Это будет теплый летний вечер. Конец июля, начало августа. Он закроет входные двери, погасит свет и тихо пройдет в нашу спальню. Приоткрытые шторки в комнате впустят полуночный свет и оголят мое уже давно не молодое, но улыбающееся лицо. Он снимет тапочки и аккуратно, боясь разбудить меня, ляжет рядом. Он не узнает, что я никогда не усну, пока не почувствую его рядом. Теплые прикосновения его уст, интуитивно повернут мое тело к нему. Я крепко, боясь потерять, прижму его к себе. И мы займемся чем-то, что похоже на занятие любовью. Его уже мягкое тело и нежные поцелуи, как и раньше, заставят мое сердце учащенно биться, а затем вырываться из груди. Он придаст больших усилий рукам, но удержится, чтоб не причинить мне боль. Он будет страстно целовать мою шею, худые длинные пальцы, которые, по его мнению, должны были отлично смотреться на клавишах рояля. Я, закрыв глаза от сладости чувств, окунусь в воспоминания. Наша первая встреча, первые поцелуи, прикосновения. Первая ночь бесконечной страсти, любви. Она почти ничем не отличится от этой…летней, толи июльской, толи августской. Только тогда она длилась часами, теперь – не более 10 минут.
Мне станет плохо. Он поймет это. Затем, погладит мои седые волосы, подымится, наденет тапочки так, как будто и вовсе не ложился. Пойдет на кухню. Я услышу шум воды. Долго шумит. Он возвратится с полным стаканом холодной воды. Прикрывая мое почти нагое тело, он поможет мне приподняться, поднесет стакан к горячим губам. Я, не желая пить, выпью все до дна. Поглажу своей рукой его колючий, как в прежние времена, подбородок и дам понять, что благодарна за всё…за счастье, за жизнь, за улыбки и слёзы. Он снова снимет тапочки, ляжет, обнимет меня, держа за руку. Мы уснем. До утра я не доживу. Я крепко усну и больше не проснусь. Он почувствует. До первых утренних лучей он не отпустит мою руку. И лишь скупая мужская слеза увлажнит его карие уставшие глаза и покатится вниз по щеке, к уху, а потом ее и вовсе не останется.
Я умру счастливой 70-летней женщиной в объятиях бывшего когда-то темноволосого, высокого, сильного, веселого 75-летнего мужчины. Я оставлю после себя кучу черно-белых и пожелтевших от старости фотографий, картин, которые через десятки лет станут забытые всеми, а, быть может, наоборот – распродадутся на всемирно известных аукционах за огромные деньги. После меня останется сотня прочитанных и любимых мною книг и целый шкаф разноцветных мужских ботинков, накопившихся мною за долгую жизнь. И, в конце концов, я оставлю после себя двоих замечательных дочерей, троих внуков и старого пса.
То утро станет для нас последним. Он будет всё так же выключать свет по ночам, снимать тапочки, ложиться в холодную постель. Но шторки теперь навсегда останутся закрыты. Раз в неделю дети и внуки, принося с собой полные корзины фруктов, будут навещать его. Он будет счастлив в эти минуты. Когда дом станет пуст, он присядет в кресло, держа мою фотографию в руках, и долго, не отрывая глаз, будет всматриваться в нее так, как будто находя в ней каждый раз что-то новое. Его каменное, воинственное лицо никогда не покажет грусти и лишь трепетное, разрывающееся на мелкие осколки сердце и тихий стон выдадут стенам отчаявшегося, обессиленного, не молодого человека.
Он станет плохо спать, мысли поглотят его сознание. Это явно отразится на его здоровье. Спустя год, может, два он выйдет в осенний, окутанный желтой листвой парк. Мелкий моросящий дождь и ветер не остановят его. Он почувствует легкое головокружение. Присядет на мокрую лавочку. Не успев прошептать моего имени, он опустит голову к груди. Его сердце остановится, как только он вдохнет в себя последний миг жизни.
Еще много людей, не поднимая глаз, будут проходить мимо той одинокой лавочки и его бездыханного тела. Но никто…никто не остановится. И лишь тревожно вибрирующий во внутреннем кармане пиджака мобильный телефон приблизит его ко мне.