1995 г. Не ходи без шапки – умрешь от менингита!
Этой фразой меня нередко напутствовала мать, когда я, в детстве, выходил на улицу, поскольку многие мои друзья, иной раз, даже в самый лютый холод бегали, и в школу, и на прогулку, без шапки. Тому было множество причин, главная из которых – бравада, глупая бравада северного жителя – мы, дескать, белые медведи и холодов не боимся. Многие из нас на своей шкуре познали, что мы, русские, только по уму и воспитанию – медведи, а организм у нас все-таки человеческий, расплатившись за свою глупость бронхитом, воспалением легких и астмой. Был и еще один повод не носить шапку – если советская одежда была всего лишь некрасива, то советская детская одежда – гадка и уродлива. Дешевые детские шапки и сейчас, спустя сорок лет, не блещут красотой и удобством, но тогда они были просто ужасными. Сделанные из наихудшей ваты, они вбирали наш пот, а отдавать его обратно ни в коем случае не хотели, с каждой неделей становясь все тяжелей и тяжелей. Сколько не пыталась мать просушивать мою шапку, и на батарее, и на газовой плите – суше она не становилась. Горела, воняла, но не высыхала. Отвратная выделка меха приводила к том, что через месяц шапка не только воняла козлом, но еще и становилась жесткой, как рыцарский шлем, сдавливая голову, царапаясь до крови, а чаще всего – просто-напросто – ломаясь как береста.
Помню мы пугали девок, отламывая небольшие кусочки от моей шапки с несколькими волосиками и бросая им на парту, с криком – «шкура дохлой крысы… шкура дохлой крысы!» Зрелище, действительно отвратительное. Ух, сколько визгу было!
Мать страшилась, что я поддамся общему настроению, поэтому всегда подпугивала меня страшилкой о том, как они в молодости осенью поехали на картошку и один парень всю дорогу стоял в кузове грузового автомобиля и ветер развевал его густые белокурые волосы. А через день, его, на том же самом грузовике везли обратно в Москву, но теперь – вперед ногами. Менингит!
Страшные рассказы детям хорошо западают в память. Хотя я понимал, что мать в чем-то сгущает краски, но, все равно, помнил и боялся. Вот и до сих пор помню!
Самому мне, неоднократно, в зимнюю стужу, приходилось, да и сейчас приходится видеть людей, по большей части – женщин, свободно дефилирующих по улице без шапок. Но мне не приходилось слышать о том, чтобы кто-то умер от менингита, до тех пор, пока не скончалась женщина, жившая со мною в одном подъезде. Скончалась так быстро и неожиданно, что об этом следует рассказать.
Звали ее Галя. Она была чуть-чуть постарше меня, буквально на два-три годика. С великолепной фигурой, красивыми женственными формами, достаточно миловидным лицом, высокая, стройная (про таких говорят – ну все при ней), она в свои тридцать с небольшим была не замужем, что вообще-то неудивительно1. Но у нее не было даже любовников, что – удивительно! Я никогда не видел, чтобы она шла с цветами, или чтобы кто-то провожал ее. Она одиноко уходила на работу и также одиноко возвращалась с работы, практически всегда в одно и тоже время, ни с кем и нигде не задерживаясь. Весь свой жизненный интерес, все, не растраченные на мужчин чувства, она выливала на свою собаку-овчарку – вероятно единственное живое существо, с которым она обрела общий язык.
Очень часто, человек, не нашедший своего места среди людей, отыскивает или придумывает себе альтернативное общество, где он может быть на высоте положения. Один уходит с головой в книги, подменяя живое общение чтением. Другой вдаряется в коллекционирование, становясь главой, созданного им бездушного общества, опять же подменив живое общение изучением и систематизацией своих экспонатов. Ну, а самые простые, неискушенные, люди заменяют общение с людьми общением с природой, разводя цветочки или пестуя животных, опускаясь на низший, животный, уровень.
Нетрудно заметить, что в Москве собаками редко увлекаются мужчины (рыбаки и охотники побоку), а, в основном, женщины. Это понятно – каждая женщина мечтает о мужчине-защитнике, главе семейства – сильным, смелом, готовым в любой момент прийти на помощь. Ну, а если такого мужчины для них не находится, то он легко заменяется послушной собакой, которая, хоть и требует внимания, но сторицей компенсирует это «собачей преданностью», давно ставшей притчей во языцех. К тому же, собака, неосознающая человеческую речь, всегда внимательно тебя выслушивает, что в человеческом обществе – большая редкость.
Галя выходила на улицу исключительно, чтобы вывести собаку и я неоднократно видел, как она, присев на корточки, что-то говорила ей в самое ухо, показывая куда-то пальцем.
Странная женщина. Да. Странная женщина из странной семьи. Хотя, если оглянуться вокруг, ничего странного тут нет – таких семей миллионы и, как говорится, «а люди-то живут», но именно в их семье все как-то пошло наперекосяк.
