С самого утра мы были на берегу. Играли в разбойников, набрасывали друг на друга рыбацкие сети, с криком носились на мелководье.
Вода быстро пропитала солью закатанные до колен штаны, а от брызг вымокли рубашки и слиплись в сосульки волосы. И небо! Какое в тот день было небо! Невероятное, затянутое облаками, оно было одновременно низким и недосягаемым, облака, играя с высотой делали его невозможно прекрасным. Я не мог отвести взгляд, даже закрывая глаза, я чувствовал его серую громаду над собой.
Небо и море.
Никогда в жизни ничто не вызывало во мне такого восторга. Я не мог дышать, не мог сдвинуться с места, чувствуя, каким ненужным и лишним является мое тело. Я хотел вдохнуть небо, раствориться в соленых волнах, разливаться пеной на берег, чувствовать в себе сети, а на своей поверхности – рыбацкие лодки.
Мы играли все утро, кто-то скажет, что маркизу не пристало играть с детьми слуг, но что мне до этого? Весь мир был моим, я чувствовал его каждой клеточкой кожи, до дрожи жалея о невозможности стать с ним единым целым. Быть в каждом живом существе, касаться каждого камня, слышать пение каждой птицы, чувствовать жизнь каждого живого и вечность каждого мертвого.
- Мишель, смотри, чайка!
- Как низко летит!
- Ее волной накроет…
- Поплыли, поплыли скорее!
Рубашка не чувствовалась на теле, а мокрые штаны при каждом рывке касались внутренней стороны бедер, как, бывало, водоросли на мелководье касались и обвивали щиколотки.
Я плыл, по поверхности темного, неспокойного моря, ныряя в набегающие волны. Вода, поначалу холодная, теперь вовсе не ощущалась. Но я понимал, чувствовал – мое тело теплее, жар, гонимой сердцем крови не дает мне утонуть. А чайка все висела в воздухе, низко-низко, у самой воды, не снижаясь, не поднимаясь, все на том же месте.
Я посмотрел на небо и испугался. Неизвестно, что послужило тому причиной, но глубина потащила мне к себе. Я смотрел в объемные фигуры облаков, а видел толщу темной воды подо мной. И это вода тащила меня на дно.
Наверное, так быстро я не плавал никогда. И никогда берег не казался мне таким замечательным. Если бы не товарищи, с удивлением следившие за мной, я бы расцеловал земную твердь. А так оставалось только сидеть и смеяться, чувствуя, как соленая вода струями стрекает по спине, оставляя на песке темные, холодные пятна.
- Что с тобой такое?
- Показалось… Послышалось, что зовут.
Мне самому смешно от собственного страха. А сердце в груди бешено колотится, от возбуждения дрожат руки. До замка мы бежим весело смеясь, хохочем и толкаем друг друга. Старая как мир игра:
- Кто последний – тот девчонка! – кричу я и бегу со всех ног.
Влетаю в холл, чудом не сбивая девушку-служанку, но все-таки снося ту вазу, что по словам отца являлась чуть ли не всем моим наследством.
Мне весло и свободно. Легкие, кажется готовы вместить в себя целый мир и звезды в придачу.
Меня догоняют товарищи, замечают осколки, но мой смех вселяет в них уверенность, и вот мы все вчетвером весело хохочем, стараясь распихать осколки по карманам и не обрезаться.
- Мишель!
Я замираю и оборачиваюсь. Медленно, как всегда, когда меня застают на месте преступления.
Отец стоит в дверях и смотрит на меня тяжелым, горестным взглядом, что по моему мнению совершенно не соответствует совершенному мной проступку.
- Да, отец.
Я думаю только о том, что теперь сказать и как выйти из положения не оправдываясь, готовлюсь сказать что-то напоминающее оправдания Карлоса, но придумать что-то не успеваю.
- Подойдите, маркиз.
Радостное возбуждение утра еще не схлынуло и теперь очень плохо уживается с охватывающей меня паникой.
Отец вглядывается в мое лицо внимательно, но, как мне кажется, отрешенно, а после короткой паузы уже произносит:
- Карлос погиб.
Мир летит мне на встречу, бьет в уши, и я не могу в это поверить!
Нет! Нет! Нет!
- Теперь тебе, Мишель, предстоит когда-нибудь стать герцогом.
Я, кажется, киваю:
- Да, отец.
И не спрашивая разрешения, на ватных ногах иду прочь. До первой пустой комнаты. И дальше все сливается в зеленый ворс ковра у лица, боль в пальцах… Я не могу дышать. Захлебываюсь собственным, оказавшимся ненужным, Я.
Нет! Этого не может быть! Этого просто не может быть!!! Я не хочу! Не могу!!! Как же так?!
- Лучше бы я…! Лучше бы меня не было! Никогда! Пожалуйста!
Я кричу до хрипоты, молотя руками по ковру.
Перед глазами проносятся яркой гирляндой воспоминания о старшем брате. И я ничего, НИЧЕГО не могу изменить. От слез щиплет глаза и саднит поцарапанную где-то щеку. Всхлипы оглушают и мешают дышать, сердце выпрыгивает из груди.
Позже, оставшись в успокоительной темноте ночи я смотрю на белый диск Луны, а с языка уже срываются проклятые слова.
- Лучше бы мне не рождаться! Ненавижу. Ненавижу себя!