Никогда не придавал значения датам, числам, праздникам, знакам зодиака или приметам. Магия цифр, их совпадений и комбинаций всегда мимо - что вы хотите от выпускника физмат школы, тем не менее с классиком согласен, действительно, что-то недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, тем более, застольной беседы.
Вынашивание праздника, муки подготовки, ожидание момента - этим нельзя пренебречь, просто невозможно, поэтому мы синхронизируем свои ожидания, действия, стремления и перемещения - помните опыт с часами, на стенку вешают пару ходиков, запускают, и поначалу они тикают вразнобой, однако через непродолжительное время уже идут в ногу. Но сейчас, когда вижу праздничные полуфабрикаты - мандаринки, заготовки под оливье, поставленное охлаждаться тирамису, припрятанные на балконе конфеты и выставленную на всеобщее обозрение швабру, настойчиво ожидающую своего мужчину, когда все на мази, а коты пытаются прорвать кухонную оборону, и скоро начнутся звонки с поздравлениями, ничего лучше, чем слоняться по дому с глупой улыбкой или предлагать свои услуги, будучи в полной уверенности, что откажут, придумать не могу.
Эх, скинуть лишние годы, вытащить дочь, внучку, родителей и дедов, устроить домашний маскарад, почитать со стула "Кит и Кот", а потом за стол, советский, скромный, искренний - проводить старый, дождаться курантов и зажечь бенгалки
***
Бонасэра, широко улыбаясь сказал невысокий, седой и полноватый человек - знакомьтесь, влезла тетка, это Луиджи. Он приветливо пожал руку и посмотрел прямо в глаза - комэ ва, и...
Зима, Ленинград. Мы приехали вместе - папа, мама и я, одиннадцатилетний подросток. Думал, на каникулы, оказалось, знакомиться, но это полбеды, главное, лечить зубы и, что самое ужасное, мои. Мамин пунктик, голливудская улыбка, а у меня, как назло, вкривь и вкось - три раза прошли ортодонтов и стоматологов Челябинска, затем Свердловска, и теперь настало время культурной столицы.
... пригласив радушным жестом в соседнюю комнату вручил огромную коробку - немецкая электрическая железная дорога, самая настоящая, с рельсами, паровозом, тендером и тремя вагонами, один из которых почтовый. Собирали вместе, крепили рельсы, подключали трансформатор, сцепляли состав, а потом торжественно запускали. Даже не мечтал, какой мечтал, не знал, что такое вообще возможно - нет, видеть видел, в Детском мире была такая, ну, может не совсем, подобная - так то магазин, учреждение, а тут...
Кроме того, швейцарские карандаши - внушительных размеров плоская металлическая коробка, где вплотную друг к дружке лежало штук пятьдесят разных цветов и оттенков, а на крышке во всем своем зимнем великолепии на фоне оглушительно синего неба величественно вздымались снежные альпийские шапки, но поезда меня интересовали куда больше, говорить не о чем. Господи, да там все было настоящим, весомым, искрящимся и теплым - натуральный кривошипный шатун на колесах, открывающиеся двери, отодвигающиеся окна, задний ход и регулируемая скорость движения. Даже сцепка могла происходить автоматически.
Сразу прикинул - из металлического конструктора можно собрать светофор или подъемный кран, но если постараться, и то, и другое, из пластмассового - вокзал и пакгауз, одеяла и маленькие подушечки приспособить под складки местности, а солдатиков использовать по назначению - для охраны и погони.
Как тебе Луиджи, спросила мама, когда вышли на улицу.
Как, как - каким может быть человек, подаривший электрическую железную дорогу, пусть он трижды черный, желтый, с ног до головы измазан зеленым или серо-буро-малиновым. Санта Клаус, а если по итальянски, Babbo Natale.
Он действительно был классным. Итальянец, чистейший, беспримесный, как в кино - чем-то напоминал Луи де Фюнеса и Фантоцци. Улыбчивый, полноватый, ходил выставляя носки наружу, курил роскошные сигареты - потом, когда врачи найдут недоброе, бросит, но тогда вдыхал умопомрачительный, красный Данхилл с золотым ободком и тисненным гербом на пачке, пил пахучий, заморский мартини и говорил на семи языках, включая шведский. Правда, по-русски, не мог, а вот испанские, немецкие или французские наречия, разумел, будто родные.
Из крестьянской семьи. Его отец построил в Меде - семь тысяч жителей, старинная площадь, три собора, пятьдесят ресторанов и даже магазин порш, дом, добротный двухэтажный на четыре квартиры - две трешки, две полуторки и гараж, плюс огромный сад с лимонами и оливами. Сами проживали в трешке на втором, а три других сдавали внаем.
Луиджи с детства демонстрировал способности к наукам и семья решилась на университет. Учился в Германии, потом где-то еще, короче, образованный человек, и когда приезжал Меде встречал умника вопросом - ну, что нового ты узнал в большом городе.