Их было пятеро – три парня и две девчонки. Все они жили в нашем доме, но, когда я сюда приехал, средний брат и старшая сестра уже жили отдельно, да и родители поумирали. Поэтому в трехкомнатной квартире осталось два брата и Галина.
Оба брата были жуткие пьяницы. Но, несмотря на это, они работали – хотя кто, в то, блаженное для всякого отребья, социалистическое время не работал. Старший брат, Санька, не был никогда женат, детей не имел и, в описываемое мною время, напившись, нередко, спал, то в подъезде, а то и на улице под снегом и дождем. Много раз падая, он так и не сломал, не отбил, не отморозил себе ничего и прожил долгих семьдесят шесть лет, выкуривая каждый день по пачке самых дешевых сигарет.
Хотя, в последние десять лет жизни, поумерив с выпивкой, он стал даже кататься на велосипеде. Будучи по профессии электриком, основной страстью всей его жизни, и единственное о чем мог думать и говорить, была рыбалка. Он рыбачил, в любое время года, в любую погоду – в дождь, снегопад, весной и осенью, бесстрашно проходя на середину тимирязевского пруда по самому тонкому льду. А теплым летом просиживал на берегу с удочкой дни и ночи напролет. Не знаю насколько хороши были его уловы, но часто он кормил уличных кошаков какими-то мальками-переростками.
Второй брат, Серега, давно бросивший жену и детей, жил с какой-то пьянчужкой, которая всем представлялась народной артисткой. Я называл ее, в насмешку, общественной кружкой, но она не обижалась, поскольку всегда была сильно пьяна и такое счастье не могла омрачить какая-то глупая шутка. Удивительно, но их союз продолжался более тридцать лет. Но всему, рано или поздно, приходит конец и она все-таки умерла. А через несколько лет, не проживя и двух месяцев на пенсии, умер и Сережка, пропив залпом все деньги, что ему заплатили за полугодичную сдачу квартиры.
Вот в таком окружении росла, жила и, наконец-то, выросла Галина. Поэтому ее странности вполне объяснимы, но… скажем так – странно то, что она не старалась, как многие, в себе эти странности изживать, а смирилась с ними, если не сказать – потворствовала им.
Наша первая с ней встреча ознаменовалась диким лаем ее овчарки. Она бросалась на меня и та с трудом удерживала поводок.
Это меня удивило и обескуражило, поскольку за день до этого с собакой гулял Сашка и она вела себя тихо и мирно, позевывая от скуки. Подобные сцены продолжались, изо дня в день, из месяца в месяц. С Санькой собака была спокойна и миролюбива, с Галькой кидалась на все живое. Я понял, что дело не в собаке, а в хозяйке, вернее в ее отношению к обществу.
Однажды, выходя из подъезда я столкнулся лицом к лицу с Галей и овчаркой. Та, естественно, кинулась на меня, и точно бы покусала, если бы я, изловчившись, не въехал ей по морде. Благо в руках был большой гаечный ключ, тот, который сантехники называют «шведик». Собака от удара завалилась на бок, а хозяйка склонившись над ней, заслоняя ее своим телом, ревела навзрыд. Я попытался ей втолковать, что собаку надо все-таки воспитывать, но она не хотела слушать, а нежно гладила, пытающуюся поднять голову, собаку и шептала ей – «он, плохой, он очень плохой!»
После этого они стали обходить меня стороной. Не знаю, кто из них меня боялся больше – собака или Галина, но, завидев, меня обе уходили, причем Галя рукой толкала собаку в сторону противоположную моей, чтобы оказаться между мной и овчаркой.
Ни на какой контакт она не шла.
Хотя было ясно, что до добра такое поведение, ни ее, ни, тем более, собаку не доведет. Рано или поздно их убьют или покалечат. Один удар она выдержала, может быть потому, что я бил сверху вниз, по башке. А ударь я сбоку в собачий висок – наверное убил бы.
Я пытался объяснить это Сашке, ее брату, но он сказал, что с этой дурой говорить ни о чем не будет.
Время шло, и я еще несколько раз пытался поговорить с Галиной, но она, в полном смысле слова, уходила от разговора. Да и, собственно, говорить здесь было уже нечего. Совершенно ясно, что она специально науськивает собаку на всех и собака не виновата, виной всему – галькина злоба, причину которой я не знал, да так и не смог узнать. Не удалось мне выяснить была ли она злая от матушки-природы или озлобленная – кем-то обиженная? Сама она в разговоры не вступала, а из братьев ее слова клещами нельзя было вытащить, кроме болтовни о рыбалке, да о пьянке.
Прошел еще год, прежде чем овчарка кинулась на третьеклассницу, напугав ее до заикания, которое, слава богу, через неделю прошло, но отец девочки со своими друзьями около месяца осторожно похаживал около нашего дома. А еще через неделю, поздно ночью, я увидел за домом две хромающие фигуры. Это была Галя и ее собака. Галя опиралась на палочку, а собака волочила за собой задние ноги. Потом еще с месяц Галя ходила с лицом полностью завернутым в платок, но уже почти не хромала, а собака так полностью не выздоровела и волочила задние лапы до самой смерти.
