Западный ветер не утихал. С каждым моментом увеличивалось количество песчинок парящих в воздухе в необычайном танце. Соприкасаясь друг с другом, кружась в порывах ветра, они создавали ощущение некого таинства, которое вот-вот должно поглотить пустыню, изменить её кажущийся вечным величественный облик, до неузнаваемости. Внешне, вечная стабильность представала в облике вечного движения.
Ветер обволакивал каждую песчинку в свои лёгкие объятия и нёс к новому, совсем новому месту. Ветер создавал новые дюны, новые барханы, сохраняя при этом их вечное существование.
Но караван шёл далее, не смотря на всё усиливающийся ветер. Вот уже какой год он идёт по этой пустыне – вечно постоянной и вечно изменчивой. Вот уже какой год нет смысла идти назад, и остаётся только путь вперёд. От оазиса – к оазису, от одной песчаной бури – к другой.
Караван идёт вперед и только благодаря этому остаётся караваном. Зыбкий, накалённый песок, словно угли, обжигает ноги, палящее солнце не даёт возможности взглянуть на небо, дующий в спину ветер не даёт возможности повернуть назад. Остаётся только горизонт и то, что за ним.
Обветренные, смуглые, усталые лица некогда живущих в достатке и в родном доме людей сохраняют лишь выражении твёрдой воли идти вперёд сквозь эти пески и дойти до конца.
Таков караван был днём.
С наступлением вечера караван становился на привал. Зажигались костры, люди готовили пищу и тихо кушали. Как только на небе засияет первая звезда, их лица озарялись уставшими улыбками – ещё один тяжёлый день позади.
За длительный период перехода через пустыню, дабы окончательно не потерять чувство принадлежности к человеческому роду, он смотрел на её фотографию. Сидя перед пылающим костром и отвлекаясь от очередного тяжёлого дня, он доставал её фотографию из нагрудного кармана рубашки и смотрел на неё, пока последний луч одинокого костра давал свет.
В тусклом свете костра её глаза казались ещё более бездонными, чем в реальности. Тёмные волосы становились чернее ночи и покрывали её нежные плечи, словно морские волны обмывали песчаный берег. Бегающие, по потускневшей от времени фотографии, лучи костра оживляли её губы и казалось, что она ему всё время что-то хочет сказать.
- Всё смотришь на её фотографию?
- Да, Отец.
- Ты веришь, что её увидишь?
- Верю.
- Но ведь её караван далеко позади. Они могут не успеть.
- Могут, но я верю.
- И я верю, но только, что мы дойдём, - сказал Отец и сел рядом на камень. Шансов мало, но назад уже не повернуть. Ведь там – смерть, а впереди, возможно, - жизнь.
- Говорят, что там ветер совсем другой… Он не просто несёт изменения, он – созидает. Там нет пустыни, там сочные степи, красивые, полные жизни леса, величественные снежные горы и могучее море. Правда, Отец?
- Правда. Но, чтобы туда дойти - нам надо целеустремлённо идти. Надо перейти пустыню иначе она нас поглотит. Нам противостоит ветер, солнце, пески, скорпионы, змеи, но самое главное – нам противостоит внутреннее желание опустить руки. Именно из-за этого её караван остался далеко позади.
- Отец, а может мы и вправду никогда не доберемся до Святого Края? Может, все наши усилия напрасны, и нас всё равно настигнут пески? Стоят ли тогда наши тяжелейшие усилия того, чего нам никогда не достигнуть? Можем просто остаться в оазисе и жить там?
- В оазисе, который всё равно вскоре утонет в песке. У нас мало шансов, но они есть и потому надо идти вперёд. Твои сомнения – и есть твой главный враг. Иди спать. Завтра надо будет найти вовремя хорошее укрытие от надвигающейся песчаной бури.
- Понимаю. Но очень тяжело, тяжело… Хорошо, Отец. Спасибо за поддержку.
Он ещё раз посмотрел на её фотографию. В тусклом пламени гаснущего костра она казалась ещё более далекой, чем сейчас.
Наступила глубокая ночь и последний костёр погас, полностью окунув ночующий караван в море пустынного лунного света.
* * *
Караван двигался дальше. Он преодолевал пустыню и её движимую ветром вечность, которая пыталась его поглотить. Встречая на своём пути высушенные ветром и солнцем черепа и кости, он продолжал идти. И, в конце концов, он почувствовал свежесть моря, за которым начинался Край.