношениях   психологически слишком уж непростым.
                Когда время задержки затянулось, она пошла в поликлинику. И здесь ей сказали, что она беременна уже на пятой неделе.  Сказать, что это известие ее просто обрадовало, значит, ничего не сказать о  ее настоящем состоянии. С поликлиники она летела домой на настоящих крыльях. Ей хотелось кричать об этом событии ее жизни. Ведь для любой женщины забеременеть от любимого человека – это и есть то самое счастье, ради которого стоило жить!
                Но  ей пришлось молчать. Молчать дома, молчать на работе. Да и кому ей было говорить?  С мужем у нее отношения совсем испортились. Он стал  сильно пить и  чаще всего приходил с работы  пьяный. Молча ел и также   молча ложился спать в своей комнате.  К Клаве не приставал, но деньги на хозяйство давал регулярно. Ну, а насчет Николая  даже и речи идти не могло! Хотя ей порой очень и очень хотелось сказать ему о том, что результатом их безумных Парижских ночей стал ребенок, живущий теперь в ее животе. Но она не рискнула пойти  на такой шаг. Тем более, что о ее беременности на работе никто и не догадывался.
                Клава  любила носить широкие распашные  юбки и большие, свободного покроя,   «балахонистые» кофты, хотя  была женщиной тоненькой и худенькой. Ей всегда казалось, что она слишком уж  худая и слишком  нескладная женщина, и она прятали свои мнимые  недостатки под такой одеждой. И это оказалось очень даже кстати в данный момент. Живот у нее оказался небольшим и совсем незаметным под такой одеждой. И никто на работе до самого последнего момента не подозревал о ее беременности. Ну, а мать с отцом были слишком уж далеки от ее жизни  и  с дочерью   виделись  редко. Каждый из них жил своей личной жизнью, не слишком  думая о других.
                Ну, а потом случилось несчастье  мужем. В пьяном виде он сорвался с  лесов девятого этажа строящегося здания и погиб. Смерть его была мгновенной. И хотя несчастный случай  произошел в рабочее время,  однако в его крови было обнаружено большое количество алкоголя, поэтому  дело   о его смерти быстро замяли, пустили все  на тормозах, объявив ее бытовой. Клаву этот случай с мужем особенно не затронул, потому что ее волновало тогда лишь одно в ее жизни – ее ребенок, живущий в ее животе. Все остальное она пропускала мимо себя. Тем более, что похоронами занималась  сама фирма мужа  и его родители, с которыми она не слишком-то ладила.
                Беременность у нее проходила без проблем. Она даже к гинекологу  не ходила. Была у нее всего два раза, и то в начале беременности.   И не брала декретный.  Ходила на работу. Зачем  он ей, этот декретный , если и так все хорошо. Да и что ей дома делать?  Со скуки помирать? Однако не  все оказалось хорошо. И где-то на восьмом месяце беременности  ей на работе стало плохо.  Настолько плохо, что  у нее  даже  отошли воды и начались роды к величайшему удивлению ее коллег. Вызвали скорую и ее отвезли в роддом. 
                А там начались проблемы. Ребенок имел  неправильное положение  головки  плода и после нескольких часов мучительных попыток  облегчить процесс родов и извлечь плод из матки,   было решено делать операцию кесарево сечения. Ребенка  извлекли  с пуповиной, обвитой вокруг шеи и совершенно без признаков дыхания.  Дыхание  удалось восстановить,  но все остальное оказалось безрезультатным – через семь часов после родов ребенок окончательно  умер.
                Когда сообщили об этом Клавдии, она  разом  отключилась и была без сознание почти трое суток.  А затем, очнувшись,  впала в сильнейшую  депрессию. Не ела, не пила, не принимала лекарства и лишь  молча лежала на спине на больничной койке с закрытыми глазами, не реагируя ни на что и ни на кого.  Тогда  ее переправили в неврологию, где  ее положили  в  отдельную  специализированную палату  и где она пролежала  почти два  месяца.               
                Ее лечащим врачом был моложавый казах лет пятидесяти. Невысокий, худощавый, очень внимательный, как врач, и как вскоре оказалось, и как мужчина. Он дневал и ночевал около Клавдии, вытаскивая ее из черной ямы отчаяния. И вскоре Клавдия почувствовала, что им движет не только врачебный долг и его врачебный профессиональный интерес к  сложной пациентке, но и чисто человеческий интерес мужчины к понравившейся ему женщине.
