54.
Если бы кто сказал про Руста, что он жадный, он бы вышел из себя и набил тому морду. Спроси у него – отдаст, ну, не последнее, конечно, и не на совсем. Бабай учил его: зернышко к зернышку и амбар полон. Старик с Отечественной вернулся не с пустыми руками: кольца и серьги фашистские привез, отрезов на костюмы и машинку «Зингер». Говорил, что молодым наплевать было – мимо ходили, а ему сорок два исполнилось в сорок пятом. Боялся, что не успеет нажить добра после войны. Вот только мать у него не в родню пошла, отбилась от семьи. В красивых нарядах, сшитых бабкой, с косами, что, по – модному, вокруг головы обвивала, приглядела себе русского парня. Дед противился ее замужеству, но она упрямее его оказалась. Ушла без приданого. Он отрекся. Руст помнит маленькую комнату, вернее не всю комнату, а половицы на полу, по которому он ползал, щели в нем были большие и из них дуло зимой. Прав был бабай - бросил ее отец Рустама, мало после войны мужиков молодых осталось. А женщин красивых много. Пока мать с ним маленьким возилась, да за домом смотрела, он в местной чайной городскую фифочку встретил – приезжала с проверкой не то школы, не то больницы. И утек отец в город. Руст видел его потом на трамвайной остановке, потрепанный жизнью, но глазами все равно на молоденьких девушек постреливал. Руст даже не подошел к нему. Злой был из-за матери. Он помнит, как долго жили они впроголодь, мать не хотела к отцу идти. Апа, когда деда не было, приходила - приносила им вкусные пироги – ишпичмаки. Руст просил мать испечь такие, да та плакала – мясо не по ее зарплате, сторожила она амбулаторию за шестьдесят рублей в месяц, чтобы его не бросать. А потом все-таки бросила, привела к бабаю, а он на нее не глядит и не разговаривает с ней. Он и с Рустом сначала не разговаривал. Но мать завербовалась на Север, в Мурманск, а он за бабку от деда долго прятался. Потом от матери посылки стали приходить – ящики с рыбой, она на траулере рыбу разделывала и им присылала. Может, это, а может просто Руст подрос, но дед стал не то, чтобы добрее, но замечать его стал. С десяти лет гусей поручил: выгнать и следить за ними, чтобы ястребы не потаскали. Однажды он пас гусынь с маленькими гусятами и прямо на его глазах птица гусенка подхватила лапами, как крючьями и взмыла в небо. Он напугался, бабку стал звать, но вышел бабай и дал ему подзатыльник – трусом обозвал. Наверное, с тех пор Рустаму захотелось стать ястребом – быстрым, наглым и выше всех. Он худой был в детстве, хоть апа и кормила его самым сладким. Жалела и его, и дочь свою непутевую, но против мужу слова не сказала. Он мог под горячую руку и влепить ей. Редко, но случалось, что она выводила старика из себя. Руст помнит, как она накопала молодой картошки соседке, у которой муж от ран военных загибался, а детей пятеро – мал - мала меньше. Он потом с ними по садам лазил, а тогда дед схватил апу за косу, которая из-под платка выбилась, и начал таскать по избе. Руста не тронул, тот под печку спрыгнул. Жалко было бабку, но боялся пожалеть, чтобы и ему не досталось. Сам он без спросу ничего не делал. Дом – полная чаша, но даже маленькая мелочь у бабая на учете. Сначала Русту хотелось уехать от них подальше, но смекнул, что после смерти деда ему все достанется и терпел. До самой армии терпел. Всему научился, в семнадцать лет зарезать овцу или гуся для него было плевым делом. Это первый раз безмолвная овечья дрожь его в пот бросила. А потом, чтобы получить дедово одобрение на глазах родственников, запросто задирал глупую овечью башку и полоскал по шее острым ножом – кровь брызгала струей в подставленную стариком посудину. Но во внутренностях швыряться не мог – тошнило.
Здесь в Афганистане он хотел быть лучшим. Чтобы бабай не похвалил его, нет. Тот никогда никого не хвалил. А для того, чтобы он принял его за своего, поговорил с ним и разрешил матери вернуться. Русту не хватало ее ласковых прикосновений, хоть и вырос давно. Она даже голосом могла приласкать. Только и тут его обошли, сначала Санька – Бес, правильную кликуху ему дали, а потом Олень. Только Олень оказался безрогим.