С тех пор они уже никогда не выходили днем, а только, или рано утром, или поздно вечером, когда на улице почти не было людей. Их прогулки я всегда слышал по гавканью собаки. Опять она кидалась на кого-то!
Да, Галина была упрямой и своенравной женщиной. Она не хотела уступать, ни кому-либо, ни чему-либо. Вот, например, – в любой, даже очень сильный мороз, она ходила без шапки. На работу, с собакой – всегда без шапки, н желая уступать холоду!
И вот в какой-то морозный день последних дней января 1991 года, когда температура достигала минус двадцати градусов, я, встретив Галину, сказал: «Не ходи без шапки – менингит заработаешь! Холодно на улице!» Она, сделала вид, что не заметила моих слов и прошла мимо, даже не повернувшись. Я не придал своим словам никакого значения, до того дня, когда Галя умерла.
Шел январь 1995 года – месяц был, в общем-то, не ахти какой холодный, но, как обычно, в двадцатых числах, температура резко понизилась. Я называю это явление «Ленинскими холодами», поскольку они всегда вертятся вокруг дня смерти Ленина2, на который в моей жизни приходятся два знаменательных события – день рождения отца и день последней свадьбы.
Было где-то около минус пятнадцати-семнадцати градусов, но тянулось это около недели. В один из этих, морозных, дней, Галя неожиданно зашла к соседке за солью, пожаловавшись при этом на мучившую ее головную боль, от которой она плохо соображала. Соображала настолько плохо, что, придя с работы, никак не могла понять – есть ли в доме соль или ее нет. Боль, железным обручем, сдавила ее голову настолько, что ей показалось, будто бы он на какое-то время как бы отключается. То есть, голова не кружится, да и сама она не падает, а вот только не замечает прошедшего времени. Ей брат два раза за вечер уже сказал: «что стоишь, как вкопанная!»
Соседка заметила мертвенно-бледное лицо Галины, но будучи женщиной тучной, страдающей всю жизнь от давления, списала все это на перепад погоды.
Галя ушла к себе варить суп, а через час-полтора прибежал Сашка и сказал, что Галя умерла. Неожиданно схватилась обоими руками за голову, пригнулась, прошипела что-то типа: «Я приляжу» и пока он рассуждал, что же делать, она перестала дышать и осталась лежать в скрюченном положении. Приехавшие врачи определили, смерть от менингита.
Вот так нелепо закончилась ее жизнь и сбылось мое предсказание, чего я абсолютно не хотел. Сказанное, в общем-то, в шутку или, вернее, в назидание, оно стало пророчеством. Послушайся она меня, надевай на голову хоть какую-нибудь тряпку, может быть и продолжала бы жить. Но, с другой стороны, мне все время казалось, что у нее не было никакого интереса к жизни,.
Мне очень жалко эту, я бы сказал, несостоявшуюся, женщину. Она имела то, чего лишено большинство женщин – внешнюю привлекательность, а прожила свою жизнь тускло и умерла как-то глупо, от пренебрежения осторожностью. Жаль, жаль… очень жаль.
Зато овчарка намного пережила хозяйку. Она больше ни на кого не бросалась, а мирно гуляла с Сашкой по двору, который все-таки побаивался ее и старался уйти подальше от торных тропинок. Но это было напрасно, поскольку собака стала доброй и спокойной. Состарившись, она сильно приволакивала задние ноги – сказалась старая рана, а потом и вовсе перестала ходить. Несколько месяцев Саша выносил ее во двор на руках. Когда она умерла, все соседи ее жалели и отзывались о ней как-то неожиданно добро. Тем более, что испуганная ею девочка к тому времени стала взрослой женщиной и у ней самой уже была трехлетняя дочь. Время стерло в ее душе испуг и ненависть к этой собаке.
А про Галю, забыли начисто.
Так забыли, будто бы ее и не было на свете. Я, промежду прочим, завел о ней разговор с той женщиной, к которой Галя заходила перед своей смертью. Но та, то ли действительно забыла про это, то ли не хотела вспоминать.
И ведь правда – злых людей вспоминать не хочется!
Тем более, как в России принято – о мертвых не говорить плохо.
А почему?
Ведь сказка –ложь, да молодцам – урок.
1 Красивые женщины намного чаще остаются одинокими, чем некрасивые, поскольку вторые, понимая свои недостатки, хватают синицу, а первые считают, что красота – ключ к счастью и пытаются поймать журавля в небе. Большинству этого не удается, ведь на празднике жизни деликатесы быстро заканчиваются.
2 По красной легенде, когда умер Ленин в Москве стояли чудовищные морозы, а люди, превознемогая холод, стояли часами в очереди, чтобы поклониться трупу вождя. Видимо, это было пророчество – с той поры вся страна так стояла и стояла в очередях до той поры, пока СССРа не стало.