                Поначалу это его мужское  к себе внимание сильно  удивляло и даже раздражало Клаву. Слишком уж ей было не до того, не до этих примитивных мирских радостей жизни.  Но потом она привыкла к его  внимательным, участливым и  всегда доброжелательно ласковым глазам,  к приятному глуховатому мужскому голосу, к   его  своеобразному мужскому запаху, смешанному  с запахом больницы,  дорогих иностранных сигарет  и дорогого мужского парфюма.  Настолько привыкла, что даже потихонечку внутренне  радовалась его приходам, хотя никогда не показывала этой свое женской радости.
                Врач этот  не только   вылечил Клавдию  и поднял ее на ноги,  он заставил Клавдию вновь поверить в себя и в свою женскую будущность.  Кроме того,  он  поставил ее на  свой постоянный   врачебный контроль врача невролога,  то есть самого себя, по которому она была обязана  была раз в неделю   приходить к нему на прием для контроля за ее  состоянием и корректировки  хода ее лечения. Причем, сделал это неофициально и не афишируя своей помощи Клавдии, чтобы не портить ей биографии.
                Вышла она из больницы, худющая до невозможности, прозрачнее тени, чуть не шаталась от одной лишь ходьбы. Однако  на этом ее неприятности не кончились. Квартира ее оказалась занята. В нее въехали отец и мать Сергея. За время  долгой болезни Клавы они успели продать свою старую квартиру,  хрущевскую  «двушку»,  и спокойно заняли квартиру их сына,  эту  новую  «двушку»  с   улучшенной планировкой,  с большой кухней и коридором холлом.  Судиться и спорить  с ними было совершенно  бессмысленно, так как они были казахами по национальности.  А все  квартирные дела русских против казахов в Алма Ате  были в те времена заранее проигрышными. Поэтому она вернулась к родителям.
                Но беды никогда не ходят по одному. И как только Клава вышла  на работу, то сразу же   выяснилось, что на работе она уже не работает, потому что ее должность сократили в связи с трудным  финансовым положении фирмы  из-за  экономического кризиса,  поразившего  не только мировую экономику, но достигшего также и Казахстан. К Николаю, принявшую когда-то ее на работу,  за помощью она не пошла. Смысла не  видела. Ведь он так и не побывал у нее в больнице. Хотя, с другой стороны, с какой это стати он должен был к ней придти?  Он же не знал, что это его  ребенок умер после родов в больнице. 
                Клавдия потом  долго не могла найти себе работу и жила у родителей за их счет. Даже парадный Парижский костюм пришлось продать из-за денег.  Но потом,  в конце концов устроилась преподавателем черчения в один строительный  Алма-Атинский колледж.  Не жирное, конечно же, место, но все-таки хоть что-то! Постепенно она  оправилась от кошмара своих бед,  даже поправилась, по женским  мягко округлилась и удивительно похорошела.
                Только глаза у нее были какие-то  пустые, неживые,  словно   умершие или   навеки застывшие и ничего из себя не выпускающие наружу,  ни скорби, ни радости, ни боли, ни любви, ни участия. И единственной отрадой в  серой мути ее будней были  теперь телефонные звонки ее врача невролога,  постоянно интересующегося  состоянием ее здоровья и подолгу не отпускающий  ее со своих  приемов.
                Что –то в ее жизни произошло не так, как надо было бы, неправильно, не по людски, не по женски и она не выполнила  в полной  мере свое предназначение на этой земле, предназначение женщины девочки, женщины девушки,  женщины любимой и женщины любящей,  женщины матери, или хотя бы, женщины любовницы. Так,  лишь кое что из всей  гаммы обязанностей женщины на этой земле. Кое что и кое как,  торопливо и нелепо, верхами и верхушками, поверхностно, а   не вглубь. Неправильно все как-то, нескладно,  не по людски.   
                Потому, наверное она и выросла какой-то не такой, как все другие женщины,  ненастоящей  какой-то женщиной, неправильной.  Недаром же ее кто-то из коллег  на старой работе в ответ на ее нежелание рассказывать  о Парижских своих впечатления, так и прямо и сказал ей  – неправильная ты, Клавдия,   женщина. Тяжело тебе будет в жизни. Так оно в итоге  и получилось.
                Хотя, в принципе,  рановато что-то  ей ставить на себе крест и подводить итоги.  Жизнь-то ее еще не закончилась.  И  ей нет еще и сорока! И впереди  у нее еще все может быть!  Даже самое невозможное.

PS У ЛГ этой повести есть реальный прототип, хотя и не слишком похожий на мою героиню.
          


 

,