Я из бедной крестьянской семьи, не уставал повторять взрослый респектабельный Луиджи, и всегда буду на стороне бедных. Отсюда членство в лево-социалистической партии и дружба с Луиджи Лонго - соратники по борьбе.
Если бы развитые страны отдавали пять процентов вэвэпэ бедным, в мире не было бы войн и голода, капитализм развращает тем, что создает избыточное потребности. Это его аксиомы, профессора, тонкого ценителя итальянской кухни, специалиста по городскому ландшафту.
Под новый год от них приходила посылка-барабан. Даже две, нам и бабе Поле. Плотного картона цилиндр метр высотой и сорок сантиметров в диаметре, с жестяными дном и крышкой, раскрашенный по новогоднему ярко, внутри которого прятались засыпанные дождиком сокровища Приама.
Несколько коробок конфет от фирмы Motta - шоколадные, ирис, суфле, кармель, грильяж, пралине, помадки и трюфели совершенно невообразимых форм и размеров, пахнущие заморским волшебством, обернутые хрустящим целлофаном, красивой бумажкой с виньеткой и тончайшей золотинкой, рождественский кекс, воздушный и мнущийся, с изюмом и стойким ароматом ванили из древней католической пекарни - на коробке была изображена монахиня рядом со средневековой печью, твердый торт с цукатами, который даже ножом не резался, большая кругло-металлическая коробка английского миндального печенья и фигурка Санты на деревянных санях с красным подарочным мешком и сюрпризом.
Иногда тетка засовывала в барабан пару-тройку легких шмоток, но это куда больше радовало маму - смотри, какой симпатичный свитерок, говорил она, пока я сортировал настоящие ценности.
Карамельки можно было есть сразу, как сразу предлагали к чаю монастырский кекс, вот шоколадные, грильяжи, суфлешки и пралине подлежали припрятыванию на новый год, что ж говорить за цукатный торт и английский миндаль, которые оставлялись для гостей.
Приезжали часто, примерно раз в два года, иногда приглашали в Милан. На три месяца. Деды были дважды, родители один раз, а второй, уже когда Луиджи не стало, папа поехал один. Пускали и выпускали по первому свистку, даже обмен не ограничивали. Народ дивился - как, почему, ведь в капстраны больше пятидесяти долларов не меняют, и только в девяносто четвертом Луиджи раскрыл секрет.
Они расписались в Ленинграде, аккурат в те самые каникулы, просто я этого не запомнил, поскольку пока взрослые оформляли бумаги смотрел на посольские мерседесы, а с документами на выезд случилась заминка. Тетку запустили по большому кругу - справки, сведения, анкеты.
Луиджи, как порядочный муж, под свадебное путешествие выкупил сумасшедший тур по Европе, а тут такое - проволочки, нервы и слезы. Нашел выход, благо, друг под рукой - ну, поняли, тот самый Лонго, председатель итальянской коммунистической партии. Посидели в траттории, и назавтра коммунист Лонго позвонил коммунисту Суслову. Михаил Андреевич отвечал за связь с зарубежными компартиями - не вопрос, буркнул он в ответ на просьбу не препятствовать любящему сердцу. На следующий день прибежали с документами в зубах. Более того, когда в семьдесят девятом пришло приглашение на папу и маму, отец даже не шелохнулся - какая Италия, меня, беспартийного еврея, с женой, да еще на три месяца, с ума сошли, и никуда не пошел. Через месяц позвонили, Юрмитрич, чего за документиками не идете, фотографии не несете...
Луиджи симпатизировал левым, коммунистам и национально-освободительным движениям всех мастей и континентов - Мао, Арафат, Мандела, а колониализм, апартеид, фашизм и крупные монополии ненавидел всей душой и никогда не ругал Союз. У вас есть работа, квартиры, образование, говорил он - да, понимаю, с продуктами трудновато, зарубеж не всех пускают, шмотки не очень, но это не главное, рано или поздно научитесь, а вот отсутствие богатых, зашкаливающего неравенства, имущественного расслоения, это по настоящему здорово.
Первые часы, тот самый Таймекс - он, железная дорога, гитара, кожан, ходить правильный ресторан - тоже он, а когда узнал, что курю, подарил тяжеленную двухведерную пепельницу венецианского стекла. Обожал анекдоты про Леонида Ильича - хохотал как ненормальный, когда я подражал голосу генсека.
В девяносто шестом увиделись последний раз - приехали, и мы с Костей повезли гостей смотреть Сатку и Златоуст. Пикник, а потом большое застолье по-русски, с водочкой и грибками - к сухому даж никто не прикоснулся. После первых трех языковый барьер пал, и дальше сидели по-человечески - Луиджи, говорил Костя духоподьемно, Кьестья, отвечал профессор и они обнимались, а потом пили брудершафт, камрады.
Смешной итальянский профессор, крестьянский сын, экологически чистый левый социалист, верный и заботливый, преданный и родственный, самый настоящий Babbo Natale.
Санта-Луиджи